Текст книги "Спитамен"

Автор книги: Максуд Кариев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

– Да, все это похоже на правду, однако… – не договорив, Хориён умолк и лишь пожал плечами.

– Вы что-то хотели сказать? Договаривайте.

– Просто подумалось вдруг… Да ладно, мало ли что может прийти в голову.

– Я догадываюсь, о чем вы подумали. Нет, это не так, он не наймит. Поначалу я и сам сомневался и все приглядывался к нему. Но однажды у меня гостил друг Бесса Кобар. Он узнал моего слугу. Оказывается, ему доводилось не раз его видеть, когда он приводил свои караваны с товаром в Бактрию.

– Я знаком с Кобаром, – сказал Хориён. – Прежде он занимался наукой и баловался писанием стихов. А в последнее время, говорят, увлекся политикой?

– Чем бы он ни занимался, никогда не занимался всерьез. Остался таким же брюзгой, каким был. Однако Бесс, говорят, считается с его мнением. И перед тем как принимать важные решения, всегда советуется с ним.

Они сидели, свободно развалясь, облокотясь о подушки, и, беседуя, маленькими глотками отпивали густой мусаллас.

– Да – а, – вздохнул Оксиарт после некоторой паузы и продолжал: – Не простые наступают времена. На сердце изо дня в день все тревожнее. Когда едешь по дороге, чуть припозднившись, стоит качнуться от ветра кусту, вздрагиваешь и хватаешься за оружие.

– Многие в конце прошлой осени не возвратились в город, а остались на всю зиму в горах, в своих замках, где обычно проводили только самый жаркий период лета, – задумчиво произнес Хориён.

– Вот и я решил не везти семью в Мараканду, пока в Согдиане не воцарится спокойствие.

– А Намич что ни день устраивает приемы, во дворце пиры… Не скажешь, что правитель наш чем-то обеспокоен. Или, быть может, он обладает сердцем льва?

– Льва?.. – усмехнулся Оксиарт. – А мне сдается, он не столь отважен, сколь беспечен.

– Вот почему, скорее всего, Спитамен принял ваше приглашение, а не его, – сказал Хориён. – И прибудет сюда не ради пира, а чтобы поговорить о более серьезных вещах.

– Думаю, пир не помешает нашей беседе, – улыбнулся Оксиарт.

– Надеюсь, мы узнаем много новостей. У него есть свои люди и в Бактрии, и в Парфии…

– У меня тоже там немало своих людей, – хитро прищурился Оксиарт. – Только не говорите, что вы не получаете оттуда никаких сведений, все равно не поверю… До меня дошло известие, которое трудно принять всерьез…

– Старая мудрость гласит: «Во всем сомневайся!» – усмехнувшись, заметил Хориён. – До меня тоже дошла весьма печальная весть… О том, что македонский царь пленил в Дамаске мать, жену и детей Дариявуша. Если сведения, полученные вами, мной и Спитаменом, сойдутся, то это будет означать, что они верны.

– Почти мальчишка, недавно отлученный от материнской груди, теснит великого мужа. А в Согдиане все больше беженцев с той стороны!

Они долго сидели молча, углубившись в собственные мысли и не слыша голосов просыпающихся птиц. Затем Хориён неожиданно предложил:

– А не перевезти ли вам свою семью в мой замок? Другой такой крепости в Согдиане нет. Если Искандар даже завоюет весь мир, «Крепости Хориёна» ему не взять, она ему не по зубам.

– Да – а, – закивал Оксиарт, с уважением глядя на двоюродного брата. – Если вы поднимете навесные мосты, то вряд ли сможет подняться на вашу скалу тот, у кого нет крыльев.

На главной башне звонко ударили в литавры, возвестив, что пришел Навруз. Чего больше – радостей или бед – принесет с собой в Согдиану этот год[32]32
  329 год до нашей эры.


[Закрыть]? Об этом, наверное, знал один только Ахура – Мазда.

О Анахит[33]33
  Анахит – богиня любви и плодородия.


[Закрыть], помоги!.

Едва только начало светать и обитатели замка, измученные ночным бдением, еще крепко спали, когда Равшанак пробралась в конюшню, оседлала любимую лошадь, белую, как летнее облако, и, держа ее под уздцы, пересекла двор. От высоких крепостных стен отлетало цоканье кованых копыт. Едва она приблизилась к воротам и, задрав голову, скользнула взглядом по черным бойницам надвратной башни, створы ворот со скрипом отворились, и, погромыхивая цепью, опустился убираемый на ночь мост. Равшанак пушинкой взлетела в седло. Копыта прогромыхали по деревянному настилу. Девушка, откинувшись назад, слегка натягивала уздечку, не позволяя застоявшейся лошади рвануться вскачь, поскольку дорога уходила вниз довольно круто и к тому же делала по склону горы зигзаги. Она спустилась к опоясанному туманом подножью, и лошадь словно растворилась в белой мгле; некоторое время казалось, что всадница парит в воздухе, пока и сама не исчезла в хлопьях тумана. И уже вдалеке она вновь появилась на дороге, обдуваемой ветром, взмахнула плетью, и лошадь распласталась над землей, точно птица. Затрепетал тонкий шелк ее желтых шаровар, обтянув коленки, встречный ветер сдвинул широкие рукава к плечам, оголив смуглые гладкие руки, вырвал из волос ее заколки…

Родители, слуги, все обитатели замка, знали о ее пристрастии купаться на заре и с некоторых пор перестали удивляться ранним выездам. Равшанак не отказывала себе в этом удовольствии даже поздней осенью, когда воздух уже настолько остывает, что первые снежинки успевают коснуться земли, и ранней весной, когда еще только зацветают подснежники, а река еще не успела слизнуть с берегов кружевную кромку льда. А теперь потеплело, и газели – она это видела! – переправляются через реку вплавь.

Вершин, еще покрытых снегом, коснулось лучами солнце, и они сияли, словно плавясь, а лощины у подножий были набиты, как ватой, туманом, и в них прятался мрак. Равшанак на полном скаку обернулась. Вдалеке был виден на крутом сером утесе замок ее отца, позолоченный восходом.

Лошадь хорошо знала дорогу, сама сбавила прыть, свернула на тропку и стала спускаться по откосу через густой и влажный от росы орешник. Все отчетливее доносился шум реки. А лес густел, все выше становились деревья, могучие платаны смыкали над головой кроны. Равшанак пригибалась в седле, ныряя под ветви, или, придерживая лошадь, раздвигала кустарник руками, и ее обдавало брызгами. Чаща наполнилась гомоном потревоженных птиц. Тропка наконец вывела на светлую зеленую поляну возле тихой заводи, которую обступали плакучие ивы, отражающиеся в сонной воде. То тут, то там раздавались всплески и разбегались круги – это рыба разыгралась поутру в ожидании солнца.

Равшанак спрыгнула на землю, из-под ног вылетел перепел, она вздрогнула и засмеялась. Вынула уздечку изо рта лошади, перебросила повод через седло и, ласково похлопав любимицу по шее, пустила попастись. Сама зашла под раскидистую чинару, укрывшую ее сверху от взглядов орлов, внимательно огляделась, сторожко прислушиваясь, и стала расстегивать зеленый бархатный камзол без рукавов, с разрезами по бокам, чтобы удобно было сидеть в седле. По зарослям пробежал, шелестя, ветерок. Она резко обернулась. Увидела сидящих на ветвях скворцов и улыбнулась. Это ее крылатая стража. Если даже какой-нибудь зверь станет подкрадываться, чтобы подглядывать за ней, они поднимут гвалт и снимутся всей стаей.

Равшанак разделась. Последней сняла с головы сетку, сплетенную из жемчуга в виде тюбетейки, собрала волосы в узел, обвязала красной лентой. Провела рукой по корявому стволу чинары, осторожно притрагиваясь к старым, зарастающим, и свежим, еще сочащимся, ранам на ее коре. Солнце еще не прогрело воздух, и тело девушки порозовело. Она повернулась к реке и слегка расставила ноги, приняла устойчивое положение и давай рассекать воздух то правой, то левой рукой, изгибаясь всем корпусом, словно наносила удары клинком, наискосок и вертикально, и уклонялась от встречных смертельных ударов. Разогревшись, подошла к лошади, утопая по колено в ромашках, вынула лук из колчана, висящего на луке седла, приладила стрелу, быстро обернулась и выпустила ее в чинару. Еще не стих комариный писк тетивы, а стрела со стуком впилась в дерево, совсем рядом с овальным темным пятном на месте срезанной ветки, в которое она целила. В кроне рыжим огоньком промелькнула белка и скрылась в дупле.

Равшанак взяла из колчана еще одну стрелу и на этот раз выстрелила, почти не целясь. Стрела с хрустом вонзилась в цель. Довольная собой, девушка улыбнулась, вложила лук в колчан и подошла к заводи. Дотянулась ногой до воды, ступню обожгло. Эта река брала начало у ледников, в ней и в пору саратана[34]34
  Саратан – самая знойная пора лета.


[Закрыть] вода была такой холодной, что ломило зубы, если сделаешь глоток. Равшанак постояла, любуясь своим отражением, провела руками по бедрам, пружинисто оттолкнулась сильными ногами и почти бесшумно ушла под воду, словно развела руками ее прозрачный полог. Белорыбицей промелькнула в зеленоватой глуби и, энергично работая ногами и руками, пересекла границу тени и света, а солнце среди водорослей и стеблей кувшинок тотчас отыскало ее взглядом.

Лошадь заметила, что хозяйка бросилась в воду и подбежала к краю заводи. Вскинув голову, тревожно раздувая ноздри и пофыркивая, она не сводила взгляда с поверхности воды; наконец забила копытом и заржала. Равшанак вынырнула почти на середине реки и, белозубо улыбаясь, поманила ее рукой. Лошадь бросилась в воду, взметнув каскады брызг. Доплыв до хозяйки, повернула обратно. Но заметив, что та не ухватилась ни за гриву, ни за хвост, отстала, опять описала полукруг и подплыла к ней. Благодарная Равшанак ласково потрепала ее по холке и, прижавшись лицом к ее морде, шепнула на ухо: «Плыви, плыви к берегу, я еще покупаюсь…» И лошадь поняла, поплыла, вытянув шею, разметав по воде гриву, и время от времени оглядываясь.

А девушка резвилась, подставляя лучам ласкового солнца то один бок, то другой, хлопала по солнечным зайчикам, подбрасывала вверх пригоршнями воду и ловила ртом, ныряла и кувыркалась…

Натешившись, обласканная рекой и солнцем, поплыла к берегу саженками. Лошадь радостно заржала, защекотала мягкими трепетными губами ее шею, плечи, слизывая с них капельки влаги. Равшанак, смеясь, отмахнулась и направилась к чинаре, под которой оставила одежду, на ходу развязала алую ленту на голове, и волосы черным водопадом хлынули вниз, укрыв плечи. Она долго вытирала льняным полотенцем густые волосы, но те никак не просыхали, завивались, и сколько она ни расчесывала их гребнем из слоновой кости, они упрямо сворачивались на концах в колечки.

Она бросила на мягкую траву тонкий войлочный коврик и легла. Крона чинары была пронизана тысячами золотистых стрел, которые сыпались в траву, как дождь, скользили по ее прекрасному телу, слепили, и она заслонила глаза рукой. Она могла лежать так очень долго и слушать многоголосый хор птиц, которые, должно быть, тоже встречали Навруз и пели в это утро лучшие свои песни; она чувствовала, как солнце постепенно изгоняет из нее прохладу речных объятий, которыми она наслаждалась всего несколько минут назад, а теперь ее продрогшее тело жаждало тепла и млело от прикосновений игривых лучей. Но вскоре ей опять станет жарко и снова захочется речной прохлады. Ах, это женское непостоянство, ах, эта перемена чувств!..

Что это с ней, прекрасной Равшанак? Почему у нее вдруг затрепетала грудь и из-под руки, которой она прикрыла глаза, выкатилась слеза, скользнула к виску и исчезла в колечках волос? Что так взволновало сердце ее?.. А что может волновать девичье сердце в ту пору, когда бутон ее юности разворачивается в волшебный цветок, которому надлежит быть сорванным?.. Как бы счастливо ни жилось девушкам в отчем доме, какими бы баловницами родителей они ни были, каждой из них предстоит горечь разлуки с ними. Так повелось от роду. Но справедливо ли это? Нет, нет, нет!.. Едва окрепнут крылья, она вынуждена лететь невесть куда, чтобы оказаться среди совсем незнакомых людей чужого рода и племени и вить свое собственное гнездо.

А сегодня, в первый день Навруза, должны приехать в замок ее отца сваты. Ей об этом шепнула по секрету мать. Оказывается, уже давно все обговорено. Узнав об этом, Равшанак остаток ночи не сомкнула глаз. И, едва рассвело, она отправилась сюда, чтобы хоть как-то развеяться.

Издалека донесся топот копыт. Равшанак не услышала, а скорее почувствовала чуткой кожей – земля известила, на которой она лежала. Вскочила, быстро оделась. Хлопнула себя по колену, и лошадь послушно подошла, мотая головой. Девушка проверила, сколько в колчане стрел, с некоторым усилием выдернула из дерева те, которыми стреляла, и тоже опустила в колчан. С луки седла сняла пояс с серебряными бляхами и кинжалом в узких длинных ножнах, украшенных жемчугом и каменьями. В этом мире, переполненном завистью, алчностью, враждой, надо быть настороже. Всякий люд шныряет нынче по горным дорогам, удаленным от главных караванных дорог; и лазутчики враждующих правителей, и конокрады, и грабители, и похитители девушек – горянок, о красоте которых давно известно далеко за пределами Согдианы.

Топот все ближе, уже слышен стук подков о дорожный камень. Если бы ехали сваты, то их было бы несколько. А этот – один. Может, и впрямь лазутчик? Они предпочитают оставаться незамеченными, неузнанными, убивают всякого, кто их увидел. Надо скорее сообщить отцу!..

Равшанак взяла лошадь под уздцы и стала быстро подниматься наискосок по склону сквозь заросли. Вскоре орешник поредел, и стала видна дорога. Девушка замерла за кустом, прижав к себе морду лошади и почесывая ее за ухом, боясь, как бы она не заржала. По краю дороги росла стелющаяся от ветров арча, и белели камни. А вон и всадник показался из-за поворота на черном, как вороново крыло, коне. Судя по одежде, согдиец. О господи, да это же Спитамен! У нее встрепенулось и радостно забилось сердце, она вскочила в седло. Поддать бы в бока лошади пятками, чтобы та, уподобясь птице, вынесла бы ее вверх по откосу, наперерез знатному гостю. Именно так и хотелось ей поступить. Однако вместо этого девушка натянула поводья и подождала, пока Спитамен скрылся за поворотом дороги, извивающейся, как лента. Через минуту-другую он вынырнет вон там, повыше, и скакать будет в противоположную сторону, так и достигнет, двигаясь зигзагами, перевала, с которого виден замок ее отца.

Равшанак уже не раз видела Спитамена, и издали, и на расстоянии вытянутой руки. Но это было давно, она была тогда девчонкой и почти ничем не отличалась от мальчишек. А теперь?.. Узнает ли он ее теперь?.. Почему-то еще с тех пор, едва заходил где-нибудь разговор о Спитамене, она невольно настораживалась и начинала прислушиваться. Ей было известно, что Спитамен заядлый охотник. А те, кто по многу дней проводит в одиночестве в горах, состязаясь в ловкости с дикими животными, а порой даже вступая в борьбу со стихией, отличаются силой и мужеством. Но о Спитамене она не раз слыхала и такое, во что трудно поверить… Недавно кто-то из гостей рассказывал, как Спитамен, охотясь в Гиссарских горах подле самого ледника, столкнулся лицом к лицу со снежным барсом, по следам которого шел уже немало часов. Видно, устал и ослабил внимание. Хищник подстерег его у края пропасти, затаившись на скале, и неожиданно прыгнул сверху. Спитамен уклонился от удара могучих лап, изловчившись, схватил барса за горло, высоко поднял его над головой и бросил в пропасть. На его теле, говорят, долго не заживали следы огромных когтей хищника. Наверное, и сейчас на плечах остались шрамы.

Всадник проехал перевал и скрылся по ту его сторону. Равшанак поддала лошади в бока пятками, и та мигом вынесла ее на дорогу. Когда девушка, проскакав галопом, достигла перевала, то ветер со стороны замка донес до ее слуха гулкие удары больших бубнов, рев карнаев, пронзительные звуки сурнаев, гомон людских голосов. Там торжества начались с восходом Солнца – люди приветствовали лучезарное божество, возносили ему хвалу и благодарности. А Равшанак подумалось, уж не Спитамена ли встречают так торжественно? Если бы от нее зависело, она бы устроила ему достойную встречу.

Равшанак, натянув повод, свернула с дороги, остановила лошадь на небольшой солнечной поляне и спешилась. Опустилась на колени, сомкнула пальцы у груди и обратила лицо к Солнцу. Закрыла глаза, зашептала молитву, прося поддержки и счастья.

Лошадь вскинула голову, ударила копытом и тревожно заржала. Девушка испуганно огляделась. Не зверь ли какой затаился меж камней?.. Нет, лошадь заметила вдали группу всадников, приближающуюся другой горной дорогой к замку. Жители окрестных селений начали стекаться на празднество. «А может, это сваты?» – екнуло сердце. Равшанак села в седло и поехала шагом.

Вокруг, насколько хватает глаз, горы, словно застывшие волны. А замок их, оказывается, похож на взмывший на гребень волны корабль. Тут Равшанак родилась. Эта прекрасная картина – вдали снежные вершины, зеленые долины в межгорьях, летучие водопады, горные саи и густые леса вдоль них – окружала ее с младенчества. В городе они проводили лишь короткую зиму, ранней весной приезжали сюда и жили здесь, пока с деревьев опадут пожелтевшие листья. Она и сейчас любит подниматься на крепостную стену и с высоты птичьего полета обозревать окрестность. Оттуда хорошо видны покатые зеленые холмы внизу и вьющаяся между ними дорога, ущелье, куда солнце может заглянуть лишь в полдень, и водопад, над которым всегда при восходе и заходе солнца сияет яркая радуга. А вдоль реки, огибающей утес, на котором высится замок, зеленеют сады, ореховые рощи. Когда Равшанак спускается в сад, то птицы громче поют свои песни. Когда углубляется в орешник, белки так и скачут с ветки на ветку, едва не касаясь хвостом ее лица… Видны отсюда и чинары, которым, наверное, тысяча лет. Их сросшиеся кроны издалека можно принять за тучу, а стволы не обхватить и дюжине мужчин, взявшихся за руки. Из-под их мощных, выбравшихся на свет божий корней бьет прозрачный родник, и резвый говорливый ручеек убегает вниз, к реке. Под чинарами и в летний зной царят полусумрак и прохлада. Там, в чаще, любят отдыхать олени. Равшанак их не раз замечала, сидя у окна. В ясный день из оконца ее комнаты видно далеко-далеко, и скачущий по дороге всадник кажется не больше муравья…

С раннего детства Равшанак привязана ко всему этому. Так неужели вскоре придется с этим расстаться? Уж лучше бы не достигнуть своего совершеннолетия!.. Выходит, сегодня, в день шестнадцатого Навруза в ее жизни, она распрощается с юностью? Что ее ждет? Будет ли счастлива? Об этом ведает лишь Ахура – Мазда, но молчит, не говорит.

У ее жениха, говорят, земля не имеет пределов. Но там равнинная степь. Там нет ни этих могучих чинар, ни розовых скал, ни стремительной клокочущей реки. Куда ни глянешь – желтая степь, один и тот же ровный горизонт… Нет, нет, не расстанется она с соколиным гнездом отца! Не расстанется!..

Горная река, способная в грозу или во время таяния снегов смести все на своем пути, низвергаясь с уступа на уступ, прорезала вокруг их утеса глубокую пропасть, достигнув подножия горы, плавно огибает ее и, едва не соприкоснувшись с собственной излучиной, резко сворачивает в сторону и убегает в долину навстречу столь же своенравной своей сестре. Предки Оксиарта неспроста выбрали это место для возведения укрепления: они контролировали дорогу, протянувшуюся вдоль узкой долины, соединяющую города Бактрии и Согдианы. Разрастался и множился род, каждое поколение что-то достраивало, укрепляло стены, возводило новые башни. И вон как грозно выглядит нынче их замок…

За внешней стороной крепостной стены, на пологом берегу искусственного пруда, образованного при помощи каменной перемычки, поверх которой стекает излишек воды и падает вниз множеством серебристых струй, напоминающих струны какого-то гигантского инструмента, расчищена и полита водой округлая площадка. Огромная скала, похожая на башню, возвышается над прудом и отражается в воде. Лишь ветер способен играть на струнах водопада, теребит их, временами подхватывает влагу, обдает ею раскалившуюся на солнце скалу. В тени трех старых, почти сросшихся у основания чинар стоят большие скамьи, вытесанные из каменных глыб. На какую из них ни сядь, увидишь всю долину, утопающую в синеватой дымке. А кому хочется увидеть еще дальше, тот может подняться по небольшим вырубленным ступеням на скалу, что наклонилась над прудом и глядится в него, как в зеркало. Огромные чинары скале по пояс. Выше – только небо. Там, на вершине, обычно дежурят караульные. У них всегда наготове куча хвороста и дров. Если караульные заметят на дороге что-то подозрительное, то немедленно разожгут костер – ночью из сухих дров, чтоб поярче, днем из сырых, чтобы дыму побольше, – подадут сигнал другим крепостям.

Обитатели замка, которым надоедает теснота крепостных помещений, любят в спокойное мирное время выходить за ворота и отдыхать у пруда в тени скалы и чинар. Равшанак издалека рассмотрела собравшихся там людей, одетых по-праздничному, во все яркое. Они встречали восход Солнца и веселились. Посреди площадки возвышалась огромная куча хвороста. Вот это будет костер, когда полыхнет от поднесенного факела – искры взметнутся до самых макушек чинар.

Сегодня Навруз – идет, ступает по горам и долам, по полям и садам, по степям Согдианы Новый год.

В толпе Равшанак заметила отца, одевшегося сегодня во все новое, в ладной белой рубахе без ворота, на голове голубой конусообразный колпак, на ногах красные сапоги с загнутыми кверху заостренными носками, над голенищами свисают просторные шаровары, тоже голубые, под цвет колпака. В Согдиане любят голубой цвет, поскольку это цвет Неба. Когда отец поворачивается то в одну, то в другую сторону, отдавая распоряжения, в его левом ухе сверкает крупная серьга – серебряный полумесяц. На широком поясе кинжал в серебряных ножнах с ручкой из слоновой кости.

Подъехав к площадке, Равшанак спешилась. Слуги тотчас приняли у нее лошадь. Вокруг бегала, играя, звонкоголосая детвора. Кто-то из взрослых шикнул на них, чтобы вели себя тихо или убрались подальше и там играли в свои игры. Равшанак увидела сидящего на каменной скамье белобородого старца, как и все, облаченного в новый халат и сапоги. Перед ним прямо на траве расположились полукольцом молодые парни и девушки. А чуть поодаль стояли, сгрудившись, женщины с детьми на руках, слуги, рабы, воины. Подождав, пока голоса удалившихся шалунов стихли в отдаленье, старец продолжил повествование, произнося слова чуть нараспев. Голос его Равшанак узнала раньше, чем самого сказителя. Живя в Мараканде, она не раз слышала из его уст старинные дастаны о героях и влюбленных. Не однажды испрашивала она у матери разрешения, чтобы с подругами пойти на базар, куда привезли, говорят, из дальней страны невиданной красы украшения. И почти всегда в узком проходе вблизи базара она встречала седобородого старца в отрепьях. Возле него обычно собиралась толпа. Многие люди обращались к нему, как к старому знакомому, просто по имени – Дариёд! – и просили (в который, должно быть, раз!) рассказать ту или иную легенду или дастан. Дариёд не отказывал. Заканчивая одно, начинал другое. Равшанак останавливалась и слушала. И подружки с нею.

Сегодня отец ему, видно, сделал подарок. Навруз пожаловал в Согдиану. Навруз…

– Один знатный аристократ из Пенджикента отправился на базар[35]35
  Ищущие работу мастеровые на базаре предлагали свои услуги. Обычай этот в республиках Средней Азии сохранился и по сей день.


[Закрыть], чтобы нанять мастеровых на один день, – продолжал рассказывать Дариёд. – Нашел подходящего мастера, договорился с ним об оплате и привел его к себе в дом. Мастер сразу приступил к работе и выполнил все, что хозяином было велено. При расчете же возник между ними спор. И отправились работник и аристократ к старейшине рода, чтобы он разрешил их конфликт. Едва вошли, аристократ давай жаловаться: «Уважаемый старейшина! Я этого человека нанял за сто динаров на один день, чтобы он нанизал на нити мой жемчуг, однако он не сделал этой работы, а плату требует!..»

«Чего-то ты не договариваешь, – смекнул старейшина. – Что было дальше?»

«Если позволите, дальше расскажу я, – сказал работник. – Этот господин, подойдя ко мне на базаре, спросил: „Что ты умеешь делать?“ Я сказал, что могу делать все. После чего этот человек привел меня в свой дом. Он усадил меня и попросил сыграть какую-нибудь задушевную мелодию на чанге. Я сыграл. Потом попросил меня спеть. Я и это желание его выполнил. До самого вечера я то играл, то пел, услаждая слух и душу того господина. Когда же подошло время со мной рассчитываться, он вдруг хлопнул себя по голове, словно только что вспомнил: „Мне же надо было нанизать на нитку жемчуг! Ты этого не сделал, за что же хочешь получить плату?“»

И тогда старейшина обратился к аристократу:

«Почему ты, наняв этого человека за сто динаров, сразу не поручил ему нанизывать жемчуг, а заставил играть на чанге и петь? Он весь день пробыл у тебя без дела. Поэтому уплати ему все сто динаров без остатка. А если тебе все-таки необходимо нанизать жемчуг, то заплати ему еще сто динаров, но на этот раз вперед. И он эту работу выполнит завтра».

«Почему же вперед?» – пробормотал недовольный аристократ.

«Потому, что ты жаден, и завтра тебе вновь будет жаль отдавать свои сто динаров», – ответствовал старейшина.

Дариёд задумался, подняв лицо и, прищурившись, глядя в безоблачное небо. Затем, прижав к груди коричневые ладони, обвел всех взглядом:

– Вот и вдумайтесь, что хотел сказать нам автор Авесты, если учесть, что работник, умеющий делать все, – это тело наше; сто динаров – сто лет жизни; обладатель жемчуга – наше сердце; нить, на которую нанизывается жемчуг, – благородство!

Все сидели тихо, глубоко задумались. Лишь один старик провел по бороде рукой и подал из толпы голос:

– Справедливо сказано в Авесте: лишь тот, кто благороден, достоин жить на земле сто лет!

– Действительно, существо, именующее себя человеком, должно быть прежде всего благородным и добрым, – степенно кивнул Дариёд. – Благородному чужда зависть, а значит, и желание причинить кому-то зло. Он помнит, что деньги, имущество и этот мир – преходящи. И лишь добрые дела – вечны. Человек в этот мир приходит и уходит. И каждый оставляет в нем след. Каким он был – судить потомкам. Но откуда, скажите, берутся распри? Ссоры, вражда – откуда? Злословье, клевету кто придумал?.. Солнце светит, греет во имя торжества на земле жизни. Да будет наказан Митрой творящий зло!..

– Умный живет по справедливости, а дураку закон не писан, – заметил кто-то.

– И было озеро, – продолжал Дариёд. – И жили в нем три рыбы. Первая владела одним умом. Вторая сотней, а третья тысячью. Пришел однажды к озеру рыбак, закинул невод и поймал двух рыб, ту, что обладала сотней умов, и ту, что тысячью. А та, у которой был всего один ум, не попалась ему в сеть. Видите, какие странные дела бывают на свете!..

Все рассмеялись.

– Если хотите, послушайте еще… Один аристократ проник в чертоги Бога и пригласил Всевышнего к себе в гости. И Бог принял его приглашение.

Вернулся аристократ домой и в назначенный день велел накрыть богатый стол. Ждет, ждет гостя, а того все нет и нет. Уже перед закатом в калитку постучался убогий нищий. Сказав, что очень голоден, попросил немного еды. Богач, рассердившись, прогнал его и захлопнул калитку.

На следующий день тщеславный аристократ опять отправился к Богу и с обидой посетовал, что тот вчера не пришел.

«Я постучался в твою калитку, но ты не признал меня», – ответствовал Бог.

С противоположной стороны пруда стали доноситься задорные выкрики, смех. Те, кто слушал, стали оборачиваться. А кое-кто из джигитов поднялся с места и, пробравшись сквозь плотные ряды сидящих, направился в ту сторону.

И Дариёд сказал:

– Вижу, я утомил вас своими россказнями. Ступайте поразвлекайтесь. Потом, если захотите, я продолжу…

А там, по ту сторону пруда, на зеленой поляне молодежь образовала круг, в котором двое обнаженных по пояс джигитов состязались в борьбе. Судя по возбужденным вскрикам, доносящимся оттуда, состязания проходили довольно остро. Еще бы, кто из джигитов не хочет считаться сильнейшим?!

Смуглый джигит, только что победивший соперника, горделиво расхаживал по краю круга, играя бицепсами, которые перекатывались под лоснящейся кожей рук, точно маленькие дыньки – хандаляки.

– Ну, кто еще желает?.. Есть храбрецы?.. Кто считает себя силачом, ну-ка, выходи!.. – приглашал джигит желающих помериться с ним силой, и при этом нагловатая усмешка не сходила с его уст.

– А какова награда тому, кто придавит тебя к земле? – спросил, улыбаясь, невысокий коренастый джигит.

– Лично с меня десять динаров, если победишь! – остановился перед ним батыр и провел пальцем по тонким усам, окидывая его оценивающим взглядом. – Столько же выложишь сам, если окажешься побежденным!

– Согласен. Только деньги клади в круг заранее, – сказал джигит, выходя из толпы.

– Конечно! – сказал батыр и, развязав шелковый шнурок на кожаном мешочке, вынул из него десять динаров и бросил на траву. – Вы тоже!..

Джигит кивнул и поступил так же. Затем сел прямо на траву и начал раздеваться. Сначала стянул с ног черные лайковые сапоги, не спеша засунул в них куски чистой белой ткани, которыми оборачивали ступни; поверх сапог бросил белую безрукавку из овчины, снял выгоревший на солнце колпак, стянул с себя кремовую рубаху и, оставшись в светло-коричневых с красноватым отливом шароварах, выступил в середину круга.

Соперники встали друг против друга, приглядываясь и пытаясь оценить свои и чужие возможности. Батыр был выше ростом, и руки, и ноги толще, пожалуй, даже тучноват. Он криво ухмыльнулся и проговорил:

– Вы, наверное, гость издалека, я вас вижу тут впервые. Если отправитесь невзначай на тот свет, ни я, ни зрители не успеем узнать вашего имени. Скажите, по крайней мере, как вас зовут?

– Зовут меня Тарик. А вас?

– Меня все называют Зурташем[36]36
  Зурташ (досл.) – мощный камень.


[Закрыть], неужто не слышали?

– Это вы и есть? А я-то думал, так могут величать лишь великана. Поберегите свою спину, как бы она у вас не сломалась, а то ведь камень не столь гибок, сколь хрупок! – посмеиваясь, сказал Тарик.

– Оказывается, ты не только выскочка и зазнайка, но и болтун! – вспылил Зурташ и с подчеркнуто вежливого тона перешел на вызывающий: – Лучше побереги собственную шею, хотя по тебе, скорее всего, и плакать – то некому. Небось до сих пор ходишь в холостяках, не в состоянии побороть ни одной невесты[37]37
  В Согдиане существовал обычай, по которому после сватовства жених должен был побороть невесту. Бытовало мнение, что никакой батыр не справится с девушкой, не пожелавшей стать его женой.


[Закрыть]!

В толпе послышался хохот, раздались подзадоривающие крики.

– Жена имеется. На первой же минуте сдалась. Интересно бы узнать, сколько времени промаялся ты, пока уложил на лопатки свою?

Последовал взрыв хохота.

– Не лезь свиным рылом в чужое блюдо, придурок! – прорычал Зурташ, растопырив руки и приближаясь.

– Ну вот, уже и лаешься, как последняя дворняга, – усмехнулся Тарик. – Прижми-ка лучше хвост, а то наступлю ненароком.

Таким образом, доведя друг друга до белого каления, они наконец сцепились.

И в этот момент из приоткрытых ворот крепости вышел Спитамен. Он направился было к Оксиарту, с которым по прибытии уже поздоровался, справился о житье-бытье и в замок въехал лишь для того, чтобы оставить в конюшне коня, но его внимание привлек шум, доносящийся с поляны. Решив не мешать хозяину, который отдавал последние распоряжения слугам, хлопочущим вокруг вороха дров, приготовленного для ритуального костра, он быстро зашагал сюда. Протиснулся сквозь толпу боком и, выйдя вперед, стал внимательно наблюдать за борьбой двух силачей.