Текст книги "В тебе моя жизнь..."

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 81 страниц)

Но к Загорскому она все же написала. Вечером, доведенная до полного отчаянья долгим отсутствием мужа и мучительной неизвестностью, находясь почти на грани истерики.

Весь день Марина напряженно ждала возвращения мужа или возвращения слуг, посланных с поручениями по городу. Человек, посланный на розыски фон Шеля, того не нашел. Сказал, что никто не ведает, куда вдруг так неожиданно пропал кавалергард, и Марина нервно рассмеялась. Трусость фон Шеля была здесь ей только на пользу – не смогла найти она, не сможет найти и Анатоль.

Около пяти часов вечера вернулся и дворовый, что следил за барином. На его щеке красовался след от хлыста, и Марина поняла, что слежка была раскрыта. Да, подтвердил человек, барин заметил его, когда выезжал из клуба. Шибко ругался и на него, и на барыню, а затем сел на коня и уехал. Куда, лакей не знал потому, как Анатоль вдруг развернулся и ударил его, когда заметил, что слуга следует за ним. Пригрозил, что выпорет до смерти, если тот продолжит свое занятие.

Марина разослала слуг по всем ресторациям, по клубам, где только мог появиться ее супруг, но ответ был всегда одинаков – не приезжал, не был. Уж пробило время ужина, но в доме его так и не сервировали: Марине сейчас и крошка в горло бы не полезла, а Катиш снова закатила истерику, узнав, что Анатоль не возвращался с самого утра, и никто не ведает о его местопололожении.

Вдруг за окном раздался стук копыт по брусчатке, и Марина метнулась к окну, отодвинула занавесь, чтобы взглянуть на прибывшего. Это был он, тот человек, который смог помочь ей сейчас. Только он и никто иной.

Сергей переступил порог салона, и она едва смогла удержать слезы, что так и норовили вдруг пролиться, как она только увидела его широкоплечую фигуру в дверном проеме.

– Благодарю, – метнулась она навстречу и легко пожала его руку. – Благодарю, что откликнулся на мою просьбу.

Марина вдруг заметила, насколько темно в комнате из-за сгустившихся сумерек, и подала знак лакею за спиной Загорского зажечь света в салоне. Сама же прошла к софе, по-прежнему не выпуская его руки из своей ладони, увлекла присесть, заглянула с надеждой в его серые глаза, наполненные нынче беспокойством за нее.

– Я умоляю тебя помочь мне, – начала она, когда лакей покинул комнату, и поведала ему все от начала и до конца, зная, что этому человеку, сидящему подле нее на софе и с тревогой вглядывающемуся в ее заплаканное лицо, она может открыть все начистоту.

– Она в тягости? – коротко спросил Сергей, когда Марина замолкла. Она покачала головой, ничуть не смущаясь подобного вопроса из его уст.

– Я не знаю. Девки говорят, что нет, судя… судя по белью. Но когда я носила Эл…, когда был в тягости в первый раз, я не сразу обнаружила это и не по этому признаку. Что нам делать? Как поступить? – Марина снова вдруг залилась слезами, не в силах удержаться. Она хотела, чтобы он утешил ее, обнял, но оба знали, что подобное невозможно ныне. Он только мог гладить ее ладонь, терзаясь той болью, что слышал в ее словах. – Я не переживу очередной потери. Только не сейчас! Я не смогу!

– Я сделаю все, чтобы этого не случилось! – твердо сказал Сергей, и она несмело улыбнулась ему сквозь слезы, а затем вдруг подняла ладонь и коснулась его щеки. Он не в силах противиться своему желанию, что тут же вспыхнуло в нем, повернул голову и нежно коснулся губами ее руки. Они смотрели друг другу в глаза, пораженные тем, что видят в них.

Ничего не изменилось. Ничего. Они были связаны узами с другими людьми, но их сердца по-прежнему стремились друг к другу, как и прежде. И этого не изменить. Никак не выходит.

Где-то на втором этаже дома что-то глухо стукнуло, и этот звук вернул их обоих на грешную землю, вырвав из того дурмана, что закружил вдруг головы, заставил бешено забиться сердца. Маринина рука упала ей на колени, и Сергей не стал удерживать ее. Разве он мог? Тем паче, сейчас, когда вновь ее глаза наполнились тревогой и горем…

– Есть ли шанс? – спросила она глухо, с едва скрываемой надеждой. – Есть ли шанс уберечь его от этого шага?

– Есть, – кивнул Сергей. Он знал, что сейчас сделает все, чтобы она не страдала более так, как мучилась сейчас, как мучилась до того. Он хотел, чтобы ее глаза горели только тем огнем ничем не прикрытого счастья как тогда, в Летнем парке, на прогулке с их дочерью. – Я должен ехать. Нужно найти Анатоля прежде, чем он отыщет фон Шеля.

Марина не стала его удерживать, только взглянула снизу вверх на него, когда он, поднявшись со своего места подле нее, ждал, когда она с ним попрощается. О, эти дивные зеленые глаза! Ради таких мужчины готовы свернуть горы, усмехнулся невольно он.

– Не провожай меня, – вдруг сказал Сергей. Потом протянул руку и легко, одним мимолетным касанием стер слезинку с ее щеки, которая тут же обожгла ему палец. Она не была настолько горячей, нет. Она просто была Ее слезой, и потому ему стало больно от нее.

Анатоля он нашел в том самом трактире, где они еще несколько лет назад так любили проводить вечера. Куда там ресторации monsieur Talon до этого места? Только здесь щедро разливалась водка, чистейшая, как слеза, легко уводившая с собой в хмельные грезы. Только здесь громко билась посуда и звенели стекла бокалов и оконные от быстрых песен цыган да топота каблуков. Только здесь было можно выпустить пар, задев кого-то из приказчиков или купцов, что тоже любили захаживать в этот трактир, а после подраться на кулаках, по-мужичьи, выпуская дурь из шальной головы.

Вот и сейчас Анатоль пошел именно туда, желая захмелеть и нарваться на какого-нибудь торгаша, чтобы с удовольствием выпустить на него всю злобу, что разрывала душу. В клубе его хмель никак не брал, а постоянно подходившие к его столику знакомые только раздражали. И тогда он вспомнил об это трактире, где когда-то бился в кровь со здоровым бугаем-купцом с пудовыми кулаками, и не подоспей на выручку тогда друзья Анатоля, неизвестно чем закончилась бы эта потасовка.

Он ничуть не удивился, когда место напротив него вдруг оказалось занятым Сергеем, что сейчас расстегивал ворот мундира и разливал им по стопкам водку из стеклянного графина.

– Она тебе сказала, – утвердительно произнес Анатоль, перекрикивая цыганку, что в своей веселой быстрой песне взяла верхние ноты. – Она всегда стремилась к тебе за помощью.

– А еще она писала к Павлу, ведь мы твои друзья, – парировал Сергей. – Тут нет ничего предосудительного. Давай поговорим о том, что случилось и как нам теперь быть.

– Не хочу. Лучше расскажи мне, как твоя жизнь. Как твоя очаровательная женушка? – осклабился Анатоль, чокаясь с ним стопкой, а после опрокидывая в себя ее содержимое. Сергей молча выпил водку вслед за ним, а потом вдруг сжал его руку с такой силой, что у него побелели костяшки.

– Моя жена не предмет разговора за штофом водки. Равно как и твоя! – он дождался короткого кивка согласия со своими словами от Анатоля, а потом отпустил его руку, повернулся к закончившей свою песню цыганке и присоединился к многочисленным хлопкам в трактирном зале. Затем, когда она начала новый романс, повернулся к своему приятелю и снова разлил водку по стопкам.

– Ну, давай продолжим? – они выпили, и Сергей продолжил. – Что ты намерен делать?

– Я намерен убить. Assassiner. Erschießen. Uccidere [526]526
  Убить (фр., нем., ит.)


[Закрыть], – Анатоль каждый раз стучал по столу в такт своих слова. – Я хочу крови, ибо только она способна погасить ту злость в моей душе, что пожирает меня изнутри нынче! Разве можно спустить такое оскорбление своей фамилии, своему роду?

Они замолчали, каждый погруженный в свои мысли. Цыганка тем временем продолжала романс, мелодично повествуя слушателям о своей несчастной любви, о той боли, что раздирает ей грудь, о том, что ее красота была отдана другому, чужому, но сердцем она по-прежнему стремится обратно в былые дни счастья. Эти слова рвали каждому за этим столом душу, отдаваясь тупой болью и странной тоской.

– Ты не можешь так рисковать своей жизнью, – вдруг сказал Сергей, не поворачивая к Анатолю головы. – Подумай о своей жене, о ребенке, о сестре, наконец.

– Я хочу убить его, – упрямо мотнул головой Анатоль, едва при том не завалившись на стол, так он был уже пьян. – Только его смерть может решить это дело. Только она. Так что, когда я найду его, то ему не миновать моего вызова.

– Фон Шель неплохо стреляет, – проговорил задумчиво Сергей. – Твои результаты против его… Я бы на тебя не поставил, извини. Но ты ведь хочешь его смерти, а вот важно ли для тебя, от чьей руки она произойдет?

– Я тебя не понимаю, – ответил Анатоль, нахмурясь. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что стреляю гораздо лучше тебя, а при вызове фон Шель непременно выберет пистолеты. Потому я кину ему вызов, и именно от моей руки падет фон Шель. Как тебе такой вариант развития событий?

Анатоль вдруг в момент слегка протрезвел от тона, которым были сказаны эти слова – хладнокровным, рассудительным. Он прищурил глаза и внимательно посмотрел на Загорского, что казался сейчас полностью поглощенным пением певицы. Он вдруг осознал, что тот говорит факты – фон Шель кадровый офицер, у которого каждый год маневры и стрельбы, а он, Анатоль, полностью погружен в дела канцелярии. Тренировки были полностью заброшены им в последнее время, оружие он держал в руках еще до Рождества, в тот бой с Сергеем в фехтовальной студии. Получается, что шансов выйти к барьеру с фон Шелем у него много, а вот уйти оттуда живым – самая малость, почти ничего.

– Зачем тебе это? – тихо проговорил Анатоль, даже не рассчитывая, что Сергей его услышит, но тот повернулся к нему, грустно улыбнулся. – Что, если ты получишь смертельный удар?

– Значит, такова судьба. Поверь, я многое передумал, пока ехал сюда. У тебя есть жена и дочь (не перебивай меня сейчас!), твоя семейная жизнь наладилась в эти месяцы, – он помолчал немного, а потом добавил, так медленно проговаривая слова, словно каждое давалось ему с большим трудом. – Девочка любит тебя и почитает как отца, и я хочу, чтобы ты вырастил ее такой счастливой, каковой она заслуживает быть. А моя жизнь… Моя жизнь – просто существование и только! Я знаю, что не должен был вернуться, что мне было уготовано остаться там, в горах. Так что ж, почему бы не взять на себя этот удар? Я найду фон Шеля и вызову его, а далее, как судьба распорядится… Что скажешь, mon ami?

Глава 63

В ту ночь Марина спала плохо. Когда она поднималась к себе (а было уже около полуночи), Анатоль еще не вернулся, и на сердце у нее было совсем неспокойно. Отыскал ли Сергей ее супруга? Переговорил ли с ним? Убедил ли в том, что дуэль вовсе не спасет нынешнее положение? Она думала и думала, ворочаясь в постели, глядя на полную луну, что светила в ее окно, искала пути разрешения этой ситуации.

Где-то около трех пополуночи в половине Анатоля раздались голоса, и Марина тут же вскочила с постели, прошла в его комнаты. Там, в спальне, положив почти бесчувственного хозяина на кровать, Федор стаскивал с его ног сапоги, что-то бормоча себе под нос. Марина метнулась к Анатолю и положила ему на руку на лоб, испуганная его состоянием – болен ли он, ранен ли. Но тут она почувствовала резкий запах перегара, и муж зашевелился под ее ладонью, открывая мутные глаза, пытаясь сфокусироваться на склоненном на ним лице.

– Милая моя, – улыбнулся он и прижал ее ладонь к губам. – Мой ангел, я так тебя люблю!

– Где ты был, Анатоль? Что произошло? – пытала его жена, а он только улыбнулся ей в ответ безмятежно и снова откинулся на подушки, пиная попутно под зад ступней своего комердина в шутку, смешную сейчас только ему одному.

– Я ужинал в трактире, мой ангел, и слегка перебрал. Не казните меня за это, не надо, дорогая, – его глаза стали снова закрываться, он широко зевнул, и Марина поняла, что он засыпает. Она слегка встряхнула его за ворот рубахи, чтобы он посмотрел на нее.

– Что вы решили? Что решили? Был ли вызов?

– Вызов? – удивленно переспросил ее Анатоль, а потом вспомнил, о чем она ведет речь, и опять улыбнулся ей, гладя ее по щеке. – Успокойтесь, моя дорогая, я стреляться не намерен.

Марина облегченно вздохнула и отпустила его рубаху, позволяя мужу вернуться на подушки, что тот и сделал, прошептав при этом едва слышно: «По крайней мере, нынче убежден в том!». Она не стала более вслушиваться в его пьяную, бессвязную речь и, слегка улыбнувшись Федору, что стягивал с барина второй сапог, вышла из спальни супруга.

За завтраком Марина была одна – Анатоль еще не проснулся, а Катиш сказалась больной и отказалась наотрез покидать свою комнату, заперев дверь изнутри и не допуская к себе даже собственную горничную. Марина послушала немного под дверью, как та ходит по комнате, что-то бормочет неразборчиво, плачет то во весь голос, то тихо. Но требовать, чтобы Катиш открыла дверь, она не стала, предоставив эту прерогативу своему супругу. Ей казалось, что ныне золовке лучше побыть наедине с собственными мыслями, и даже на благо той, что Анатоль так загулял прошлой ночью.

Какое-то странное спокойствие вдруг снизошло на Марину в это время. Она вспомнила слова Анатоля, что он не будет стреляться в фон Шелем и мысленно благодарила Господа, что тот вразумил ее супруга. Но ее благодушие исчезло без следа к вечеру, когда в их дом прибыли Арсеньев и Сергей. Анатоль заперся с ними в кабинете, откуда по истечении некоторого времени стали доноситься возбужденные громкие голоса.

– Démence! C'est de la démence! [527]527
  Безумие! Это безумие! (фр.)


[Закрыть]– горячился Арсеньев. – Нет, я решительно отказываюсь ….

Далее он понизил голос, и до Марины, напряженно прислушивающейся к голосам в кабинете в своей комнате, не донеслось более ни звука. Она нервно сжимала руки, борясь с огромным желанием подослать к дверям горничную, чтобы разузнать, что происходит там, внутри кабинета, что замышляют господа.

– … обстоятельства дела…, – донеслось до нее снова. Этот громкий голос уже принадлежал Сергею. – Без этого никак! Ты обязан…

Вскоре приоткрылась дверь кабинета. Посланный лакей, минуя комнаты барыни, шепнул ей, что зовут барышню. Даже не зовут, а требуют, ибо барин пригрозил, что силком приведет ее в случае отказа. Но на Катиш угроза не подействовала – она передала, что испытывает страшнейший приступ мигрени, сожалеет весьма, но из комнаты не выйдет. Это вывело Анатоля из себя. Марина видела через распахнутые створки дверей, как он пронесся мимо ее половины к спальне Катиш и забарабанил в дверь кулаком, так и сыпля угрозами в адрес сестры. Она поспешила подойти к мужу и положить ему руку на плечо.

– Дорогой, успокойтесь, дорогой мой! В доме люди, – а потом тихо добавила. – Я сама переговорю с ней. Женщина скорее откроется женщине, чем разъяренному мужчине.

Анатоль признал ее правоту, слегка пожав ее руку, улыбнулся ей немного нервно. А потом шагнул в кабинет, и Марина последовала за ним, твердо убежденная узнать наконец, что происходит там, за закрытыми дверями. Арсеньев тут же поспешил к ней поприветствовать ее, забросал ее вопросами о ее здравии и о ее дочери, выглядел при этом таким беспечным, словно дело, по которому он прибыл сюда из Киреевки, был сущим пустяком и вовсе не тревожил его. А вот взгляд Сергея, как она не пыталась поймать его, был неуловим для нее – он то и дело отводил его в сторону, едва Марина поднимала глаза на него. Значит, дело все же серьезное. Значит, от нее что-то скрывают. Сердце Марины вновь сжалось в каком-то странном предчувствии.

– Вы ведь зайдете ко мне? – попросила она Анатоля, прежде чем удалиться в свои комнаты. – Мне нужно кое-что обсудить с вами.

– Непременно, мой ангел, – заверил ее муж, легко касаясь губами ее лба. Марина стремилась всеми силами не смотреть в этот миг супружеской ласки на Сергея, зная, что ему невыносимо тяжело присутствовать при этом сейчас.

Она прождала мужа еще пару часов, пока мужчины заканчивали свой произвольный совет, готовила речь и обдумывала, как лучше преподнести Анатолю те пути бескровного разрешения этой ситуации, что пришли к ней прошлой ночью.

Но переговорить им так и не удалось – едва Анатоль переступил порог спальни жены, в комнаты Марины прибежала переполошенная нянька их дочери с дурной вестью – Леночки, набегавшейся нынче на солнцепеке в саду вдруг поднялся жар. Обеспокоенные родители поспешили в детскую, где девочка никак не могла уснуть из-за того, что кровь в ее теле была столь горяча.

Марина едва сдержала слезы, заметив, как безвольно Леночка сидит в своей кровати, прислонившись спиной к стене, как слушает вполуха сказку, что читала бонна. Она нервно сжала руки, пребольно ущипнув себя за кожу тыльной стороны ладони, чтобы не разрыдаться во весь голос, так ей вдруг стало страшно. За что, Господи? За что мне такие напасти?

Но она взяла себя в руки, присела рядом с дочерью и крепко обняла ее. А после сама обтирала ее холодной водой, сбивая жар, аккуратно гладя ее нежную кожу мокрой тряпицей. Приехавший по вызову доктор никаких признаков опасных болезней не нашел и заверил охваченных тревогой родителей, что если завтра жар спадет, то это явное последствие долгого пребывания на жарком солнце, только и всего. Он одобрил обтирания водой, чтобы сбить жар, пожиравший тело малышки изнутри, прописал обильное питье («Лучше всего клюквенный морс, мадам. У вас ведь осталась засушенная клюква? Или слабый кислый лимонад!») и покинул дом Ворониных.

Марина и Анатоль всю ночь просидели у кроватки своей маленькой дочери. Она обтирала ее тряпицей, а он носил ее на руках, легко покачивая, когда Леночка начинала капризничать из-за своего плохого самочувствия. Марина смотрела на его силуэт у окна, на фоне розовеющего света рассвета, и ощущала внутри себя какое-то огромное чувство теплоты и признательности к этому мужчине, держащему спящего ребенка на руках. Быть может, со временем в их жизни все наладится, ведь он уже близок ей, как никогда ранее…

Она медленно приблизилась к нему и обняла за плечи. Анатоль даже не повернул голову в ее сторону, только коснулся губами ее пальчиков на своем плече, не отрывая взгляда от личика спящей дочери.

– Она так красива, – прошептал он, словно не веря своим глазам. – Я убежден, будет немало кавалеров обивать порог в надежде получить ее расположение. Я уже ревную ее к ним.

– O-la-la, et puis après? [528]528
  О-ля-ля, что же будет дальше? (фр.)


[Закрыть]– пошутила Марина, но он даже не улыбнулся. Так и смотрел на Леночку, словно не мог наглядеться на нее, словно видел в последний раз. Марина похолодела от собственных мыслей и сильнее сжала плечи супруга.

– Все решено? – прошептала она тревожно. – Надеюсь, ты оставил свою мысль о том, чтобы пустить кровь кавалергарду? Умоляю тебя, откажись от своего намерения… Ведь мы так счастливы ныне! Не разрушай же наше счастье!

Анатоль ничего не ответил ей, только легко погладил кончиком пальца нежную кожу на щечке Леночки. Потом развернулся и прошел к кроватке дочери, в которую аккуратно положил ребенка, накрыл легким одеяльцем. Легко поцеловал ее в лобик, а потом направился к дверям и поманил за собой жену. Та последовала за ним в соседнюю игровую, тоже коснувшись губами пухленькой щечки дочери.

– Жар спал, – радостно заметил Анатоль в игровой, потирая пальцами воспаленные от бессонной ночи глаза. – Слава Богу, сбылись слова доктора. Я еду в Царское на два дня. Если что пойдет не так, пошли ко мне немедля! – он заметил, каким взглядом она смотрит на него, и разозлился, легко обнаружив подозрение в ее глазах. – Я еду в Царское! На службу! Не смотри на меня так! Я не буду преследовать фон Шеля по всему Петербургу нынче, обещаю тебе.

– Прости меня, – Марина виновато потупила голову, почувствовав, как слезы навернулись на глаза. – Просто эти дни… Они сделали меня такой подозрительной… И мне просто спокойнее, когда ты рядом, в доме. У меня на виду. Когда я знаю, что с тобой ничего дурного не произойдет.

Анатоль вдруг сорвался с места, приблизился к ней и крепко обнял, прижавшись подбородком к ее светловолосой макушке. Эти слова нежданно тронули его до глубины души, даже руки задрожали мелкой дрожью от волнения.

– О, мой ангел! Как бы я хотел, чтобы любовь к тебе победила всех демонов, терзающих ныне мою несчастную душу! – глухо прошептал он. – Быть может, если бы она была ответна, это удалось бы, а так… Нет, я не обвиняю тебя, не смею… Только Господь волен решать, кому даровать ее. Но, видит Бог, я бы сумел победить этот ад, что у меня внутри!

– Умоляю тебя, не преследуй фон Шеля, – проговорила тихо Марина, чувствуя, что ныне тот самый момент, когда она сумеет донести свои мысли до супруга. – Мы ведь можем уладить это дело миром.

– Отчего ж тогда твой фон Шель скрывается словно загнанный заяц, коли желает уладить это дело миром? – усмехнулся Анатоль. – Отчего не напишет ко мне? Я бы на его месте за эти два дня уже все пальцы исписал бы или вывез бы тайно возлюбленную и обвенчался бы с ней тайно. Ведь никто не хранит ее нынче, заметь! Все в доме заполошены. Но нет, затаился где-то и сидит в норе! Почему он не венчался с ней тогда, когда она пришла к нему? Да потому что не имеет он такого намерения, видать! И не она ему была нужна, а ее состояние. А значит, только мое согласие хочет. Знаю я такую птицу… Вон скольких перевидал за свою службу. Потому и хочу наказать его. Чтобы не трогал чужое, не ломал то, что не следует.

– Прошу тебя…, – начала Марина, но Анатоль вдруг склонил голову и крепко поцеловал ее, прерывая ее речь. А потом устало улыбнулся и попросил:

– Не сейчас. После обсудим все, после. Я подумаю над твоими словами, обещаю. Ныне же мне ехать надо. Помни же – напиши ко мне, если что случится, обещаешь? Вот и ладненько.

Анатоль уехал из дома, и женщины остались совершенно одни. Марина сделала очередную попытку достучаться до своей золовки, умоляла ее открыть и переговорить, ведь только зная все подробности можно было уладить дело. Но Катиш будто оглохла – она не открывала дверь и не забирала подносы с едой, стоявшие у порога ее спальни, только что-то бормотала в тишине своей комнаты и тихо плакала.

Это начинало уже беспокоить Марину. Грешным делом, она подумала, уж не тронулась ли Катиш умом от подобных тревог и волнений. Посланная подглядеть за золовкой в скважину замка, Таня вернулась и поведала барыне, что молодая барышня что-то пишет и пишет за бюро, а потом рвет письма в клочки и плакать начинает. Правда, однажды вроде бы, как показалось Тане, одно из писем в окно открытое барышня выкинула, но Таня не могла сказать точно – привиделось ли ей это или нет.

Марина решила было проверить слова горничной и поискать в саду под окнами спальни золовки – кто знает, а вдруг? Но тут в ее комнаты опять пришла нянька из детской – у маленькой барышни вновь поднялся жар. И снова повторилась прошлая ночь – прохладная вода в фарфоровом тазике, капризный плач ребенка, визит доктора, страхи и слезы Марины. Теперь же она была одна, без поддержки супруга, и только нынче осознала, как слаба она перед тревогами и заботами в одиночестве, без крепкого мужского плеча. Пусть меж ними было многое – и дурное, и ссоры, и даже рукоприкладство. Но ведь и были другие моменты, когда безграничное спокойствие наполняло душу, когда благодать разливалась в сердце… Ее тихий семейный мирок, выстраданный ею до конца. Неужели все это будет отнято в один миг?

Под утро, когда жар у Леночки спал, и она забылась спокойным сном, Марина долго молилась у образов в своей спальне, умоляя Господа помочь ей в это нелегкое для нее время полное тревог и напастей.

– Счастья хочу, Господи! – шептали настойчиво ее губы. – Неужто недостойна я счастья? Столько боли и слез… столько горя! Счастья, Создатель! Прошу тебя, счастливой быть хочу…

Последствия нескольких бессонных ночей и столь короткого отдыха после них не могли не сказаться – Марина забылась тяжелым сном, как только ее голова коснулась подушки, и смогла открыть глаза с трудом только к вечеру, когда за распахнутым в сад окном глухо грохотали раскаты приближающейся к Петербургу грозы.

– Барыня! – кинулась к ней тут же заплаканная Таня, и Марина резко села в постели, чувствуя, как сердце бешено заколотилось в груди от тревоги.

– Что? Что-то с барышней? Снова жар? – заволновалась она и спустила ноги с постели, готовая бежать в детскую. Но Таня остановила ее, качая головой.

– Нет, слава Господу, с ней все в порядке. В игровой она. А вот Катерина Михайловна…! Мы вас будили, будили и никак добудиться не могли. Ну, будто в летархии вы были! Хотели уже к барину посылать.

Марина подала знак, что одеваться хочет да лицо умыть, и Таня забегала по спальне, не прерывая своего тревожного рассказа.

– Принесли барышне молодой обед в четыре пополудни, а дверь-то настежь. Комната пуста. Нету барышни. Куда делась, никто не ведает. Стали допытывать дворника, он сказал, как благовест зазвонили, ушла наша барышня из дома-то.

– Как ушла? – так и села Марина на постель, чувствуя, как ослабели ноги при этой вести. – Куда? С кем ушла?

– Одна, барыня. Поймала извозчика почти у ворот дома и уехала. Куда ее понесло-то, барыня? – вдруг заплакала Таня, вытирая слезы концом своего передника. – Одну? Без стремянных или лакеев? Без защиты? А вдруг люди худые? Их-то в городе пруд пруди!

– Ой, типун тебе на язык! – прикрикнула Марина. Она метнулась к бюро, достала лист бумаги и открыла чернильницу, но вдруг остановилась, замерла на месте, напряженно обдумывая случившееся. Ежели Катиш сговорилась об этого побеге с фон Шелем, вполне может быть, что они решили бежать и венчаться без благословения Анатоля. Это было бы наилучшим выходом в этом деле, ведь не будет же Анатоль стрелять собственного родственника. Или будет?

Марина потерла виски пальцами, будто это движение могло заставить верную мысль тут же прийти в голову. Если она напишет сейчас к супругу, то у беглецов останется совсем мало времени – часы только пробили семь, а это означало, что Катиш не было в доме уже более четырех-пяти часов. Значит, Анатоль без труда сможет найти их до таинства. Быть может, дать им этот шанс? Дать им возможность стать супругами, раз уж они ими стали еще до объявления их таковыми под сводами храма? Глядишь, и дело уладится тут же.

И она решилась умолчать о том, что Катиш убежала из дома, беря на собственную душу этот грех. Написала к Анатолю только о том, что ночью у Леночки был снова жар, но ныне она в полном здравии, что не хотела его волновать. Что в доме все покойно и тихо, умоляя мысленно о прощении за эту ложь.

К ужину весь дом будто затаился, словно выжидая что-то. Стало тихо и за окнами. На Петербург спустились густые сумерки из-за темных грозовых туч, что затянули небосвод. Воцарилась такая духота, что казалось, воздух можно было резать ножом. Такая атмосфера несказанно давила на нервы, заставляла голову идти кругом, и Марина не находила себе места в доме, то и дело переходя из комнаты в комнату. Она уже была и в детской, проверяя здравие дочери (слава Пречистой, жара не было!), и в салоне коснулась клавиш фортепьяно, и пробовала почитать в своей половине. Даже в сад выходила, стремясь найти хотя бы немного покоя своей измученной этой томительной неизвестностью душе. Но его не было…

Завтра к полудню вернется в дом Анатоль, и Марина с ужасом представляла, каков будет его гнев, на чьи головы он может пасть. Быть может, еще до завтрашнего дня Катиш все же даст о себе весточку, чтобы домашние не переживали так за ее здравие и ее жизнь.

Но Марина узнала о состоянии Катиш еще ранее завтрашнего дня. Часы пробили восемь ударов, как в передней вдруг засуетились с шумом, заставив Марину сорваться с места в салоне и побежать к дверям. Она успела заметить, как в холл вошли лакеи, поддерживающие с обеих сторон Катиш, буквально висевшую на их руках. Шляпка ее сбилась вбок, локоны растрепались. Ее глаза были закрыты, она явно была не в себе.

– В спальню ее! И принести туда воды и уксуса, – приказала Марина, едва коснувшись горячего, как печь, лба золовки. Ох, что за напасть такая! Теперь Катиш больна… Но почему она одна? И где фон Шель? И если она была не у него, то где? Куда ездила ее золовка?

Марина сама ухаживала за своей золовкой весь вечер. Она помогала протирать ее лицо и тело водой с уксусом, чтобы сбить жар, держала таз перед постелью, пока Катиш было дурно.

– Я не идиот! Не идиот! – бредила девушка, мечась в постели в бреду. – Сломала жизнь! Я сломала ее! Нет, нет! Я же люблю тебя, – хватала она Марину за руки, всматриваясь в ее лицо, явно видя перед собой вовсе не невестку. – Я хочу быть с тобой, слышишь? Почему? Почему?! – кричала она в никуда, и от ее криков у Марины кровь стыла в жилах. А потом вдруг Катиш приподнялась в постели и, глядя куда-то в противоположную стену, расхохоталась диким страшным смехом, от которого Марина похолодела. – Он убьет тебя! Убьет!

К полуночи жар немного спал, и Катиш вдруг успокоилась, затихла в подушках, вся мокрая от пота. Марина приказала переменить простыни и сорочку больной, а сама решила уйти к себе, еле передвигая от усталости ноги. Ей казалось, что такой усталой как ныне, она еще никогда ранее не была.

Прежде чем идти к себе, Марина заглянула к дочери, чтобы проверить ее. Лобик Леночки был холодным и мокрым. Она сбросила с себя одеяльце, и Марина не стала снова укрывать ее, ведь в комнате было невыносимо душно в предверии дождя, что проливался где-то сейчас. Она ясно видела, как где-то вдалеке поблескивает зарницы отдаленных молний.

Марина не стала звать Таню, не хотела беспокоить ее в такой поздний час. Да и видеть она никого не желала ныне, признаться по правде. Хотелось лечь сразу в постель, упасть на покрывало, даже не сняв домашнего платья, и забыться беспробудным сном. Но ей это не удалось, потому как в комнате ее ждали.

Анатоль. Она стоял у распахнутого окна, заложив руки за спину, и смотрел куда-то напряженно вдаль, на зарницы, что мигали то и дело в темном небе. Видимо, он прибыл вечером из Царского Села, подумала Марина. Только вот почему ей не сообщили?

Она медленно подошла к нему, и он, не поворачиваясь к ней, вдруг поймал ее за кисти рук, привлек к своей спине, заставляя обхватить его в объятии. Марина вдруг сама прижалась щекой к его спине, обтянутой батистом рубахи, признаваясь себе с удивлением, что безмерно рада его видеть сейчас, что ныне она не будет одна в этом доме, полном болезней и горестей.

– Как Катиш? – спросил Анатоль тихо, перебирая тонкие пальчики своей жены у себя на груди.

– Вполне сносно. Жар почти сбили, – Марина помолчала, а потом все же добавила. – Я думаю, это у нее нервное. Столько перенесла в последние дни!

– Немудрено! – с горечью произнес Анатоль, а потом вдруг резко развернулся и прижал пальцы Марины к своим губам. – Я так люблю тебя. Я люблю тебя и Элен так сильно! Вы и только вы в моем сердце, и этого ничто не изменит!