Текст книги "В тебе моя жизнь..."

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 81 страниц)

Анатоль отпустил ее, признавая ее правоту, но сделанного уже было не вернуть. Марина ушла к себе в дурном настроении, а ему оставалось только винить себя в этом. Когда же он сумеет побороть свою неуемную вспыльчивость, что то и дело нарушает покой их семьи?

Он зарекся показывать свой нрав, но тут же на следующее утро изменил своему решению, когда Марина давала ему за завтраком односложные ответы на его вопросы, как ни силился он завязать разговор. Судя по всему, она все еще дулась на него, и это разозлило Анатоля. Да, он виноват перед ней, но сколько можно припоминать ему промахи? Разве он не повинился перед ней? Третьего дня минул Илья-пророк, и Анатолю скоро возвращаться в Петербург, а она так затягивает их ссору…

Анатоль, желая досадить супруге, приказал принести себе утреннюю почту, которую и принялся просматривать прямо за столом, зная, как ненавидит Марина, когда за трапезой занимаются иными делами. Он заметил, что она нахмурилась, но ни слова не сказала ему, ни единого замечания, хотя ее глаза так и метали молнии, и улыбнулся, разворачивая письмо. Когда он прочитал первую половину письма, присланного ему из имения Загорских, то улыбнулся еще шире, а потом вдруг перевел взгляд на жену, которая в этот момент намазывала маслом булку для дочери и что-то говорила той вполголоса, улыбаясь.

Как ей сказать? Прямо и откровенно? Или зайти издалека? А может, просто передать ей письмо Сержа? Анатоль снова взглянул на жену и увидел, что она в упор смотрит на письмо в его руке. Без сомнения, она узнала почерк, оттого и побледнела, с неудовольствием отметил про себя Анатоль.

– Вести из Загорского? – проговорила она, и он кивнул, поймав себя на мысли, что не желает сейчас произносить то, чего он так долго ждал все эти месяцы. Ведь это причинит ей боль, он знал это наверняка. Но разве у него был иной выбор? Он хотел начать издалека, рассказать про то, что Серж решил открыть конный завод у себя в имении и прочих новостях, не таких острых, как та, что была в первых строках письма, но почему-то вдруг холодно и отрывисто произнес:

– Князь Загорский пишет о своей помолвке с девицей, что гостила нынче у них в имении, – он сделал вид, что ему нужно глянуть имя невесты в письме, хотя он знал его наизусть. Но разве мог он признаться даже сам себе, что ему больно видеть сейчас выражение глаз Марины? – Девица Варвара Васильевна Соловьева, дальняя родственница Голицыных. Венчаться думают на Красную горку.

Анатоль отложил письмо, словно оно жгло ему руки, и, не поднимая глаз на жену, схватился за газету, что доставили из уезда вместе с почтой. Он слышал, как что-то лепетала по-французски Леночка, как звякнула пара, после отодвинулись стулья, и маленькие ножки пробежали мимо него, потом вернулись. Он нагнулся от газеты к девочке, и та поцеловала его в щеку, а потом выбежала из столовой, направляясь в парк в сопровождении бонны и Параскевы, своей новой молоденькой нянечки.

Анатоль перевел взгляд на Марину, что сидела сейчас с неестественно прямой спиной и то складывала, то раскладывала задумчиво салфетку одной рукой, устремив свой взор в какую-то точку на противоположной стене столовой. В самом ее лице, в ее плотно сжатых губах, в этих пустых глазах – смотрящих, но не видящих, читалась такая горесть, что Анатоля взяла бешеная злость. Он встал с грохотом со стула, заставив этим жену взглянуть на себя, и бросил газету на стол.

– Ты хоть бы притворилась, что тебе все равно! – зло крикнул он ей и вышел вон. Его переполняла злоба и ревность, что требовали выхода, и он, чтобы и далее не наговорить лишнего супруге, приказал подать ему ружье и ушел в парк стрелять по блюдцам, что подкидывал вверх лакей.

Фюйть – полетело в высоту блюдце, и Анатоль с большим наслаждением нажал на курок, посылая пулю, что разобьет это блюдце на сотни маленьких кусочков. Вместе с этими кусочками из него словно уходила его злоба на Марину. Чего еще он ожидал от нее, когда прошло так мало времени? Менее полугода прошло, как Загорский вернулся с того света, а любила она с самого отрочества… разве можно все забыть вот так, по щелчку?

Анатоль в очередной раз взял из рук лакея заряженное им ружье, и вдруг его взгляд разглядел сквозь стволы лип невысокую фигурку в светлом легком платье, что целенаправленно шла прямо к пруду. О Боже, неужто она решила свести счеты с жизнью из-за полученного поутру известия?

Анатоль тут же бросил ружье наземь и бросился к пруду, перепугав своим неожиданным броском окружавших его лакеев. Он чуть ли не в десяток шагов преодолел расстояние, что разделяло его и жену, схватил ее за руки, останавливая ее у самого пруда. Она была явно перепугана его неожиданным появлением. Ее глаза сейчас были словно блюдца, что он стрелял сейчас, и если бы не тот страх, что он испытывал в душе, он верно рассмеялся бы ее виду.

– Зачем? – прохрипел Анатоль, со страху лишившись голоса. Марина поморщилась – так сильно он сжимал ей запястья, а после удивленно ответила:

– Хотелось быстрее достать. Леночка просила.

Анатоль взглянул за спину жены и только сейчас заметил Леночку с битой в руке, что испуганно смотрела на него, бонну и Агнешку рядом с девочкой.

– У нее мячик утонул, – пояснила Марина. – Я хотела достать.

Анатоль вдруг ощутил такое огромное облегчение при ее словах, что ему захотелось смеяться. Она не хотела утопиться! А просто достать мячик! От иронии ситуации он расхохотался во весь голос и прижал Марину к себе, целуя ее в обе щеки. Потом он отстранился и спросил:

– А почему мои девочки не кликнули лакеев?

– Потому что это мы можем сделать сами, – ответила Марина недовольно. Анатоль покачал головой.

– Разве так можно? А на что вам прекрасный рыцарь, что всегда придет на помощь и спасет своих дам из беды? – он отодвинул Марину подальше от воды, и сам ступил в воду. – Где он упал?

Анатоль стал шарить руками по дну, стараясь нащупать круглый тяжелый мячик, но ему никак это не удавалось. Он то и дело натыкался на водоросли или палки, что валялись на дне, злясь на дворовых, что плохо почистили пруд. Наконец он нащупал мячик и рванул руку вверх, зажав его пальцами.

– Merde! [424]424
  Дерьмо! (фр.)


[Закрыть]– вырвалось у него при этом так громко, что долетело до ушей дочери, стоявшей неподалеку, которая с явным удовольствием повторила услышанное слово. Марина укоризненно воскликнула:

– Анатоль, mon Dieu, что за слова?!

– Я чуть не оторвал себе палец, а тебя интересует только мой vocabulaire [425]425
  запас слов, лексикон (фр.)


[Закрыть]! – отрезал Анатоль и бросил свой трофей, выловленный из пруда, дочери. Та тут же убежала сопровождаемая своей маленькой свитой, а Марина шагнула к мужу.

– Дай взглянуть, что там, – потребовала она. Он оглядел свою руку и пострадавший палец с небольшой ссадиной.

– Все равно merde, что бы ты ни говорила. Я потерял кольцо, – Анатоль показал ей безымянный палец правой руки. – Зацепился за какую-то палку, когда вытаскивал мячик, оно и слетело. Diable! [426]426
  Черт возьми! (фр.)


[Закрыть]

Ни он, ни она не хотели думать о том, что означает эта потеря по народным приметам, старательно обходя эту тему при дальнейших разговорах. Тут же кликнули дворовых, что полезли в воду шарить по дну и искать потерянное барином кольцо. Но, несмотря на все усилия, потеря так и не отыскалась, как усердно не старались слуги. «Словно в воду кануло», – говорили они, не улавливая иронии.

– Как это? Куда ему деться оттуда? Ищите усерднее! – злился Анатоль, и только когда совсем стемнело, разрешил остановить поиски пропажи.

Но кольцо не отыскалось и спустя несколько дней усердных поисков, когда Анатолю пришло время возвращаться на службу. Он пришел перед отъездом к этому проклятому пруду, чтобы взглянуть в мутную воду, будто смог бы тогда разглядеть свое обручальное кольцо на дне. Он стоял у самой воды и напряженно вглядывался в пруд. На ум пришло воспоминание, как его свеча погасла во время их венчания с Мариной несколько лет назад, и внезапно на него повеяло холодом в это жаркое августовское утро.

Прощаясь с супругой на крыльце усадебного дома, Анатоль вдруг прижал ее к себе, крепко обнял, пряча лицо в ее волосах. Они долго обсуждали предстоящие торжества в Москве, и было решено, что в виду Марининого нездоровья (ее по-прежнему одолевали дурнота, головокружения и слабость) она на этих празднествах присутствовать не будет. Но она все же обещала мужу приехать в столицу, чтобы вывести юную сестру Анатоля в свет.

– Я прошу тебя, найди кольцо, – просил Анатоль, сжимая ее в своих объятиях. – Осушите пруд, сделайте что угодно, но найдите его.

– Хорошо, – кивнула Марина. – Когда ты планируешь приехать за мной сюда?

– Думаю, не раньше Михайлова дня. Сама понимаешь, празднества скорее всего растянутся. Я заберу Катиш из пансиона и привезу сюда. А потом мы все вместе поедем в Петербург, – он немного помолчал, а потом проговорил. – Быть может, стоит взять Катиш на московские празднества?

– А кто будет ее patronner [427]427
  патронировать, покровительствовать (фр.)


[Закрыть]? – встревожилась Марина. – Не думаю, что это хорошая идея. Мы ведь не знаем, готова ли она.

– Не спорь со мной, – отрезал Анатоль и отстранился от нее. – Я думаю, ее достаточно подготовили в пансионе. А патронессой сможет выступить княгиня Юсупова. Я попрошу ее. Все решено, Катиш будет моей спутницей на время этих празднеств. Ну, до свидания, моя родная, – Анатоль поцеловал сначала одну ее ладонь, затем вторую, после прижал обе к сердцу. – Храни себя и Леночку в здравии.

Марина кивнула в ответ, занятая своими мыслями. Ей весьма не по нраву пришлось решение Анатоля вывезти Катиш на московские балы, почему-то стало не по себе, как только Анатоль заявил об том.

Они тогда еще не знали, насколько поворотным в судьбе семьи Ворониных окажется это принятое наспех, плохо обдуманное решение.

Глава 52

После отъезда Анатоля Марина на следующий же день собралась к Зорчихе. Ее настойчиво гнали в небольшой домик на краю села страхи перед грядущим ей разрешением, а также желание заглянуть в будущее ее и ее близких. Она не смела посетить местную шептунью, пока ее супруг был в имении, потому и собралась к ней после того, тот уехал.

Марина застала ту во дворе дома, где шептунья перевязывала небольшие снопы трав, что-то тихо приговаривая, и уносила их в сени для дальнейшей сушки. Зорчиха только взглянула на барыню исподлобья, но занятия своего не прервала, показывая всем своим видом, что занята очень важным делом и не может прервать его даже ради барыни. Лишь головой мотнула в сторону скамьи у стены дома, где Марина и расположилась, чтобы дождаться, когда та закончит свое занятие.

– Не могла прерваться, барыня, – проговорила Зорчиха, когда унесла последний снопик и повесила его в сенях. – Ты уж прости мне, но дело это серьезное. В дом пойдем али тут поговорим?

Когда Марина мотнула головой, что хочет остаться здесь, в лучах ласкового августовского солнышка, Зорчиха сходила в дом, откуда вернулась с кружкой какого-то отвара, что протянула Марине.

– Пей, и про слабость ныне забудешь, – он проследила, как та допила до дна предложенное питье, пахнущее травами и медом, а потом присела рядом с ней на скамью, взяв в руки небольшую миску с прозрачной водой. – Хорошо, что дождалась, когда уедет барин. Не стоит будить в нем зверя, которого он не может укротить в своей душе. Ведаю, зачем пришла. Судьбу свою хочешь знать. Про дитя свое хочешь спросить, про здравие свое.

Зорчиха взяла руку Марины в свою и принялась задумчиво гладить ее ладонь, словно стирая что-то с нее. Потом она произнесла:

– Плохо носишь, барыня. Слабость, дурнота, головокружения одолели тебя. Смотри, какая худая стала. Все соки из тебя дитя высасывает. Трав я тебе дам, будешь снова мои настои пить. Здравие и выправится, да и тягость полегче будет.

– Что с разрешением будет моим? – спросила Марина. – Страшусь я его, как вспомню те муки, что пережила. Муж хочет в Петербурге зиму провести, там и ребенок на свет появится. А мне неспокойно, Зорчиха, ведь только ты тогда спасла меня и дочь мою, ведь доктора отказались.

– Дохтура! – фыркнула Зорчиха. – Много они знают! Вот капли тебе велели пить, да только растревожили душу твою они, чуть к греху не привели.

– Ты и это видишь? – смутилась Марина и хотела выдернуть из руки Зорчихи свою ладонь, но та не дала ей сделать это. Шептунья опустила ее в миску с водой, и Марина еле сдержала вскрик, настолько обжигающе ледяной та была. Затем Зорчиха выпустила руку барыни и стала что-то шептать над миской, а после напряженно смотрела в нее.

– Мужского пола дитя носишь в себе, барыня, – глухо сказала она. А потом вдруг резко ударила по воде, словно разбивая картину, что открылась ей. Марина тут же встревожилась.

– Что? Что ты видела? – спросила она шептунью и, когда та ничего не ответила, только головой покачала, схватила ее за руку. – Не молчи же, я знать должна!

– Зачем тебе знать? Колесо судьбы уже крутится, и тебе его не остановить. Радуйся тому, что имеешь, и не желай слишком многого. Ведь для того, чтобы что-то дать, Господь должен и забрать.

– О чем ты? – холодея, воскликнула Марина. – Что станется?

– Ну, что ты заволновалась? Напугала я тебя? Прости, – Зорчиха погладила ее успокаивающе по плечам. – Не надо бояться. У тебя все будет хорошо, ты мне веришь? Ты будешь очень-очень счастлива. А теперь забудь обо всем и домой езжай. Дурная я, что тебе наговорила лишнего.

С тяжелым сердцем уезжала Марина от шептуньи, сама не рада она уже была, что поехала к ней о судьбе своей узнать. Что ждет ее впереди? Зорчиха вела себя так странно… Неужто сбудутся предсказания старой цыганки? Потеря кольца обручального ее супругом, словно дамоклов меч висела над ней, постоянно напоминая о том, о чем Марина предпочла бы забыть.

Да еще ее сам черт дернул спросить уже в воротах о том, о чем болело ее сердце уже несколько дней. Она повернулась к Зорчихе, наблюдающей ее уход, и тихо спросила ее:

– Сбудется ли то, о чем думаю? Что сердце мое тревожит?

– Сбудется, барыня, – так же тихо ответила та. – Видела и кольца, и алтарь. Так суждено, милая. Уж не обессудь.

И зачем она только спрашивала об том? Марина смотрела на проплывающие по бокам коляски деревья, но не видела их, так задумалась о своем. К чему ей знать это? Чтобы надежду убить, что по-прежнему живет в ней, что он останется верен только ей? Но разве не она сама отпустила его, разве не сама велела жить далее, будто и не было никогда в их жизни тех нескольких дней. Разумом Марина понимала, что этой свадьбе, что так тревожит ее, суждено состояться, но ее глупое сердце упорно не желало признавать этот факт.

Она посмотрела на ясное небо, на облака, проплывающие в этой удивительной лазури. Я хочу, чтобы ты думал обо мне, милый! Хочу, чтобы не забывал. Это так эгоистично с моей стороны, но мне, чтобы жить далее розно с тобой, нужно знать, что ты помнишь…

А Сергей действительно помнил и думал о ней, несмотря на то, что сам себе пообещал выкинуть из головы мысли о былом. Но как можно заставить свой разум, который неподвластен абсолютно человеку? Он хотел не вспоминать, но то и дело какие-то мелкие, ничего не значащие для других детали заставляли его память вернуть его в прошлое.

Цветущие кусты чубушника в саду, женский звонкий смех на прогулке, звуки ноктюрнов Шопена, доносящиеся из музыкального салона, некоторые слова. Даже однажды тихий женский шепот «Сергей Кириллович…» Совсем иной голос, но его сердце каждый раз вздрагивало, ему казалось, что это она где-то тут, подле него, невидимая взгляду. Сколько ночей Сергей провел без сна, у распахнутого окна, вдыхая легкие ароматы лета и слушая деревенскую тишину, одному Богу известно!

Загорский злился на себя за подобную меланхолию, его настроение скакало каждый день из крайности в крайность: утром он мог быть весел и остроумен, а вечером уже саркастичен и холоден. Иногда он даже жалел, что пошел на поводу у деда и пригласил погостить в имение всех этих людей, что сейчас наполняли усадебный дом и парк, не давая ему ни на минуту побыть одному, за исключением разве что ночью. Особенно он недоумевал, зачем он позвал Соловьевых. Бельские были всегда дружны с его семьей, и потому ничего удивительного, что и нынче они гостили в Загорском вместе со своей дочерью. А вот Соловьевы…

Тихая скромная Варенька Соловьева. Она так отличалась от остальных девиц. Всегда где-то в отдалении от основных шалостей и игр молодежи, поодаль от их шумных забав. Она любила сидеть где-нибудь в уголке и наблюдать за ними, скромно отводя глаза в сторону, когда Загорский обращал к ней свой взгляд. Она так мило краснела, когда он заговаривал с ней иногда. Всегда слушала и редко говорила. Истинное благочестие и невинность. Такой контраст она являла собой по отношению к другим девушкам, что гостили этим летом в Загорском, особенно с озорной и смешливой Мари Бельской. Даже внешностью Варвара Васильевна не выделялась среди остальных, он бы никогда не обратил бы на нее внимание в бальной зале, не позови его к себе княгиня Голицына тогда, на балу в Дворянском собрании.

Сергей сам не знал почему, но Варенька чем-то притягивала его взгляд. Быть может, его влекли к ней именно ее скромность и непосредственность, быть может, эта тихая девочка сможет принести покой его настрадавшейся за последние годы душе, сможет залечить эти кровоточащие раны в сердце.

А однажды он и вовсе заметил в ее глазах призыв. Тот самый призыв, что молодой князь Загорский заметил когда-то в серо-зеленых глазах барышни Ольховской. Он увидел его и был поражен глубиной чувств Вареньки, этой тихой девочки, к своей персоне.

В тот день Загорскому было особенно тоскливо и муторно. Его раздражал чужой смех, чужое веселье, эти игры в горелки, что затеяла Мари Бельская. Он извинился и удалился в конюшни, где приказал оседлать себе Быстрого, чтобы унестись на нем прочь от усадьбы в поля, где уже ровными рядками стояли стога скошенного накануне сена. Там он и провел весь день, валяясь в сене, в одной рубашке, подставив лицо горячим лучам июльского солнышка. Он лежал и думал о том, что он должен наконец решиться и начать другую жизнь, столь отличную от той, что он себе представлял. Должен-то должен, но, Боже мой, как этого не хотелось…

А потом небо вдруг затянуло тучами, поднялся сильный ветер. Быстрый заволновался, предчувствуя приближение стихии. Пришло время прервать свою прогулку и возвращаться в усадьбу. Загорский не стал надевать фрак, просто закинул его за луку седла перед собой и погнал Быстрого к дому. Какое-то неясное чувство неотвратимости чего-то тяготило душу Сергея. Словно что-то должно было случиться, но что именно он понять не мог. А быть может, это просто гроза, что сейчас посылала молнии и проливалась на землю стеной дождя, возбудила в нем это неясное чувство тревоги.

Она ждала его в темной гостиной, где сидела одна и без свечей. Метнулась ему наперерез из дверей из сумрака дома, когда он проходил в свою половину.

– О слава Пресвятой Богородице, я так боялась за вас! Так молилась! – прошептали ее белые от волнения губы. – Такое ненастье послал нынче Господь на землю, а вы где-то там…

Тут Варенька заметила, как мокрая рубаха обтягивает его широкие плечи и мощную грудь, смущенно отвела в сторону глаза. Вдруг прижала ладони к лицу, стремясь скрыть от него тот стыд, что охватил ее от собственного поступка. Повинуясь какому-то странному порыву, Сергей подошел к ней и отнял ее руки от лица, а потом коснулся губами ее ладони. Ее стыдливость, ее рдеющие щеки и кончики ушей (право, он впервые видел подобное!) слегка позабавили и тронули его.

– Варвара Васильевна, будьте моей женой, – вдруг произнес он в тишине дома, что сейчас установилась меж громовыми раскатами. Она подняла на него свои карие очи, так похожие на глаза лани, что он видел давеча на охоте. В них плескалось такое безмерное счастье, что он невольно устыдился того, что не испытывает в этот момент ничего, кроме небольшой толики сожаления, что эти глаза не того цвета, что он желал бы видеть перед собой. Варенька же кивнула ему в знак согласия и быстро убежала прочь, в комнаты, вырвав свои ладони из его рук.

Тем же вечером Сергей попросил руки Вареньки у madam Соловьевой, что не смогла скрыть своей радости при этом событии. Затем было объявлено остальным гостям, что вызвало недоуменные шепотки. Все прочили ему Мари Бельскую в супруги, она более соответствовала статусу его суженной и по внешним данным, и по положению в обществе. Кто такая эта mademoiselle Соловьева? Разве она пара князю Загорскому? Конечно, это не mésalliance, но все же…

Новость, что преподнес внук, не вызвала особого энтузиазма и Матвея Сергеевича. После, когда они остались наедине в кабинете, он не преминул высказать свое мнение по этому поводу:

– Что это за новости ты преподносишь, Сергей? Я даже не предполагал, что назовешь своей нареченной Варвару Васильевну. Княжна Бельская, вот кого я пророчил тебе в супруги, признаюсь честно. Она более подходит к тебе по нраву, нежели Варвара Васильевна. Эта же чересчур тиха, словно мышка. Нет в ней того огня, что нужен твоей натуре, чтобы удержаться в узах семейного благополучия.

– Благодарю вас покорно, grand-père, – ответил ему Сергей, раскуривая сигару. – Огня мне в свое время хватило, до сих пор ожоги не сойдут.

Матвей Сергеевич прищурил глаза и в упор посмотрел на внука. А потом дотронулся до его ноги концом трости, чтобы тот взглянул ему в глаза, и сказал:

– Я думал, ты увезешь ее. Даже несмотря на ее отказ. Я бы так и сделал.

– Я думал, что сделаю это. Был такой порыв, грешен. Но она убежала от меня прежде, разгадав мой нрав. Может, она и права, преступив через страсти, оставшись верна долгу и чести.

– Так-то оно так, – согласился его дед. – Но можно было попытаться догнать ее! Я так надеялся, что вы все-таки будете вместе: ты, она и дочь. Но чего уж тут переливать из пустого в порожнее…

Сергей же удивился тону голоса деда, когда тот произнес предпоследнюю фразу, но быстро выкинул эту странность из головы.

Вспомнилась она ему лишь через несколько дней в Петербурге, куда Сергей поехал заказать кольцо для своей невесты – фамильное обручальное кольцо Загорских оказалось той мало, как она ни старалась надеть его на палец. Было решено, что сделают новое кольцо, еще краше, чем это старинное. Расширять же его опасались – такая работа была проделана, когда мать Сергея выходила замуж за его отца, и мастер ювелирных дел выразил опасение, что подобное проделать уже нельзя, есть риск и вовсе сломать кольцо.

К стыду своему, но Загорский никогда и никому не признается, что даже был рад этому обстоятельству – он не желал видеть это кольцо на чьей-либо руке, кроме той, на которой когда-то представлял его. Только одной женщине он хотел надеть это кольцо на палец, и этой женщиной Варвара Васильевна не была.

Кроме посещения ювелирной мастерской, у Сергея был запланирован визит к поверенному их семьи, чтобы поставить подпись на некоторых бумагах, а также попросить того найти в уезде, где располагалось Загорское, хорошего подрядчика для поставки в имение камня для строительства конюшен завода.

– Будьте любезны, ваше сиятельство, передайте его сиятельству Матвею Сергеевичу вот эту копию завещания, как он просил меня в давешнем письме, – попросил Сергея поверенный, когда тот уже собирался уходить.

– Да-да, его сиятельство говорил мне, что снова менял завещание. Это копия нового, со всеми поправками? – тот без всякого интереса взял в руки пакет. – Ежели не такая большая тайна, кого из наших дальних родственников его сиятельство называл в предыдущем завещании своим восприемником? Кому бы досталось наследие Загорских, не вернись я с Кавказского края? Кто должен клясть мое чудесное избавление от пленения? Могу я взглянуть на прежнее завещание или вы уже успели его уничтожить?

– О, это против правил, ваше сиятельство, прошу простить меня, но я вынужден вам отказать, – сначала отказал поверенный, но после, видя насмешливый взгляд Сергея, все же достал бумаги. – Удивительное дело, скажу я вам, но почти все недвижимое и движимое имущество, а также фамильные драгоценности передавались вовсе не родственнику. Я сам был весьма удивлен этим обстоятельством.

– Не родственник? – переспросил заинтригованный Сергей. Грешным делом, в его голове мелькнула мысль, что может, у деда есть кто-то… кто-то particulière [428]428
  особенная женщина, любовница (фр.)


[Закрыть]. А быть может, даже у деда есть и дети на стороне…? Но тогда должно быть и разрешение государя на передачу прав на Загорское, что передавалось только наследникам по крови. Он быстро просмотрел поданные ему бумаги и похолодел, увидев имя восприемника Матвея Сергеевича.

– Что с вами? – встревожился тут же поверенный, видя его реакцию на прежнее, уже утратившее силу завещание. – Вам дурно, ваше сиятельство? Прикажете подать чего?

Сергей покачал головой, бросил тому бумаги через стол и, наспех попрощавшись, вышел вон. Он знал, где найдет ее нынче, когда весь Петербург двинулся следом императорской семьей и их свитой в Москву на празднества. Дед, отправившийся на торжества, написал к нему, что графиня Воронина не сопровождает супруга в этой поездке.

Он скакал, как безумный, в Завидово, криками разгоняя попадавшихся на дороге путников, искусно объезжая экипажи. Ярость, слепящая ярость гнала его вперед, а мысли бились в голове, наталкиваясь одна на другую. Но спустившиеся на землю сумерки заставили Сергея прервать свой путь и остановиться на ночь за несколько десятков верст от конечной точки своего путешествия. Да и Быстрый притомился от такой бешеной скачки и весь дрожал от усталости. Сергей почти всю ночь провел в трактире, где заказал себе ужин и штоф водки. Было неспокойно – кто-то ругался по поводу карточной игры, пьяные ямщики пели то заунывные, то звонкие веселые песни, но Загорский даже не слышал того, что происходит вокруг него. Он сразу же выложил на стол пистолет, показывая всем своим видом, что его лучше не отвлекать от его ужина и размышлений, и за всю ночь к его столу подошел лишь хозяин трактира, аккуратно, бочком, осведомиться, не угодно ли его милости еще чего-нибудь.

Разве такое возможно, думал Загорский, проглатывая водку чарку за чаркой. Разве возможно, что это свершилось? Он силился вспомнить, что вообще ему известно, но, в конце концов, не стал мучить себя – он не знал ровным счетом ничего, что могло бы ему помочь увидеть все ясно. Он знал только одно – если его подозрения, пышным цветом расцветшие в его душе едва он увидел бумаги, подтвердятся, то он даже не знает, что сделает с ней. Лживая тварь! Он сжал кулак с такой силой, что ногти впились в ладонь. Все, все они лживые притворщики! Она и его дед, как искусно они сплели свою паутину лжи, каким дураком его выставили! Это страшно и больно, когда тебя предают, но когда тебя предают твои близкие, любимые тобой люди – страшнее и больнее вдвойне…

Под утро, поняв, что засыпает прямо за столом, Загорский заплатил за отдельную комнату и, поднявшись туда, снял только фрак и сапоги, упал на постель и тут же уснул. Пробудился он только, когда солнышко ласково коснулось его лица, едва пробившись сквозь грязное оконное стекло. Сергей с чертыханьем вскочил и быстро оделся. Брегет показал ему, что уже скоро минет полдень, и Загорский сжал хлыст в ладони. Проклятый трактирщик! Он же просил разбудить его, через час после рассвета!

Марину в Завидово он не застал. Его прямо в дверях подъезда встретил дворецкий и сообщил, что ее сиятельство уехала на утреннюю службу, а после посетит богадельню, что недавно построили по ее желанию в имении. Ваше сиятельство желает подождать?

Да, он желал подождать, ответил ему Загорский, и Игнат тотчас провел его вглубь дома, в прохладу комнат, остановившись в голубой гостиной.

– Не желает ли ваше сиятельство прохладительного? – осведомился Игнат, когда Загорский расположился в кресле, раскинувшись в нем, будто он был у себя дома. Да не только поведение князя насторожило дворецкого – с взлохмаченными от длительной скачки волосами, покрасневшими белками глаз и нечищеными сапогами, он выглядел довольно странно на взгляд Игната. От раздумий его отвлек ответ князя, что он бы с удовольствием перекусил бы с дороги, так как с самого утра у него во рту не было ни крошки.

– Что это? – Загорский вдруг показал хлыстом на сверток на резной подставке для картин. – Новое приобретение Анатоля Михайловича?

Игнат перевел взгляд на картину, что доставили нынче утром из Петербурга из мастерской господина Соколова [429]429
  Пётр Фёдорович Соколов (1791, Москва – 3 (15) августа 1848) – русский живописец-акварелист. Был весьма популярным среди светской публики портретистом.


[Закрыть], и честно поведал гостю, что это портрет ее сиятельства графини Ворониной с дочерью. Графиня сама еще не видела его, так как тот был доставлен после ее отъезда в церковь. Игнат сначала с недоумением, а после с ужасом наблюдал, как князь поднимается со своего места, подходит к завернутому полотну и начинает рвать упаковочную бумагу, открывая взгляду портрет.

– Что вы делаете, ваше сиятельство? – вскричал Игнат. Он бросился было к Загорскому, чтобы остановить его, но остановился на месте, когда тот вдруг замахнулся на него хлыстом. Тогда он тут же развернулся и бросился к звонку, дергая и дергая за шнурок, кляня лакеев, что не слышали звонка. После он вспомнил, что почти все люди, даже комнатные слуги, были заняты на осушении паркового водоема, и бросился вон из комнаты, чтобы найти хоть кого-нибудь себе в подмогу и остановить этот вандализм, который, по его мнению, всенепременно сейчас свершится в гостиной – такое лицо было у князя Загорского!

Сергей тем временем освободил полотно от бумаги, что скрывало его от взгляда, и замер на месте. Портретист ни капли не умалил красоты Марины. Она сидела вполоборота к зрителю в легком белоснежном платье в лазуревым поясом и высоким кружевным воротом. Ее волосы были подняты вверх и заколоты в несколько буклей, которые были украшены маленькими цветами чубушника, открывая глазу линию ее длинной шеи. Ее изумрудного оттенка глаза словно таили в себе некую тайну, что забавляла обладательницу этих дивных очей, ведь ее губы, казалось, сейчас раздвинутся в легкую улыбку.

Сергей протянул руку и коснулся Марининого лица на потрете, затем провел по линии ее плеча, по руке, что тянулась вниз и сжимала в ладони маленькую ладошку. Он перевел взгляд на девочку, что была изображена подле матери, и ощутил, как вдруг сердце остановилось в его груди, пропустив пару тактов. Светлые, почти льняные локоны обрамляли маленькое круглое личико и пухленькие щечки, широко распахнутые серые глаза удивленно смотрели на зрителя, словно тот только что прервал уединение дочери и матери.

Копия, правда, с небольшими различиями, той юной прелестницы, что сидела у ног матери, подле маленького брата, на портрете, который висел в галерее имения Загорских. Его сестры Элен.