Текст книги "В тебе моя жизнь..."
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 81 страниц)
– Откуда знаешь?!
– Так Дуняша рассказала давеча, – быстро заговорил Федор. – Вот, говорит, из-за чего свадьбу-то торопят – в тягости-то барышня.
Анатоль снова размахнулся и ударил его по лицу, но уже не ладонью, а кулаком, разбивая тому губу. Замахнулся для следующего удара, да только вид крови, выступившей из раны, остудил его и вернул ему рассудок. Он тут же отпустил растерянного Федора и отошел на него к камину, вцепившись в мрамор с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
От волнения и слепящей ярости у Анатоля кругом шла голова, тряслись руки. «…– Я рад, что меж нами нет более никаких тайн и недомолвок… Я тоже рада, что вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя….». Да уж теперь-то он точно знает это!
Ему хотелось кричать во весь голос и крушить все вокруг, давая выход тому гневу, что пожирал его душу, но давняя привычка скрывать свои эмоции, загоняя их куда-то внутрь, в самый дальние и потайные уголки сознания, взяла верх. Воронин медленно обернулся к стоявшему поодаль и нерешительно переминающемуся с ноги на ногу Федору.
– Ты не забывайся, Федька, кто тут барин, а кто холоп, – холодно бросил он своему слуге. – Вижу, совсем от рук отбился при своем приближенном положении, что разум потерял, кого можно обсуждать, а о ком нужно рот на замке держать. С кем еще делился?
– Ни с кем более, вот вам крест, – Федор быстро перекрестился на образа в углу спальни. – Что ж я не знаю, что говорить-то можно?
– А со мной, значит, можно? – бросил ему резко Воронин, и тот виновато потупил голову. – Дуньке своей скажи, чтобы языком трепала меньше. Будет умнее, будет хорошо жить. Разрешение вам дам, в доме оставлю. А если нет, не обессудь! В поле пошлю.
– Могила, барина, могила, – быстро произнес Федор. Он знал своего барина, как никто другой, и понял, что сейчас тот просто не потерпит другого ответа. Не завидовал он тому, кто попадет под руку графу, невольно извлечет спавшие эмоции в потайном уголке его души! Ой, несладко тому будет, совсем не сладко!
Воронин прибыл в Аничков дворец за полчаса до назначенного времени, в которое планировалось провести таинство. Несмотря на то, что было решено провести скромную церемонию и не свадебный прием после, а просто поздний завтрак, избранный люд Петербурга и империи все же стремился получить приглашение на него, ведь там обещалась быть сама императорская чета. Посему экипажей у дворца уже скопилось порядочное количество, словно тут давался действительно большой прием, и все подъезжали и подъезжали кареты.
Анатоль сразу прошел в личные покои императора, где тот останавливался, когда бывал в своем любимом дворце, и поприветствовал императорскую чету и их старших детей (с родителями пожелали быть Мария Николаевна и наследник), в который раз повторив, что это огромная честь для него и для его невесты разделить всю радость от предстоящего таинства с их императорскими величествами..
– Полноте, – ответил ему император. – Разве могло бы быть иначе? Ведь мы почти родные люди друг другу. Куда уж ближе – порой видимся каждый день и чуть ли не каждый час.
Подошло время получить благословение и идти в церковь, куда уже скоро должна была подъехать невеста и ее небольшая свита. Император взял в руки поданную адъютантом икону. Государыня заняла место рядом с ним. Анатоль медленно опустился перед ними на колени и склонил голову. Он попытался слушать слова благословения, но шум гнева, не умолкавший ни на минуту с тех пор, как его комердином [164]164
коверканное название камердинера
[Закрыть]были произнесены те роковые для Воронина слова, заглушал их. Разве можно быть так жестоко обманутым? Так больно преданным? И кем? Той, которой он доверял безоговорочно. Ради которой смело шагнул бы и в огонь, и в воду без особых раздумий, если бы она только попросила.
Анатоль поднял голову и посмотрел на лик иконы, который словно с укором смотрел на него. Он будто напоминал, что завещал своим детям прощать все обиды, нанесенные вольно и невольно, но Воронин не знал, сумеет ли он преодолеть это, сумеет ли понять и простить ее поступок.
«…вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя….» – крутилось в голове Анатоля раз за разом, и ему захотелось запрокинуть голову и завыть во весь голос от боли и тоски. Но он лишь улыбнулся в ответ на довольную улыбку императрицы и прикоснулся губами к лику. Мысленно он попросил при этом прощения у Создателя за то, что в минуту, когда у него на сердце должно быть легко и отрадно, он таит в себе лишь гнев и обиду.
Наконец церемония была завершена, и присутствующие медленным степенным шагом двинулись в дворцовую церковь, Воронин же поспешил к самому выходу из нее. Он намеревался встретить свою невесту прямо у дверей. Зачем? Он и сам не мог себе ответить. Но вот так ждать ее в церкви он не хотел. Рядом с ним прохаживались некоторые гости, чтобы быть в числе первых, кто увидит нареченную. Всем было любопытно взглянуть на тот шедевр, что по слухам сотворила модистка, а невеста лишь приукрасит своей прелестью. В церкви же при подобном количестве приглашенных это удалось бы далеко не всем.
Наконец к дворцу подъехали несколько экипажей, украшенных цветами и лентами. На этом настояла Анна Степановна, которой очень хотелось блеснуть в свете хоть и пышностью свадебного приема, то хотя бы убранством свадебного поезда да великолепием наряда и красотой невесты.
А невеста действительно была удивительно хороша. Великолепно сшитый наряд подчеркивал стройность стана (чему Воронин уделил немалое внимание), искусно уложенные волосы открывали взору хрупкость длинной шеи. Правда, она была бледна, да чересчур сильно сжимала руки, но это можно было отнести на счет волнения перед таинством.
Едва Марина вышла из кареты при помощи отца, то сразу же повернулась к нему и долго не отрывала взгляд. Анатоль тоже не мог отвести от ее глаз своего. Правда, со своего места он не мог разглядеть их выражение, но по ее позе он прекрасно понимал, насколько она напряжена. Пусть немного грешно, но он наслаждался ее волнением, ее нервозностью. О, она даже себе не представляет, как ему отрадно сейчас видеть ее страдания и сомнения!
Идти ли ей навстречу? Принять ли ее руку из ладони отца, который уже повернулся к нему и смотрел на него, явно недоумевая, чего он медлит? Анатоля на мгновение посетила мысль отказаться от всего этого. Прямо сейчас и при всех отказаться от венчания и оставить ее, эту обманщицу, тут прямо у распахнутых дверей в храм. Разве осудит его кто-нибудь, узнав причины подобного скандального отказа? Нет, ведь по всем моральным принципам он вправе это сделать. Но разве может Анатоль поступить так с ней? Разве позволит подвергнуть ее всеобщему остракизму и порицанию?
Как тяжело сделать выбор, который неизменно разрушит одну из жизней – либо ее, либо его. Чей позор будет тяжелее? Чья боль сильнее? Ее, когда он откажется от брака, когда ей придется открыть свой грех перед всеми? Или его – признать этого бастарда, вырастить как своего ребенка, дать ему свою фамилию, свой титул? Ему, а не собственному ребенку, который со временем может появиться в их браке. Как тяжело сделать этот выбор…
Анатоль с трудом отвлекся от своих мыслей и заметил, что Марина вдруг резко выпрямилась и еще пуще побледнела, словно прочитала его мысли. Он вспомнил о ее недавней болезни и вдруг испугался за нее. Неужели ей стало дурно? Неужели обморок? А потом спустя мгновение пришло осознание того, что происходило сейчас в его голове, и он усмехнулся. Он хочет стиснуть ладонями ее длинную хрупкую шею и придушить ее, и в то же время его столь сильно волнует состояние ее здоровья, что сердце заколотилось быстрее при виде ее внезапной бледности.
Анатоль легко преодолел те несколько шагов, что разделяли их с Мариной, и принял ее руку у Ольховского.
– Нас ждут уже, – он взглянул ей прямо в глаза. В эти дивные серо-зеленые глаза, которые могут быть такими невинными, когда скрывают ложь. – Готовы ли, Марина Александровна?
Она немного смутилась (или ему это показалось?) и коротко кивнула, еле слышно прошептав:
– Разве мы вправе сейчас переменить свою судьбу?
– Действительно, – согласился Анатоль с нареченной, горько усмехаясь. – Разве мы вправе…
Глава 27
Марине в ночь перед венчанием тоже не спалось, как и ее нареченному, как бы она не старалась провалиться в спасительные глубины сна, где только там она забывала о тяжелой реальности.
Только в этот раз в отличие от других ночей Морфей не спешил ее принимать в свои объятия. Она ворочалась в постели, сбивая простыни в комок, но глаз сомкнуть там и не смогла. Ее тяготило происходящее, совесть не давала покоя. Где-то в середине ночи Марина, осознав, что так и не сможет заснуть, поднялась с постели и принялась молиться у образов. Она просила простить ей ее грех, ее ложь, просила принести покой ее страждущей душе. Потом она забыла о своих тревогах и невзгодах и остаток ночи посвятила заупокойным молитвам о душе Сергея.
Наконец рассвело. Пришли девушки и принялись подготавливать Марину к венчанию, намеченному через два часа после утренней службы. Они сняли с нее ночную рубашку и помогли опуститься в принесенную ванну с горячей водой, потом принялись мыть ее тело и волосы с душистым ароматным мылом. Потом она сушилась, сидя у огня, а девушки доставали из чехла подвенечное платье, фату с венком из живых цветов (Марина тут изъявила стойкое желание иметь только живые цветы в венке) и воздушное кружевное белье, которое м-м Monique прислала в качестве подарка к предстоящему торжеству.
Пришла Агнешка и, взяв гребень, принялась расчесывать длинные волосы Марины, никому не доверив эту обязанность из горничных.
– Паспееце яшчэ, – отрезала она в ответ на робкие возражения девушек, что барышню необходимо причесать. Марина не стала вмешиваться в их разногласия. Сегодня она словно была во сне – все понимала, все слышала и видела, но происходящее ничуть не трогало ее.
Агнешка, расчесав ей подсушенные волосы, принялась заплетать их в длинную тугую косу. Затем она подняла глаза и посмотрела в него на отражение Марины.
– Вось и усе, голубка моя. Прийшол час, – после этих слов нянечка стали аккуратно и медленно расплетать Маринину косу, тихо напевая при этом:
Затрубила трубонька
Рана на зары,
Вось паплакала Марыначка
Па русай касе.
Увечары яе касу
Дзяўчаты пляли,
Дзяўчаты пляли,
Усе бантили.
В середине куплета нянечка вдруг заплакала, не прерывая при этом своей грустной песни. Марина, видя ее слезы, катящиеся по щекам, да слыша ее заунывное пение, тоже не сдержала слез. Ей и так было не по себе в это день, а традиционное вытие в проводах под венец вконец разбередили ее душу.
– Поплачь, касатка, – прошептала ей нянечка, разделив ее волосы на прямой пробор и заплетая теперь две косы, как символ супружества Марины. – Слезы перад шлюбом [165]165
венчанием (бел.)
[Закрыть]к доброму жиццю. Вось не поплакала тогда… Бачишь, як яно вышло…
Она принялась за плетение и продолжила свою печальную песню:
– Ой, Агнешка, прекрати свой вой! – вдруг раздался резкий голос Анны Степановны. – Будто на похороны собираемся! Развела тут плач! – она быстро подошла к Марине и, глядя на ее отражение в зеркале, произнесла. – Сегодня не тот день, чтобы плакать, Марина. Даст Бог, все обойдется, и ты более не будешь слезы ронять из-за своей судьбы. Улыбнись! Ну же! И запомни: как бы кошки не скребли на душе, ты должна улыбаться. Никто отныне не должен видеть, как тебе горестно. Таков бабий век – стисни зубы и терпи, как бы больно не было.
Анна Степановна наклонилась и нежно погладила дочь по щеке, потом выпрямилась и отрывисто произнесла уже к горничным, стоявшим чуть поодаль:
– Что стоите, как на погосте? Ну же, быстрее барышню одевать! Негоже заставлять жениха в церкви ждать. А уж тем паче императорскую чету!
Марину тотчас принялись причесывать, быстро растрепав заплетенные Агнешкой косы, крутя локоны раскаленными докрасна щипцами да закалывая их вверх. Эту прическу придумала m-m Monique, чтобы весь облик невесты был выше всех похвал. После облачили в белое подвенечное платье, облегающее стройный девичий стан так плотно, что Марина даже поначалу испугалась, что не сможет в нем дышать. Но на что не пойдешь ради красоты?
Девушки аккуратно взяли в руки небольшой венок из белых оранжерейных цветов и принялись прикалывать его к волосам Марины. Агнешка подошла и, отодвинув одну из горничных, ловко вплела в венок с одной стороны, стараясь замаскировать от постороннего глаза среди небольших соцветий веточку калины.
– Ах, дзитятка, руту-то нияк не можно [168]168
рута в венке белорусской невесты – символ девственности
[Закрыть], – прошептала она в ухо Марине. – А вот калину-то в самый раз… на счастье тебе…
Марина в ответ легко погладила нянечку по руку, одним простым движением стараясь показать той свою любовь и нежность к ней, вырастившей ее с пеленок и до отрочества. Агнешка смахнула слезы с глаз и махнула рукой замешкавшимся горничным:
– Пошто встали?! Вэлюм [169]169
фату (бел.)
[Закрыть]нясите!
Девушки тотчас засуетились и принялись прикалывать к волосам невесты легкую и длинную, до самых пят, фату. Анна Степановна с гордостью расправила ее складки.
– Ни у кого еще в империи не было такой фаты! Столько блондов!
Марина еле сдержала горькую улыбку, так своей репликой мать напомнила ей их родственника через тетушку, Заболотнева. Тот сейчас бы тоже выразил бы свое восхищение, озвучив его в денежном эквиваленте.
Анна Степановна поспешила выйти из комнаты, чтобы поторопить супруга да дочерей, настоятельно попросив до этого Марину поторопиться: «Etrez en retard, ma cherie, êtrez en retard [170]170
Опаздываем, моя дорогая, опаздываем (фр.)
[Закрыть]». Ее дочь девушки развернули к зеркалу, чтобы та посмотрела на себя. Марина окинула свое отражение в нем одним взглядом и невольно признала, что так красиво, как нынче, она еще не выглядела никогда в своей жизни. Но разве не все невесты прекрасны?
«Нет», прозвучал у нее в голове голос Загорского. «Ты – самая прекрасная из невест во всем белом свете!» Казались ей эти слова или Сергей действительно был тут, рядом с ней? Ветерок ли это коснулся ее обнаженного плеча или рука любимого легко погладила его? Как же ей хотелось, чтобы в церкви Аничкова ее ждал не Анатоль, а он, человек, которому было отдано ее сердце!
– Вось и усе, касатка моя, – тихо произнесла Агнешка. – Вось и усе…
Марину наскоро благословили родители в гостиной иконой Божьей Матери, торопясь в церковь, откуда уже прибыл лакей с сообщением, что жених уже ждет. Девушка и опомниться не успела, как ее быстро вывели из дома и усадили в карету вместе с отцом. Маменька же предпочла ехать в другом экипаже вместе с сестрами, давая возможность отцу и дочери побыть несколько мгновений наедине. Александр Васильевич не преминул воспользоваться этим. Он занял место рядом с дочерью и взял ее за руку.
– Ты так красива нынче, доченька, – прошептал он. Глаза его блестели от невыплаканных слез, и у Марины тотчас комок подступил к горлу, видя его волнение. – Впрочем, ты у меня всегда умница и красавица, – он помолчал немного, а затем продолжил. – Ты не держи на меня зла, ma cherie. Кто ж знал, что все так сложится? Прости мне мою слабость, я виноват пред тобой, я…
Марина прервала его, положив ладонь на его губы.
– Не надо, папочка, – покачала она головой. – Не казни себя. Так сложилось, mon cher. Такова судьба.
Александр Васильевич поцеловал ее пальцы сквозь кружево перчатки, а потом одним движением привлек к себе и крепко обнял. Они никогда не были особенно близки, но сейчас он чувствовал, что нет на свете никого ближе, чем его ребенок. Слезы потекли по его лицу и закапали на белоснежную фату дочери.
Карета остановилась, и Марина неловко отстранилась от отца, явно не желая покидать его объятие. Она быстро вытерла своей ладонью его слезы и несколько раз быстро поцеловала его в обе щеки.
– Милый мой папочка!
– Благослови тебя Бог, родненькая моя!
Они вышли из кареты и остановились, ожидая, когда к ним подойдет жених, который стоял у входа в храм и напряженно наблюдал за подъезжающими экипажами. Марина подняла на него взгляд и похолодела. Его глаза горели каким-то странным огнем, который она смогла разглядеть даже сквозь расстояние, разделявшее их.
Что я делаю, мелькнуло в ее голове, пока они смотрели друг на друга. Что я делаю? Как я могу вручить ему свою руку и стать рядом с ним под венец, чтобы навеки соединить свои судьбы? Как я могу лишить его выбора – принять ее такую, какова она есть, падшая, с ребенком другого во чреве или соединить свою судьбу с иной девушкой, чистой и невинной, как слеза?
Марина внезапно почувствовала панику, которая захлестнула ее с головой и забилась внутри головы одной-единственной мыслью «Прочь! Прочь! Прочь!». Она уж было хотела вырвать из руки отца свою ладонь да попросить его увезти ее отсюда, как вдруг Воронин сорвался с места и быстро подошел к ним, словно прочитав ее мысли о бегстве. Он принял с легким поклоном ее кисть в свою широкую ладонь от Александра Васильевича и повернулся к ней, заглянув ей прямо в глаза. Тот странный огонь, что она заметила издалека, вовсе не был ее догадкой. Что-то тревожило душу Анатоля, да так что его карие глаза стали черными, сравнявшись по цвету с его зрачками.
– Нас ждут уже. Готовы ли, Марина Александровна?
Марина, ошеломленная его видом, лишь смогла прошептать в ответ:
– Разве мы вправе сейчас переменить свою судьбу?
– Действительно, – согласился он, горько усмехаясь. – Разве мы вправе…
Дикий панический страх вдруг захлестнул Марину, когда она услышала, каким тоном он произнес эти слова. Что происходит? Неужели случилось что-то ужасное? Но что? Узнать об ее обмане было неоткуда – знали только маменька, нянечка и доктор. Не мог же доктор…? Нет, покачала она головой, он не мог. И если это не известие о ее тягости, тогда что?
Тем временем Анатоль ввел ее в храм, где их ждал преподобный и многочисленные гости. Марина с ужасом обнаружила, что почти весь Петербург прибыл сюда, чтобы быть свидетелями их с Ворониным венчания. Но того, кого она сама желала бы видеть в эту минуту, здесь не было. Жюли, Жюли… Каково тебе там, на водах?
Марина обвела взглядом церковь и встретилась глазами с императорской четой, которая наблюдала за женихом и невестой с довольными улыбками на лице. Она замерла на мгновение. Что ей делать? Присесть ли в реверансе? Но тут священник соединил ее правую руку с ладонью Анатоля, накинул на них епитрахилью и повел их из притвора в храм.
Марину вновь вдруг захлестнула волна паники и страха, лишая разума. Она не может сделать это! Бежать! Бежать отсюда прочь, пока не поздно! Пусть ее ждет позор и бесчестье. Пусть Воронин возненавидит ее за этот поступок. Все будет лучше, чем им быть вот так, навеки соединенными под сенью ее лжи и предательства. Она не сможет смотреть на то, как Анатоль будет ласкать этого ребенка, и лгать ему снова и снова, мило улыбаясь!
Марина дернула рукой в намерении вырвать ее из-под епитрахили, но в это же мгновение Анатоль быстро, но незаметно для окружающих поймал ее ладонь под плотной тканью и сжал ее так сильно, что у Марины слезы выступили на глазах. Затем он метнул на нее взгляд, словно одними глазами приказывая остаться здесь, пройти до конца то, что уготовано им судьбой.
И она подчинилась. Приняла от священника зажженную свечу и перекрестилась, прося про себя в который раз прощения у Господа за свой грех и прося о милости к ней в этом браке, вознося свою молитву вместе со всеми собравшимися в храме.
Господи, услышь меня, Господи! Прости мне мой грех, дай мне сил стать хорошей супругой рабу твоему Анатолию и матерью его детей. Господи, дай мне сил открыться ему в тяжести моего греха перед ним, даруй милосердие рабу твоему Анатолию понять и простить его…
– … Обручается раб Божий Анатолий рабе Божьей Марине во имя Отца, и Сына, и Святого духа…
Марининого пальца вдруг коснулся холод венчального кольца.
– …Обручается раба Божья Марина рабу Божьему Анатолию во имя Отца, и Сына, и Святого духа…
Она вздрогнула при этих словах. Ее сердце так больно сжалось, что она невольно едва слышно всхлипнула. Хорошо, что священник громко читал молитвы, и ее полувсхлипа-полустона никто не заметил. В памяти возникло другая церковь, другое венчание, другой мужчина… За что, Господи? За что мне все это?
Анатоль еще сильнее сжал ее пальцы, и она вернулась из своих горьких мыслей обратно. Повернулась к нему и посмотрела на его профиль. Он смотрел прямо перед собой, его губы были плотно сжаты. По щекам то и дело ходили желваки. Что происходит? За что он злится на нее? За то, что она вспоминает другого? Но ведь он знал, что ее сердце не принадлежит ей, когда ввел ее сюда, в храм.
Священник вновь накинул на их руки епитрахиль и повел дальше в храм, ближе к алтарю. Марина заметила белый плат на полу и слегка помедлила, пропуская вперед Анатоля, как знак того, что отныне он господин в их единстве.
– Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть женою Анатолия, которого видишь перед собою? – услышала Марина. Она с трудом разлепила пересохшие губы и ответила:
– Имею, честный отче.
– Не связана ли обещанием другому жениху? – снова спросили ее. Она мгновение помедлила, вспоминая серые глаза, светившиеся таким неподдельным счастьем. «Муж мой… жена моя…»
– Нет, не связана.
Внезапно по церкви при этих словах пронесся легкий ветерок (как выяснилось позднее, это приоткрыли двери храма, впуская прохладу и свежий воздух, так как от количества гостей да от гари церковных свечей стало душно в храме). Этот ветерок быстро пробежал мимо многочисленных собравшихся на этом венчании, легко, словно лаская, коснулся Марининых обнаженных плеч и лица, поиграл с пламенем ее свечи, взметнул фату и локоны. Потом он достиг венчальной свечи Анатоля и тут же погасил ее, оставляя после себя только легкий дымок.
Марина услышала, как вокруг зашептались окружающие и ее, словно волной, накрыло этим суеверным шепотом. Она почувствовала, как пол уходит из-под ее ног, и только сильная рука Анатоля удержала ее от падения.
– Суеверие есть грех, – укоризненно сказал священник, глядя в глаза побледневшей Марине, и дал знак Анатолю зажечь свою свечу от венчальной свечи Марины. – Верить надобно токмо в волю Господню, только в нее одну!
Всю оставшуюся церемонию Марина думала о том, что произошло. Что это было? Просто ли ветер? Или это была душа Сергея, разозлившаяся на нее за то, как быстро она пошла под венец с другим, как быстро успокоилось ее сердце после его кончины?
Нет, милый, думала она, я не забыла тебя. Ты всегда будешь в моей душе, до конца моих дней. Но ты уже на не белом свете, а я здесь. И мне нужно жить дальше. Для нашего ребенка и ради него.
Затем в уме вновь всплыли слова старой цыганки, пророчествующие Анатолю смерть. Ведь и вправду все сбылось так, как предрекала она: Марина уже пережила и смерть близкого ей человека, и предательство, которое изменило ее жизнь. Кроме этого, сегодня она стала венчанной супругой Воронина, а значит, ей суждено отныне разделить с ним его судьбу до конца дней своих и его.
Задумавшись так глубоко, Марина, словно во сне, прикоснулась губами к иконам, которыми их благословил отче, а затем прошла рука об руку из храма в залу, где их окружили многочисленные гости с поздравлениями. Сначала согласно всем правилам их поздравили императорская чета от лица родителей жениха и родители Марины.
Император и его супруга расцеловали новобрачных в обе щеки, что очень смутило Марину, не привыкшую к подобным знакам внимания от малознакомых ей людей.
– Ну, хитер! – улыбался государь. – Вон какую beauté [171]171
красоту (фр.)
[Закрыть]ухватил! Счастливец! Ну, Марину ты уже получил из рук господина Ольховского, а из наших рук прими Анну.
Анатоль склонил голову в благодарственном поклоне. Подошедший к нему Шангин подал ему бархатную коробочку, в которой лежал упомянутый орден, задорно при этом подмигнув. Анна второй степени. В другое время он бы сильнее только порадовался награде. Сейчас же она была только красивым подарком в его руках, долгожданным, но не приносящим той радости, что должно испытывать человеку в сей момент. Как и Марина. Он добивался ее любыми средствами, даже лукавством (не зря же он выкупил накладную тогда), и вот он получил ее. Но что принесло ему это приобретение? Радость ли? Довольство ли?
Марине же императорская чета презентовала жемчужный набор – серьги, браслет и длинную нить с бриллиантовым фермуаром – поистине роскошный подарок.
Затем молодые по обычаю подали родителям, как родным, так и названным рюмку водки на серебряном подносе, как знак благодарности за их дары. Император выпил махом свою водку, скривился, подкрутил усы и громко проговорил, улыбаясь:
– Ох, горько мне! Горько!
За ним подхватили этот клич все приглашенные, стоявшие в зале, сопровождая его смехом и негромкими хлопками. Марина передала поднос шагнувшему к ней лакею и повернулась к Анатолю, который стоял рядом и смотрел на нее. Он даже не склонился к ней, словно не намереваясь целовать ее.
Неужели он хочет, чтобы она первая коснулась его губ своими губами? Как можно? У Марины от волнения голова пошла кругом, а окружающие ее продолжали выкрикивать «Горько», каждый раз будоража ее натянутые донельзя нервы. Она умоляюще взглянула на своего супруга, и он смиловался над ней. Протянул руку и привлек ее к себе, касаясь губами ее рта. Но это касание отнюдь не было нежным или просто вежливым, как того требовали обстоятельства. Анатоль с силой прижался губами к ее губам, вдруг больно прикусив ее нижнюю губу. Такой быстрый поцелуй, но он выразил всю ту злость, что кипела сейчас в Воронине, и Марина снова вспомнила свои недавние страхи.
За этим небольшим приемом поздравлений последовал легкий поздний завтрак в соседней зале, после которого Воронин сообщил о том, что он с супругой отбывает в свое имение в Нижегородской губернии, посему они отбыли сразу же, как покинули собрание императорская чета и их дети.
– Но как же так? – недоуменно спрашивала Марина своего супруга, когда они, попрощавшись с родными Марины и приглашенными гостями, покидали залу. – Вы ведь не намеревались уезжать из Петербурга после венчания.
– Я переменил свое мнение, имею на это полное право, – отрезал ей Воронин. – А что вас смущает? Ваши вещи и так были уложены для переезда, так какая им разница, куда направиться – в мой особняк или в Завидово?
– Но мне необходимо переменить платье, – настаивала Марина. – Не могу же я ехать в подвенечном платье?
– Почему бы и нет? Разве оно чем-то отлично от других ваших нарядов? – с издевкой спросил Анатоль, подсаживая ее в карету. Он сразу же убрал руку с ее локтя, как только она заняла место в карете, словно касание ее тела причиняло ему боль. Потом сел в карету напротив нее и легко стукнул в крышу кареты, мол, поехали.
Сначала они ехали в полной тишине, предпочитая смотреть куда угодно, только бы не встречаться глазами друг с другом. Это было еще выполнимо, пока они проезжали по столице. Но когда их карета миновала дорожный пост, и пейзаж за окном стал довольно однообразен, это стало довольно затруднительно.
– А Завидово? Какое оно? – наконец решилась задать вопрос Марина, чтобы хоть как-то за разговором скоротать это тягостное напряженным молчанием путешествие. Анатоль резко повернул к ней голову, но ничего не сказал, лишь откинулся назад и закрыл глаза, всем своим видом показывая, что не намерен поддерживать разговор. Это выглядело так грубо, что у Марины сперва даже не нашлось слов, чтобы что-нибудь сказать ему в ответ. Она немного помолчала, собираясь с мыслями, потом, не отводя взгляда от своих рук, лежащих на коленях, проговорила тихо:
– Я не понимаю вашего поведения, Анатоль Михайлович. Не могли бы вы объяснить причину его? Если я вас чем-то невольно прогневала…
Она не успела договорить. Анатоль схватил ее за руку и притянул к себе, заставив взглянуть в свои горящие гневом глаза. Он ничего не говорил, просто молчал, но от этого молчания у Марины кровь стыла в венах. Их напряженный зрительный контакт длился не менее минуты (Марине же она показалась вечностью), затем Воронин резко стукнул в стенку кареты, подавая сигнал кучеру остановить. Когда тот выполнил его приказ, Анатоль легко оттолкнул Марину обратно на ее сиденье и вышел, крикнув выездному лакею, чтобы ему подали лошадь.
Это все слышала Марина прежде, чем дверца кареты захлопнулась от сильного удара. Такого сильного, что слегка задребезжало стекло в ее окошке. Девушке стало страшно, как никогда раньше. По всему было видно, что он разозлен… нет, не просто разозлен, а в ярости. Куда он везет ее? Зачем этот спешный отъезд из столицы, подальше от ее родственников, знакомых, привычной обстановки?
Неужели он все-таки все знает? Нет, покачала она головой. Разве в этом случае Анатоль повел бы ее под венец? В тягости от другого никакой мужчина не пойдет на это… Или все же пойдет?
Не в силах долее выносить напряжение Марина расплакалась. Как же все хорошо было раньше, в Ольховке! Не вернулась бы она в столицу, ничего бы и не было: ни ее истории с Загорским, ни этого вынужденного брака с человеком, который пугал ее все больше и больше. Она вспомнила его большие руки со сбитыми костяшками пальцев на правой, а потом ей привиделся комердин Анатоля, с разбитой губой и ссадинами на щеке. Марина даже и подумать не могла, что Анатоль способен на то, чтобы избивать дворовых. Он ей всегда казался таким благородным, таким добрым и справедливым.
– Ты обещал защищать и оберегать меня, – прошептала Марина сквозь слезы, обращаясь в никуда, но к конкретному визави. – Ты поклялся, что всегда будешь рядом со мной. Но ведь теперь я одна, совсем одна… и мне страшно, Господи, как мне страшно… Почему ты оставил меня, моя любовь? Почему не забрал с собой?
После того, как Анатоль поехал верхом, видимо, он решил ускорить их темп движения, потому как карета поехала заметно быстрее, то и дело, потряхиваясь на неровностях дороги. Марина, измученная свои плачем и своими страхами да укачанная этой тряской, неожиданно для самой себя заснула, и проснулась только тогда, когда карета остановилась. Девушка отодвинула в сторону шторку, чтобы посмотреть, чем вызвана подобная задержка, и с удивлением обнаружила, что за стеклом уже довольно темно, а стоят он на широком дворе, мощенном камнем, перед двухэтажным домом с колонами. По двору суетились люди с лампами в руках, разгружая вторую карету, видимо с поклажей Марины, а стоявший посередине двора Анатоль разговаривал с пожилым мужчиной во фраке и таких белоснежных чулках, что они прямо светились в этой темноте.
