Текст книги "В тебе моя жизнь..."
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 81 страниц)
Она перевела взгляд на Анатоля в конце своей сумбурной речи и заметила, что не отрывает своего взгляда от ее лица. Заметив в его глазах неверие, Марина прошептала:
– Вы мне не верите?
– Я не верю собственным ушам! – возразил ей Анатоль. – Разве возможно это? Разве способен человек чести на подобный поступок?
Что-то странное было в тоне его голоса. Марина же, приняв это на свой счет, быстро прошептала с горечью в голосе:
– Значит, Загорский не был человеком чести, ибо все указывает на его обман.
Анатоль вдруг резко подался к ней, приблизив свое лицо к ее, словно хотел заглянуть в ее глаза. Она заметила, что он разозлен, и отпрянула, испугавшись, что он сейчас опять, как тогда в спальне в Завидово, может ударить ее.
– Не смейте так говорить, – прошипел он ей в лицо и, слегка оттолкнув ее с пути, поднялся на ноги, пошатываясь, отошел к столику, на котором стоял поднос со спиртным, и снова налил себе выпить. Он с такой силой сжал стекло бокала, что Марина испугалась, вспомнив, как долго у нее ныла щека после той памятной ночи.
Анатоль резко повернулся к ней и ткнул в ее сторону бокалом так, что из него расплескалась на ковер янтарная жидкость.
– Вы не смеете так говорить о нем! Слышите? Я не знаю, почему так сложилось, что…, – тут он замолк, видя, какой надеждой вдруг вспыхнули ее глаза.
– Вы считаете, что этого не могло быть? Что он не обманывал меня?
Анатоль помолчал, только сделал большой глоток бренди, которое огненным теплом разлилось у него в желудке. Он пытался сообразить, как ему поступить и что сказать ей сейчас. Он прекрасно понимал, как она страдала, считая, что Загорский поступил с ней подло, ведь это было явным свидетельством того, что она была вовсе безразлична тому. Очередная забава на некоторое время.
Также по Марине было заметно, что она ухватится за любую возможность оправдать Сергея в своих глазах, и только в его власти было дать ей это или окончательно низвергнуть Загорского в ее воспоминаниях. Да уж неразрешимая задача. Такая же, как стояла перед его супругой в свое время: горькая правда, способная разрушить многое, или сладкая ложь.
Анатоль почувствовал, как пот течет по его лбу, поднял руку, чтобы утереть его, и заметил, что по-прежнему сжимает в кулаке лист бумаги. Он обнаружил это письмо сегодня, когда забирал плед из кареты, тогда, у кладбища. Из пледа выпала книга Вальтера Скотта, которую он забыл в карете еще летом и безуспешно искал. Видимо, кто-то из слуг положил в экипаж плед, не заметив книгу, цветом обложки схожую с бархатом сидения, и так она пропала из поля зрения на долгие месяцы. И тут нашлась. Вместе с вложенным внутрь письмом Сергея, которое он получил из рук Натали, но так и не решился вскрыть, а положил в книгу, чтобы прочесть после. А потом он и вовсе потерял из виду этот роман вместе с вложенным письмом. И вот теперь нашел…
Анатоль перевел взгляд на Марину, которая смотрела на него, не отрывая взгляд. Ее волосы разметались по плечам, сквозь тонкую ткань рубашки он видел очертания ее тела, и это снова напомнило Анатолю о том, как он хотел ее. И вот она тут рядом и в то же время далеко от него, вовсе не с ним.
Разве я могу конкурировать с памятью о Сергее? Он вспомнил свои мысли тогда у церкви, когда они провожали гроб с телом Загорского в его последний путь. Теперь судьба давала ему в руки тот единственный шанс, который поможет ему в борьбе за сердце и душу Марины. Разве может он упускать его? Сергей мертв, ему теперь все едино. А Анатолю еще жить, и провести свою жизнь он хотел только с этой женщиной. Только с ней.
Анатоль поставил бокал на столик, шагнув к супруге, опустился на колени рядом с ней. Он ласково провел ладонью по ее щеке, глядя в эти большие глаза, полные надежды.
– Чужая душа – потемки, Марина Александровна, – прошептал он. А потом вдруг перегнулся через плечо Марины и бросил в огонь письмо, жгущее его руку, словно каленое железо. Затем он снова опустился на пол рядом с Мариной и решительно проговорил:
– Как-то, когда я только вернулся с дежурства во дворце, ко мне пришла одна посетительница под густыми вуалями…
Он говорил и говорил, открывая ей правду о визите к нему Натали и о ее рассказе, и наблюдал, как с каждым его словом все тускнеют глаза Марины, как она сжимает свои ладони в отчаянье. Он знал, как ей больно сейчас, но понимал, что не может прервать эту муку для нее, не может не открыть ей все.
Марина долго молчала, неотрывно глядя в огонь. Она не плакала, как он ожидал, и это слегка напугало его. Он положил руку на ладонь Марины и слегка сжал ее.
– Мне очень жаль, – прошептал Анатоль. Марина резко вскинула голову и посмотрела ему в глаза.
– Почему вы не открылись мне ранее? До того, как все случилось?
Он немного смутился, но все же ответил:
– Помилуйте, разве я мог прийти к вам с этим? К вам, юной порядочной барышне? Открыть всю эту грязь…
Марина кивнула, словно удовлетворяясь его объяснением, и он выдохнул, с удивлением обнаружив, что сидел до сих пор, едва дыша. Он легко погладил ее руку, но она вдруг отняла ее и, опираясь на кресло, с трудом поднялась. Он тоже встал рядом с ней.
– Я, пожалуй, пойду к себе, – тихо сказала Марина. – День был нынче тяжелый.
Анатоль кивнул ей и предложил проводить до комнаты, но она отказалась, заверив, что найдет дорогу сама, дошла же она все-таки сюда. Он смирился с ее ответом, осознав, что Марина хочет побыть сейчас наедине с собой, и чем раньше она останется одна, тем лучше. Он помнил, как хочется остаться в абсолютном одиночестве и тишине, когда твоя душа стонет от боли. А ведь сегодня все шрамы, что немного зарубцевались со временем на сердце Марины, снова закровоточили, и он был тому виной. Но это было, по его мнению, лишь к лучшему, ведь через боль приходит очищение. А он дико желал, чтобы душа Марины наконец-то очистилась даже от малейшего следа былых чувств.
Уже на пороге Марина обернулась и спросила, глядя куда-то в сторону, только не ему в глаза:
– Что теперь, Анатоль Михайлович? Ведь вы знаете все. Это дитя...
Она не договорила, словно не в силах продолжать более. Лишь положила ладонь на округлость живота, четко обозначив его в складках капота.
– Я не знаю, – честно ответил ей Анатоль. – Пока я не готов… я не готов принять его. Простите…
Марина коротко кивнула, ничем не выдав своих эмоций, буквально раздирающих ее душу, и вышла прочь из кабинета. Анатоль же повернулся лицом к огню и с силой вцепился в каминную полку.
Она просит невозможного сейчас! Как он может забыть, что дитя, которое она носит, вовсе не его плоть и кровь? Ведь оно всегда будет ходячим напоминанием ему, что другой касался ее кожи, целовал ее губы, трогал ее, любил ее.
Серж, тут же пришло ему на ум, и он застонал не в силах сдержаться. О Боже, Серж, до чего все дошло! До чего я дошел?! Анатоль резко поднял голову и взглянул на себя в зеркало, висящее над камином. Он такой же, как обычно, и в то же время он очень изменился за последнее время, и сегодняшняя ночь тому подтверждение. Гореть мне в аду, если я уже не там, – усмехнулся Анатоль и вдруг замер, заметив краем глаза в отражении зеркала человека в гвардейском мундире, стоявшего позади него в темноте спальни. Лица он не видел, оно было скрыто от него чернотой ночи, но Анатоль знал, кто мог прийти к нему сейчас.
Разве могут призраки появляться так далеко от мест, где их бренное тело рассталось с душой? Или столь далеко от собственной могилы, где лежат останки? Хотя, видимо, душа Загорского все еще витает рядом, и он пришел к Анатолю сейчас, чтобы показать тому всю тяжесть его падения.
– Прости меня, – прошептали губы Анатоля. – Я не могу иначе, прости меня…
Он собрался с силами и медленно повернулся, чтобы лицом к лицу встретить укоряющий взгляд друга, но не увидел более никого за своей спиной. Лишь его собственный мундир висел на вешале в глубине спальни, ярко блестя в всполохах огня орденами и начищенными пуговицами.
Анатоль опустился на колени и, обращаясь куда-то в темноту ночи, начал покаянно шептать заплетающимся от выпитого языком:
– Прости меня, я предал тебя и предам еще не раз, если так будет суждено. Но ведь и ты предал меня однажды – зная о моем намерении сделать ее своей, опередил меня и украл ее у меня. Я не могу иначе – ведь моя душа у нее в руках, а я хочу ее душу взамен. Отдай мне ее, теперь тебе не нужна она более. Прости меня и отпусти ее… Прости меня… Прости.
Глава 30
Где-то в доме опять что-то упало с шумом, затем раздался визгливый пронзительный голос, звук удара и чье-то сдавленное рыдание. Марина оторвалась от своего рукоделия и покачала головой. С тех пор, как в Завидово приехала на каникулы Катиш, дом стоял просто верх дном. Юной барышне все было не так и не этак, она гоняла бедных комнатных девок почем зря по любому поводу и смело таскала их за волосы да раздавала пощечины и шлепки. Марину подобное поведение выводило из себя, и она прямо говорила Анатолю, что оно вовсе не подобает благовоспитанной барышне. Слуг надобно, разумеется, наказывать, но только за провинности, причем настоящие провинности, а не придуманные. Анатоль вызывал сестру к себе в кабинет и отчитывал, но через пару часов в доме опять раздавались ее возмущенные визги. Поскорей бы уж настала Масленичная неделя, и Катиш уехала бы в пансион в Москву! Марина уже более не могла выносить этой напряженной атмосферы в доме.
Она вспомнила, с каким нетерпением ждала приезда Анатоля из Москвы, куда он поехал за сестрой, чтобы привезти ту на каникулы в Завидово.
– Я совсем запамятовал, что должен был забрать ее после Крещения, как обычно, за всеми этими хлопотами, – качал он удрученно головой, когда они ехали из Петербурга в Завидово. Прошло уже три дня с той ночи, когда Марина раскрыла перед ним душу, и ей теперь казалось, что Анатоль выглядит немного потерянным, слегка смущенным. Но тем менее, между ними явно наметилось некоторое потепление, ведь весь путь в имение они проговорили, а ее рука покоилась на сгибе его локтя. Пусть они обсуждали всякие пустяки, но даже этот разговор уже не мог не радовать Марину.
После того, как Воронин уехал в Москву, пробыв в Завидово только полдня, Марина окунулась с головой в усадебные хлопоты, чтобы хоть как-то отвлечь себя от мыслей о будущем их брака и о сестре Анатоля, которую она до этого ни разу не встречала. Интересно, похожа ли она на брата? Внешне или нравом? Что меж ними общего, а в чем они различны?
Внешне – очень многое схоже, признала Марина, когда спустя несколько дней к крыльцу главного дома усадьбы подъехал возок, и Анатоль, быстро спустившись из него, помогал выйти юной девочке-подростку. По возрасту она была ближе к средней сестре Марины Софи, которой недавно исполнилось тринадцать лет. Лицом она была очень схожа с братом, что немного уменьшало ее шансы войти в круг красавиц сезона, когда придет ее время ступить в свет. Не красива, но и не дурна собой. Что ж брюнетки были нынче в моде, а у той, судя по тому, что успела заметить Марина, роскошные темные волосы. Может, это и сыграет той на руку.
Пока Марина размышляла о возможной судьбе первого сезона Катиш, Анатоль и его сестра уже успели войти в дом и, передав верхние одежды слугам, ступили в малую гостиную, где их ждала Марина, нервно потирая ладони. Катиш прошла впереди брата, гордо распрямив спину, ступая словно маленькая королева. Она прошла прямо к Марине, но не сделала реверанса, как следовало согласно правилам хорошего тона, а подала той руку да так высоко подняла, словно хотела, чтобы Марина ее поцеловала. Та сначала немного растерялась, взглянула на нее, а потом стиснула зубы и пожала Катиш ладонь на английский манер, чувствуя, как закипает ее кровь. Чему Катиш учили в этом пансионе, если она даже поздороваться не может по правилам? Или… она сделала это осознанно, стремясь унизить свою невестку?
Да, именно так и есть, отметила про себя Марина, заметив, как ее золовка скривила губы, видя, как Анатоль приветствует свою супругу поцелуем в обе щеки, а затем в лоб. Похоже, ей вовсе не по душе жена ее брата, а может, и не она сама лично, а сам факт его женитьбы на ком-либо. А может, это из-за того, что ей пришлось провести две лишние недели каникул в пансионе, а не в Завидове, как обычно?
Но вскоре Марина убедилась, что неприязненное отношение направлено именно на ее персону. Спустя несколько дней за обедом Катиш вдруг принялась расспрашивать ее об Ольховке, фамильном имении ее семьи. Марина скупо отвечала, постоянно ожидая подвоха с ее стороны. И он последовал через несколько минут разговора. Узнав о размерах имения и количестве душ, Катиш презрительно скривила губы:
– Так вы из мелкотравчатых [214]214
так называли ранее мелкопоместных дворян
[Закрыть]?
Анатоль было открыл рот, чтобы осадить сестру, но Марина уже успела ответить первой:
– Тем не менее, я окончила Смольный институт, где мне привили манеры, достойные юной дворянки. В вашем же пансионе, судя по всему, не уделяют урокам этикета должного внимания.
– Не сердитесь на меня, – проговорила Катиш притворно мягким голоском. – Я просто хотела узнать, было ли хоть что-то, что вы привнесли в нашу семью, кроме ваших манер и воспитанности.
Марина заметила краем глаза, как резко выпрямился Анатоль, и положила ладонь на его руку, лежащую на столе рядом с ней. Потом повернулась к нему и так же мягко сказала, обращаясь к супругу:
– Mon cher, я думаю, вашей сестре следует обратиться к доктору для осмотра. Вероятнее всего, ей нужно кровь пустить, ибо слишком уж часто она бьет ей в голову. Прошу извинить меня.
С этими словами Марина поднялась с места и, провожаемая взглядами – убийственным Катиш и смеющимся Анатоля, ушла в свой маленький кабинет. Она понимала, что это грешно, но в глубине души была довольна своим поступком – кто-то должен был поставить эту нахалку на место. И если ее брат спускал с рук многое из-за своей неограниченной любви к сестре, то Марина была не намерена потакать ее капризам и пропускать мимо ушей все ее колкости.
С того дня меж Мариной и Катиш установилась довольно воинственные отношения. И если Марина предпочитала не обращать внимания на юную золовку, зная, что это выводит ее из себя более, чем любые ответные колкости, то Катиш, похоже, старалась как можно больнее ударить словом невестку.
Один раз она пришла в кабинет Марины, где та и несколько комнатных девок шили и вязали детское приданое. Посидев пару минут для приличия, прогулявшись по кабинету, разглядывая пристально все, что там находилось, Катиш вдруг повернулась к невестке и проговорила, слишком уж невинным голоском:
– Вы такая храбрая, моя дорогая невестка, я восхищаюсь вами беспредельно.
Марина стразу же насторожилась, ожидая последующей реплики. Ее нянечка, почувствовав неладное, будто ощетинилась, готовая растерзать любого, кто посмеет обидеть ее касатку. Девки же просто замерли в страхе оттого, что должно было последовать за этими приторно мягкими словами. Они-то по опыту знали, что этот тон совсем не к добру у сестры их барина.
– Вы такая спокойная, а ведь прекрасно знаете, как и я, сколько рожениц не донашивают дитя до срока, а то и вовсе погибают в родах. Знаете, мне даже дурно становится при мысли об этом – что мне тоже когда-нибудь предстоит выносить и родить дитя, – она вдруг подошла поближе к двери и, не давая Марине и рта раскрыть, быстро проговорила. – Я на вашем месте и приданое для ребенка готовила бы уже после разрешения от бремени, а то сами знаете, бывают и мертворожденные…
С этими словами Катиш стремительно вышла за дверь, опасаясь реакции своей невестки. Девки дружно ахнули и посмотрели на свою барыню, которая сидела ни жива, ни мертва, уронив работу на колени. Агнешка же тут же подскочила к двери, и лишь резкий окрик Марины остановил ее.
– Дзитятко мое, пришибить трэба гадзюку, чтобы яд ее больш не жалил.
– Вернись на место, я сказала! – резко ответила ей Марина. – На конюшню захотела?
Нянька, недовольно поджав губы, отошла к ней. Потом она склонилась к Марине и погладила ее ладони.
– Расскажи барину, касаточка моя, распавядзи [215]215
поведай (бел.)
[Закрыть]яму все о яго сестрице. Ты ж ее приняла со усим сердцем, а она…
– Нет, Гнеша, – покачала головой и так же шепотом, чтобы не услышали девки, ответила ей Марина. – Не буду я привлекать в наш конфликт супруга своего. Во-первых, девочка делает все это, потому как ревнует его ко мне, видя во мне соперницу или что хуже – ту, что отняла любовь брата у нее. Глупая, совсем не понимает, что Анатоль никогда не перестанет любить ее. А во-вторых… во-вторых, я сама пока не на хорошем счету у супруга. Неизвестно, чью сторону он примет в этом споре меж нами, а так унизиться в ее глазах я вовсе не желаю.
– Ох, ты моя горемычная! – покачала головой нянька. – Кали же счастье опять к нам зазирне [216]216
заглянет (бел.)
[Закрыть]?
Но тем же вечером Марина поняла, что Гнеша все же не спустила с рук оскорбление Катиш. Когда уже хозяева собирались ложиться, в доме раздался гневный вопль из спальни сестры Анатоля. Марина вздрогнула и по довольному лицу няньки, аккуратно достающей горячие кирпичи из постели, поняла, что та имеет первостепенное отношение к этому воплю злости.
– Что ты сделала, Гнеша? – как можно строже спросила Марина. Та подняла глаза на барыню и пожала плечами.
– Ты не захотела размешчаць ее в мезонине, где ей и трэба было жиць, паводле [217]217
согласно (бел.)
[Закрыть]возрасту, гэто зробила я.
– И каким же образом, позволь спросить?
– А подклала у ложак [218]218
кровать (бел.)
[Закрыть]леду з речки. Зараз усе ложки у гаспадарской палове [219]219
хозяйская половина (бел.)
[Закрыть]сырые да холодные. Просушиць их можно будзе тольки праз нескольки дзен, – Агнешка кивнула своим мыслям. – Хай живе в мезонине. Непаслухмянные [220]220
Непослушные (бел.)
[Закрыть]дзяучынки павинны быть тольки там, от греха далей.
– Но ведь это глупо, – возразила ей Марина. – Глупо и нерационально, просушить же перину теперь неделю, не меньше, потребуется.
– Не ведаю, что таки рахцинально, но то, что дуже прыемно [221]221
очень приятно (бел.)
[Закрыть], то так, – улыбнулась Агнешка. Марина невольно улыбнулась в ответ и погрозила той пальцем.
– Ой, за такое розги плачут в конюшне…
Как в воду глядела – спустя несколько дней к Марине, молящейся в церкви, прибежала одна из комнатных девок, перепуганная да взъерошенная. Она быстро перекрестилась на икону, потом бросилась барыне в ноги.
– Ох, беда, барыня, беда-то какая! Пока вы туточки, барышня молодая няньку вашу, Агнешку, пороть на конюшнях велела. Мол, та работу ее распустила со зла, за вас, вестимо.
– А барин где? – спросила Марина, на ходу крестясь по выходе из церкви.
– Барин-то уехал к соседям. С Василием Терентьичем уехал, как вы на службу ушли. Ах, барыня что будет-то? Агнешка-то в старости уже, как порку-то перенесет… Игнат Федосьич-то ужо увещевал барышню, увещевал. А она только улыбается…
Марина изо всех сил торопилась в усадьбу, но это было затруднительно для нее – на последних месяцах беременности, по скользкой дороге. Она кляла себя последними словами, что не взяла коляску, как на том настаивал Анатоль в виду ее положения. Любила ходить пешком, да и недалече тут до церкви. А теперь только и оставалось, что цепляться за лакея, сопровождающего ее, да торопиться за почти бегущей комнатной девушкой.
Они вошли в конюшню, еле пробившись через столпившихся дворовых и комнатных слуг, что собрались тут, словно у них не было никакой работы на этот час. Агнешка полулежала на козлах для наказания с обнаженной спиной, на которой уже были видны следы нескольких ударов. Игнат стоял чуть в отдалении, задумчиво теребя свою бородку. За всем этим наблюдала Катиш с довольным выражением лица. Заметив эту ухмылку и следы ударов на теле няньки, Марина мгновенно потеряла самообладание.
– Что здесь происходит? – ледяным тоном громко спросила она, жестом приказывая стремянному, который обычно наказывал слуг в имении, остановиться. – У вас всех нет более никакого дела, кроме как толпиться тут, глазея?
– Барышня приказала всем явиться сюда, – ступил вперед Игнат. В его глазах читалось облегчение, равно как и по лицам остальных (особенно стременного). – Хотела показать наказание, что ждет каждого за порчу ее личных вещей.
– Игнат Федосьич, пусть слуги возвращаются к своим делам, – распорядилась Марина. Потом подошла к стременному и взяла из его рук розгу. Она видела по следам ударов, что тот старался бить в полсилы, и теперь взглядом выразила тому свою благодарность. Он лишь поклонился ей в ответ и вышел вслед остальных.
Затем Марина приказала дворецкому, чтобы Агнешку увели в людскую да промыли ее спину, и только после того, как все слуги покинули конюшню, ступила к Катиш, которая испуганно глядела на розгу в ее руке.
– Вы не посмеете! – взвизгнула та, но Марина не обратила на ее вопль никакого внимания. Она хлестнула розгой воздух рядом с Катиш, делая вид, что проверяет, насколько та гибка.
– Поведайте мне, моя дорогая золовка, как могла моя нянюшка испортить что-либо из ваших вещей, если она почти все утро было со мной? У нее было время лишь по возвращении из церкви, куда она проводила меня на службу, но его было очень мало на то, чтобы подняться к вам в комнату наверх. Ведь она уже в том возрасте, когда пешие прогулки довольно тяжелы для человека. Кроме того, у нее больная спина, она давно не девочка, чтобы так споро забраться в мезонин, распустить вашу работу да сойти вниз. Поэтому меня удивляет, как все, о чем мне поведали, включая наказание, могло случиться за час. Не расскажете ли мне?
Девочка побледнела еще пуще при ее словах. Она и не предполагала, что Марина прервет свое ежеутреннее посещение церкви ради того, чтобы спасти от розог свою крепостную. Катиш предполагала, что она вернется лишь через после окончания службы, но, как видно человек предполагает…
– Не подходите ко мне! – снова взвизгнула она. – Вы не имеете ни малейшего права! Вы не хозяйка тут вовсе!
– Да? – притворно удивилась Марина. – А кто же я, по-вашему? Я – супруга вашего брата, хозяина этого имения? Кто я? Скажите мне! По какому праву вы так смело ведете себя со мной?
– Вы тут никто, моя дорогая! – вдруг крикнула ей в лицо, торжествующе, Катиш, и Марина даже отшатнулась, пораженная той ненавистью и злорадством, что пылали на ее лице. – Вы никто здесь! Я своими ушами слышала, как мой брат сказал комердину, что лишь раздельное проживание с вами вернет его к спокойной жизни. Раздельное проживание, дорогая. Вам ведь известно значение этого выражения?
Маринино сердце сжалось от боли при этих словах, но сама она даже бровью не повела при этом, всем своим видом показывая, насколько ей безразличны слова Катиш. Она лишь пожала плечами и коротко сказала:
– О, теперь я вижу, чему вы выучились в пансионе – азам подслушивания чужих разговоров да подглядывания в замочную скважину. Нечего сказать – весьма уместно для юной барышни. Или это просто врожденное свойство вашей натуры?
Катиш буквально взвилась при этих словах. Она вдруг резко вскинула руки вперед и изо всех сил (а она была уже в свои тринадцать выше и сильнее Марины) толкнула невестку в плечи. От этого неожиданного нападения та не устояла на ногах и отлетела к яслям, больно ударившись о них спиной. Тут же к ней протянулись сильные мужские руки и помогли выправиться.
– Как вы? – нежно спросил Анатоль, легко поддерживая ее за талию. – Вы не ушиблись? Может, стоит послать за доктором?
Марина не смогла ничего ответить ему. От шока и от облегчения, что она не упала и не расшиблась о каменный пол конюшни, она еле сдерживала слезы. Видя ее состояние, Анатоль свирепо взглянул на свою белую, как мел, сестру.
– Я сыт по горло твоими выходками, Катерина Михайловна, – процедил он сквозь зубы. – Ты ведешь себя недостойно не только по отношению к слугам, ты посмела поднять руку на мою супругу. А знаешь ли ты, что именно она уговорила меня поселить тебя не в мезонине, где ты и должна была жить, а в просторной спальне в хозяйской половине? Что идея обновить твой гардероб принадлежит исключительно ей? Что именно моя супруга молчала обо всех колкостях и гадостях, что ты говорила ей в лицо? Да если б мне ранее поведали обо всем, что творится у меня под самым носом, ты бы таких розог получила! Но я был ослеплен в своей любви к тебе, слаб в своей снисходительности к тебе… Игнат! – из угла конюшни к нему шагнул дворецкий. – Прикажи вымочить розги в соляном растворе.
– Нет! Прошу вас! Анатоль! – воскликнули в один голос потрясенные Марина и Катиш. Теперь сестра Анатоля смотрела на невестку совсем с другим выражением лица, в нем явственно читалась мольба о помощи. Марина же, думая только о том, какую боль причинят соляные розги, вцепилась в рукава фрака мужа с удивительной для нее силой. В это мгновение она уже не думала обо всем, что произошло меж ними с Катиш, обо всем, что могло случиться. Она лишь представляла себе степень боли и унижения, что ожидают ту при этом наказании.
– Послушайте меня, Анатоль, прошу вас, – быстро затараторила она. – Она бедный несчастный ребенок, вы правы в своем снисходительном отношении к ней. Она просто чувствовала себя покинутой, одинокой… она просто ревновала вас ко мне.
Анатоль отцепил ее пальцы и кивнул стоявшему за ее спиной лакею. Тот обхватил аккуратно барыню за талию своими крепкими руками и повел к выходу из конюшни. Марина, видя, как Анатоль снимает фрак, пришла в отчаяние. Она схватила за рукав, стоявшего у двери Игната, затем взглянула на управляющего, наблюдавшего за всем происходящим с хмурым выражением лица.
– Игнат Федосьич, Василий Терентьевич, прошу вас, образумьте моего супруга. Умоляю вас! – и, видя их непреклонные лица, снова взмолилась к Анатолю. – Анатоль, умоляю, она всего лишь ребенок! Умоляю вас, пусть будут розги, но не соляные. Прошу вас!
– Да уведите же графиню!!! – взревел Анатоль, и лакей поспешил выволочь Марину прочь из конюшни, шепча ей при этом в ухо: «Прощения просим, барыня, но так надобно».
Марину отвели в свои половины и, не взирая на ее мольбы, заперли на ключ на все время экзекуции. Она сначала билась в дверь, совсем забыв о своем состоянии, пока ребенок не начал также биться внутри нее, взбудораженный ее нервным состоянием. Это вынудило ее перестать колотить в дверь, а опуститься на кушетку у окна и постараться успокоиться, нежно поглаживая живот. Но ей это никак не удавалось. Марина смотрела на часы на каминной полке, и каждое движение минутной стрелки казалось ей таким медленным. Она чуть не воочию слышала свист розог и плач Катиш, словно это ее саму наказывали в конюшне.
Марина прекрасно знала, каково это быть наказанной розгами. Но вымоченные в соляном растворе, они причиняли наказываемому двойную, если не тройную боль, и она искренне переживала за Катиш сейчас. Она не оправдывала ее, но понимала, почему все случилось так. Смогла бы она сама вести себя по-иному с персоной, которая заставлял страдать ее близкого и родного человека? Навряд ли.
В голове вдруг всплыли слова Катиш, сказанные той в пылу ссоры. «Лишь раздельное проживание с вами вернет его к спокойной жизни». Страшные слова для любой женщины, состоящей в браке. А она-то полагала, что у них с Анатолем налаживается семейная жизнь, ведь после той ночи откровений они стали намного ближе друг к другу, почти как раньше. А выходит, что он задумывается о разъезде с ней.
За дверью ее кабинета вдруг кто-то пробежал, шумно ступая по половицам, затем прошли сразу несколько человек. Судя по направлению и по громким всхлипываниям, это пронесли в мезонин Катиш. Тут же кто-то невидимый повернул ключ в замке Марининого кабинета, отпуская ту на волю. Она сразу вскочила на ноги и бросилась вон из комнаты в половину своего супруга. Тот был в спальне и с помощью верного Федора менял рубашку. Та, в которой он был прежде, была немного испачкана кровью. Марине при виде нее стало дурно, и, чтобы не упасть, она изо всех сил вцепилась в дверной косяк.
– Зачем? – едва слышно прошептала она, но Анатоль услышал ее. Он жестом отпустил Федора и неспешно подошел поближе к Марине, заглянул той в глаза.
– А вы как думаете? – она ничего не ответила, и он продолжил. – Оскорбление, нанесенное кому-либо из моих близких, а уж тем паче – супруге, – оскорбление мне. А оно непременно должно быть наказано.
– Даже собственную сестру? Соляными розгами? – с горечью прошептала Марина.
– Даже так, – кивнул он.
– Даже если была оскорблена нежеланная вам супруга? Та, с которой вы планируете разъехаться? – не могла удержаться Марина. Анатоль внимательно посмотрел ей в глаза, а затем отошел от нее к окну, повернулся к ней спиной, заложив руки.
– Я не буду спрашивать, какая птица вам напела это в ушко. Сегодня же эта птица поедет в деревню!
Марина отпрянула, удивленная, а затем резко ответила:
– Нет, вы ошибаетесь, в этот раз мне пела совсем другая птичка!
Анатоль повернулся к ней лицом. Сначала он смотрел на нее недоуменно, но постепенно его лицо прояснилось.
– Подозреваю, что эта птичка уже понесла заслуженное наказание, в том числе и за этот проступок.
– Ах, прошу вас, к чему сейчас это? Ответьте мне прямо, намерены ли вы действительно разъехаться со мной? – вдруг вскинула голову Марина. – Не мучьте меня, нет более сил! Я устала каяться в своем проступке перед вами, устала искать пути, как исправить мою ошибку, как загладить вину перед вами. Но надобно ли это вам? Не думаю. Вы отослали меня сюда, в деревню, а сами в это время ездите к артисткам! Конечно, при этом положении дел лучший выход – разъехаться! К чему мне, чтобы мое имя так унижали, путаясь непонятно с кем!
Она осеклась, взглянув на лицо Анатоля: оно одновременно выражало недоумение и смех.
– О чем вы толкуете, Марина Александровна, смею вас спросить? – спросил он вкрадчиво, склоняя голову немного набок, словно стремясь рассмотреть ее получше.
– Я говорю о ваших увлечениях.
– А, вот оно что. Так скажите мне, пожалуйста, мой домашний ангел, на чем основана ваша убежденность, что у меня есть… хм… увлечения? Не на пении птичек ли?
Марина на мгновение помедлила. Она не знала, какой довод привести ему в ответ на его реплику, но потом одно воспоминание вдруг всплыло в ее голове.
– А письмо? – сказала и вдруг застыла, заметив, как резко сошла краска с лица Анатоля, как он напряженно замер.
– Какое письмо? – спросил он хрипло.
– То, что вы получили в день похорон моей тетушки. То, что так отчаянно скрывали от меня.
Анатоль на несколько секунд задумался, а потом резко шагнул к ней.
– Вы заблуждаетесь в своей убежденности о том, что у меня роман, Марина Александровна. Видит Бог, я чист перед вами и телесно, и даже в помыслах моих. Да и как может быть иначе, коль свет убежден, что наше скорое венчание вызвано искренними горячими чувствами друг к другу, а не…, – он немного замялся и лишь кивнул головой в ее сторону, словно не в силах даже произнести это слово. – Заведи я сейчас интрижку, и ваше имя не будет склонять в свете только ленивый. Я же этого вовсе не хочу. Вы не верите мне? Я готов подтвердить свои слова перед образами, если вы захотите.
