Текст книги "В тебе моя жизнь..."

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 81 страниц)

И оставив заинтригованного Павла одного в салоне, бросился вон в переднюю, громко стуча каблуками сапог по полу, где быстро натянул шинель, забыв про головной убор, и выбежал вон из дома.

Арсеньев остался верен своему слову и покидал дом Ворониных лишь для того, чтобы переночевать и привести себя в порядок. Он не нашел в себе смелости написать жене, что ее подруга умирает, не желая, чтобы та тут же примчалась в Петербург проститься с ней. Павел опасался за здоровье Жюли, ведь та сама только отходила после недавних родов.

К его большому сожалению, Марине лучше не становилось. Усталый доктор Арендт пытался спасти ей жизнь и остановить кровотечение, с которым из Марининого тела постепенно утекала жизнь, и на несколько часов ему это удавалось. Но потом вдруг оно открывалось снова, и лед не мог способствовать тому, чтобы оно прекратилось.

– Я бессилен, – вечером первого дня после отъезда Загорского признался доктор. – Вы вольны показать вашу супругу, граф, другому эскулапу, но, доверьтесь моему опыту, призовите священника. Нам остается только подготовить графиню. Надежды более нет. О Боже, какая жестокость этого мира, когда уходят из жизни молодые и красивые!

– Она… она не будет мучиться? – нерешительно спросил Анатоль у доктора, и тот покачал головой в ответ.

– Нет, не будет. Она постепенно совсем ослабеет, а после заснет и не проснется более.

Анатоль распорядился позвать иерея из ближайшей церкви, чтобы тот соборовал его жену перед тем страшным часом, в ожидании которого весь дом замер в жуткой тишине. До того в дом на Фонтанке прибыли супруги Дегарнэ, которые привезли с собой среднюю сестру Марины, Софи. Анна Степановна же не покидала дом Ворониных и нынче была тут, сидя у постели Марины, смачивая ей губы льдом, когда они пересыхали.

Под утро второго дня Марина пришла в себя, и к ней по знаку доктора потянулись вереницей родственники. Сначала мать Марины, рыдающая и кающаяся в вольных и невольных обидах, что нанесла ей, затем сестры, которых та благословила слабой рукой, потом Катиш, под конец упавшая на пол в истерике, такой сильной, что ее еле увели из спальни умирающей.

После привели Леночку, вид которой вызвал у Марины слабую истерику. Она прижимала из остатка сил к себе дочь, ничего не понимающую, но расстроенную до слез тем, что все были такие грустные, а пожилая женщина в темно-сером платье (grand-mere, как велел называть ее папа) назвала ее «Pauvre enfant orphelin! [474]474
  Бедная сиротка! (фр.)


[Закрыть]».

Только сейчас Марина поняла, что оставляет Леночку совсем одну, с неродным для нее человеком, хоть и названным отцом. Кто знает, не отвернется ли от нее его любовь, когда он приведет в дом другую женщину, когда у него появятся свои, родные дети? Ей очень хотелось думать, что Анатоль будет так же сильно любить ее дочь и далее.

Она вдыхала детский запах и вспоминала другого ребенка, которого она так ждала, но который ушел из этого мира прежде нее. Марине не открыли правды, но каким-то шестым чувством она знала, что этот ребенок недолго прожил, покинув ее чрево. Иначе ей бы уже давно показали его, а не отводили глаза в сторону, едва она спрашивала о нем. Бедное дитя, потерпи еще немного, и твоя мать сможет обнять тебя, прижать тебя к сердцу!

Потом к ней пришел Анатоль, чтобы провести с ней остаток времени, что был отведен ей ныне. Она не позволила ему говорить о своей утрате, о том, как он не видит смысла жить более без нее. Ей нужно было от него совсем иное – его прощение за то, что не смогла подарить ему долгожданного наследника, что не смогла дать той любви, что он заслуживал. Ведь каждый человек в этом мире имеет право любить и быть любимым, а Марина всегда боялась, что пойдя на поводу у своего страха перед всеобщим презрением и собственным позорным падением, лишила Анатоля возможности испытать то самое взаимное чувство, которое когда-то заставило Марину забыть обо всем на свете.

И именно это чувство толкнуло ее на следующий шаг. Марина слабым шепотом попросила Анатоля принести ей хотя бы ветку чубушника, когда все слова были уже сказаны меж ними. А едва тот, спустя пару часов, выполнил ее просьбу, прижала цветы к своей груди узкой ладонью, белой, с явно выпирающими венами, и тихонько заплакала, вдыхая дивный сладкий аромат, дурманящий ей голову. Марина закрыла глаза и представила себя в цветущем саду, среди деревьев и кустов чубушника. Она стояла в легком кисейном платье, юбки которого развевал легкий ветерок, а ласковое солнышко отражалось ярким блеском в светлых волосах мужчины, что смотрел с нежностью в ее глаза сейчас. Как же Марина любила запускать пальцы в эти мягкие пряди!

– Когда-то ты сказал, что в той, другой жизни мы будем вместе, – прошептала Марина беззвучно, едва шевельнув губами. – Я ухожу. Я буду ждать тебя там. Буду ждать твоего прихода… И тогда мы будем вместе. Всегда.

Его серые глаза в ответ наполнились лаской, а губы раздвинулись в легкой улыбке. Она ясно видела, что он молчит, но почему-то слышала откуда-то со стороны его голос, громкий, резкий. А потом вдруг до нее донесся голос Анатоля, и снова заговорил Сергей, перебивая его, уже ближе, совсем различимо.

– Я клянусь тебе, что убью тебя, задушу голыми руками, если ты не пропустишь ее!

Пропустить ее? Куда ее надо пропустить? Да и кто ее может удержать ныне, когда она так легка, так воздушна? Марине казалось, что у нее появились за спиной легкие крылья, с помощью которых она могла сейчас оторваться от земли и полететь вверх, в ясную лазурь небес, прямо к яркому солнышку.

Ей вдруг в нос ударил неприятный резкий запах, перебивший аромат цветов, что окружали Марину в этом дивном саду, полном яркого света, и она сморщила нос, затем чихнула, а потом вдруг увидела над собой красивое лицо Зорчихи, обрамленное цветастым платком. Зачем, хотелось простонать Марине, зачем вы вырвали меня оттуда? Там было так благостно, так покойно!

– Ну, все, барыня, поспала и буде! – проговорила ворчливо та, а потом снова поднесла к носу Марины склянку, от горлышка которой шел этот противный запах, окончательно вернувший Марину из ее дивного сада на грешную землю, в ее спальню в фамильном особняке Ворониных на Фонтанке. – Воротаться надо. Не время еще тебе уходить, не время! Дохтура! Хотя бы повитуху деревенскую позвали! Каждая скажет, как при твоей беде помочь. А дохтура эти! Одним льдом да их лекарствами тут не справиться ни в жизнь! – фыркнула Зорчиха, как когда-то в августе, когда Марина пришла к ней за советом. – Сейчас заварю топтун-траву, крови-то твои и остановим вмиг. А после травы разные настоим для здоровьишка твоего. Будешь настой пить, силы к тебе вернутся, румянец на щечках заиграет. Будешь у нас снова здоровая, таки кровь с молоком! А детки у тебя еще будут. Будут детки-то, слышишь? Ясно я видела их, деток твоих. Так что воротайся к нам, барынька, воротайся!

Глава 58

Восстановление здоровья у Марины заняло чуть более двух седмиц, которые ей пришлось провести в постели по настоянию Зорчихи, что неустанно хлопотала над ней первые дни. Марина потеряла много крови до того момента, пока не приехала шептунья, и едва могла не то что руку поднимать, голову в сторону поворачивала с трудом. Несколько раз в день она послушно пила горькие настои Зорчихи, а из пищи принимала только теплое молоко с медом и куриный бульон.

– Восстанавливай силы, барынька, восстанавливай, – шептала ей Зорчиха, придерживая голову, пока ее подопечная послушно глотала питье, приготовленное руками шептуньи тут же в спальне на небольшой горелке. – Зря, что ли я все тело себе отбила на этом бешеном животном, отродье сатаны? Зря, что ли он за плечо меня цапнул своими зубами, чтоб они повывалились! Экое ведь отродье, этот вороной! Недаром я их терпеть не могу. То ли дело кошки! Смотрю, у тебя какие красавицы – любо дорого глядеть! Бери их к себе поближе, пусть девки твои не сгоняют их с постели. Лечить они приходят, мне в помощь.

Кошки, в которых выросли те маленькие пушистые комочки, когда-то принесенные Анатолем из дворца, действительно стремились улечься на постели Марины, поближе к ней. Это вызывало негодование доктора, который утверждал, что животным негоже находится так близко к больной, и это провоцировало бурные споры между ним и настаивающей на своем Зорчихе. Эта странная женщина в простом ситцевом платье, но зато с осанкой благородной дамы, что смогла вытащить графиню Воронину с того света, вызывала в докторе смешанные чувства: от полного неприятия ее присутствия в спальне больной до восхищения ее способностями. Быть может, медицине все же стоит что-либо почерпнуть из народных метод лечения болезней, qui sait [475]475
  кто знает? (фр.)


[Закрыть]? Одно он видел определенно – маточное кровотечение у его пациентки намного уменьшилось до своей нормы, а по результатам пальпации размеры самой матки значительно сократились. Скоро, совсем скоро графиня сможет подняться с этой постели, едва не ставшей ее смертным ложем.

Зорчиха пробыла у Марины несколько дней и, убедившись, что та идет на поправку, засобиралась обратно в деревню.

– Хозяйство-то мое брошено. Соседи, конечно, присмотрели за ним, но хозяйская рука – совсем иное, – говорила она в очередной раз, заваривая свои травы. – Я тебе, барынька, оставлю травки мои, а девку твою научу их настаивать. Будешь пить их еще долго, до Великого поста, не ранее. А на Анисью [476]476
  12 января


[Закрыть]начни уже в сад выходить. Морозец да свежий воздух дело свое сделают, румянец вернут на щеки твои.

Марина видела, как тяжело Зорчихе находиться здесь, в городском доме, где каждый ее шаг дворовые, не знавшие ее так хорошо, как слуги из имения, встречали, крестясь и делая защитные знаки от ведовства, а сам хозяин предпочитал всячески избегать ее и требовал ее удаления в людскую или «черную» кухню, когда приходил навещать жену.

– Мне не по нраву, что она ночует здесь, в твоей комнате, – говорил он Марине. – У нее дурной глаз. Не дай Бог, приведет к чему! Мало ли нам бед! Удали ее от себя, тебе же лучше ныне. А далее господин Арендт продолжит твое лечение.

– Как лечил ранее? – усмехалась Марина. – Не забывай – она мне жизнь спасла, с того света вернула. Отблагодарить ты ее должен, а не отсылать презрительно прочь, едва показываясь на пороге. Ты даже словами благодарности ее не удостоил, стыдись! К чему тогда посылал к ней?

– Спасти тебя, – отвечал Анатоль, отводя глаза. – Только за этим. Но ныне она сделала свое дело, пусть уезжает обратно в деревню.

На прощание Марина все же нашла в себе приподняться в постели и сердечно обнять шептунью.

– Спасибо, что спасла мне жизнь. Жаль, что он послал за тобой так поздно, что не уберегла дитя наше, – она отстранилась от Зорчихи, заглянула ей в глаза. – Но ты ведь знала тогда, что так случится. Почему не сказала?

– Я тебе уже говорила, барыня, не в моих силах изменить волю Божью, – ответила ей та. – Господь так решил, и негоже теперь нам роптать над его волей. У тебя будут еще дети, я знаю это точно. И это был последний раз, когда ты теряла дитя. Остальные будут здоровы и пригожи, и принесут тебе еще много радостей материнства. А по этому мальчику плачь, барынька, но недолго – они не любят, когда много слез, плохо им оттого. И спасителю своему скажи, чтоб не давал обетов бессмысленных. Против воли Господа они идут, клятвы эти. Неугодны Богу клятвы не от сердца, неугодны!

Марина не совсем поняла смысл этих слов, но не стала особо раздумывать над ними – Зорчиха всегда говорила загадками, и только с течением судьбы под силу было понять их смысл. Она еще раз обняла шептунью, и та вышла вон из спальни, прочь из этого дома, где так и витали в воздухе смерть и горе, Зорчиха чувствовала это кожей. Она села в сани, что приказала подать ей Марина, а кучер накрыл ее ноги попоной. Словно барыня поеду, усмехнулась Зорчиха, но ее улыбка погасла на губах, когда она заметила, как за ее отъездом наблюдает из окна второго этажа Анатоль.

– Эх, Мишенька, детки-то твои только худое взяли от тебя, – прошептала она. – Твое упрямство бестолковое да вспыльчивость нрава. Беды вижу я в твоем доме, большие беды! И не спасти мне их, не отмолить. Не выходит никак! Попробуй ты спасти их, дай им знак, что через кровь, слезы и ложь не достичь счастья, не выйдет это!

Но она знала, что судьбы не переменить, не под силу это человеческой воле, а потому закрыла глаза, откинулась на спинку сиденья. Домой, она поедет домой. Уйдет в лес к роднику смыть с себя все зло, что впитала в этом доме, стараясь уменьшить тот урон, что уготован на долю каждого из его обитателей.

Марина же последовала совету Зорчихи постепенно вставать с постели и прогуливаться – сначала по комнате, а затем дальше – по своей половине. Ей нужно было набираться сил, ведь лежать долго без движения было отнюдь не в ее характере. После она начала спускаться в сад, сопровождаемая супругом, что аккуратно вел ее под руку и усаживал в принесенное лакеями кресло. Марина с улыбкой наблюдала за тем, как возится в снегу Леночка, радостная, что наконец-то ее милая мама выходит из спальни.

Но вид дочери постоянно напоминал Марине о потери второго дитя, о том, что ее живот снова стал плоским, а грудь, наглухо перетянутая, чтобы не доставляла беспокойства, еще пока полна материнского молока. Как же так сложилось? Ее бедный мальчик! Единственное, что утешало ее, что ее сын был крещен, прежде чем его душа покинула его маленькое тельце, а значит, его душу приняли в небесных чертогах, и можно было смело заказывать молебны за ее упокой.

У Марины отняли все, что могло бы напомнить ей о младенчике – унесли на чердак колыбель, убрали с глаз маленькие одежки и пеленки, но как можно было отнять ее мысли, ее воспоминания? Она хотела, чтобы Анатоль разделил с ней ее горе, ее слезы, но тот, испугавшись, что это подавленное состояние только ухудшит процесс ее становления на ноги, разозлился после бесплодных попыток успокоить ее плач:

– К чему постоянно вспоминать о том, что мы потеряли? Да, я тоже скорблю вместе с тобой, но подумай сама – сколько родов оканчивается смертью младенчика, сколько родителей могут потерять свое дитя еще до отрочества? Многое число! Если бы все, кто когда-либо потерял ребенка, так скорбели, как ты, забывая обо всем на свете, вплоть до своего другого дитяти! – потом он смягчился, взял ее ладони в свои руки, прижался к ним губам. – У нас еще будут дети, милая. Отпусти этого ребенка, думай только о том, как поправить свое здравие.

– Ты так говоришь, словно тебе безразлична эта потеря, – с укором произнесла его жена.

– Это далеко не так. Я тоже потерял своего ребенка, причем, единственного. У тебя еще есть Леночка, а вот моя кровь и плоть теперь лежит в Завидово, думаешь, я не помню об том? Но думая об этом постоянно, каждую минуту, каждый день можно лишиться рассудка от боли! Вот поэтому я прошу тебя, забудь и отпусти эту потерю. Сейчас самое главное для нас, чтобы ты поправилась. А дети… Бог даст, еще нарожаем много-много маленьких Ворониных.

И Марина старалась последовать совету супруга, стала загружать себя многочисленными делами по дому и другими хлопотами. В особняк на Фонтанке приходило бесчисленное количество записок – многие осведомлялись, каково ныне здравие графини, и Марине приходилось полдня проводить за бюро, отвечая на эти короткие письма, а также отклоняя по причине их нестрогого траура по ребенку приглашения на приемы и балы, что скопились за время ее болезни. Смерть ребенка предполагала год обыкновенного траура (черное платье – шесть месяцев, далее – оттенки полутраура), но выезжать на торжества и в театр родственникам усопшего было все же запрещено.

А после пришло письмо от встревоженной Жюли, что только спустя время узнала от своего мужа от той трагедии, что разыгралась в доме Ворониных.

«Ma chere Marie, я глубоко сочувствую твоему горю, твоей потере. Ах, если б я могла быть с тобой рядом нынче, чтобы обнять тебя, разделить с тобой твое горе и слезы! Мне очень жаль, что мы потеряли это маленькое дитя. Думай, ma chere, только о том, что одним ангелочком в небесах стало более, и теперь он будет сидеть в облаках и наблюдать за тобой сверху, радуясь твоему смеху и огорчаясь твоим слезам…

… Я неустанно благодарю Господа за то, что Сергей Кириллович привез эту странную женщину, что смогла спасти твою жизнь. Поистине было совершено чудо, и за это чудо я возношу молитвы каждый Божий день. Я с ужасом представляю о том, что могла потерять тебя, моя милая подруга. Обещай же мне, что отныне ты приложишь все усилия выправить свое здравие…»

Марина едва дочитала письмо подруги, которое привело ее в замешательство. Значит, вовсе не Анатоль посылал за Зорчихой в Завидово, а ее привез к постели Марины Сергей? Получается, что муж солгал ей, когда она спрашивала о Зорчихе. Она позвонила и кликнула к себе Таню, что проветривала платья барыни во дворе.

– Как попала в дом шептунья? – спросила Марина свою горничную. – Только правду говори, лжи не хочу более!

И Таня рассказала ей, как после того, как барыню соборовали, а родные уже успели попрощаться, в особняк прибыл князь Загорский, что привез на крупе своего взмыленного коня женщину. Его провели в салон, где многочисленные собравшиеся ожидали страшного известия из спальни Марины, но пропустить в хозяйскую половину и его, и эту странную женщину, что он привез, отказались по приказу барина.

Тогда князь схватил ее за руку и потащил вверх по лестнице в покои барыни, отталкивая лакеев, что пытались остановить его, задержать его. Граф Арсеньев принялся помогать тому продолжить свой путь без помех, сдерживать слуг в дверях, позволяя князю достигнуть половины барыни без особого труда. Родственники барыни наблюдали эту картину с завидным интересом и удивлением, надо признать, судя по рассказам слуг, ведь сама Таня видела только то, что происходило в половине графини. А именно там, у дверей спальни Марины князя и шептунью остановили хозяин, что позвал к себе в подмогу несколько лакеев, которые закрыли собой дверной проем.

«Я не позволю вам пройти далее, князь», – предупредил хозяин незваного гостя. – «Вспомните о правилах приличия. Поворачивайте назад, если хотите и далее сохранить добрые отношения меж нами». Но князь возразил ему, что им следует забыть о своих приязнях и неприязнях перед ликом смерти.

«Пропусти знахарку к ней, прошу тебя», – проговорил он в ответ. – «Она сумеет сохранить ей жизнь». Но граф стоял на своем – князю и женщине надо покинуть половину барыни, даже уговоры подоспевшего господина Арсеньева не могли сломить его волю.

– И тогда князь начал биться с ними, барыня. Вот вам крест, не вру! – Таня восторженно пересказывала то, что видела в тот день. – Он смог раскидать троих лакеев, прежде чем его повалили на пол, скрутили руки. И это князя-то! Ой, барыня, он тогда так зыркнул на хозяина и прокричал ему…

– … «Я убью тебя, клянусь тебе!», – прошептала потрясенная Марина. Эти слова вдруг столь ясно всплыли в ее памяти, словно она услышала их недавно совсем, а не несколько недель назад. Таня взглянула на нее удивленно.

– Откуда вам известно, барыня? – и когда Марина сделала нетерпеливый жест, мол, продолжай, не медли, последовала ее требованию. – Барин аж застыл при этих словах, глядя на князя. А потом уже и граф Арсеньев потребовал, чтобы князя отпустили. Уж как он припустился на барина! Тот сразу же подал знак, и князя освободили. Знахарка же быстро юркнула между лакеями, пока все были заняты, в вашу спальню. Никто даже и оглянуться не успел. Что дальше было, я не ведаю. Она позвала к себе в помощь, я и пошла. Знаю только, что князь приезжал в дом еще пару раз. Его барин принимал у себя в кабинете. Тихо там было. Вестимо, на мировую пошли.

Марина весь день обдумывала то, что услышала. Ее сердце так и норовило выпрыгнуть из груди, едва она начинала вспоминать слова горничной, на что Сергей был готов пойти, чтобы спасти ей жизнь. На несколько часов от нее отступили все терзания и сердечная боль, забылась потеря, что случилась в ее жизни. Маленькая радость несмело захватила ее сущность, ведь она так молила еще несколько месяцев назад о небольшом знаке, что она по-прежнему любима. Такая малость, но так оживила ее нынче, вернула румянец на щеки и блеск глазам. Ее большое горе пусть на день, но забылось, уступая место этому волнению, что охватило ее, будто институтку.

А потом в голове всплыли слова Зорчихи про клятвы, что должен был принести ее спаситель. Какие еще обеты имела в виду шептунья, кроме тех заветных, что Сергей намеревался принести своей невесте. И что она сказала про них? Неугодны они Господу, неугодны…

Марина не стала долго раздумывать, а села к бюро и быстро написала короткую записку, что завтра утром будет совершать прогулку в парке и будет рада, что князь Загорский составит ей компанию. Она сама толком не могла объяснить, зачем ей надо увидеться с ним, знала лишь одно – слова Зорчихи были лишь предлогом, не ради них она так стремилась к встрече с Сергеем вне стен особняка на Фонтанке. Он был для нее словно солнце для цветка – не видя его долго, она чахла. Марина помнила, как на время притупилась боль, когда прошлой осенью она потеряла Агнешку, и надеялась, что пусть даже короткая встреча с Сергеем поможет ей справиться и с очередной потерей.

Но ночью Марину снова настигли кошмары, что стали приходить к ней вот уже почти две седмицы. Из ночи в ночь она снова и снова поднималась по небольшой лестнице в коридоре для слуг и снова сталкивалась с неким человеком. У него была черная дыра вместо лица – не было ни носа, ни глаз, ни рта. Просто темное пятно. Это вызывало в Марине панический ужас, она хотела бежать прочь от этого человека, что начинал тянуть к ней руки, стремясь поймать ее, удержать подле себя. И она снова и снова делала этот страшный шаг назад в пустоту и с диким криком падала вниз, не в силах удержать равновесие.

Зачем? Зачем ты посылаешь мне эти сны, Господи? Марина тихо плакала, стоя на коленях перед образами. Зачем снова возвращаешь в тот злополучный день? Почему не позволяешь забыть? Быть может, ты даешь мне знак, что мне нужно ехать на могилу своего сына, на погребении которого я так и не смогла присутствовать? Или ты даешь понять, что я должна вспомнить, зачем оказалась на той лестнице?

От этих бесконечных вопросов у Марины разыгралась мигрень, и даже записка от князя Загорского, что сообщала о том, что для князя будет честью составить Марине компанию на прогулке в парке после полудня, не смогла вернуть ей благостного настроения. А собственное отражение в зеркале – в черном креповом платье, в шляпке с траурной вуалью – заставляло ее душу замирать от какого-то странного предчувствия. О Господи, прошу тебя, да минет меня твой гнев! Разве мало я перенесла, – помимо воли взмолилась она.

Марина была рассеянна, выезжая со двора особняка, но все же краем глаза заметила, как быстро юркнул в закрывающиеся за ее санями ворота мальчик в рваном тулупе и картузе с ломанным козырьком. Она тронула за плечо кучера, призывая его остановиться, а дворника, убиравшего снег перед домом, послала вызнать, куда и к кому побежал посланец. Спустя некоторое время тот вернулся, ведя за ухо мальчишку.

– Вот, барыня, малец ентот. Не успел я заметить, до кого он приходил – уж больно шустрый, – он тряхнул мальчика, тут же взвывшего от боли. – Говори, барине, окаянный, до кого в ентот дом ходил. Говори! Не то ухо оторву!

– Подожди, Ульян, не надо так жестко. Отпусти мальчика, ему же больно, – попросила Марина, и дворник подчинился – схватился не за ухо пойманного, а за шиворот тулупа. Он-то таких отлично знал: чуть раззеваешься – сразу же в спину снежком получишь, а потом никого не догонишь, только осмеян будешь! Марина же тем временем обратилась к мальчику, уже пустившего слезы, что оставляли тонкие дорожки на этом худом, запачканном лице. – Не бойся, мальчик, никто тебе не причинит вреда. Я просто хочу знать, к кому ты ходил в этот дом и что отнес. Записку, ведь отнес, правда? Скажи мне, и я отблагодарю тебя.

Она кивнула Тане, сидевшей рядом в санях, и та полезла за кошелем, что носила под своим салопом, ближе к телу, чтобы не украли ненароком. Девушка до сих пор, спустя почти год, что провела подле барыни в городе, очень боялась лихих людей, которыми ее в детстве пугала матушка.

– Вот, мальчик, возьми пятак, – Марина протянула ребенку пятачок серебром. – Скажи мне, ты ведь от своего барина ходишь? Кто он? Как его имя?

– Не барин он мне вовсе, – вдруг проговорил мальчик, аккуратно взяв из рук Марины пятак и тут же молниеносно спрятав его в недрах своей одежи. – Живет он в мезонине квартирного дома моей хозяйки. Я ему дрова ношу да сапоги его чищу. А за то, что сюда письмеца таскаю, алтын дает каждую неделю [477]477
  тут неделя выступает как старорусское название воскресенья


[Закрыть]. Имя у него не нашенское, немецкое, хотя сам он русский, вестимо – фон Шель, имечко егойное.

– А давно ли ты ходишь сюда? – спросила Марина и тут же недовольно поморщилась, заметив, как сильно тряхнул его дворник, желая выслужиться перед барыней. – Давно письма передаешь?

– Так с Покрова, барыня. С самого Покрова, – ответил мальчик.

– И что, ответ-то получаешь? Или с пустыми руками уходишь? – встревожено спросила Марина, а ее маленький собеседник вместо ответа достал из-за пазухи белый конверт. Она даже на расстоянии узнала почерк своей золовки и ужаснулась – Боже мой, с самого Покрова, под носом у Марины и Анатоля Катиш вела совершенно непристойную переписку с этим фон Шелем! Да, к Марине тоже писали в свое время, но отвечать на эти записки считалось верхом неприличия и грозило самыми страшными последствиями для неразумной девицы, потому она и не писала ответных писем. Тут же было все иначе.

Она сначала хотела приказать мальчику передавать отныне эти письма ее горничной, Тане, но тут же осекла себя – как низко упасть она не желала, опуститься до чтения чужой переписки. Марина прекратит ее другими методами, уж найти способ не составить труда. Потому она сделала знак мальчику, чтобы он спрятал письмо обратно, а дворнику велела отпустить мальца.

– Никому и слова не говори, что я разговаривала с тобой, слышишь? Утаишь от барина этого, что попался, еще пятак получишь, – Марина откинулась на подушки сидения, пряча замерзшие на легком январском морозе руки в муфту. – Таня, Ульяну дай тоже пятак.

– Благодарствую, барыня, – снял шапку и поклонился дворник. – За здравие ваше, барыня, выпью, чтоб не хворали больш.

– Спасибо, Ульян, и ты не хворай. Ну же! Трогай!

По знаку барыни сани тронулись вдоль набережной к Летнему парку, где у нее была назначена встреча. Таня то и дело вертела головой, с любопытством рассматривая все, что ей встречалось на пути: дома, экипажи и сани, дрожки с извозчиками в кожухах, офицеры верхом, многочисленные прохожие, спешащие куда-то в этот пригожий зимний день – бабы в накинутых на голову цветастых платках, дворянки, неспешно прогуливающиеся под руку с важными господами в смешных длинных шляпах, что совсем не прикрывали их красные от морозца уши, бонны и няньки, прогуливающие своих подопечных.

Многие из господ и офицеров кланялись Марине, приподнимая шляпы или прикладывая пальцы к околышу фуражки, а дамы улыбались, кивая. Танина хозяйка лишь слегка сдвигала губы в улыбку и немного склоняла голову в знак того, что заметила их приветствие, а чаще просто проезжала мимо, задумавшись. Она выглядела нынче такой грустной, что у девушки защемило сердце. Столько выпало на долю ее барыни, ох, не приведи Господь кому такое испытать! Да и так бледна, несмотря на легкий морозец. Видать, не отошла еще после болезни. Куда только едет!

Но после, когда сани въехали в сад и покатились медленно среди мостков для прогуливающихся, Таня заметила, как барыня слегка оживилась, напряженно всматриваясь куда-то вперед за кучера. Таня слегка повернула голову, чтобы взглянуть, что так взволновало ее хозяйку, и вдруг улыбнулась сама, заметив, как к их саням приближается верхом широкоплечий офицер. Он был уже совсем близко, и девушка без труда узнала в нем князя, что бывал у них в доме и что устроил такую заваруху прямо у дверей спальни ее барыни.

Князь подъехал к саням, и Таня поспешила отвернуться, чтобы ее, не дай Бог, не заприметили в таком пристальном взгляде на офицера. Она перевела взгляд на свою барыню, что сейчас смотрела на подъехавшего мужчину снизу вверх, и при этом ее глаза светились таким светом, так засияло бледное лицо, что Таня даже изумилась этой перемене в хозяйке.

– Bonjour, prince, – сказала барыня, скрывая свою легкую улыбку в пышном мехе чернобурки ворота ее салопа. Ее собеседник выглядел немного нахмуренным, словно что-то беспокоило его. Он легко спрыгнул с коня и передал вожжи в руку кучера Марины.

– Bonjour. Comment vous portez-vous? Vous abusez de vous santé comme je vois!

– Ne me grondez pas, – проговорила мягко Марина, глядя в глаза стоявшему подле саней Загорскому. – J'ai tellement envie de vous voir. Venez? [478]478
  – Добрый день, князь.
  – Добрый день. Как ваше здравие ныне? Вы совсем не бережете себя, как я погляжу!
  – Не ругайте меня. Я так хотела вас видеть. Пройдемся? (фр.)


[Закрыть]

Таня заметила с любопытством, как теплеют глаза князя, как медленно уходят небольшие морщины, пересекавшие его лоб доныне. Он не улыбался, но по нему было ясно видно, что напряжение, которое сковывало его до этой минуты, отпустило его.

– Quand puis-je vous refuser? [479]479
  Когда я мог отказать тебе? (фр.)


[Закрыть]– проговорил он с усмешкой, и Марина радостно улыбнулась ему в ответ.

– Я пройдусь пешком, – сообщила она горничной, и Таня тут же соскочила с саней, чтобы помочь хозяйке убрать с колен меховую полость и сойти на дорожку, но князь покачал головой и отстранил девушку, а после сам откинул полость и помог барыне ступить на снег, крепко держа ее за локоть.

Некоторое время они шли молча, не произнося ни слова, даже не встречаясь взглядами. Просто наслаждались столь близким присутствием друг к другу, касанием сквозь ткань перчатки ее пальцами сгиба его локтя. Сергей заметил, что у нее на руках тонкая лайка, и вдруг положил широкую ладонь своей руки на ее пальчики, к которым начал подбираться холод. Марина вздрогнула при этом и перевела на него взгляд. Он ясно видел, как блестят ее глаза сквозь тонкую траурную вуалетку шляпки, и вдруг обеспокоился, нет ли у нее жара.

– Нет, я полностью здорова, – ответила она, будто прочитав его мысли. Теперь, когда Таня шла чуть позади и не могла слышать их разговора, Марина перешла на русский язык. – Я полностью здорова, хоть и чувствую иногда слабость в теле. И я пришла сюда, чтобы поблагодарить тебя за это. Ведь это ты привез Зорчиху. Vous sauvez mes jours, je vous remercie [480]480
  Ты спас мне жизнь, я благодарю тебя за это (фр.)


[Закрыть].

– Тебе не нужно делать этого. Не благодари меня. При всем моем желании мои заслуги при этом не так велики, как ты мне приписываешь. И спас твою жизнь вовсе не я, а эта знахарка, – он потянул ее за собой, видя, что их остановка стала привлекать к себе внимание, и они продолжили путь по прогулочной дорожке. – Да и потом – я сделал это отнюдь не для тебя, а для себя в первую очередь. Je suis égoïste insensible [481]481
  Я черствый эгоист (фр.)


[Закрыть], таково свойство моей натуры. Жизнь, зная, что ты более не существуешь где-то рядом, не дышишь со мной одним воздухом и не ходишь под одним небом – скучна и бессмысленна для меня.