Текст книги "В тебе моя жизнь..."

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 81 страниц)

– Молчи! – прошипел он хрипло, еле сдерживая себя в этот момент. – Ни слова более, ибо, клянусь Богом, я ударю тебя!

То, как она вздрогнула при его словах, как отшатнулась от него, ее испуг, мелькнувший в больших глазах, причинило ему нестерпимую боль. Неужели она действительно полагает, что он способен на это? Даже если Марина будет убивать его, он не сможет ничего сделать ей в ответ, спокойно подставляя свою голову, без единого намека на защиту.

Сергей попытался обуздать собственные эмоции, чтобы не напугать ее более. Он ясно представлял, как мог напугать ее его рык и нынешний внешний вид. Словно бандит с большой с дороги, усмехнулся он с горечью.

– Своими нелепыми подозрениями ты оскорбляешь меня, – как можно тише проговорил Сергей. – Но ты ведь и ранее делала это, ведь так? И я неоднократно говорил тебе, что будь ты мужчиной, я давно бы прикончил тебя за подобные слова, оскорбляющие мои честь и достоинство. И как ты могла поверить, что я способен обмануть тебя? Так жестоко и грязно поступить? Ты, твердившая мне о своей любви, клявшаяся у алтаря почитать меня.

Тут на него вдруг нахлынули жестокие строчки из дневника Натали, обличающие ее неверность, ее обман, ее лицемерие. Он не хотел в них верить сейчас, когда она стояла перед ним и плакала, когда ее глаза так доверчиво смотрели на него.

– Никакого coquetterie [293]293
  кокетство, флирт (фр.)


[Закрыть]с Анатолем, – произнес Сергей свои собственные слова, сказанные им когда-то, упиваясь той болью и сожалением, что сейчас отражались в ее глазах. – Ты и не стала, верно? Как преданная жена, ты честно не стала флиртовать с ним. Ты просто вышла за него замуж!

Он вдруг так резко сорвался с места, что она даже не успела ничего сделать, схватил ее за плечи, больно сжимая их пальцами.

– Почему? – потребовал Сергей от нее ответа, глядя в ее глаза. Он знал, что она никогда не умела лгать, по крайней мере, ему. Он всегда легко читал по ее лицу все те эмоции и чувства, что Марина испытывала в тот или иной момент. Она всегда была словно открытая книга для него. Вот и сейчас он пытался найти ответ именно в ее глазах, ведь они никогда не лгали ему, в отличие от их обладательницы.

– Почему ты сделала это? Скажи же. Я попытаюсь понять. Твоя тетушка была смертельно больна, в таких случаях мало кто играет свадьбу, – Марина попыталась было отвести взгляд, настолько ей было мучительно больно смотреть в его глаза, в которых сейчас плескались непонимание и странная смесь надежды и боли. Но он не дал ей сделать это, обхватил ладонью ее затылок, снова развернул к себе. – Что могло тебя толкнуть на это шаг? Что это было, что ты сама назначила венчание на более ранний срок?

В глазах Марины промелькнула вина, и ему вдруг стало трудно дышать. Анатоль не солгал ему, как он надеялся, до последней минуты веря, что Марина сама не могла так спешно согласиться на это венчание, что родители заставили ее сделать это, стараясь не упустить выгодную партию.

– Это сделала ты, – прошептал он. – Но почему? Почему? Или…? – мелькнуло в его голове нелепое предположение, но он тут же отверг его – до того странным и неправдоподобным оно ему показалось. – Скажи же мне. Назови любую причину, чтобы я не думал, что я ошибался в тебе. Любую, и я поверю тебе.

– Не могу, – почти простонала Марина, связанная клятвой на образах по рукам и ногам, едва не рыдая во весь голос. – Я не могу. Я не могу тебя обмануть, как бы ни желала облегчить твои муки. Прости меня.

Он понял по ее глазам, что она говорит сейчас ему чистую правду, и его сердце словно остановилось. Он не хотел верить тому очевидному, той ясной картине, что вырисовывалась. Даже Жюли не могла найти оправдания этому поступку Марины, как ему признался в разговоре Арсеньев, а уж та-то знала Марину, как никто другой.

Все очень просто – ради своего благополучия и благополучия своей семьи она пошла под венец с другим. С тем, кто мог обеспечить ей ту жизнь, которой она была достойна. Сергей не обвинял ее в этом. Разве мог? Она всегда была честна с ним по этому поводу. Разве не она сама сказала ему когда-то давно, что ее главная задача, как дочери, выполнить свой долг по отношению к семье? Разве вправе он осуждать ее, когда это происходит сплошь и рядом?

К чему сейчас мучить их обоих? К чему было вообще выяснять причины, которые толкнули ее на брак с Анатолем? Зачем было бередить старые затянувшиеся раны? Что случилось, то случилось. Никто не в силах поменять прошлого.

Сергей прислонился подбородком к ее лбу, нежно поглаживая ее плечи, стараясь успокоить ее слезы. Он прекрасно понимал сейчас ее состояние – похоронить его, наладить собственную жизнь, а после обнаружить, что эта идиллия, которую она так тщательно выстраивала, может разрушиться в любой момент, как рушится карточный домик, когда из него убирают одну единственную карту.

– Ты любишь его? – тихо спросил он, зная, что утвердительный ответ разорвет ему сердце.

– Он хороший человек, – прошептала она. – Хороший отец.

Сергей вдруг вспомнил, что у Марины есть дочь. Кажется, ему говорил об этом дед. Или это был Арсеньев? Ее жизнь устроена и налажена, у нее семья в полном смысле этого слова. Разве вправе он ломать то, сложилось?

– Что будет дальше? – вдруг шепотом спросила Марина. – Что нам теперь делать?

– Я сам решу этот вопрос, – ответил ей Сергей, вдыхая аромат, идущий от ее волос. Чубушник, кажется. Этот запах словно перенес его в те дни, когда они были рядом и были так счастливы. Теперь все, что ему осталось – только эти воспоминания, которые все равно померкнут со временем.

Он в последний раз провел рукой по ее волосам, потом по лицу, легко касаясь ее нежной кожи кончиками пальцев, словно слепой, трогая ее нос, губы, щеки. Она была так красива, даже сейчас с покрасневшими от слез глазами, что у него захватывало дух.

– Иди, моя милая, – прошептал Загорский, стирая кончиком большого пальца слезу, упавшую с ее ресниц и покатившуюся по щеке.

– Но я хотела тебе сказать…, – начала Марина, но он прервал ее, положив ладонь на ее рот. Он не хотел сейчас ничего слушать. К чему ему сейчас слова, обещания, клятвы и заверения?

– Уезжай, – повторил Загорский с мукой в голосе. – Я прошу тебя – уезжай! Уезжай сейчас же!

Марина подняла руку, желая коснуться его, но Сергей перехватил ее ладонь. Если она сейчас коснется его, то он не сможет отпустить ее от себя, наплюет на все правила приличия, на возможные скандал и пересуды.

Затем с величайшим трудом Загорский заставил себя отпустить ее руки, отвернуться от нее и отойти к окну. Марина долгое время стояла, не шевелясь, просто смотрела в его спину и молча плакала, и его решимость начала таять с каждой минутой. Разве можно вырвать из груди сердце? Разве можно жить без него? Когда Сергей уж было решился повернуться к ней, остановить, удержать рядом с собой любой ценой, раздался шелест юбок, затем стукнула дверь, и этот стук показался Сергею стуком крышки гроба об основание, в котором сейчас были похоронены его надежды, его желания.

Она ушла. Как он и хотел. Как и должна была. Но почему так болит сердце в груди?

– Последнее прощанье с ней, – прошептал он едва слышно. – Нежнейшее из всех прощаний [294]294
  И этой муки нет сильней: Конца любви, надежд, желаний... Последнее прощанье с ней, Нежнейшее из всех прощаний.
  Байрон Дж.. «Эмме».


[Закрыть].

В тот вечер Сергей и Арсеньев не ушли в свои половины сразу после ужина, как вчера. Единственным желанием Загорского было забыться в вине, и Павел, понимая это, приказал подать в кабинет несколько бутылок бренди и закуски. Он понимал, как сейчас тяжело его другу, но разве мог он что-то изменить? Только подставить свое плечо, не оставить его одного в этот час.

– Разве ты мог иначе? – уже захмелев, доказывал Павел другу. – Не было иного выхода, совсем. Все так… так странно, так запутанно.

Загорский ничего не отвечал ему, с усмешкой в уголке рта наблюдая за пьяным другом. Его же в этот вечер алкоголь совсем не хмелел, словно его боль, свернувшаяся где-то в глубине груди, не давала ему забыться. Он аккуратно поглаживал папку, которую ему передал Арсеньев спустя время после разговора с Мариной. Эту небольшую папку нашли при выносе мебели из флигеля. Сергею даже не надо было открывать ее, чтобы узнать, что внутри, он и так знал это. Его собственные рисунки, где единственной моделью была она.

Через некоторое время, когда Арсеньев под воздействием выпитого заснул прямо в кресле, нелепо откинув голову назад и приоткрыв рот, Загорский накинул на плечи мундир и, взяв в одну руку папку, а в другую бутылку с бренди, вышел прочь из дома. Луна заботливо освещала ему путь, но даже без ее помощи он нашел бы дорогу сюда, к этому пустому флигелю с темными глазницами окон. Сергей бросил папку наземь и направился в дом, легко толкнув плечом приоткрытую дверь.

Так было странно сейчас стоять здесь, в этой темной и пустой комнате, которая недавно была полна счастья и любви! Он закрыл глаза и воскресил в памяти всю обстановку в комнате и ту, что разделила с ним те дни здесь. Он словно наяву услышал ее счастливый смех, ее голос, ее ладони коснулись его лица.

«…. – Я пойду наперекор всему миру, лишь бы быть рядом с тобой. Лишь бы ты любил меня…», донеслось до Сергея из того времени, которое уже никогда вернуть. Пусть будет счастлива, подумалось ему, пусть только она будет счастлива. Впервые он готов был жертвовать собой, своими желаниями ради другого человека, несмотря на то, что это разрывало его душу на куски.

Сергей вдруг наклонил бутылку, разливая бренди на пол, потом двинулся по всем комнатам, оставляя за собой алкогольную дорожку. Потом присел на корточки и, отставив в сторону пустую бутылку, ударил кресалом, выбивая искры. Бренди моментально вспыхнул ярким огнем, что быстро побежал по комнатам по оставленному Сергею следу. Затем он стал постепенно распространяться, словно радуясь предоставленной ему свободе, перекидываясь на доски пола и стен, пожирая остатки портьер на дверях в спальню, остатки штофной материи на стенах. Загорский довольно рассмеялся, видя, как огонь начал медленно захватывать все больше и больше территории, обжигая его кожу жаром. Пусть все горит! Пусть превратиться в пепел, в прах, как умерла его любовь, его история…!

Жюли проснулась в середине ночи, словно от толчка. Она хотела было перевернуться на другой бок, но замерла, вдруг заметив, как светло в комнате. Она рывком села в постели и взглянула в окно, а заметив яркое зарево в саду, мигом скатилась с кровати и, накинув шаль и домашние туфли, поспешила выйти из дома.

Боже! Пожар! Пожар, крутилось у нее в голове, и она побежала на огонь, заметив вдалеке многочисленные силуэты людей на фоне огня. Она заметила, что горит флигель, но почему-то никто не делает ни малейшей попытки погасить огонь. Это привело ее в недоумение и вызвало злость на Павла – где он сейчас, пришел ли в себя. Ведь без хозяина почему-то даже с пожаром дворовые не могут справиться.

Не успела Юленька подумать так, как со всего маху налетела на широкую спину мужа. Тот поддержал ее и уберег от падения.

– Что ты здесь делаешь? – удивился он. Юленька откинула со лба волосы и раздраженно спросила его:

– А что делаешь тут ты? И почему все они, – она обвела рукой дворню, стоявшую в отдалении и не делающую ни малейшей попытки погасить пожар. – Почему они ничего не делают? Отчего загорелось? Не ваша ли выходка, мой супруг? – добавила она едко. Он покачал головой и отступил в сторону, открывая ее взгляду широкоплечую фигуру, что отчетливо была видна на фоне ярко пылающего огня.

– О Боже! – прошептала она, прижав руку ко рту. Арсеньев же потянул ее назад за руку, проговорив:

– Не стоит его корить, прошу тебя, не сейчас. Мы все равно хотели разрушить флигель и поставить новый. Дворовые не дадут огню перекинуться на другие постройки, я расставил их вкруг огня.

Жюли покачала головой. Ее глаза были прикованы к Загорскому, что стоял чуть ли не в огне. Со своего места она отчетливо видела, как он достает из папки рисунок, долго смотрит на него, словно вбирая по крупицам в свою память мельчайшую деталь из нарисованного, а потом кидает бумагу в огонь на растерзание тому. Иногда он проводил по рисунку пальцами, будто гладил ласково. Но было неизменно одно – один за другим многочисленные рисунки из папки отправлялись прямо в огонь, пожирающий их.

Юленька заметила слезы на лице Загорского и вдруг зачем-то, сама не зная отчего, метнулась к нему. Арсеньев же вцепился в ее руку и удержал ее.

– Не надо, дорогая, не ходи к нему сейчас, – Павел взял ее за руки и прижал к себе. – Не стоит его сейчас трогать. Я даже не уверен, что он сейчас осознает, что не один тут.

Жюли уткнулась лицом в рубашку мужа, скрывая собственные слезы, а тот гладил ее по голове. Им обоим было до слез жаль человека, который сейчас так безжалостно уничтожал все, что связывало его с далеким прошлым, в котором он был так счастлив.

Павел видел, как тяжело сейчас его другу, и с горечью понимал, что не в силах ему помочь ничем. Как и тогда, когда Загорский узнал о смерти своих родных. Только теперь было все гораздо хуже. Потерянное будет вечно у того перед глазами, и не в воспоминаниях, а наяву. Как при этом могут затянуться эти страшные раны?

Так Арсеньевы и стояли, наблюдая за огнем и мужчиной, уничтожающим рисунки, созданными его рукой. Затем, когда папка опустела, Загорский бросил и ее в огонь, а после развернулся и направился к дому, мимо них, даже не поворачивая к ним головы, словно ничего не видя рядом с собой. И Павел поразился пустоте, которую заметил в глазах друга, и ужаснулся ей. Нет, решил он, сейчас будет все гораздо страшнее, чем тогда.

– Господи, дай рабу Твоему Сергею сил забыть, дай ему сил пережить все это, – прошептал Арсеньев, а его жена повторила вслед за ним молитву, только меняя в ней мужское имя на женское, ибо и той, что была упомянута в ее мольбе, нужна была сейчас помощь свыше.

Глава 40

Марина проплакала все время, что была в пути из Киреевки в Петербург. Слезы катились и катились из ее глаз, и она все никак не могла успокоиться. В памяти то и дело возникала одинокая фигура на фоне окна. Как были широко развернуты плечи, стремясь показать, что их хозяин спокоен и хладнокровен в этот момент… Но даже со своего места она видела, как бешено бьется венка у него на виске, как слегка трясутся сжатые за спиной ладони.

Марина приложила платок к губам, чтобы заглушить горестный вскрик, который чуть было не сорвался с ее губ. За что, Господи? За что такое горе – жить розно с любимым человеком, которому она должна была принадлежать и телом, и духом, но которого отныне она не имеет права даже коснуться.

Она была благодарна Сергею за то, что не произнес ни единого упрека в ее адрес, не попенял ей, что она не обратилась к его деду сразу же, как получила страшное известие. Она бы просто не вынесла этих горьких правдивых слов, сказанных прямо в лицо.

Она сама виновата во всем. Ей действительно надо было пойти к старому князю, а не спешить так отчаянно под венец с Ворониным. Ведь у нее сохранились письма Сергея, в которых он признает ее своей супругой, вспоминает о дне их венчания. Чем не доказательства ее слов? Сейчас бы Марина тогда жила бы в Загорском, растила бы ребенка Сергея, встретила бы его, как жена, по возвращении. Как бы счастливы они были бы сейчас…

«…Будет у тебя два мужа, дорогая…», сказала тогда старая цыганка и не ошиблась. Ведь Марина действительно была сейчас замужем за обоими. От этой мысли у нее кругом пошла голова. Как все запуталось в клубок! Можно ли выйти из этой ситуации, не поправ ничьей репутации, избежав скандала? «Я сам решу этот вопрос», вспомнила она слова Загорского. Она так ничего не смогла спросить у него, так и не поговорила с ним, такой растерянной и расстроенной была в тот момент. А так много хотелось ему сказать!

Марина по приезде в столичный дом сразу же прошла к себе и заперлась в своих покоях, не вызвав к себе со временем, как обычно это делала, ключницу и дворецкого. Слуги сначала не придали этому значению, но затем, когда день стал клониться к вечеру, заволновались непривычному поведению барыни. Им было не по себе от доносившихся из-за закрытой двери звуков приглушенных рыданий, ведь графиня редко была расстроена за прошедшие три года, что была хозяйкой в этом доме. Всегда приветливая, всегда улыбчивая. А тут – слезы.

Расспросили кучера и гайдуков. Может, что в деревне случилось? Здорова ли маленькая барышня? Но те лишь качали головами – все в порядке было, когда уезжали, хотя барыня уехала из Завидово уже грустная донельзя.

К ужину вернулся домой Воронин. Его встретили настороженными взглядами, и он сразу же заподозрил неладное. К нему тут же выскочил Федор, словно черт из табакерки, которого встревоженные слуги послали к барину.

– Приехала барыня нынче около трех пополудни, – доверительно прошептал он Анатолю, помогая вместо лакея в передней снять шинель. – Сразу же поднялась в свои покои и заперлась там. Ни с кем не разговаривала, никого не впускает. Обед не взяла, так и остался на подносе около двери. Девушки ходили под дверь слушать, говорят, барыня очень расстроена.

Анатоль сразу же заподозрил, чем могло быть вызвано подобное расстройство Марины, послал Федора выяснить, не заезжала ли барыня куда по пути сюда, а сам направился к дверям в половины жены. Они были заперты на ключ, и это вдруг наполнило его душу каким-то страхом – впервые за три года их брака Марина заперлась в своей комнате. Если она ездила к Загорскому, то что меж ними произошло? Что они решили? И поведал ли ей тот об обмане Анатоля?

Позади него неслышно появился Федор и шепнул в спину барину только одно слово: «Киреевка». Анатоль вздрогнул – это место у него теперь всегда будет ассоциироваться с крушением его надежд и грез. Он поднял руку и громко застучал в дверь.

– Марина, ангел мой, отворите дверь, je vous en pris [295]295
  прошу вас (фр.)


[Закрыть], – проговорил он. За дверью раздался неясный шорох, створки распахнулись, и он увидел жену. Она была растрепанна, лицо покраснело и слегка опухло от слез, портя ее красу. Но не это заставило сердце Анатоля болезненно сжаться, а выражение ее глаз. Она смотрела на него так, словно он был виноват перед ней в чем-то.

Он рассказал ей, мелькнуло в голове Анатоля, и он начал сбивчиво объясняться, не давая ей даже рта раскрыть:

– Я знаю, что ты виделась с ним, презрев мои просьбы. Но я готов простить тебе этот проступок. А что касается того, что он поведал тебе обо мне… Поверь, я скрывал от тебя правду лишь потому, что считал верным то, что ты будешь разочарована в нем, думал, что это поможет мне установить лад меж нами. Только поэтому я сжег его письмо, поэтому удалил свидетелей вашего венчания подальше от столицы. Только ради тебя.

Глаза Марины расширились, в них сначала отразилось недоумение, сменившееся вскоре пониманием его слов и такой лютой злобой, что ему стало не по себе.

– Ты лгал мне! Все это время! – прошипела она, впервые за годы их брака обращаясь к нему на «ты». – Ты позволил мне думать о нем дурно, оболгал его!

– Прошу тебя, выслушай меня, – взмолился Анатоль, понимая, что сам невольно только что разрушил все, что так тщательно выстраивал все эти три года. – Я сделал это только ради тебя!

– Нет, – покачала головой Марина. – Ты сделал это только ради себя.

Прежде, чем он успел что-либо сделать или сказать, она снова захлопнула створки дверей. Прямо перед его лицом. Анатоль сначала негромко постучал и позвал ее по имени, а потом не получив ответа, забарабанил в дверь кулаками.

– Открой дверь, слышишь? Открой немедленно! Ты моя жена, слышишь? Не смей запираться от меня. Прошу тебя давай поговорим. Ты обязана выслушать меня! Ты моя жена!

– Разве? – донеслось из-за двери, и в створки ударилось с глухим стуком что-то тяжелое, брошенное, по всей видимости, рукой Марины. – Разве, Анатоль Михайлович?

Спустя некоторое время он понял, что Марина не откроет ему, не даст ему возможность оправдаться. Он сел на пол у двери в спальню, прислонился к ней спиной.

– Я люблю тебя, – просто сказал Анатоль, обращаясь к запертой двери. – Я всегда тебя любил и буду любить. Все, что делал, только ради того, чтобы быть с тобой. Только с тобой я понял, каково это когда твое сердце замирает от счастья. У нас растет дочь, которая любит нас обоих. Подумай об этом.

Она откроет, думал Анатоль. Она непременно откроет. Не сидеть же ей в своей половине вечно, похоронив себя в четырех стенах. Каждый вечер, приезжая со службы, он справлялся о своей жене и неизменно получал один и тот же ответ: барыня из комнат не выходила, есть отказывалась, возвращая поднос за дверь почти нетронутым. Это начинало его уже сводить с ума, пару раз он серьезно раздумывал приказать выбить двери в ее половину, но после одумывался – ни к чему хорошему бы это вовсе не привело. Анатоль увещевал ее через дверь, умолял выйти и поговорить, но Марина молчала. Он каждый Божий день писал ей письма, в которых молил о прощении и понимании, но она не трогала конверты в щели под дверью, и они так и лежали одиноко на полу, пока он не забирал их и не сжигал. В отчаянье на третий день он послал в деревню, чтобы приехала Агнешка и привезла с собой маленькую Леночку. Ведь если Марина спокойно может игнорировать его, то остаться равнодушной к собственной дочери она не сможет.

Но Марина покинула комнату еще до того, как старая нянька привезла ребенка из Завидово. Это произошло на пятые сутки ее самовольного заточения в своей спальне. Анатоль завтракал в малой столовой, когда в дверях раздался шорох юбок, и в комнату ступила она, высоко неся голову.

– Доброе утро, – поздоровалась она с ним, будто ни в чем не бывало, и подала знак лакею за своей спиной, чтобы ее обслужили. Анатоль откинулся на спинку стула и посмотрел на ее спокойное умиротворенное лицо, раздумывая, как ему следует сейчас поступить, что сказать в этой ситуации.

Марина же тоже взглянула на него. Она не улыбалась, ее глаза были холодны, и это больно укололо его.

– Доброе утро, мой ангел, – произнес Анатоль медленно, и она вздрогнула. – Надеюсь, что твоя хандра закончилась, моя дорогая? За окном такая чудесная погода, весеннее яркое солнышко. Тебе непременно следует сегодня выехать на прогулку, – она ничего не ответила, лишь пожала плечами. Анатоль продолжил смелее, уже не боясь, что она в любой момент может опять скрыться в своей комнате. – Я послал два дня назад гонца в деревню. Скоро нам привезут дочь. Я решил, что негоже ей уже быть далеко от родителей. Пусть будет с нами здесь, в Петербурге. У меня к тебя в связи с этим большая просьба – завтра к нам придут по рекомендации несколько претенденток на должность бонны для Леночка. Посмотри их, пожалуйста, и выбери ту, что по душе придется.

– А что Гнеша? – спросила Марина.

– Твоя няня уже не так молода, чтобы ходить за ребенком, – ответил Анатоль, пожимая плечами. – И потом, Леночка начинает говорить, а мне бы вовсе не хотелось, чтобы у нее была неправильная речь. Твоя нянечка по-прежнему может состоять при тебе, разумеется.

Обыкновенное утро супругов, обыденные проблемы, но почему Анатолю казалось сейчас, словно он играет роль в каком-то дурном водевиле? Он вдруг разозлился на самого себя, на Марину, что сейчас сидела с таким лицом, будто она находится на светском рауте – холодная, равнодушная. Ему вдруг захотелось задеть ее, уколоть также больно.

– Я полагаю, что вы все выяснили с Сергеем Кирилловичем, – резко произнес он. – Скоро мы начнем выезжать, моя дорогая, а ты знаешь, как порой бывает жесток свет в своих пересудах. Разумеется, мы можем и не повстречаться с ним, qui sait [296]296
  кто знает? (фр.)


[Закрыть]? Ведь уже шепчутся, что князь Загорский снова вернулся к своей прежней жизни, а это означает, что ему будет вовсе не до балов и раутов.

– Вы видели его? – вырвалось у Марины прежде, чем она сумела взять себя в руки.

– Bien sûr que non! [297]297
  Конечно нет! (фр.)


[Закрыть]У нас с ним теперь разная жизнь, разные интересы: у него – все прелести холостяцкой жизни – карты, кабаки, женщины, я же человек семейный, мне не до этого.

Марина с шумом отодвинула от себя пару, расплескав при этом чай из чашки.

– Зачем вы мне это говорите? Вам доставляет удовольствие причинять мне боль? – спросила она, глядя Воронину прямо в глаза. – Полагаю, это ваша маленькая месть за унижение перед закрытыми дверями в мою комнату. Что ж, вы добились своего – мне больно. А теперь позвольте удалиться, у меня совершенно пропал аппетит.

Она поднялась из-за стола и направилась к дверям, услужливо распахнутым лакеем. Анатоль вдруг бросил салфетку и тоже вскочил из-за стола, бросился к ней и успел схватить за плечи буквально в дверях, взглядом приказывая лакею закрыть двери с той стороны и оставить их одних. Когда тот подчинился, Анатоль перевел взгляд на жену, которая упрямо смотрела в пол, не желая встретиться с ним взглядом.

– Я прошу прощения, если я обидел тебя, – проговорил он нежно. – Мне не по душе причинять тебе боль, но ревность гложет мою душу и заставляет говорить это. Я знаю, что обманывал тебя, и у тебя, верно, нет более доверия к моим словам. Но в этот раз я не солгал тебе. Черного кота никогда отмыть до белизны.

Марина подняла на него глаза, и он заметил, что они повлажнели, грозя вскоре пролиться очередным потоком слез. Он провел пальцами по ее векам, смахивая эти капли, разбивающие ему сердце всякий раз, как он их видел.

– Зачем вы говорите мне это? – спросила она едва слышно, отстраняясь от его руки. – Ведь я осталась здесь…

– Чтобы сожаления о том, что могло бы быть, не испортило твою жизнь в будущем, – проговорил мягко Анатоль и погладил ее плечи сквозь тонкую ткань платья. – Я знаю, ты непременно будешь представлять, что могло бы быть, поступи ты тогда иначе. Иногда воспоминания и мечты отнимают у нас возможность стать счастливыми наяву. У нас подрастает дочь. Это дитя совершенно не виновато, что так сложились наши судьбы. Мы просто обязаны сделать ее счастливой, вырастить ее красивой и умной барышней, чтобы ничто не омрачило ее судьбы.

Марина прикрыла глаза, в глубине души признавая правоту его слов. Ее маленькая дочь должна получить ту жизнь, которую Марина так желала для нее – полную любви и заботы. Леночка была любима и счастлива сейчас, так и должно остаться в будущем.

За эти несколько дней в уединенности своей спальни Марина многое передумала. Теперь она понимала, почему Загорский так легко отпустил ее из своей жизни, позволил ей уйти к другому мужчине. Для них было совершенно невозможно остаться вместе сейчас. Не будь брака с Ворониным, они могли бы объявить о своем тайном венчании во всеуслышание, начать новую жизнь с чистого листа, той, что они были лишены жестоким Провидением.

Но Марина была обвенчана перед всем светом, перед императорской четой с Анатолем. Потому ей с Сергеем следовало забыть об их браке, забыть о том, что когда-то их руки были соединены под епитрахилью, а они поклялись быть верными друг другу. Но как? Как объяснить это своему глупому сердцу, которое никак не хочет смириться с очередной потерей?

Вскоре приехали из Завидова Агнешка с маленькой дочерью Марины, и та смогла отвлечься от собственных горьких мыслей, погрузившись целиком и полностью в материнские заботы и хлопоты, всю себя отдавая Леночке. Успокоить свое сердце ей помогло не только присутствие Леночки, которую она теперь буквально не отпускала от себя, вызывая этим бурное неудовольствие нянечки, даже иногда брала ее к себе в постель на ночь. Агнешка передала Марине по приезде в городской дом небольшой сверточек с двумя маленькими бутылочками, плотно закрытыми пробками.

– Гэто тябе, моя касатка. Здесь, – она указала пальцем на одну из бутылочек. – То, что сэрца твое супакоиць. А гэто, что звычайно пьешь. От тягости.

Марина взяла в руки дар Зорчихи, на мгновение задумалась, а потом вернула одну из бутылочек Агнешке.

– Выброси это вон. Мне более нет нужды пить это зелье.

Ребенок. Маленький человечек, пахнущий по-особому, материнским молоком. Может, действительно, он сможет успокоить ее сердце, вернуть покой в ее душу. Ведь первые месяцы дитя будет настолько зависеть от нее, своей матери, не то, что Леночка сейчас. В свои два года она стремилась стать самостоятельнее, так и норовила вырваться из материнских объятий, не любила, когда ее долго обнимали и тискали.

Семейная жизнь в доме Ворониных постепенно входила в обычное русло. Анатоль всей душой стремился домой вечерами, где в диванной его ждали его девочки – жена и дочь. Марина либо читала, либо занималась рукоделием, а Леночка возилась у ее ног с игрушками или с небольшой грифельной доской, что привез ей как-то Анатоль. Он обожала рисовать на ней что-то свое мелками, стирать тряпкой и снова рисовать.

– Вы всегда угадываете с подарком, – говорила ему с улыбкой Марина, а Анатоль при этом целовал ей руку и отвечал:

– Ну, на то я отец и муж, чтобы угадывать любые пожелания моих девочек.

Настала долгожданная Пасхальная суббота. Петербург словно просыпался от долгого зимнего сна, в который погружался на время Великого Поста. Во время пасхальной службы, на которую Воронины поехали в Аничков дворец, Марина молилась, как никогда ранее. Ей только в Высшей силе виделось ее спасение от душевных мук, что терзали ее. Кроме этого, она просила Создателя дать ей сил, чтобы снова впустить своего супруга в свою спальню, ибо она так и не смогла сделать этого. Анатоль провожал ее после ужина до дверей в ее половину и кидал на нее вопросительный взгляд, но она только качала головой в ответ, виновато улыбаясь. Она не могла переступить через мысль, что пуская в свою постель Анатоля, она предает Сергея, пока не могла.

В первый же выход в свет после окончания Великого Поста Марину трясло, словно она была дебютанткой. Сможет ли она сдержаться, увидев Сергея среди приглашенных? Сможет ли не выдать себя с головой в своем чувстве или даст понять окружающим, что он по-прежнему небезразличен ей? Но ее страхи были напрасны – она не встретилась с Загорским ни в этот вечер, ни в последующие, как ни высматривала его в толпе. Тогда Марина решила узнать, какие толки ходят по поводу него, и в один из вечеров заняла место среди многочисленных маменек, вывезших на бал дочерей и зорко наблюдающих за ними со своего поста в креслах у стен бальной залы. Она не ошиблась – как и раньше, Загорский был на языках светских кумушек. Только вот услышанное совсем не порадовало ее.

– Ах, этот polisson prince Zagorsky все никак не успокоится, – говорила одна, обмахиваясь большим расписным веером, не забывая, впрочем, кидать взгляды на танцующих вальс, где в танце шла ее дочь-дебютантка. – Говорят, он уже проиграл в карты одно из имений или даже два. Так и разориться недалеко.