Текст книги "Спитамен"

Автор книги: Максуд Кариев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Чтобы отвлечь противника, Искандар послал против его левого фланга гипотоксотов – легкую кавалерию. Неприятель энергично отражал атаки македонян. Гипотоксоты, вооруженные луками и стрелами, понесли большие потери и были отброшены. Тогда сам Александр во главе гетайров[26]26
  Гетайры – конное ополчение македонской знати, тяжеловооруженная конница.


[Закрыть], в сопровождении легкой пехоты вступил в бой. Он перешел через реку и попытался вклиниться между центром и левым флангом врага.

Этого как раз и ожидал Дариявуш. Он устремился македонскому царю навстречу. Не только он, но и другие всадники, самые сильные и ловкие, искали единоборства с Александром. Его смерть означала бы окончание войны. А владелец меча, которым алчущий чужих владений злодей будет убит, прославился бы во всей империи…

Александр оказался в окружении вражеских воинов и едва успевал отражать удары. У него сломалось копье. Один из персидских всадников разрубил на нем шлем, а другой уже замахнулся сзади, чтобы снести голову. Но тут Клит бросился между царем и персом и мощным ударом отсек занесенную над Александром руку.

Между сражающимися всадниками протиснулись увертливые аконтисты, легковооруженные македонские пехотинцы, и стали дротиками наносить удары снизу по всадникам и лошадям, вопреки всяким «рыцарским кодексам»…

Упорные атаки македонян сломили сопротивление персов. На помощь гетайрам, вклинившимся в их оборону, успела тем временем переправиться через реку и остальная кавалерия. Разгоряченные боем предводители персов не останавливались перед опасностью, предпочитая смерть в бою позору поражения, и падали, сраженные, один за другим. Лишившиеся сахибкиронов[27]27
  Сахибкирон – военачальник.


[Закрыть] всадники обратились в бегство…

Набарзан умолк. Надолго затянулась пауза. Намич сделал знак музыкантам. Тихий гул голосов тех, кто оставался в зале, продолжал беседу, отхлебывая время от времени мусаллас и заедая абрикосами с бархатистой тончайшей шкуркой, что лопаются под пальцами и истекают соком, потонул в приятной негромкой музыке.

– А все считали, что Мемнон предан нашей империи и надеялись на его полководческий дар… – вздохнув, заметил Намич.

– Он же грек… Как волка ни корми, он все в лес смотрит, – ответил Набарзан, и по тону его можно было судить, с какой неприязнью он относится к Мемнону, который многие годы верой и правдой служил Ахеменидам и даже семью отправил в Персеполь в качестве заложников, но даже это не уменьшило недоверия к нему персидских сановников.

– Однако Искандар не грек, а македонец, и не всегда ладил с соседствующими с ним эллинами, – счел нужным сказать Намич, интуитивно чувствуя, что в поражении при Гранике немалую роль сыграли кичливость сановных персидских военачальников и их высокомерное отношение к опытному стратегу Мемнону…

– Мемнон предлагал уступать македонскому царю без боя территорию за территорией!.. Но могли ли сатрапы Пафлагонии, Каппадокии, Киликии, Сирии, правители Эфеса, Милета, Келонов, Фригии, расположенных у западных окраин империи, допустить, чтобы их земли, подданные и имущество были принесены в жертву? Рыцарская честь не позволила бы им проявить такую трусость! Они объявили Мемнона предателем. И несдобровать бы греку, если бы сам Великий царь не вступился за него…

Спитамен, улучив удобный момент, подошел к Хомуку, предводителю массагетов, которые принимали участие в сражении при Гранике. Хомук прибыл в составе свиты Набарзана. Спитамену хотелось от него узнать о подробностях того сражения. Он поздоровался с ним и предложил прогуляться по саду, полюбоваться фонтанами, извергающими серебристые каскады воды, и плавающими в прудах белыми лебедями.

Хомук кивнул. Ему тоже давно хотелось поговорить с этим высоким широкоплечим согдийцем, который держится в стороне от шумных компаний, редко с кем вступает в беседу и слывет высокомерным. Он строен, голову держит высоко, что и придает ему несколько надменный вид. Однако одет он много проще других. На нем халат из грубого коричневого сукна, отороченный по краям белым шелком. Туго стянутый широкий пояс подчеркивает спортивную выправку. Впереди кинжал в роговых ножнах. Длинные волнистые волосы перетянуты коричневым скрученным шнуром, обмотанным вокруг головы, однако одна из прядей то и дело падает ему на правую бровь, и он резким движением отбрасывает ее назад. Его смуглое, загорелое до кофейного цвета лицо обрамляет небольшая бородка, тонкие усы аккуратно подстрижены. Беседуя с вами, он не смотрит на вас, однако от его внимания не ускользнет ни один из ваших жестов. Медленно вышагивая рядом с вами и тихо беседуя, он даже хорошо знает, что делается у него за спиной. Это качество свойственно охотникам…

Вступив с Хомуком в густую тень сада, Спитамен заметил, что вслед за ними по ступеням террасы спустились во двор Оксиарт и Хориён. И разговаривали они при этом о Спитамене; он ощутил на затылке их взгляды, однако не обернулся, увлек Хомука в боковую аллею, чтобы никто не помешал их беседе.

Хомук молчал. Спитамен его пригласил, ему и начинать разговор.

– Как же так случилось?.. – проговорил Спитамен. – С такой великой армией… и проиграть сражение!.. Невероятно…

Хомук молчал. Под их подошвами шуршал песок. Из кустов высунула голову на тонкой шее лань, выпрашивая лакомства. Спитамен грубовато отпихнул ее: «Не до тебя!..»

– Почему бы Великому царю заранее было нас не собрать под свое знамя? Разве ему неведомо, как искусно согдийцы, бактрийцы, хорезмийцы и дахи владеют оружием?..

– Вы же сами сказали: «…С великой армией…» – усмехнулся Хомук. – Это правда. Под знаменем Великого царя было более десяти тысяч воинов. И еще столько же греческих наемников… Но македонский царь не человек, а дьявол. С ним можно воевать не числом, а умением. Но можно ли победить?.. – Хомук, помолчав, пожал плечами.

– Великий царь Дариявуш до сей поры умел хорошо воевать. Да и командовавший греческими наемниками Мемнон прославился доблестью и верностью…

Хомук с силой ударил кулаком о ладонь и, скрипнув зубами, сказал в сердцах:

– Вся беда в том, что накануне сражения возникли распри между Мемноном и персидской знатью. Грек был осведомлен о превосходной выучке и вооружении македонских всадников. Поэтому он отговаривал Великого царя от открытого сражения, а рекомендовал прибегнуть к стратегии, которой пользуются скифы: избегать встреч с македонским войском и, отступая, уничтожать все запасы. Врагу пришлось бы делать большие переходы, не имея снабжения, у него быстро истощились бы силы… А сам Мемнон хотел пересадить свое войско на корабли, занять острова и лишить армию Искандара поддержки с материка. Так он хотел заставить его отступить…

– И что же? Превосходный план! – воскликнул Спитамен, восхищенный простотой и гениальностью предложенной греком тактики.

Но никогда ее не предложил бы перс. Ибо открыть путь врагу, да к тому же уничтожать собственные поселения, сжигать запасы хлеба, фуража, угонять неизвестно куда скот, тысячные табуны, стада, среди которых начнутся болезни и падеж, если на пути не встретится стоящих пастбищ! Нет, это было равносильно краху, потере всего того, что наживалось многими поколениями. Поэтому для персов этот план был совершенно неприемлем, пока существовала хоть малейшая надежда найти другой выход. А во все времена любой воин, от полководца до пехотинца, всегда надеялся на успех в битве, на победу.

И еще вдобавок ко всему, прибегнув к такой тактике, пришлось бы пренебречь рыцарской честью, которая не позволяет рыцарю уклоняться от сражения с другим рыцарем…

– О, это было нечто страшное, – вспоминал Хомук о битве. – Сначала нам сопутствовал успех и мы, опьяненные близкой победой, слишком близко подошли к врагу, вместо того чтобы держать их на выгодной дистанции, на которой мы доставали их нашими длинными копьями, а сами оставались вне опасности. А когда мы сошлись вплотную, оружие македонян оказалось более действенным. Мы отбросили теперь уже бесполезные копья и схватились за кривые сабли, но ими не так – то просто было достать врагов, вооруженных дротиками. Македоняне пустили в ход это свое страшное оружие. Не подпуская наших воинов к себе близко, они кололи их в незащищенные лица… Слишком много наших воинов полегло на том бранном поле… Искандар взял в плен две тысячи греческих воинов. Он заковал их в кандалы и отправил на каторжные работы в Македонию…

– Здоров ли царь царей? Не задела ли его вражья стрела или сабля?

– Да хранит его Ахура – Мазда от всех бед, ему удалось благополучно покинуть этот ад в окружении верных телохранителей. Теперь он собирает новое войско. Набарзана послал в Мараканду, чтобы он поторопил Намича с ополчением…

– Наше войско готово. Только мы намеревались отправиться к Гранику…

– Великий царь нынче пополняет войско в Вавилоне.

Свернув в боковую аллею, они увидели идущих им навстречу Оксиарта и Хориёна и умолкли. Те, кто привык внимать сообщениям лишь об успехах Великого царя Дариявуша, восторгаться его блистательными победами, само обсуждение предводителями родов страшного поражения при Гранике могло быть истолковано превратно. Все в своем кругу только об этом и толкуют, но стоит появиться постороннему, тотчас переводят разговор на другое. Нынче площади городов и многолюдные улицы кишат людьми, обладающими способностью принимать любой облик – мелкого торговца, дервиша, нищего, иностранного купца. Они – глаза и уши самого Дариявуша и многочисленных представителей его династии. Еще никто не знает, чем чреваты такие разговоры. Однако прошли слухи, что двоих-троих иноземцев схватили и бросили в зиндан – якобы за то, что сеют панику среди согдийцев.

Хориён и Оксиарт подошли, поздоровались. По их глазам Спитамен понял, что они вели беседу о том же, что и он с Хомуком, и им тоже не терпится узнать подробности. Однако ждал, пока они заговорят на интересующую тему сами. Хомук изучающе разглядывал их, потом, словно бросив головню в солому, сказал:

– Готово ли, почтенные, ваше войско, чтобы выступить на помощь Великому царю?

Хориён и Оксиарт переглянулись, затем первый сказал:

– Стоит нам покинуть наше родовое поместье, как мы не только останемся без единого табуна, но будут разграблены наши замки! На прошлой неделе у меня угнали целый табун лошадей. Я с моими воинами с трудом настиг злоумышленников, которые оказали сопротивление, всех их пришлось прикончить. У меня из-за них началась вражда с соседним племенем. Посудите сами, могу ли я при таких обстоятельствах бросить все и отправиться на край земли?..

– У каждого есть заботы, – сказал Хомук, опуская глаза. – Но существуют еще и интересы империи.

– Может, и так, – согласился Хориён. – Но много ли будет от меня проку, если я сам буду там, а сердце и мысли здесь?.. И смогу ли я защищать империю, если моей семье не гарантируется безопасность?

После некоторой заминки в беседу вступил Оксиарт:

– Скажите, уважаемый сахибкирон, это правда, что македонский царь провозгласил себя национальным освободителем, спасителем от персидского ига?

Хомук усмехнулся и довольно долго молчал, прежде чем сказать:

– В греческих городах, изгнав оттуда персов, он ликвидировал сатрапии и объявил их свободными государствами, с собственным правлением и народным судом. Но очень сомневаюсь, что он поступит так же, заняв персидские города.

– Согдиана – не Персия, – сказал Оксиарт, и все посмотрели на него, ибо в его короткой фразе был большой намек. Она прозвучала, как: «А не пора ли нам сбросить персидский гнет, вместо того чтобы спешить на помощь к Дариявушу?..»

На что Спитамен заметил:

– Вы правы, уважаемый Оксиарт, Согдиана есть Согдиана. Однако мало что в нашей жизни изменится, если место Великого царя Дариявуша займет другой царь по имени Искандар.

Оксиарт смотрел ему прямо в глаза, думая: «Ну и пусть две дерущиеся собаки рвут друг друга на части. У них в этой схватке иссякнут силы, и мы не пустим к себе ни ту ни другую!» – но не рискнул произнести это вслух. Спитамен, однако, понял, о чем он думает, и, не отводя пронзительного взгляда, продолжил:

– Если мы не поможем Дариявушу, Искандар легко справится с ним и придет сюда. И вряд ли он проделает такой путь лишь для того, чтобы объявить нас хозяевами нашей земли…

– Если он заставит нас платить ему дань, то какая нам разница, кому ее платить? – сказал Хориён. – По крайней мере нам не придется подвергать опасности ни собственную жизнь, ни жизнь наших воинов, у которых тоже есть семьи, земля, которая требует ухода, и скот, который нельзя оставлять без присмотра…

– Если все будут думать так, то некому будет защищать Согдиану! – в сердцах воскликнул Спитамен.

– Не горячитесь, друг мой, и говорите потише, – негромко произнес Хомук, слегка прикоснувшись к его локтю. – У меня складывается впечатление, что из всех согдийских предводителей вы один рветесь в бой…

– Он молод и горяч, – заметил Хориён с улыбкой. – Я в его возрасте тоже был таким.

– Да, если сегодня Намич объявит сбор войска, я первым приведу своих воинов в Мараканду!

– Однако он не спешит этого делать, – продолжал Хориён с той же двусмысленной улыбкой. – Задает гостям пир, а о главном молчок…

– Скажет. Время еще есть, – сказал Спитамен.

– Разве разносят мусаллас перед тем как вести серьезный разговор? – сказал Хориён. – А гости правителя уже навеселе. Либо Намич вовсе не намерен собирать войско, либо скажет, с каким поручением пожаловал посол Дариявуша, лишь для того, чтобы не ущемить самолюбия Набарзана…

В это время с дворцовой террасы донесся тягучий и громкий голос глашатая, который призывал прогуливающихся по аллеям сада вернуться в зал.

Посреди зала на квадратном мраморном возвышении полыхало, как голубой цветок, пламя, лепестки которого вытягивались и опадали, колебались от сквозняка и приплясывали, и над ними отсутствовали даже признаки дыма. Скорее всего это горел спирт, налитый в небольшое углубление. В зале царила тишина. Над костром стоял, воздев руки, жрец Вагинпат. Губы его шевелились, он шептал молитву. На нем был алый балдахин, и подсвеченное лицо его тоже казалось медно-красным. Вот одна рука его зависла над пламенем, и из нее посыпался порошок из растертого барасмана[28]28
  Барасман – душистая трава, применявшаяся для окуривания.


[Закрыть], множество мелких звездочек вспыхивали и гасли, разлетались по сторонам, и помещение постепенно наполнилось пряным ароматом. И Вагинпат стал нараспев читать притчи из Авесты, не сводя глаз с огня, будто в язычках его и искрах видел строки из Священной книги.

Пламя костра постепенно уменьшалось, слабело, и все тише становился голос жреца. И когда последний язычок огня взвился перед тем, как погаснуть, Вагинпат устремил глаза кверху, словно бы следя за его полетом, и, умолкнув, плавно опустил руки, уронил на грудь голову и замер…

Только после этого началась основная часть торжественного приема.

Послы из разных земель и городов поочередно подходили к правителю, степенно раскланивались, желая ему здравия и благополучия, а помощники по их знаку преподносили подарки и складывали у подножья трона. После того, как Намич выслушивал их просьбу, а главный везир записывал, они отходили в сторону. На этот раз их оказалось семеро. После того, как они заняли отведенные им места за дастарханом, везир левой руки представил правителю молодого сановника, недавно получившего должность во дворце и приглашенного на пир впервые. Представляя, он пояснил, чей это сын и чей это внук. Молодой сановник, сверкающий по такому торжественному случаю алмазами, рубинами, топазами, пообещал служить верно, старательно и всегда быть справедливым по отношению к подчиненным, а правитель пожелал ему быть похожим на своих предков и достойным продолжателем их дела, после чего протянул руку, унизанную перстнями, для поцелуя…

Наступил срок, когда Намич должен был сказать, во имя чего он собрал у себя сегодня предводителей родов, вождей племен, правителей городов Согдианы и ее окраин. Хотя все уже знали, для чего прибыл в Мараканду Набарзан, ждали его слова. Наступила тишина. Однако Намич подождал еще минуту-другую, давая присутствующим возможность осознать важность момента и, обменявшись взглядом с послом Великого царя, произнес негромким, севшим от волнения голосом:

– После того, как великий Вагинпат освятил огнем и молитвой стены сии и воздух, и каждое наше слово, воспарив с дымом и слившись с духом огня, достигло слуха Митры и Ахура – Мазды, я могу сообщить вам, уважаемые гости, что наступили трудные времена для нашей империи и Великий царь – да здравствует он во веки веков! – просит нас с вами о помощи…

Намич говорил о македонском царе, который по наущению Анхры – Майнью вторгся в пределы персидского государства, границы которого очерчены самим Ахура – Маздой и потому священны и неприкосновенны. Тучный Набарзан, развалясь в кресле, вслушивался в его слова и одобрительно кивал.

– Год назад, когда обнаглевший македонский царь лишь угрожал копьем из-за Геллеспонта, великий Дариявуш приглашал к пограничной реке Гранику рыцарей, желающих поразвлечься в стычках с отдельными отрядами македонян, а заодно проверить себя. С тех пор изменилось многое. Молодому македонскому царю, видать по всему, покровительствуют их боги… Давайте же и мы с вами соберем воинство, попросим помощи у Ахура – Мазды и Митры, ублажив их достойными жертвоприношениями, и покажем зарвавшемуся Искандару превосходство нашего оружия. Великим Дариявушем обещаны поистине царские награды тому, кто проявит в сражении с врагом рыцарскую доблесть…

После правителя Мараканды выступило несколько предводителей именитых согдийских родов. Некоторые призывали немедленно выступить на помощь Великому царю, другие предлагали сначала собрать с полей урожай, а в садах фрукты, обеспечить скот кормами на зиму и лишь после этого отправиться в поход, который вряд ли продлится долее нескольких месяцев; к следующему лету, если будет угодно Ахура – Мазде, они возвратятся домой и вновь смогут заняться хозяйством.

Намич умел вести политику так, чтобы не ущемлять чьего – либо самолюбия. Он сказал, что те, кому в жизни недостает лишь славы, могут завтра же надевать доспехи и отправляться в Вавилон, где их ждет Великий царь; те же, чьи руки более привычны к сохе, серпу и коруку, пусть занимаются своим делом. Только пусть те и другие будут щедрыми, когда придет пора делиться друг с другом: один – славой, другой – хлебом…

По знаку Намича виночерпии снова стали разливать вино, а слуги – заставлять дастарханы яствами. Громыхнул бубен, зазвенели дутары, запели флейты, грянула ритмичная музыка. Всколыхнулись в дверях между двумя альковами портьеры, и из-за них появились одна за другой, как появляются вечерние звезды, юные полуобнаженные красавицы, плавно ступая в такт музыке. Они сошлись вокруг мраморного возвышения, где недавно горел костер, и вновь там взмыли голубые языки пламени, и девушки расступились, танцуя; по их изгибающимся рукам, плоским животам, округлым бедрам, нежным лицам скользили теплые блики огня, и чудилось, что не танцовщицы вовсе демонстрируют свое искусство, а извиваются и колышутся ожившие языки пламени. Их танец длился, пока горел костер. Последний сполох озарил танцовщиц и угас, и никто не заметил, как они исчезли за портьерой…

И сразу музыка сделалась тише, мелодичнее и послышался, как бы вплетаясь в нее, чарующий голос известного в Мараканде певца. Он пел старинную песню об Афросиабе, о его человеколюбии и подвигах во имя благоденствия Родины. Песня эта была любима в народе, и ее всегда слушали, замерев, затаив дыхание. Вот и сейчас кто сидел прямо, прислонясь затылком к стене и полуприкрыв глаза, а кто внимал голосу певца полулежа, облокотясь о горку подушек, а кто, держа в руках чашу с мусалласом, не успев допить и забыв про него…

Когда песня кончилась, вновь все оживились, завозились, усаживаясь поудобнее, так, чтобы была получше видна середина зала. Ибо там появился приглашенный из далекой Индии маг. Он вынул из-под черного балахона фарфоровую чашу. Ему подали небольшой факел. Маг поднес огонь к чаше, и над ней возникло пламя. Он отбросил факел, который был пойман помощником на лету, и поднес чашу близко к лицу, рискуя опалить бороду и усы. Запрокинув голову, он широко открыл рот и влил в него струю огня…

Гул прокатился по залу. Но будто этого было мало, маг дунул – и изо рта его вылетел радужный светящийся шар, плавно взмыл к потолку, повергая в изумление собравшихся…

Некоторые, не удержавшись, вскакивали с места, подходили ближе, следя за манипуляциями мага, дивились творимым им чудесам, то и дело восклицая: «Ну и ну!..»

– Черт знает что вытворяет этот колдун из Индии!.. – услышал Спитамен и обернулся.

Рядом с ним стоял, шумно дыша, тучный Набарзан. Широкий пояс с золотыми бляхами едва охватывал его живот, не давая расползаться полам златотканого халата. Набарзан кивнул ему, как близкому знакомому, хотя виделись они всего единожды у сатрапа Бактрии Бесса, когда Спитамен ездил туда к нему, чтобы сказать, что его подданные, живущие близ границы Согдианы, слишком часто стали совершать разбойные набеги на летние кочевья согдийцев и угонять их скот. Тому минуло года три. Набарзан и тогда был дороден, а теперь стал совсем толстый, лицо лоснилось от жира, подбородок с редкими щетинками тонет в складках. Спитамен ответил на приветствие и справился о здоровье. Тот поблагодарил кивком и выставил короткую руку, чтобы упереться в деревянную, покрытую резьбой колонну, и сказал:

– По пути сюда я был у Бесса. Он давно собрал воинство и дожидался тебя.

– Разве он без меня не знает дороги? – усмехнулся Спитамен.

– Быть может, и ты относишься к тем, кто хочет сначала собрать урожай?.. Глядите, как бы ваши закрома не стали добычей Искандара!

– Мой урожай – моя забота, – сказал Спитамен. – А кони у нас тоже оседланы, оружие всегда наготове.

– Тогда почему же Бесс тобой недоволен?

Спитамен внимательно посмотрел на Набарзана, пытаясь угадать, что кроется за его словами, ибо люди, подобные ему, сказав три слова, двадцать три держат в уме. И в Согдиане, и в Бактрии, и в Хорезме, во всей восточной части империи известно, что Бесс – любимец и правая рука Дариявуша. Оказаться у него в немилости – все равно, что попасть в опалу у самого Великого царя.

– Не знаю, чем я не угодил почтенному Бессу, – обронил Спитамен.

– Насколько мне известно, ты не откликнулся на его послание, где он велит тебе поторопиться.

«Пусть он повелевает у себя в Бактрии! – подумал Спитамен. – А у нас хватит и одного сатрапа Намича. И чего сует нос в дела Согдианы?..» Усмехнулся краем рта и сказал:

– А молчание разве не ответ?

Набарзан несколько мгновений испытующе смотрел ему в глаза. В его редкой встопорщенной бородке застряло несколько крупинок риса.

– Ответ, и довольно красноречивый, – согласился он. – Очевидно, Бесс ждал не такого ответа.

Надменный Бесс к месту и не к месту – ироничным ли замечанием при упоминании имени Намича, плоской ли шуткой в его адрес, а иногда и просто так, ни с того ни с сего – любит подчеркивать свое пренебрежительное отношение к правителю Мараканды, старается все делать для того, чтобы окружающие знали, что он по родственной линии ближе к Дариявушу, нежели сатрап Согдианы, наверно, считая, что это дает ему право распространять собственное влияние на вождей соседних Бактрии согдийских племен и старейшин родов… Не поймет никак хитрая бестия Бесс, что согдийцы испытывают одинаковую неприязнь ко всем Ахеменидам. Вот и сегодня, несмотря на специальное приглашение, посланное за много дней вперед, Бесс отсутствует на этом пиру…

– А какого же ответа ждет Бесс? – спросил Спитамен.

– Он относится к тебе с большим почтением. Считает, что в схватке с двурогим царем македонян он может стать правой рукой Великого Дариявуша, а ты левой.

Спитамен опять усмехнулся, подумав, что Искандар нацелил свои рога в бок великой империи Ахеменидов и Великий царь наскоро сооружает щит, о который македонский бык разбил бы себе лоб… А если вникнуть, сцепились два дракона. Разве скажешь, какой дракон лучше, а какой хуже. Дракон – он и есть дракон…

Согдийцам давно известна жадность Дариявуша. Немало он попил их крови, пока утверждал тут свою власть, назначал сатрапами своих родственников, а теперь все лучшее, что производят согдийцы – сафьян, ткани из хлопка и шерсти, глиняную посуду, украшения из золота и серебра, седла, сбрую, – и то, что они выращивают на земле, рекой течет в Персию. А Дариявушу все мало и мало. Теперь подавай ему еще и сыновей согдийских, чтобы он бросил их в алчную пасть македонского дракона.

Слишком затянулось молчание гордого согдийца. Раздраженный этим, Набарзан, желая дать понять, что не нуждается ни в каком ответе, ни в положительном, ни в отрицательном, оттолкнулся рукой от колонны и, грузно развернувшись, направился к беседующим возле алькова, где сидели на сури музыканты, Оксиарту и Хориёну.

Настроение у Спитамена было испорчено. Он смотрел на мага и толком не видел, чем это так бурно восторгаются присутствующие, а музыка уже не дарила душе его покоя. Постояв еще немного, он выбрался из толпы и направился к Намичу, удобно расположившемуся на троне. Приблизившись, отвесил поклон, коснулся губами тыльной стороны своей руки и, сделав ею плавное движение в сторону правителя, попросил соизволения обратиться.

– Слушаю тебя, верный Спитамен, – сказал Намич.

– Заранее прошу простить меня, если в столь прекрасный вечер слова мои покажутся облаком, омрачающим его, – сказал Спитамен, прижав правую руку к груди.

Намич приветливо улыбнулся.

– На этом дастархане мы видим много всяких яств, и сладких, и кислых, и горьких. Слова тоже имеют не одинаковый вкус, однако без них в беседе не обойтись.

– Даже не знаю, с чего начать, дабы не испортить вашего настроения…

– Настроение – то же, что смена погоды. Как лучи Солнца, пронзив тучи, разгоняют их, так и слова, сказанные к месту, изгоняют мрак из души собеседника.

– Боюсь, слова мои не так лучезарны, как руки Митры… Я уже приготовился выступить по зову Великого царя к Гранику, но черная весть о нашем поражении вынудила меня повременить с этим…

– Разве подобная весть – не сигнал к тому, чтобы поторопиться? – перебил Спитамена Намич, высоко подняв полукруглые брови.

– А кто защитит Согдиану, когда македонский царь придет сюда?

– Тьфу, тьфу, тьфу, типун тебе на язык! – замахал рукой Намич. – Потому и нужно убить дракона там, чтобы он не приполз сюда! Войско Дариявуша – это необозримое море, а войско Искандара Зулкарнайна – всего лишь небольшое озеро. И море поглотит это озеро.

– И небольшое озеро способно в бурю затапливать берега, повелитель.

– Наш берег далек. Пока волна докатится до нас, она уйдет в песок.

Спитамен, опустив глаза, проговорил смущенно, будто ему было неловко признаваться в этом:

– Из-под Граника вернулись мои люди. И все как один говорят, что среди военачальников Великого царя нет единства. По их наущению отстранен от руководства обороной во многих битвах испытанный Мемнон. Так Дариявуш отблагодарил этого грека за преданность. Ахура – Мазда не одобрил поступка царя. Дариявуш проиграл битву, несмотря на то, что собрал у Граника немалые силы. Туда прибыли со своим войском сатрапы Геллеспонтской Фригии и Великой Фригии, Лидии и Ионии, Каппадокии и Киликии. И все они разлетелись, словно мухи от взмаха коровьего хвоста. Великому царю никогда больше не собрать такого войска… Он зовет нас нынче в Вавилон. Но пока мы туда придем, там уже будет Искандар Зулкарнайн. Он следует по пятам Дариявуша, опозорившего себя бегством с поля битвы…

– И стены имеют уши, мой друг, не произноси таких слов громко.

– Знаю, Мараканда наводнена доносчиками Дариявуша. Но всюду уже шныряют лазутчики македонянина Искандара. Не признак ли это того, что он вознамерился прийти сюда?

– С горсткой – то воинов?.. – засмеялся Намич.

– С горсткой, но какой! Каждый из его воинов проходил специальное обучение. Залог успеха Искандара в умении в кратчайший срок преодолевать большие пространства, наносить молниеносные удары. Только таким путем он имеет возможность добывать необходимый провиант и золото. А наш Великий царь слишком медлителен, и его огромное войско неповоротливо…

– Что же ты предлагаешь, хитроумный Спитамен? – спросил Намич, не сводя с него пронизывающего взгляда, сделавшегося вдруг суровым и холодным.

– Саблю ломает более прочная сабля, в скачках обгоняет тот конь, что выносливее. Пока дракон доползет сюда, мы должны обучить свое войско. А сейчас руки моих воинов более привычны к серпу, нежели к мечу. Их могут легко одолеть обученные воины Искандара. Я знаю это и не возьму на себя греха…

– А Бесс, мне сообщили, уже выступил, – тихо заметил Намич, отводя глаза.

– Бесс всегда подчеркивал свою близость к Великому царю, – сказал Спитамен, решив сыграть на самолюбии Намича. – Вряд ли он мог поступить иначе.

– Я тоже из Ахеменидов, – счел нужным заметить правитель, и Спитамен понял, что стрела его попала в цель. – А Согдиана – часть Ахеменидской империи. Великий царь в конце концов поймет, что главная опора его – Согдиана, а не Бактрия. Ты, наверное, прав, не резон нам приносить в жертву дракону наших необученных воинов. Однако мне над твоими словами надо подумать, хитроумный Спитамен.

Спитамен опустил глаза, чтобы блеск их не выдал его ликования. Намич и сам хитер и коварен, хоть и называет его «хитроумным». Конечно же, он блюдет свои интересы. Он знает: бактрийское войско обучено не лучше, чем согдийское, и надеется, что Бесс из первого сражения выйдет изрядно потрепанным и обессиленным и тогда Намич станет диктовать ему свои условия и докажет, что он еще более знатный Ахеменид. Кто сильнее, тот и ближе к Великому царю. Как бы тот и другой еще не стали искать убежища в Согдиане, спасаясь от македонского дракона…

Намич улыбнулся своим мыслям и промолвил:

– Займись, Спитамен, войском. Научи каждого из воинов тому, что умеешь сам. Если дракон все же приползет, он должен сломать свои зубы о согдийские крепости. Но… – Намич поднес к губам указательный палец: – …Набарзану об этом ни слова.

Спитамен развел руками. И после паузы признался:

– Меня тревожит другое.

– Говори, – разрешил Намич.

– На вашем пиру присутствуют правители многих приграничных городов, вожди племен. Вы обратили внимание, сколь безмятежны их лица? Я не заметил на них ни малейшей обеспокоенности…

– Здесь присутствуют Датафарн, Хориён, Катан, Хомук, Оксиарт, я поговорю с ними.

– А известно ли вам что-нибудь о намерениях Шаха Хорезма Фарасмана? Он наш северный сосед, и если дракон доползет до нас, то наши беды не минуют и его. Силы у Хорезма значительные, но их нужно собрать в хороший кулак…

– Я свяжусь с Фарасманом, который тоже приглашен на пир. Согдиана и Хорезм исстари служили друг другу опорой в черные дни. С ним мы договоримся.