Текст книги "Спитамен"

Автор книги: Максуд Кариев

Юноны на полном скаку влетели в реку, и вода закипела, точно в нее влилась лава. Выскочив на остров и достигнув его середины, они вдруг увидели второй рукав Политимета, по поверхности которого бежала, слепя глаза, рябь. Каран осадил было коня, но заметив выбирающихся на противоположный берег с десяток всадников и издав торжествующий клич, огрел коня плеткой. Не сомневаясь, что переправа здесь столь же легкая, юноны загнали упирающихся коней в воду. Поток подхватил их, понес. Тяжелое вооружение тянуло ко дну. То в одном, то в другом месте разверзались воронки, как пасти чудовищ…

Каран смекнул, что обманут, повернул коня обратно, истошно крича: «Стойте!.. Стойте!.. Назад!..» Однако в шуме его голоса почти не было слышно, задние напирали на передних, торопя, предвкушая горячую схватку с трусливо бегущими варварами. Но те, кто уже находился в воде, поворачивали обратно, не достигнув и середины реки. На остров вернулись вплавь несколько всадников без коней, и выскочило несколько коней без всадников. Рядом с Караном раскрылась пасть воронки, его крутануло вместе с конем, и он, не успев даже сделать вдоха, исчез в темном чреве реки. Его переворачивало и било о камни, он задыхался и уже прощался с белым светом, как вдруг над головой просветлело – его выбросило потоком на мель неподалеку от берега. С трудом поднявшись на ноги, он оглядел поверхность реки: коня нигде не было видно. Каран понял: надо немедленно уходить с этого гиблого места. Он выбрался на остров, поймал оставшегося без хозяина коня. И как только оказался в седле, к нему вновь вернулось самообладание. «Назад! На тот берег!..» – крикнул он, показав рукой в ту сторону, откуда они примчались. И вдруг увидел там стоящих плотной стеной конных согдийцев. Его словно обдали кипятком, в голове мелькнула мысль: «Конец!..» Несколько минут назад, уносимый потоком, он думал так же. «О Зевс, помоги подданному сына твоего!..» Согдийцы подняли луки и стали стрелять, целясь спокойно, неторопливо… Да, это была самая настоящая западня, в которую их заманил проклятый Спитамен. Один за другим падали с коней пронзенные стрелами македоняне, остальные заметались по острову, но укрыться им было негде. Лишившиеся коней в ужасе бегали взад-вперед, побросав оружие и моля о пощаде, но стреляющие не понимали их языка; и обреченным было видно, как в них целятся, как переговариваются, выбирая себе жертву. Расстояние было небольшое, и редко кто промахивался. Попав в цель, они издавали торжествующий вопль и извлекали следующую стрелу…

Несколько раз юноны делали попытку преодолеть проток стремительным броском и навязать рукопашный бой, но падали с коней, пронзенные стрелами, вода, обагренная кровью, уносила их тела… Отчаявшись, они не раз и не два пытались переправиться вплавь, надеясь спастись на противоположном берегу, но и оттуда в них летели стрелы, жужжа опереньем, словно шмели…

Более часа длилась эта расправа. Ни один юнон не остался в живых. Когда свалился с коня последний из них, Спитамен вложил лук в колчан, утер со лба пот и, окинув взглядом усеянный трупами остров, сказал:

– Это им за Наутаку…

С противоположного берега донесся пронзительный голос, похожий на крик какой-то птицы. Это был условный сигнал. Отсюда тотчас откликнулись. Спитамен заслонился рукой от солнца, вглядываясь в слепящую речную рябь, и увидел переправляющихся на остров всадников. Подойдя к краю берега, Спитамен протянул руку Хомуку, помог ему выбраться на сушу и обнял, мокрого, с которого бежали потоки воды, сияющего: «Спасибо тебе, дружище!..»

Пусть теперь скажут, что Искандар непобедим… Что юнонов не берут стрелы согдийцев, не ранят их сабли!..

Предводители сотен обнимали друг друга, поздравляя с победой.

Затем Спитамен сел на Карасача и поддал в бока ему пятками. Конь, задрав голову, в одно мгновенье вынес его на дорогу. За Спитаменом последовали сотники, а потом и все воинство. Они ехали рысью, чтобы не утомить коней и еще до полудня нагнать обоз.

Сахибкироны громко переговаривались, смеялись. Сегодня Ахура – Мазда покровительствовал им, не дал восторжествовать темной силе Анхра – Майнью.

Датафарн успел где-то в лесу нарвать полную пазуху яблок, обтирает каждое яблоко ладонями и протягивает товарищам. Шутит, веселя других, и сам радуется, как мальчишка. Силен, ловок, хотя с виду и щупл. Скольких врагов лишил жизни этот отважный сын великой Персии, предводитель дахов?.. В бой вместо щита берет пику и орудует ею не менее ловко, чем мечом. Вокруг него земля бывает устлана телами врагов.

А Хориён?.. Среди сахибкиронов он по возрасту старший. Но не только поэтому к нему относятся с большим почтением. В умении сражаться он не уступит никому из молодых. Еще и поучить может некоторым старинным приемам, которых те не знают. Правда, крут бывает в гневе и иногда не сдержан. В последнее время сблизился с Датафарном. Их земли расположены по соседству; табуны их нередко паслись на одних и тех же джайляу, пили воду из одних и тех же речек. Они и во время битвы держатся неподалеку друг от друга.

А вон предводитель массагетов хитроумный Хомук что-то рассказывает, энергично жестикулируя. Вынул из хурджина снятый с кого-то из юнонов меч, демонстрирует едущим рядом товарищам. Те, восхищаясь, качают головой. Меч действительно хорош, сразу видно, что сделан мастером: ножны украшены слоновой костью и кораллами… Спитамен неспроста именно Хомуку поручил переправиться через Политимет. Дело в том, что он уже имел в этом опыт. В былые времена, совершая набеги на земли Согдианы, он не раз переправлялся через Яксарт со своими джигитами в самых неожиданных местах. Молод был, особо не раздумывал. А сейчас, с появлением общего врага, привел свои сотни к Спитамену… Вступая в бой, в обе руки берет по мечу и одинаково ловко работает как правой, так и левой. Сражается весело, успевает при этом отпускать по адресу противника едкие остроты…

А Зурташ почему-то невесел, о чем-то задумался. Мало ли нынче причин для печали?.. Любят Зурташа друзья и верят в него. Когда он рядом с ними, и враг не страшен. Зурташ размахивает огромной булавой, как хворостиной, и валит одним ударом двоих, а то и троих. Силач, ничего не скажешь. Да только вот больно тяжел, конь под ним быстро устает, поэтому он нередко предпочитает сражаться пешим. Где бы взять ему такого коня, чтобы не уставал под великаном?.. Спитамен вспомнил о своих табунах, о красавцах скакунах, и тяжело вздохнул.

Зурташа нагнал Шердор, хлопнув его по плечу, весело заговорил, пытаясь, как видно, развеселить:

– Что нос повесил, пахлаван?..

– Эй, Шердор, почему тебя не слышно?.. Когда еще петь, как не в такой день? Ведь он подарил нам сегодня победу!.. Ну-ка, запевай, мы хотим услышать твой голос. Пролей бальзам на наши уставшие от тревог сердца. Не зря же Ахура – Мазда одарил тебя таким прекрасным голосом!

Шердор приблизился к Спитамену, прокашлял горло и задумался, выбирая песню.

Справа за лесом то возникал, то исчезал Политимет, ослепительно сверкавший, растворивший в себе лучи полуденного солнца. Над ним парили, пронзительно крича, чайки. В ближайшей чаще запел было соловей, да примолк, заслышав шум приближающегося войска. И тогда над лесом, над рекой, над покатыми, поджаренными, как хлеб, холмами воспарил голос Шердора:

 
От горя за голову держась, куда идти.
Если разлучат меня с родом – племенем?
Если я, оклеветанный лжецами и подлецами,
Буду отвергнут обществом, что мне делать?..
Была – а–а бы ты вечно, Согдиана!..
Цвела – а–а бы ты вечно, Согдиана!..
Научи, как жить мне дальше, о Ахура – Мазда,
Когда недавние друзья выбросили из сердца имя мое
Лишь из-за того, что я ныне не владею ни землей, ни стадами?
Пошли мне, о Мазда, друзей, для которых главное – не богатство.
Была – а–а бы ты вечно, Согдиана!..
Цвела – а–а бы ты вечно, Согдиана!..
 

Песня была длинной. Шердор пел ее много раз, она всем полюбилась и запомнилась. Первые четыре строки певец вытягивал сам сильным голосом, а последние две громко подхватывали все остальные, кто-то подсвистывал, кто-то барабанил ладонями о щит. И замерли в чащобах, прислушиваясь, лисицы, волки, тигры; слившись с зарослями, глядели, прядая ушами, в сторону дороги лани, олени, настороженно следя, как змеей ползет по дороге войско. И летела песня далеко, и опускалась, словно роса, на плодородные нивы, на жирные пашни, на сочные травы пастбищ, радующие путников многоцветьем и прохладным ветерком, впитавшим аромат цветов.

Въехав на возвышенность, воины увидели далеко впереди едущие по дороге крытые арбы. Точно огромное кочевье снялось с места. Вначале забеспокоились, но вскоре разобрались – в тех арбах ехали семьи многих из них, старейшины некоторых родов, которые были уже в том возрасте, когда главным достоинством является мудрость, а не физическая сила. В стороне от дороги по зеленому полю чабаны гнали отару овец и небольшое стадо коров; их держали, чтобы у малышей было молоко.

Карасач просился вскачь, он был свеж, будто и не преодолел много верст рысью. Спитамен ослабил поводья, дав ему волю. В несколько минут он настиг обоз, подъехал к арбе, в которой находилась Одатида с детьми, и, раздвинув полог, приветствовал их. Одатида поздравила его с победой. Он поблагодарил кивком и бросил сыновьям по маленькому кинжалу, снятому с юнонов. Затем, свернув с дороги, въехал на высокий бугор и стал дожидаться приближения войска.

Вдали показался кишлак Сарам, утопающий в зелени. В нем они проведут два-три дня, прежде чем двинуться дальше. Головные арбы обоза уже катились по узкой улочке, разделявшей большое селение надвое. Спитамен не раз располагался тут лагерем и хорошо знал жителей и эти места. Здесь всегда веет ветерок, пахнущий полынью, в арыках журчит вода, ее достаточно для садов, огородов, виноградников. Среди холмов, где копится влага и много травы, пасутся овцы, коровы. А за огородами, где зреют кукуруза, тыква, горох, до самого горизонта желтеют поля золотой пшеницы, по ней, как по морю, гуляют волны.

Если на этом холме оставить караульных, они смогут обозревать окрестность далеко вокруг, до самых гор, лиловыми зазубринами возвышающихся вдоль горизонта…

Сарамцы высыпали из домов, приглашали к себе воинов, одетых кто во что; многие были в доспехах, как юноны, и многих сельчан при виде их брала оторопь. У многих тут были знакомые, и они заворачивали коней прямо к ним во двор. Хозяева кидались к арбам, помогая сойти женщинам, детям…

Приглашение жителей принимали в основном те, у кого были семьи, большинство же расположилось вокруг кишлака. За несколько минут поставили шатры, развели костры и принялись готовить еду.

Спитамен подсел к одному из костров, вокруг которого устроились вперемешку на бараньих шкурах согдийцы, массагеты, дахи, персы; разговор они вели, мешая слова из разных языков, нередко употребляя их невпопад и вызывая этим взрыв хохота. Иногда одно и то же слово, произнесенное, скажем, массагетом, приобретало совершенно противоположное значение, если его произносил согдиец или дах, – и Спитамен хохотал вместе со всеми. «А ведь в прежние времена увидеть этих людей за одним костром было невозможно, – подумал Спитамен. – Их разделяли распри, взаимная неприязнь из-за давних-предавних обид, уходившая корнями во времена их прапрадедов, а они, живя по соседству, по прошествии веков продолжали враждовать, совершать набеги на соседние земли, угонять чужой скот… Неужто мир и согласие между соседями могут наступить лишь тогда, когда возникает угроза их благополучию со стороны?.. Ну кто, глядя на этих людей, скажет, что вокруг одного котла собрались не братья?.. Эх, если бы мы были дружны раньше, то никакой Искандар не смог бы одолеть нас!..» Спитамен прекрасно владел как согдийским, так и персидским и тюркским языками. Он рассказал им две-три смешные, с глубоким смыслом притчи о двух соседях. Каждый из них старательно готовил припасы на зиму; они торговались, обменивались друг с другом продуктами и другим товаром и в конце концов рассорились, поскольку каждый считал себя обманутым; они не разговаривали вплоть до конца зимы, пока не стали кончаться съестные припасы. И тогда… Узнав, что у соседа кончилось мясо, сосед понес ему мясо; а другой, прослышав, что у соседа на исходе мука, предложил ему муку. В конце концов они выложили на общий стол все, что имелось в обоих домах, из-за чего глупо ссорились, подозревая один другого в нечестности…

Сказав воинам, чтобы держали ухо востро, Спитамен решил объехать холмы, на которых были выставлены караулы. Только поздней ночью он смог отправиться в кишлак. Ему было известно, в чьем доме заночевала Одатида с детьми, и без труда разыскал их. Одатида, уложив детей, сама не спала, ждала его. Он молча поел то, что она ему подала. Выглядела Одатида утомленной, похудела, глаза запали и лихорадочно блестели. Ее брови, похожие на крылья ласточки, давно не взлетали игриво вверх, и он даже забыл, как звучит ее веселый звонкий смех. Он торопливо жевал, опасаясь, что сейчас жена опять начнет сетовать на нечеловеческую жизнь, попрекать, что ощущает себя не женщиной вовсе, а каким-то перекати-поле, что не на это рассчитывала, выходя за него замуж; а он, если бы захотел, мог бы жить не хуже любого сатрапа или гипарха, как и живут ныне многие умные персы, бактрийцы и согдийцы. Сославшись, что очень устал, Спитамен поднялся и, пожелав ей доброй ночи, удалился в другую комнату, где ему была приготовлена постель.

Однако уснуть ему не удалось. Около полуночи, тихонько отворив дверь, в комнату заглянула Одатида и сказала, что его зовут.

Во дворе его ждали гонцы от караульных. Они доложили: к Сараму по трем дорогам, с разных сторон, приближаются конные отряды юнонов, гетайры и гипотоксоты, призванные Кратером из нескольких крепостей. «Значит, царскому хилиарху доподлинно известно, где мы находимся!.. – мелькнула у Спитамена догадка. – Неужели в моем войске есть его лазутчики?..»

К Спитамену подошел один из телохранителей с кувшином воды и переброшенным через плечо полотенцем, полил ему на руки. Раньше это делала Одатида. Спитамен плеснул себе в лицо холодной воды, разгоняя сон, утерся и, возвращая полотенце, повелел:

– Поднимайте всех!..

Через несколько минут кишлак пришел в движение. Воины выскакивали из домов, на ходу надевая доспехи, седлали коней, впрягали лошадей в арбы, на которых молча, без суеты рассаживались их семьи, давно привыкшие ко всякого рода неожиданностям и живущие с мыслью: «Чему быть, того не миновать». На верблюдов грузили тяжелые тюки с продовольствием. За околицей быстро, но без излишней торопливости сворачивали шатры, гасили костры.

В таких случаях старейшины и предводители сотен спешили к Спитамену, не дожидаясь зова. Собрались они и на этот раз, стояли у ворот и ждали, пока он при свете факела, который держал в руках хозяин дома, помогал Одатиде взобраться на арбу, устланную соломой, а затем одного за другим подсаживал рядом с ней сыновей. По улице уже катились, поскрипывая, арбы, неспешно шествовали верблюды. Хозяин отворил ворота пошире, арбакеш тронул лошадь. Спитамен кивнул Одатиде, обнявшей прижавшихся к ней детей, желая ее подбодрить, она отвела глаза, полные слез, в которых погасли, промелькнув, блики от факела. Арба выкатилась со двора и исчезла в темноте. По улице нескончаемой вереницей двигался обоз, в носу щекотало от пыли…

– Спитамен! Юноны оставили нам одну дорогу – в пустыню! – сказал Датафарн.

– Это для них пустыня – ад, а для нас она – дом родной, – сказал Спитамен. – Запаслись ли впрок водой?

– Запаслись.

– Успели ли наши женщины напечь хлеба?

– Успели.

– Нет ли больных в обозе?

– Троих мучает лихорадка, один мается животом. В кишлаке нашлись добрые люди, оставили их у себя…

– Хорошо… Теперь скажите, далеко ли юноны?

– Если залезть на крышу балаханы[100]100
  Балахана – надстройка, второй этаж.


[Закрыть], то можно увидеть факелы в руках их проводников, – сказал Хориён. – Они движутся гораздо быстрее, чем наши стада и обоз. Когда рассветет, они нас увидят, и тогда нам ничего не останется, кроме как принять бой…

– Нет, сейчас нам нельзя ввязываться в бой, мы ничего не знаем – ни какое это войско, ни численности его, – сказал Спитамен обступившим его полукругом предводителям. – Еще до того, как рассветет, мне все о них нужно разузнать. Кто возьмется?

– Позволь мне, Спитамен! – сказал стоящий рядом с ним Тарик.

Спитамен посмотрел ему в глаза:

– Да будет так. Дело трудное, береги себя.

Они обнялись, Тарик вскочил в седло и растаял в темноте.

Вслед за обозом двинулось войско. Верховые коней не торопили, чтобы от них не отставали пешие. Во главе обоза ехали на верблюдах проводники. Успеть бы до рассвета достигнуть гор, которые по мере приближения к ним выглядят все более неприступными. За ними начинается пустыня. Туда никто не рискнет сунуться без проводника, разве что самоубийца или меджнун, помешавшийся от любви. Если до восхода солнца они благополучно минуют горы, то до полудня, самой жары, они доберутся до первого колодца… Тому, кто не знает дороги, не увидеть колодца ни сегодня, ни завтра, никогда. Он отыщет в пустыне лишь тот клочок земли, которому суждено будет стать его могилой…

А Тарик тем временем пересел на рослого черного коня, набросил на себя тигровую шкуру, и теперь в темноте даже свои могли принять его за Спитамена. С десятью отважными джигитами он помчался навстречу юнонам. Когда дорога взбегала на возвышенность, они видели вдали оранжевые светляки факелов, которыми проводники юнонов освещали себе путь, чтобы не сбиться с него. Но чаще дорога вела по низине, огибая холм, и Тарику приходилось время от времени взбираться на взгорки, чтобы прикинуть расстояние, отделяющее их от врагов.

Постепенно начало светать, и проводники погасили факелы. Теперь лишь благодаря острому зрению степняка, привыкшего обозревать плоскую землю от горизонта до горизонта, Тарик мог разглядеть в едва разбавленной молочным рассветом мгле приближающихся юнонов. И тогда он решил их ждать, заодно дав коням отдохнуть. Джигиты стреножили коней и пустили их попастись. А сами расположились у подножья холма и постелили дастархан, решив подкрепить силы. По их расчетам юноны подойдут не ранее, чем через час-полтора. Перед встречей с ними не мешает немного расслабиться, отвлечься. Они успели перекусить, выпить кумысу, обменяться шутками, затем наступила пауза, ибо каждый почувствовал: настала минута, ради которой они сейчас здесь. И, мысленно произнеся: «Благослови, Всевышний!..» – все поднялись с места.

Юноны ехали попарно рысью, растянувшись вдоль дороги версты на две. Вот головная ила втянулась в лощину, по обе стороны которой возвышались глинистые откосы холма, разрубленного дорогой пополам. И вдруг гетайрам почудился гром, они завертели головами, привстав на стременах. Небо было ясное, но шум, подобный громовому раскату, все приближался, и высоко над откосом вдруг возникли, высвеченные солнцем, дерзкие степные наездники. Словно молнии, сверкнули их стрелы, и упали с коней, закричав, все четверо проводников, пронзенные кто в шею, кто в живот, и испустили дух, произнеся деревенеющими устами последнее слово по-согдийски: «Ма – ма – а!..» Юноны не успели опомниться, как снова засверкали молнии стрел. Гетайры ответили тем же, но ветер относил их стрелы в сторону. Только мечом и копьем можно было проучить этих коварных варваров, воюющих не по правилам благородных рыцарей. Однако чтобы приблизиться к ним, нужно обогнуть холм, проделав немалый крюк. И Кратер, прикрывшись на всякий случай щитом, надрывая глотку, отдал приказание.

Когда же кони вынесли юнонов на равнину, они лишь издали увидели уносящихся в степь всадников, их оказалось не более десятка. Зато один был облачен в тигровую шкуру и мчался на вороном коне. «Разрази меня гром, если это не Спитамен!..» – подумал Кратер и огрел коня плеткой. Им пришлось подниматься на взгорок, а варвары мчались под уклон, по полого спускающемуся склону холма, что тянулся едва ли не до середины степи, они летели так, словно у их коней были крылья…

Тарик, чтобы юноны не потеряли его из виду, слегка придерживал коня. То и дело оборачиваясь назад, он держал в поле зрения преследующих его маленький отряд врагов и злорадствовал в душе, что хитрость удалась. Вскоре он заметил, что тяжеловооруженные гетайры отстали, а за ними несется около полусотни гипотоксотов, вооруженных луками и стрелами. Видно, это и есть самые жаждущие изловить Спитамена и получить награду из рук самого царя.

Кони у воинов Тарика были выносливые, привычные к жаре и жажде, способные мчаться подолгу, если даже горячий воздух пополам с пылью обжигал им ноздри. Но всадники не торопили их, словно дразня юнонов, увлекая их за собой в гиблые места, куда не рисковали забегать даже куланы, не залетали птицы. А гипотоксоты Кратера, охваченные азартом погони, рассуждали, как им казалось, здраво: если согдийцам ничто там не грозит, почему должны опасаться за свою жизнь они?.. И настегивали коней, стараясь сократить разделяющее их расстояние, и уже пробовали достать удирающих стрелами. Стрелы падали в сыпучий песок и исчезали, словно в воде. Кони увязали все глубже, шумно дышали, выбиваясь из сил, и все выше становились барханы вокруг; ветер, скользя понизу, срывал с их гребней песок, бросал навстречу и больно сек лицо. Судя по солнцу, близился полдень. Устали и люди, и кони, донимала жара.

Во время атаки Тарик всегда скакал впереди, а уходя от преследования, старался держаться позади всех. Мимо уха прошуршала, едва не задев, стрела и нырнула в бархан. Он обернулся. Юнонам удалось-таки сократить расстояние. Отсюда они вряд ли найдут обратную дорогу. Следы их уже замело. Пора было уходить, исчезнуть среди барханов. Тарик крикнул своим, чтобы подстегнули коней, и сам махнул плеткой, только ветер засвистел в ушах… И тут случилось невероятное: то ли конь угодил ногой в нору, то ли увяз в слишком рыхлом песке – он грохнулся на всем скаку, глухо заржал, перекувырнулся через голову. Тарик отлетел далеко в сторону, быстро вскочил. Увидев, что конь силится встать и не может, побежал к джигитам, которые осаживали коней, заметив, что с ним стряслась беда. Двое повернули обратно и тут же свалились с седел, пронзенные стрелами юнонов. Тарик бежал, прижимая руку к ушибленному бедру. Услышав позади себя крики преследователей и надсадный хрип коней, он выдернул из ножен меч и обернулся. Едва не сбив с ног, его окружили гипотоксоты. Рыча, словно тигр, Тарик бесстрашно кидался на них, уворачивался от копий и мечей, подныривал под брюха коней, отражал удары и нападал сам. Он понял, что ему на сей раз не уйти, и быть ему ныне убитым, и решил отдать свою жизнь подороже. Ему удалось свалить с коней троих юнонов и овладеть легким щитом. Он видел, как неподалеку бьются насмерть его джигиты, которые могли спастись, но не покинули своего предводителя, предпочтя погибнуть вместе с ним. Свалив с седла еще одного юнона, Тарик схватил за уздечку его коня. Конь взвился на дыбы, едва не подняв его в воздух, увяз в песке и рухнул наземь. И тотчас душный аркан захлестнул Тарику шею, опрокинул его на спину. Юноны прыгали на него прямо с коней, навалились, завернули назад руки, связали. В глаза, в рот, в уши набилось песку. Его рывком поставили на ноги, сорвали с него тигровую шкуру. Помотав головой, Тарик стряхнул с взлохмаченных волос песок и прислушался. Однако сквозь галдеж окруживших его врагов более не слышалось звона мечей. Скрипнув зубами и испепеляя их взглядом, он сделал шаг, другой, и юноны расступились, словно для того, чтобы он увидел порубленных своих товарищей. Но навстречу ему в сверкающих, как золото, доспехах шел предводитель гипотоксотов. Он акинаком приподнял пленному подбородок.

– Я Кратера правая рука. А ты кто?

– Воин, – усмехнулся Тарик.

– А имя у тебя есть? – гиппарх больнее надавил острием акинака, заставляя задирать голову.

– Я родной сын земли этой, она меня родила, она и примет… – сквозь зубы процедил Тарик.

– Я узнал тебя, ты Спитамен!

– Пусть будет так, – сказал Тарик и тихо засмеялся.

– Чему радуешься? Настал твой конец!..

– Подумай лучше о себе. Ваша участь похуже моей. Я обрету покой в объятиях матери – земли, ваши же трупы будут терзать и растаскивать вараны и шакалы, а в черепах совьют гнезда тарантулы и фаланги!.. – и заметив, как при этих его словах побледнел предводитель юнонов, Тарик громко расхохотался ему в лицо.

– На коня его! – заорал начальник отряда. – Пусть Александр сам решит, какой казни его подвергнуть!

Тарика бросили в седло поперек лошади, крепко приторочили веревками. Юноны расселись по коням и поехали обратно по своим собственным следам, не подозревая, что согдийцы, уходя от преследования, скакали не по прямой, как запущенный из пращи камень, а петляли среди барханов, делали по пустыне большие круги. Они поторапливали коней, со страхом примечая, что песок заметает следы и они становятся все менее приметными. Голова и руки Тарика свесились вниз, в висках стучала кровь. Перед глазами плыли красные круги и мелькали копыта лошади, в лицо летел песок, засыпая ноздри, уши. Он вдруг уловил, как под ногами лошади мелкими ручейками струится в одну сторону песок; он знал, что это значит: по поверхности песка течет горячий воздух, предвещая приближение самума. Когда температура песка и температура воздуха станут одинаковыми, начнется светопреставление. Ждать придется недолго, каких-нибудь час-полтора…

– Эй, начальник!.. – хриплым голосом позвал Тарик. – Начальник!..

Ехавший рядом юнон пришпорил коня, подъехал к предводителю отряда и доложил, что пленный хочет ему что-то сказать. «Кратера правая рука» натянул повод, придержав коня, и, когда лежавший поперек седла пленный поравнялся с ним, спросил:

– Что ты надумал, варвар?

– Развяжите меня… Позвольте сесть в седло по-человечески… Если вы будете подвергать меня такому унижению, то вам не сдобровать…

Начальник отряда громко захохотал.

– В твоем положении ты еще и грозишь?.. Ну и наглые же эти варвары!..

– Вам придется раскаяться, если не послушаетесь меня!.. – жесткая веревка туго стягивала и натирала шею, мешая Тарику говорить. – Бог ветра и пустыни Веретрагна не прощает тех, кто покушается на честь степных жителей… Или развяжите, или убейте меня, но не обрекайте на такой позор!..

– Лучшей участи ты не достоин, варвар! – с презрением бросил начальник и, пришпорив коня, устремился во главу отряда. Его уже начало беспокоить, что они все еще не встретили отставших от них гетайров. Где бы они могли быть?.. И не намного вроде бы гипотоксоты опередили их. Быть может, они где-нибудь близко, да поди узнай, за каким барханом… Начальник громко разговаривал с помощниками, нарочито смеялся, стараясь отвлечь от недобрых мыслей спутников, развеять собственную тревогу, но она все возрастала, вынуждая чаще оборачиваться к пленному, который, должно быть, неплохо знает эти места. А если это не так, то им конец…

Желтые струи бежали по песку все проворнее, сливаясь в ручьи и растекаясь вширь. Скользя по вогнутой поверхности барханов, ветер взмывал вверх, вздымая тучи песка. Небо сначала стало рыжим, а потом враз потемнело, будто среди дня наступили сумерки и заклубились невесть откуда взявшиеся тучи. Сверкнула молния, донеслись грозные раскаты грома. Горизонт затянула мгла. И вскоре с той стороны донесся шум, очень похожий на тот, что стремительно накатывается впереди атакующей конницы. Налетел горячий ветер, такой сильный, что невозможно было усидеть в седле. Юноны спешились, стащили с седла и Тарика, разрезав веревки, которыми он был приторочен, сбились все в кучу и, опустившись на корточки, огородились щитами…

Если бы песчаная буря продолжалась дольше, на том месте, где они сидели, в скором времени появился бы бархан, под которым они остались бы заживо погребенными. Однако ветер стих так же внезапно, как и налетел. И пока юноны, занесенные по пояс, выбирались из песка, раскапывали увязнувших по брюхо коней, отряхивались, небо вновь стало ослепительно голубым, словно вымытым. Вовсю жарило солнце.

Начальник отряда, серый от пыли, словно слепленный из глины, подошел к Тарику и разрезал веревки, стягивающие его запястья.

– Я же предупреждал тебя… – усмехнулся Тарик.

– Ступай на все четыре стороны. Ты свободен! – сказал начальник.

И Тарик, еще не веря в избавление, медленно зашагал, боясь обернуться, потирая распухшие руки и каждую секунду ожидая, что в спину вонзится стрела. Увязая по щиколотку в песке, он стал взбираться по откосу на бархан, падая и вновь поднимаясь, падая и карабкаясь на четвереньках. Ему казалось, что за барханом – спасенье. И наконец, достигнув широкого, похожего на полумесяц гребня, он выпрямился и воздел к небу руки, чтобы возблагодарить Ахура – Мазду, но неожиданно с той стороны с криками взмыли всполошенные черные грифы, метнулись серыми тенями в разные стороны волки с окровавленными мордами, лишь остались безразличные ко всему огромные вараны, терзающие теплую добычу. Из-под песка торчали скрюченные руки, ноги, согнутые колени. Вокруг валялись обезображенные и полузасыпанные трупы полегших тут воинов, согдийцев и юнонов. Проблуждав по пустыне несколько часов, они вновь пришли к тому месту, откуда начали путь, где брала начало их дорога в ад.

Тарик, потрясенный, медленно обернулся.

Юноны стояли внизу и, держа за уздечки коней, уже не способных двигаться, смотрели на него. Их мечи были в ножнах, а луки в колчанах, никто не собирался стрелять ему в спину. Они надеялись, что Тарик знает дорогу и кратчайшим путем направится если не к Политимету, то, по крайней мере, к ближайшему колодцу и, последовав за ним, спасутся. Они еще не знали, что обречены. Поскольку Тарик теперь и сам не знал отсюда дороги, ибо пустыня после бури в одночасье меняет лик. Опустившись без сил на песок, он схватился за голову и громко захохотал. И смех его звучал страшнее, чем недавний гром, свидетельствовавший о гневе бога пустыни Веретрагна…