Текст книги "Спитамен"
Автор книги: Максуд Кариев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
– А я, что Бесс сам сдался на милость победителя…
– Почему бы ему раньше этого не сделать?..
– Брехня все это! Бесса пленил предводитель согдийцев Спитамен и отправил в подарок Великому царю!..
Отряд Птолемея въехал в кишлак, когда солнце уже возвышалось над кронами деревьев и успело собрать росу. Воины высыпали на улицу, по которой он следовал. И по мере того, как отряд приближался к площади, усиливались взрывы хохота. Огромный толстяк, грудь и спина которого были покрыты седыми волосами, сидел совершенно голый на высокой арбе, ухватившись за деревянную решетку, и, как безумный, таращился на хохочущих воинов. А те, разевая рты, показывали на него пальцем и, корчась, хлопали себя по животу, по коленям. Растрепанные волосы пленника торчали клочьями, а тело было в ссадинах и кровоподтеках. На ухабах арба подпрыгивала, вместе с нею и толстяк, вызывая еще большее веселье. В него со всех сторон летели обглоданные гости и огрызки яблок. Кто-то запустил медным блюдом, которое грохнулось о решетку и отлетело к ногам лошади, едва не задев кучера. Лошадь, испугавшись, прянула в сторону, и арба чуть не опрокинулась. Раздались крики, свист, улюлюканье. Временами Бесс прикрывал глаза, слезы на его серых от пыли щеках оставляли полосы. Он шевелил разбитыми опухшими губами, быть может, моля богов послать ему скорейшую смерть.
Въехав на площадь, обсаженную шелковицами, воины Птолемея спешились; ссадили с арбы тучного Бесса, едва державшегося на ногах, и привязали к столбу, приготовленному для экзекуции. Затем оттеснили толпу, толкая древками копий, к краям площади. Стоял невообразимый шум.
Раздались звуки фанфар, звякнули литавры, и стало тихо. Лишь в кронах шелковиц заливались индийские скворцы, не смолкавшие с утра до вечера. Толпа расступилась, и в образовавшемся проходе появился собственной персоной Александр в накинутом на плечи сероватом плаще, отороченном голубым. Он был перепоясан золотым поясом, на котором висел небольшой меч с усыпанной драгоценными камнями рукоятью и ножнами. Он шел без головного убора, и ветер слегка трепал его вьющиеся светлые волосы. А в синих глазах, полных торжества, отражалось солнце. За ним, не отставая ни на шаг, следовали его аргираспиды.
Построившиеся вокруг площади воины криками приветствовали царя.
Оставив стражу, Александр размашистым шагом пересек площадь и остановился шагах в трех от Бесса, положив руку на эфес меча. Все затаили дыхание, чтобы не пропустить мимо ушей ни одного слова царя.
– Об одном хочу спросить тебя, – раздался голос Александра.
Бесс медленно поднял голову. Это далось ему с трудом.
– Во имя чего ты умертвил великого царя Дария? Родственника своего и благодетеля?
Бесс опустил голову, не ответил. Широкая лысина покрылась испариной.
Со всех сторон доносились выкрики:
– Отвечай царю!..
– Отвечай великому Александру!..
– Иль ты проглотил язык? – спросил Александр.
– Не моей рукой был умерщвлен Дариявуш, – невнятно произнес Бесс, ему было больно шевелить губами.
– Тебе более нечего терять. По крайней мере не бери лишнего греха на душу перед смертью. Меня интересует истина.
Александр уже представил себе, как вернется сейчас после экзекуции к себе, вынет из ларца чернила, толстую тетрадь в черной кожаной обложке для каждодневных «памятных записей» и собственноручно внесет в нее всего несколько строк. Зато каких!.. Они останутся на вечные времена в истории его великой империи.
Царь взял с собой в поход лучших чиновников, писцов, ученых, литераторов. В его канцелярии велись эфемериды – ежедневные деловые и придворные журналы. При штабе хранились гипомнеуматы – всякого рода законченные и незаконченные проекты и планы, его собственные и чужие, записки экспертов, производивших разнообразные исследования по пути следования его армии. И во главе всей этой канцелярии стоял высокоэрудированный и остроумный Евмен, исполняющий еще и обязанности личного секретаря Александра. Однако жизнь Александра была богата и такими событиями, соответствующие записи о которых он предпочитал делать сам. К тому же в своей тетради он запечатлевал и эпизоды личного и, пожалуй, даже интимного характера.
– Отвечай царю – у!.. – неслось со всех сторон.
– Я сказал правду, – еле слышно произнес Бесс.
– Кто же тогда убил его?
– Те, кто не отходил от него ни на шаг, подобострастные мерзавцы. Меня тоже предали они. И тебе несдобровать, царь, – Бесс медленно поднял голову, глаза его на мгновенье сверкнули и погасли.
Александр брезгливо сморщил губы и прищурился. Затем взошел на небольшое глиняное возвышение, накрытое рогожей и паласом, и поднял руку, требуя тишины.
– Да услышат все!.. – прозвучал его зычный голос. – За вероломное убийство Дария Кадамона, за провозглашение самого себя царем царей этого подлейшего из подлых, коварнейшего из коварных, бесчестнейшего из бесчестных человека перво-наперво лишить… мужских достоинств!..
Раздались хохот и улюлюканье. Царь вновь поднял руку.
– Отрезать кончики ушей и носа! И после этого отправить в Экбатаны, показывая его по пути следования всему населению, и там, в столице Мидии, в присутствии досточтимых персидских сановников и аристократов, присягнувших мне на верность, предать его смерти. Таков мой приговор!..
Криками и бряцаньем оружия воины одобрили решение царя. Затрубили карнаи, завизжали сурнаи. Из толпы выступил палач и, ощерив в ухмылке рот, направился к Бессу, вытаращившему на него глаза, полные ужаса. Тело приговоренного напряглось, веревки, если бы не были так прочны, лопнули бы. Палач постлал на земле грязную тряпицу и, вынимая по одному из мешочка, сложил на ней какие-то инструменты.
Тысячи людей затаили дыхание. Задние напирали на тех, кто стоял впереди, привстали на цыпочки, глаза толпы словно приклеились к рукам палача. Но тем, кто стоял в задних рядах, были видны лишь голова Бесса и крутой затылок подступившего к нему почти вплотную палача. Вот палач нырнул куда-то вниз, а голова Бесса запрокинулась назад, рот широко раскрылся; не смолкая, продолжали реветь и визжать карнаи и сурнаи, поэтому воплей несчастного слышно не было. Палач был мастером своего дела и безупречно выполнил, что надлежало. Бесс потерял сознание, его тучное тело обвисло и, если бы не веревки, свалилось бы на землю. Он уже не почувствовал, когда палач отработанными движениями отсекал ему кончики ушей и носа…
Часть вторая
Огонь – и жизнь, и смерть
Накануне решающих битв
Оставив Бесса в селении Хамад, Спитамен с горсткой храбрецов направился по старой, давно заброшенной дороге, должно быть, забытой новым поколением караванбаши, на северо-восток, в сторону голубеющих вдали гор, и спустя четыре дня достиг верховий Политимета[74]74
Политимет – Зеравшан.
[Закрыть], стремительно выбегающего из узкого ущелья. Здесь на высоком обрыве над пенящейся внизу рекой возвышалась небольшая крепость, которая, однако, играла важную роль в отражении набегов скифов, соседствующих с Согдианой на севере. С Датафарном было условлено, что он с главными отрядами будет ждать Спитамена в этой крепости.
К укреплению вела извилистая, постепенно забирающая вверх дорога, в лунные ночи белеющая, будто покрытая мелом. А сейчас как раз ярко светила луна, в сухой траве звонко звенели цикады, перепутав ночь с днем. Издалека крепость, облитая матово-голубоватым светом, казалась таинственной и даже грозной, если не знать, что стены и башни ее возведены из пахсы[75]75
Пахса – глина крутого замеса.
[Закрыть]. Эхо далеко разносило топот приближающихся к крепости коней. Там, вероятно, уже давно проснулись.
Датафарн, кажется, заметил всадников с верхотуры башни. Едва они подъехали, не успели даже окликнуть привратника, как перед ними, загромыхав цепью, опустился мост через ров, и дубовые ворота, обитые узкими полосками железа, со скрежетом отворились. В конце темной, напоминающей тоннель подворотни стоял, раскинув руки и улыбаясь, Датафарн…
Спустя два дня в крепость примчался на запаренном коне гонец из Хамада и сообщил, что воины Искандара забрали Бесса.
Теперь Спитамен ждал дальнейших вестей, чтобы предугадать, как в дальнейшем будут разворачиваться события. Его люди глаз не спускали с войска Искандара Зулькарнайна. «Неужели не повернет обратно?.. – размышлял Спитамен, расхаживая ночь напролет взад-вперед по тесной комнате. – Что еще ему нужно?.. Или в нем разгорелся азарт волка, попавшего в овчарню, который не успокоится, пока не передушит всех?..» Узнав, что Искандар все же переправил через Окс основные силы, он потерял сон, не мог ничего есть, кусок не лез в горло. Всего за несколько дней он отощал, словно после тяжелой болезни.
Как только Искандар, продвигаясь в глубь страны, менял маршрут, спустя несколько часов это становилось известно Спитамену. Схватив из очага древесный уголь, он принимался чертить на каменных плитах поле, кругами обозначал селения, параллельными линиями дороги, а волнами реки. Он хорошо знал свою страну и отчетливо представлял движение вражеского войска. Он тотчас посылал гонцов в расположенные на пути Искандара кишлаки, чтобы предупредить жителей, и те успевали заблаговременно уйти, угнав скот. Сено и посевы Спитамен приказал сжигать, дабы лишить лошадей македонян фуража.
В конце концов у Спитамена не осталось сомнений, что Искандар Зулькарнайн ведет свое войско к Мараканде.
Яркая луна зависла над белоснежными вершинами. До рассвете еще было далеко. Но дорога и минута. Спитамен приоткрыл дверь и, вглядываясь в темный коридор, кликнул Зурташа, который всегда находился где-нибудь поблизости и выполнял его срочные поручения.
– Разбуди Датафарна! И вели всем седлать коней!.. Отправляемся в Маракенду!.. – сказал Спитамен появившемуся подручному.
Тот кивнул и бросился бегом исполнять приказание.
Воины ехали молча, поеживаясь от утренней прохлады. Многие дремали в седлах. Лошади были накормлены и, пофыркивая, шли рысью. Чем ниже спускались в долину, тем становилось теплее.
Спитамен и Датафарн ехали рядом, метров на сто опередив войско, и беседовали. Карасач, озоруя, то и дело норовил куснуть скачущую рядом лошадь. Спитамен успокаивал его, похлопывая по загривку.
– Известно ли Намичу, что грозит столице?.. – вслух высказал Спитамен свои сомнения.
– Он не так прост, как порой кажется, – подумав, ответил Датафарн. – Уверен, ему не только об Искандаре все известно, но и о нас с тобой…
– А уверен ли ты в том, что столица может выдержать осаду?
– Стены Мараканды достаточно крепкие. И припасов на складах хватает. Но странно, что Намич до сих пор не обратился за помощью к соседям, не послал никого за тобой.
– Может, надеялся, что Искандар, дойдя до Окса, повернет обратно?.. Мы ведь тоже думали, что сын Бога не унизит себя, прибегнув ко лжи. Заполучил Бесса, однако обещания не выполнил…
– Что ему Бесс, если перед ним сказочно – прекрасная Мараканда!.. – усмехнулся Датафарн. – Ведь и до него многие на нее зарились. А чем для них кончилось?..
– Искандар ведь не может этого не знать!.. Или ему надо напомнить? – сощурился Спитамен и пригладил усы, скобочкой облегающие уголки рта.
– Наверное, полагается на помощь Бога – отца, – снова усмехнулся Датафарн.
Солнце поднялось высоко и начало сильно припекать. Спитамен обернулся на войско и сделал знак рукой, чтобы поторапливались. Над всадниками, едущими попарно, клубилась желтая пыль. Поблескивали щиты, лес копий торчал над шлемами.
Спитамен расстегнул ворот и провел рукавом по потному лицу.
– Уф-ф, жарко становится, – сказал он. – Где бы нам устроить привал?..
– Надо держаться ближе к руслу Политимета, с речки дует ветерок… Чуть подалее начнутся тугаи[76]76
Тугаи – лесные и камышовые заросли.
[Закрыть], там и отдохнем…
Позади слышен топот нагоняющих их конников. Кто-то негромко затягивает песню, слов из-за топота и фырканья коней не разобрать. Но голос удивительно приятный, он кажется Спитамену знакомым.
Хорошая песня – для сердца отрада. Она – поддержка в пути, укрепляет веру в удачу. Но умолк певец. Опять слышен лишь топот копыт, да цикады звенят на обочинах.
– Эй, певец, где ты там? – обернулся Спитамен. – Великий Ахура – Мазда осчастливил тебя прекрасным голосом не для того, чтобы ты молчал. Пой!
Певец запел теперь громче, голос его зазвучал бодрее. Чей же это голос?
Вдохновленный на подвиг тобой,
Я духом воспрянул,
С благородными ты благороден,
С жестокими жесток,
Имя твое я в сердце ношу,
И на твой вопрос: «Кто ты?..
Какова твоей жизни цель?»
Отвечаю:
«Я – Зардушт, а символ веры моей – хоругвь!
Я славлю тебя, а врага обесславлю!»
На твой вопрос: «О чем ты мечтаешь?»
Отвечаю:
«Обратиться в священное Пламя!»
Спитамен обернулся, вглядываясь в воинов, пытаясь разглядеть лицо поющего.
– Эй, певец, благодаренье тебе!.. Приблизься ко мне!
Один из всадников пришпорил коня и подъехал, оставив позади облако пыли, сквозь которое лишь смутно угадывались силуэты конников.
– Это ты, Шердор? – удивился Спитамен.
– Я, господин.
– Оказывается, ты не только художник, но еще и певец?..
– Расписывая в горах скалы, я любил петь, господин. Там голос далеко разносит эхо, и чудится, будто сами горы тебе подпевают…
– Почему же я прежде не слышал твоих песен?
– Настроения не было, господин. Когда душа плачет, не до песен…
Спитамен посмотрел на него и понимающе кивнул. Он знал, по ком плакала душа этого джигита. Давно знал. Думал, затянулась, зажила его душевная рана, ан нет… Сколько минуло с тех пор?
Как-то, приехав в очередной раз в Мараканду, Спитамен зашел к старому греку Касу, мастеру – чеканщику, чтобы забрать новый щит, который ему заказывал. У него и застал этого джигита. Он сидел с хозяином за дастарханом. Подсел и Спитамен, не вынуждая повторять приглашение дважды. Хозяин представил ему молодого гостя, назвав его по имени. Затем Спитамен и Кас разговаривали, а джигит молчал. Спитамен и хозяин пили мусаллас, закусывали, а этот ни к чему не притрагивался. Только иногда поднимал голову и с интересом поглядывал на Спитамена, будто хотел сказать что-то. И тогда Спитамен, обращаясь к Касу, сказал:
– Ты назвал имя этого славного джигита, но не сказал, кто он и откуда…
– Этот джигит божьей милостью художник.
– Ахура – Мазде было угодно, чтобы вы и я пришли в этот дом в один и тот же день, – подал наконец голос джигит. – Я почти месяц скитался в горах, переходя из аила в аил, все искал вас. Едва приду, а вас и след простыл. Говорят, вы туда-то поехали – я дальше иду…
– Зачем же я тебе понадобился? – засмеялся Спитамен, с интересом разглядывая его.
– Хотел наняться к вам в дружину.
– Вот как?.. Считаешь, что боевой дружине никак не обойтись без художника?
Шердор развел руками и горестно вздохнул:
– Вот и вы тоже… Разумеется, я хотел наняться к вам не в качестве художника. Я решил стать воином.
– Прости, я пошутил, – улыбнулся Спитамен, окидывая оценивающим взглядом крепкую фигуру незнакомца, и хлопнул его по колену. – В моей дружине и для тебя найдется место. Однако должен тебе заметить, воином может стать любой, была бы сила, а художником – далеко не всякий.
– Вы правы, господин, – согласился Шердор. – Но художник может творить, когда душа его озарена изнутри светом. А в моей душе сейчас потемки, сердце, словно в кипящем масле…
– И для этого есть причина?.. Нет, вы, художники, всегда мне казались чересчур чувствительными!
Шердор смущенно опустил голову, а Кас, заметно волнуясь и с сочувствием глядя на парня, проговорил:
– Если назвать причину, то вас это повергнет в крайнее удивление. Шердор без памяти влюблен…
– Что же тут удивительного? – засмеялся Спитамен.
– Вы спросите лучше – в кого? В дочь самого правителя, Торану!
– Ого!.. – воскликнул Спитамен. – Я же говорю, художники вездесущи! Как это тебя угораздило?.. Или влюбился в нее только потому, что она принцесса?..
А про себя подумал: «Ты волен влюбиться и в ежеутренне блистающую на горизонте Венеру! Ну, и любуйся, пожалуйста, издали, но обладать – никогда!..»
Однако оказалось, что у Шердора не все так безнадежно. Шестнадцатилетняя дочь Каса Мохиен состояла служанкой при дочери правителя. Она поведала Торане о сердечных муках несчастного художника. Та, говорит Мохиен, громко рассмеялась. Однако в глазах у самой промелькнуло любопытство…
Прошло дня три или четыре, и правитель, который ни в какую не соглашался нанять Шердора для отделки новых комнат дворца, вдруг сам послал за ним человека.
Однако не успел бедняга Шердор завершить работу, как был из дворца изгнан.
– Ну и ну, неужто разочаровал принцессу? – лукаво улыбнулся Спитамен. – Такой джигит! Не поверю.
– О нет, ее отец, как только глянул на фрески с изображением красавиц, тотчас узнал свою дочь и догадался, что художник где-то увидел ее, если только – не приведи Бог – они тайно не встречались!..
– О, это еще не причина отказываться от любви, – сказал Спитамен, глядя Шердору в глаза. – Надежды свои пришлось бы оставить, если бы тебя изгнали по высочайшему велению самой Тораны… Что же касается ее отца, то с ним я мог бы поговорить. Признаться, я еще ни разу не выступал в роли свата…
– Вы очень любезны, господин, благодарю вас. Старания ваши будут напрасны. Отец решил выдать ее за знаменитого персидского полководца, – сказал Шердор, и на лице его отобразилась мука. – Лучше возьмите меня с собой, прошу вас…
Спитамен согласился и через два дня, покидая Мараканду, он завернул, как и договаривались, к дому Каса за Шердором.
Прощаясь с Касом, джигит смущенно вынул из-за пазухи ожерелье с кулоном, искусно выполненное из слоновой кости, и положил на ладонь старого мастера со словами:
– Прошу вас… пусть ваша дочь, а моя сестрица Мохиен передаст это Торане. Ожерелье это будет хранить ее от бед, как талисман.
– Ого, да тут никак сама принцесса!.. – восхищенно воскликнул Кас, поднося белый овальный кулон близко к глазам. – Даже мои слабые глаза узнали ее сразу!.. – И, прищелкивая языком, показал Спитамену: – Такое мог исполнить только истинный мастер!.. Кисть и резец ему надо держать в руках, а не меч! Скажи и ты ему это, может, он тебя послушает…
Спитамен тоже без труда узнал изящный профиль Тораны. Глянул на джигита, уже перебросившего через плечо хурджин, и понял, что отговаривать его – напрасный труд.
Пальцы у Шердора были длинные и тонкие, какие, наверно, и должны быть у художника, а не у воина, тем не менее этот джигит очень скоро доказал, что он не робкого десятка…
– А теперь у тебя настроение, выходит, есть? – спросил Спитамен у Шердора, который ехал, приотстав на корпус коня, и тихо насвистывал что-то веселое.
– Да, господин.
– Не потому ли, что полководец, за которого собирались выдать Торану, пал в сражении с Искандаром?
– Нет, господин, не потому. Память о каждом, кто принимает смерть в борьбе с врагом, должна быть свята. А радостно мне оттого, что едем в Мараканду, и мне, быть может, посчастливится хотя бы издалека видеть… – он не решился произнести имя и, обернувшись, обеспокоенно глянул на Датафарна.
За него это сделал Спитамен.
– Торану?
– Да, – сказал Шердор и натянул слегка поводья, чтобы отстать; ему был неприятен разговор на эту тему; его тотчас окутала пыль, и он слился с остальными всадниками.
К полудню следующего дня на горизонте проступили из голубой дымки очертания Мараканды. И кони, хоть и устали, прибавили ходу. То ли взбодрились, почуяв близкий отдых в конюшнях с кормушками, полными овса, то ли им передалось нетерпенье всадников. Чем ближе они подъезжали, тем выше становились зубчатые стены и грозные башни, будто на глазах росли. Издалека виднелись покрытые глазурью купола храмов, что на городской площади, надвратная башня цитадели, вместившей и пышный сад, по которому прогуливаются павлины и газели, и дворец Намича, но постепенно они скрылись за мощными крепостными стенами, будто спеша спрятаться от взора приближающихся всадников.
Спитамену бросилось в глаза безлюдье на ведущей к Мараканде дороге. Обычно, когда спешил, ему то и дело приходилось объезжать целые вереницы арб, нагруженных доверху, спешащих на базар или с базара, верблюжьи караваны с заморскими товарами, всадников, едущих поодиночке и группами. А сейчас они обогнали двух или трех трясущихся на осликах дехкан.
Лишь приблизившись к городу, они поняли, в чем дело. Ворота Мараканды оказались накрепко закрыты. Площадь перед ними замусорена просыпанной соломой, золой от костров, конским и овечьим навозом. По всему видать, сюда уже давно никто не въезжал и не выезжал.
Карасач, не привыкший тут задерживаться, нервничал – мотал головой и приплясывал, устремляясь к воротам. И Спитамен разворачивал его обратно. С надвратной башни их не могли не заметить. Однако никто не подавал признаков жизни. Пришлось кивнуть Зурташу, тот понимал предводителя без слов. Пришпорив коня, он осадил его у ворот и бухнул о бронзовую обшивку раза три булавой.
– Кто – о?.. – послышался из бойницы хриплый голос.
– Я – Спитамен! Отворяй! – громко сказал Спитамен.
– Ты в своем аиле командуй! А здесь мы подчиняемся правителю! Нам не велено никого впускать! Такова воля Намича!.. – Голос был знакомый. Скорее всего это начальник привратной стражи.
– Ты что, не узнаешь меня? – озлился Спитамен, с трудом удерживая коня на месте.
– Узнаю, как не узнать. Но я человек подневольный, уж не обессудь, господин!..
– Так пошли же кого-нибудь к правителю, тыквенная голова, и доложи, что Спитамен у ворот со своим войском!..
– Уже давно послал самого проворного.
Полуденное солнце сильно припекало. По чумазым лицам воинов струился пот. Кони часто переступали ногами и обмахивались хвостами. Им досаждали мухи, которые всегда роятся там, где редко убирают.
Спитамен окинул стены крепости оценивающим взглядом. Во многих местах штукатурка с изображением грифонов с туловищем льва и орлиными крыльями осыпалась, и обнажился красный кирпич. Немногие мастера владели секретом изготовления этого кирпича, на котором и меч не оставляет отметины. Стены мощные. Таранами, которые на многих наводят ужас, Искандару их не пробить. Однако при взятии крепостей он использует осадные башни. Они из дерева и, как любое дерево, хорошо горят. Если плеснуть раскаленной смолой, запылают, что тебе факел. А на стенах надо расставить метких лучников (их Спитамен наберет среди охотников) и копейщиков, которые смогут своими длинными копьями опрокидывать лестницы осаждающих. Выдержали бы только ворота. Придется по эту сторону их выкопать ров, да поглубже, и заполнить водой…
Из бойницы снова долетел голос привратника:
– Мой господин! Его светлость правитель изволит видеть одного тебя!
– Одного?.. – опешил Спитамен. – Разве Намич спятил с ума?!
– Он в здравом уме, господин, и прошу так не говорить о нашем правителе. А то может статься, что ворота и вовсе не откроются!.. – и все это изрекал начальник привратной стражи, который всякий раз встречал Спитамена, оказывая ему знаки внимания и уважения, и с таким же почетом провожал. Что это с ним? Словно подменили! Нет, тут все дело в Намиче. Куда едет большая арба, туда и малая катится.
Спитамен незаметно обернулся. Датафарн, Зурташ, Шердор, Тарик уже тут как тут, выехали вперед, ждут сигнала. «Мы пройдем в город, если бы для этого даже пришлось лезть через стены! – подумал Спитамен. – Что же это старая развалина надумала?..»
– Отворяй! – приказал он.
Громыхнул в подворотне засов, зазвенела цепь, и тяжелые, обитые бронзой створы, заскрипев, подались назад. Образовалась щель, в которую мог протиснуться только пеший, да и то с трудом. Что ж, Спитамену пришлось слезть с коня. То же проделали, глядя на него, Датафарн, Зурташ, Шердор, Тарик и стали медленно приближаться.
– А вы стойте на месте, тут и дожидайтесь своего предводителя! – раздался хриплый голос начальника стражи.
Но было поздно, Спитамен уже скользнул между створами ворот, могучим кулаком сбил с ног двух дюжих привратников, подпиравших створы ворот плечами с внутренней стороны. На помощь им кинулись несколько других, на ходу вынимая из ножен мечи. Но Датафарн, Зурташ, Шердор, Тарик уже были в подворотне. Зазвенели мечи. Троих или четверых стражников удалось обезоружить, остальные позорно бежали.
– Не кровь собратьев проливать мы пришли сюда! – гневно сказал Спитамен перепуганному насмерть начальнику стражи, едва не свернувшему себе шею, сбегая по деревянным ступеням с башни. – А чтобы вместе с вами защитить Мараканду!.. – Он тяжело дышал, глаза сверкали.
– Не сердись, господин, мы люди подневольные. Что велят, то и исполняем, – лепетал дрожащими губами старший привратник.
Спитамен налег с друзьями на ворота, отворил их настежь. Махнул рукой, и в подворотню въехали конники, звеня удилами, зло подшучивая над привратниками и громко смеясь. Улицы Мараканды наполнились конским топотом.
– Пока я буду разговаривать с Намичем, мои джигиты останутся здесь! – сказал, кивнув на ворота, Спитамен начальнику стражи. – Пока можете отправляться в харчевню, они посторожат!..
К нему подвели Карасача, он ласково погладил его по шее и сел в седло.
Жители Мараканды переполошились, увидев бешено скачущих по улицам конников, бросились кто куда, вбегали во дворы, запирали ворота, но в конце концов разобрались, что прибыли свои, и не кто-нибудь, а Спитамен с войском.
Ворота цитадели были отворены. Пять всадников стремительно пересекли площадь и, не успели привратники скрестить на их пути длинные копья, как они уже влетели в подворотню. Снующая по двору челядь разбежалась. Всадники осадили коней у веранды дворца. Бросившиеся к ним стражники узнали Спитамена и его друзей, которые тоже не раз тут бывали, растерянно затоптались на месте. Спитамен спрыгнул с седла, передал одному из них повод коня:
– Отведи к коновязи да не забудь напоить, накормить!
Остальные поступили так же.
Затем проследовали по длинной галерее, громыхая сапогами, к главному залу, где Намич обычно принимал послов. Стоящие у двери стражники не посмели их задерживать, увидев гневные лица. Толкнув дверь, все решительно вошли в светлую залу. Увидев Спитамена и его ближайших соратников, принимавших участие в аресте Бесса, Намич, восседавший в высоком кресле, очень напоминающем царский трон, замолчал на полуслове, растерянно глядя на везирей, полукругом расположившихся напротив него. Однако тут же за окном раздались голоса начальников охраны дворца. В коридоре послышались шаги и почти тотчас вслед за вошедшими в залу вбежали десятка два телохранителей Намича с обнаженными мечами, готовых по первому же зову Намича наброситься на незваных гостей. Ни Спитамен, ни его друзья на них даже не обернулись.
Намич быстро взял себя в руки и попробовал улыбнуться, поглаживая бородку.
– Почему у вас на лицах такое смятение? Или вы не узнали знаменитого Спитамена, приняв его за нашего недруга?.. – спросил он с наигранной усмешкой у телохранителей. – Спрячьте оружие в ножны и ступайте, нам с полководцем надо поговорить.
И когда телохранители, шаркая сапогами о ковер, удалились за дверь, Намич наклонился вперед, облокотясь левой рукой о колено, а правую положив на рукоять кинжала, и, в упор глядя на Спитамена, спросил:
– Как велите истолковывать ваше столь неожиданное вторжение?
– Мы пришли, чтобы задать вам несколько вопросов, Ваша светлость, – сказал Спитамен как можно спокойнее. – Если позволите…
– Позволяю.
– Не сам ли Анхра – Майнью нашептывает вам что-то на ухо; едва вступив в Мараканду, мы узрели столько странностей…
– Что именно поразило твой орлиный взор? – усмехнулся Намич.
– Неужели наше долгое отсутствие на ваших пирах могло вызвать к нам столь откровенную вашу неприязнь, Ваша светлость, что, разговаривая с нами, вы держитесь за кинжал?
– Буду откровенен с тобой, Спитамен, – произнес Намич, меняя позу и сведя над переносицей кустистые, тронутые сединой брови. – Ты не по-рыцарски обошелся с Артаксерксом. Или забыл, что Ахура – Мазда карает всякого, кто проливает царскую кровь?..
– Вы знаете, во имя чего это было сделано… Но если Ахура – Мазда посчитает, что для спасения Согдианы нужна еще и моя кровь, то я готов принести ее в жертву!..
– Ему виднее, – произнес Намич, глянув в потолок. – Во всяком случае, Искандар Зулькарнайн уже шествует по земле Согдианы…
– Потому я перед вами, Ваша светлость. Двурогий идет сюда. И горе нам, если мы не позаботимся о том, чтобы Мараканда стала неприступной крепостью на его пути.
Намич глубоко задумался, склонив голову на грудь. Везиры его перестали перешептываться, притихли. Через открытые в сад окна доносился щебет птиц.
– Эх, не думал я, что согдийские предводители столь легкомысленны, – проговорил он. – Искандар при помощи своего отца Бога с невероятной легкостью разбил великую армию Дариявуша… С твоей легкой руки, Спитамен, рассеяны остатки бактрийской армии, которую готовил к сражению Артаксеркс… А ты хочешь испугать самого Искандара со своим жалким воинством.
– Ко мне стекаются люди со всех сторон. У кого нет оружия, те берут с собой топоры, серпы и просто палки. Воинство мое изо дня в день растет. Немало доблестных воинов у Оксиарта и Хориена!..
– Они уже были здесь, – ленивым голосом сказал Намич. – Оба поспешили с воинством в свои замки, которые якобы неприступны. Если это так… – хихикнул Намич, – …то войско Искандара будет уничтожено у стен их замков, и ему не с кем будет идти сюда.
Для Спитамена этот диалог был неприятной неожиданностью. Он возлагал немалые надежды на Оксиарта с Хориёном. А они покинули Мараканду, побывав тут раньше его. У них с Намичем, наверное, состоялся такой же разговор. Понять их можно. Замки обоих на пути у Искандара, а там их семьи, близкие… Если бы Намич принял твердое решение оборонять Мараканду до последнего, то полководцы перевезли бы сюда свои семьи. И одно это вынудило бы их сражаться, не щадя себя.
– Мне понятен ваш замысел, Ваша светлость… Вы хотите открыть врата дэву, который предает огню наши священные книги.
Намич опустил глаза и после долгой паузы тихо проговорил:
– Во имя спасения Мараканды…
Датафарн, сделав шаг, встал рядом со Спитаменом и сказал:
– Вы пожалеете, Ваша светлость.
– Одного желаю: чтобы Мараканда не обратилась в пепел. Сын Бога снисходителен к покорным. Я надеюсь, мы решим вопросы миром…
– Ваша светлость, такие важные вопросы надо было решать на совете, собрав всех предводителей Согдианы!.. – резко произнес Спитамен, не скрывая более гнева.
– Я посылал за предводителями гонцов. Большинство из них были здесь… А вас они не застали в ваших землях. К тому же мне стало известно, что отдельные ваши отряды совершают разбойничьи налеты на когорты Искандара. Вряд ли он за это пощадит вас. А заодно может свой гнев обрушить и на тех, кто принимает вас в своем дворце…
