Текст книги "Спитамен"

Автор книги: Максуд Кариев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Времени терять было нельзя. Кратер взмахнул коротким мечом, крикнув своим: «За мной!..» – и бросился во весь дух к воротам, куда указал Бабах.

Привратная стража сидела, мирно беседуя, у костра, разведенного под аркой. Ни один не успел даже вскочить на ноги и схватить оружие.

Пока наутакцы поняли, что в городе объявились враги – с неба ли спустились?.. Из-под земли ли выросли?.. – и бросились им наперерез, юноны пытались сломать на воротах запоры. А снаружи уже слышались крики их соотечественников, штурмующих стены, громыхали, набирая скорость, тараны. На привратной площади тоже завязался бой, жестокий, беспощадный. Но теперь не наутакцы защищали ворота от юнонов, и юноны от наутакцев, пытающихся помешать открыть их. Вскоре тут нельзя было ступить, чтобы не споткнуться о труп. На площадь примчались из боковых улочек конные воины. Кратер едва успевал отражать удары и нападать, кляня про себя и вслух своих, которые возятся у ворот и никак не могут их отворить. Прошло – то, наверное, всего несколько минут, а ему казалось, что они бьются тут уже полдня. «Сколько сражений за спиной, а погибнуть, кажется, суждено в этой маленькой стычке у ворот Наутаки!.. – промелькнуло в голове у Кратера. – Если через минуту ворота не будут открыты, то всем нам конец!..» Перед гиппархом гетайров вздыбился, оскалясь, конь, сверкнул над головой меч, и Кратер едва успел отразить его щитом, и сам, слегка подпрыгнув, нанес мощный удар. Всадник успел прикрыться щитом, но не удержался в седле и свалился на землю. Кратер, занеся еще раз над ним меч, вдруг замер пораженный: с головы воина слетел шлем и длинные черные волосы рассыпались по плечам. «Это женщина!..» Он улыбнулся и протянул ей руку: «Ты прекрасна!.. Во имя твоей красоты я дарю тебе жизнь. Садись на своего коня и убирайся! А когда мы возьмем Наутаку, я разыщу тебя!..»

Женщина пружинисто вскочила и через мгновенье уже была в седле.

– Как зовут тебя, моя должница?

– Чинора. А тебя?..

– Я Кратер!

– Жаль, что не Искандар! – сверкнув глазами, крикнула она и ударила клинком его по голове, оставив на шлеме рубец; удар был столь силен, что у Кратера потемнело в глазах, а когда он пришел в себя, ее и след простыл.

«Вперед!.. Скорее!.. За воротами великий Александр!..» – заорал он, заглушая громовым голосом звон мечей, грохот разлетающихся на куски щитов, и бросился в самую гущу боя.

Ворота наконец закачались и, заскрипев, стали медленно отворяться. Снаружи на них навалились, и они наконец, едва не слетев с петель, распахнулись. И с ревом в подворотню ворвались юноны, уподобясь прорвавшему запруду селю. И сразу обагрились кровью и земля и стены домов. Под натиском врагов наутакцы отступали, вжимаясь в улочки, дворы, оборонялись, стоя на плоских крышах домов. Юноны не щадили никого: ни женщин, ни стариков, ни младенцев в люльках. Объятые ужасом матери кидались к ним, прикрывая их собой, и погибали, изрубленные мечами, пронзенные копьями, которыми враги наловчились наносить удары так, чтобы одним махом пришпилить к полу и мать, и дитя, и колыбель…

Кратер со своими гоплитами уже достиг площади перед цитаделью. Конь под ним, оскалясь и храпя, вскидывался на дыбы. Здесь сражался против них Испандат с телохранителями. Правитель орудовал тяжелым длинным мечом, как игрушкой. Куда им ни махнет – падает гоплит с пробитым шлемом или панцирем. Кратер решил сам сразиться с ним и начал пробиваться к нему, но вдруг ожгло, будто плетью, плечо, сразу онемела рука, и меч выпал. Он резко обернулся и увидел занесенный над собой меч и прекрасное лицо Чиноры, склонившейся с коня. Она рассмеялась.

– Долг платежом красен!.. Теперь мы квиты, великий воин! Впредь мне под руку не попадайся!.. – крикнула она и, развернув коня, понеслась прочь.

Чувствуя, как по руке растекается горячая кровь, Кратер зажал рану рукой. Его обступили гоплиты, подхватили под руки, а не то быть бы ему затоптанным копытами коней, вывели его в затишье, чтобы перевязать…

Испандат успел с несколькими десятками верных воинов укрыться в цитадели. Но это не спасло никого из них…

Стоявшему на надвратной башне Испандату показали его единственную любимую дочь Чинору, плененную юнонами. Лично пожаловавший на белом коне Александр объявил, что она на глазах у отца примет мученическую смерть, если тот намерен сопротивляться. А сдав на милость победителя цитадель без боя, он сохранит свою собственную жизнь, жизнь дочери и тех, кто рядом с ним.

Защитники цитадели поверили царю. Отворив ворота, вышли на площадь, заваленную убитыми наутакцами и юнонами, лежавшими вперемешку. И были вмиг изрублены все до единого по знаку царя.

Город был предан огню. В течение нескольких дней пылали дворцы, храмы, башни, жилые дома, и в прогорклом воздухе летали похожие на черных птиц ошметки пепла, и ветер уносил в степь тучи серой пыли, перемешанной с золой. На том месте, где была Наутака, остались закопченные развалины, среди них устраивали кровавые пиршества стаи шакалов и одичавших собак.

О, если бы всего несколькими днями раньше получил Александр известие, которое ему доставил примчавшийся на взмыленном коне охваченный паникой гонец!.. Царь велел немедленно трубить «сбор» и срочно поспешил с войском в Мараканду, оставив позади себя обуглившиеся черные холмы, над ними на протяжении многих веков будет возникать мираж – прекрасный белый город с голубыми куполами и остроконечными башнями… Притом, говорят, доносился шум, обычно витающий над восточным базаром…

Златоносный Политимет

Мараканду миновала участь многих городов, подвергшихся нападению юнонов, однако и столица Согдианы напоминала осиротевший, давно покинутый хозяином двор. Обезлюдели улицы и площади, на которых еще недавно звенели голоса, цокали копыта, скрипели арбы. Можно пройти из конца в конец по городу и не встретить ни души, не услышать человеческого голоса, веселых детских криков и звонкого смеха, которые доносились прежде из всех дворов через распахнутые настежь ворота. А ныне, куда ни посмотришь, – всюду полуразрушенные, ограбленные дома, скорбно глядящие пустыми глазницами выбитых окон…

Спитамен, узнав, что в Мараканде оставлен лишь небольшой отряд юнонов, с легкостью овладел городом. Спаслись только те, кто успел укрыться в цитадели. Чтобы не умножать в своем стане число вдов и сирот, он не стал штурмовать стены грозной цитадели, а довольствовался тем, что выпустил из зинданов всех узников, которых упрятал туда Двурогий Искандар. Истощенные, завшивевшие, покрытые язвами, облаченные в рубища люди еле волочили ноги. Воины Спитамена усаживали их под деревьями и сбивали с них оковы. Спитамен и Шердор разыскали среди них Намича, с трудом признали они его в согбенном обросшем старике с воспаленными и слезящимися от дневного света глазами. По иронии судьбы Намич оказался в зиндане, некогда сооруженном по его приказанию, и в полной мере испытал лишения, на которые обрекал других. Теперь он стоял, пошатываясь от слабости, жалкий и несчастный, перед Спитаменом и Шердором; глаза его, отвыкшие от света, плохо видели и не узнавали ни того, ни другого. Перенесенные потрясения, кажется, сделали его полоумным, он с трудом понимал то, что ему говорили. Понадобится немало времени, чтобы он пришел в себя, окруженный вниманием дочери и зятя. Спитамен препоручил заботу о нем Шердору, а сам решил пройтись по Мараканде.

Охваченный волнением, он ходил по пустынным улицам, заглядывая в те дворы, где в былые времена жили его знакомые. Редких из них он заставал, чаще находил их дома пустыми и разграбленными. Миновав базарную площадь, которую давно никто не подметал, заваленную кучами гниющих отбросов, источающих зловоние, он вскоре оказался у дома, где жил Кас. На всякий случай толкнул калитку, почти не надеясь застать кого-нибудь, и был приятно поражен, увидев хозяина посреди двора. Он расчищал арык от грязи, стоя по колено в воде; выгребал со дна кетменем черную клейкую глину и аккуратно обкладывал ею берег. Его длинная белая рубаха и полотняные, закатанные выше колен штаны были забрызганы. Увидев вошедшего во двор Спитамена, он не проявил ни особой радости, ни удивления, будто они расстались только вчера. Опершись о черенок кетменя, выбрался из арыка и подошел, чтобы поздороваться. Спитамен обнял его, похлопывая по выпирающим лопаткам.

– Мне еще ни разу не удалось застать вас не занятым каким-нибудь делом, – смеясь, заметил Спитамен.

– Только благодаря труду человек все еще существует на земле, – сказал Кас; он сильно постарел, ссутулился, глаза потускнели от непреходящей печали. – Человек должен быть сильнее стихий, иначе не выжить… Если самум заносит песком кишлак, люди непременно откапывают его, чтобы на этом месте жизнь продолжалась. Если сель, ломая и выдирая с корнем деревья, сметает сады, человек сажает новые саженцы, чтобы снова зацвел сад. Если чей-то дом пожирает пожар, то люди сообща строят ему новый. А иначе как же?.. Сколько на земле было потопов, землетрясений, извержений вулканов? А человек уцелел… Вот и мой сад вырубили враги, а я назло им посадил новые саженцы, расчистил арык и подвел воду… – Кас опустил голову и, глубоко вздохнув, горестно произнес: – Только покинувшего этот свет человека невозможно вернуть обратно… Была у меня единственная радость, моя Мохиен, враги лишили меня ее…

Они сели на деревянный помост под шелковицей, чтобы продолжить беседу. Спитамен сказал, что полгода назад им удалось освободить принцессу Торану, а нынче и ее отца. Быть может, и дочь Каса отыщется?.. Только на мгновенье промелькнула в глазах старого мастера надежда и пропала. «Я даже не знаю, куда ее увезли, обратив в рабыню, – проговорил он дрожащим голосом и вытер выпачканными в земле пальцами глаза. – Порой молю Создателя, чтобы он отнял у нее жизнь…»

Спитамен распрощался с ним и направился к Храму Митры. Поднимаясь по широким ступеням к возвышающемуся посреди площади огромному зданию с колоннадой вдоль фронтонов, Спитамен отметил про себя, что на верхней площадке не видно ни одного жреца – мага, которые в обычные времена, бывало, располагались на солнечной стороне Храма на подстилках из рогожи и, произнося вслух целые главы из Авесты, собирали вокруг себя сотни людей. Те запоминали услышанное, а затем передавали из уст в уста. В мире было слишком мало записей священной книги, и таким способом жрецы распространяли ее «основной текст» – собрание обрядовых предписаний, религиозных формул, гимнов и молитв. Их пели посвященные во время жертвоприношений, на праздниках, свадьбах и похоронах. А ныне вблизи Храма ни одного человека. Лишь бегают вокруг взъерошенные грязные бродячие собаки. И не вьется над крышей величественного здания прозрачный дымок, всегда струившийся к голубому небу. Верно, погас в Храме Митры огонь, остыл очаг… Спитамен вступил под своды Храма и поежился от холода. Темные сырые стены отражали звуки его шагов. В отдушину в потолке, захлопав крыльями, вылетели дикие голуби. На восьмигранном каменном помосте с выемкой посередине, где горел, не угасая, священный огонь, лежала горка холодной золы, кто-то набросал в нее дынной кожуры, огрызки яблок, скорлупу от орехов, словно больше некуда было выбрасывать мусор…

Почувствовав, что в дверях кто-то стоит, Спитамен обернулся и увидел своих телохранителей.

– Господин, мы были очень обеспокоены вашим исчезновением, – сказал один из них.

Спитамен повелел им принести дров и развести в Храме огонь. Это было тотчас исполнено. Стены осветились розовыми бликами, и в Храме потеплело. В одной из ниш обнаружили траву барсман, сложили ее на лопатку и подожгли; не давая заняться пламени, окурили ароматным дымком все помещения, даже самые дальние углы и закутки, и в Храм точно возвратилась жизнь. Воины полукругом стали возле костра и завороженно глядели на огонь, чувствуя, как проникает в них сквозь одежду его божественное тепло. Они не заметили, как рядом с ними появился старый жрец с седыми длинными волосами и белой, доходящей до пояса бородой, словно он возник прямо из стены или вьющегося над костром сизого дыма. Старик, молясь, опустился на колени, воины последовали его примеру. Так они стояли рядом на каменных плитах и молились, протянув ладони к красноватым извивающимся языкам пламени и обратив лица к квадратному просвету в потолке, где виднелся голубой кусочек неба с плывущими по нему облаками, к которым спешил, чтобы слиться с ними, воспаривший над Храмом Митры белый дым…

Жрец заговорил тихим ясным голосом:

– И спросил пророк Заратуштра: «О великий Создатель, скажи, где на земле самое лучшее место?»

И Ахура – Мазда ответил: «О Заратуштра, посланник Неба на земле, запомни: место лучшее из лучших там, где простые смертные, веруя в меня, через собственный ум вобрав в сердце молитвы, учат детей своих добру и просят о милости Митру, владеющего полями, пастбищами и умеющего обращать во благо себе и людям различные травы для окуривания, лечения, питания и превращения в молоко, использовать дерево для создания предметов обихода и получения тепла; где люди почитают Рамаяну, заботящегося о том, чтобы трава на пастбищах не оскудевала, а была зеленой и сочной…»

«О великий Создатель, так неужели земля всюду одинакова и нет на ней особо прекрасного места?»

«Да живет каждый там, где возвел над головой кров, владеет огнем, женщиной, способной рожать, овцами, дающими шерсть, коровами, дающими молоко, быками, приученными к сохе, лошадьми, приученными к упряжи. Да имеет каждый все это сам и не зарится на чужое, да убоится помыслов отнять у соседа…»

«О великий Создатель, человек всегда думает, что на земле есть места гораздо лучше, чем то, где он живет!..»

«О пророк, сеятель моих мыслей на земле, объясни людям, что самое прекрасное место там, где ими осушены болота иль орошены пустыни, где обработанная ими земля в изобилье родит хлеб и питает соками деревья, ибо клочок земли, где они обронили каплю пота, зовется Родиной. Да не придет никому из смертных в голову присвоить чужую Родину – это все равно, что отринуть собственную мать и назвать матерью чужую женщину…»

Голос старого жреца исчез, смешавшись с потрескиваньем дров в костре, а блеклые губы его все еще шевелились. Завершив молитву, он провел руками по сморщенным векам, лицу и длинной белой бороде.

Воины, стоявшие вокруг священного костра, повторили этот жест. Спитамен обратился к старцу:

– Скажите, достопочтенный отец, куда подевались служители Храма? Ведь без них погас огонь, а без огня Храм уже не Храм. Когда же они вернутся?

Сомкнув на груди руки, старик задержал на Спитамене взгляд, а затем молвил:

– Они не вернутся… С приходом врагов настает светопреставление. Жрецы Храма Митры препоручили души свои Ахура – Мазде.

– Враги не пощадили даже их?.. – с горечью произнес Спитамен.

Старик отрицательно покачал головой.

– Они не умерли. Посмотри на огонь. Разве можно его убить?.. Души свои они обратили в огонь… И меня зовут к себе, – сказал жрец; по его впалой щеке, блеснув, пробежала слеза и исчезла в бороде.

– Не переживайте, святой отец, и не спешите вслед за ними. Должен же кто-то позаботиться, чтобы здесь не гас огонь.

– Кто ты? – спросил старец, окинув внимательным взором высокую фигуру собеседника, облаченного в кольчугу, по которой скользили золотистые блики огня.

– Я Спитамен.

– Слышал о тебе. Это ты возжег тут огонь?

– Мы, – сказал Спитамен, показав глазами на коленопреклоненных воинов. – Вместе.

– Да воздаст вам Ахура – Мазда за это. Да не погаснет огонь, зажженный вами. Слышу голос свыше… – жрец возвел глаза к потолку. – Согдиана тебя возблагодарит. Ты возвысишься. Но, увы, ты смертен, как и все. И беда вьется над твоей головой. Каждый рождается со своей судьбой, и уже никто не в силах изменить ее. Я буду молиться, чтобы Создатель продлил твой срок, ибо ты Согдиане нужен… – жрец закрыл глаза и, держа руки над огнем, лизавшим ладони старика, не обжигая, прочел шепотом длинную молитву: не меняя позы после длинной паузы, промолвил: – А теперь ступайте с миром, я буду говорить с Богами.

Спитамен извлек из глубокого кармана кожаный мешочек с золотыми монетами, положил на край каменного помоста, успевшего потеплеть от огня, тихонько встал и вышел из Храма. Телохранители на некотором расстоянии следовали за ним. Они слышали, что предрек жрец их предводителю, и были готовы в любую секунду броситься вперед, чтобы предотвратить беду…

По пустынным улицам гулял ветер, сметая сор в канавы. Шумели, раскачиваясь, кроны деревьев. Редкие прохожие боязливо оглядывались и перебегали улицу. Спитамен ничего не видел и не слышал. В ушах у него все еще звучали слова жреца, вселившие в его сердце уверенность. Никогда прежде он не чувствовал себя таким сильным: одним ударом, казалось, сможет сейчас разнести гору, одной рукой с корнем выдернуть дерево. Хоть и берет он на себя грех, проливая кровь, но борьба, которую он ведет с чужеземцами, справедлива, а значит, он борется со злобными деяниями Анхра – Майнью на стороне Ахура – Мазды. «О Создатель, дай мне еще сил, продли мою жизнь!..»

Спитамен вышел на площадь, где напротив цитадели расположились у костров массагеты, саки, бактрийцы и жарили на вертелах туши баранов. Сизый дымок, дразнящий аппетит, растекался по закоулкам, окутывал стволы деревьев и исчезал в кронах. Облаченные в одежды из лохматых шкур массагеты отрезали от туш лакомые куски и, насадив на нож, ели, нарочно громко причмокивая, дразня изголодавшихся защитников цитадели, угрюмо сидящих на стенах. У них третьего дня кончились последние припасы, и Спитамен рассчитывал, что они будут вынуждены в конце концов открыть ворота. Находящиеся там согдийцы, быть может, уже сдались бы, но им не позволяли юноны.

В первые дни у стен цитадели стоял такой гвалт, что и собственного голоса невозможно было услышать, пока та и другая сторона не охрипла, понося друг друга. Теперь лишь время от времени то в одном, то в другом месте возникали ссоры между осаждавшими цитадель и ее защитниками. Сначала те, что находились на стене, и те, что подле нее, давая волю фантазии, словно бы состязались в придумывании самых изощренных оскорблений, стараясь глубже пронять друг друга, в конце концов кто-то не выдерживал, и в воздухе начинали свистеть стрелы и камни, запущенные из пращи. Площадь вмиг пустела: осаждающие прятались за стволами деревьев, закрывались щитами; а защитники цитадели исчезали за толстыми зубцами стен, высовывались лишь для того, чтобы пустить стрелу…

Спитамен подошел к одному из костров, присел на корточки. Ему подали, положив на хлеб, кусок жирного мяса. Деля с воинами хлеб-соль, Спитамен расспрашивал, откуда кто родом, об их жизни, и люди охотно рассказывали ему о себе…

Спитамен проснулся, будто кто-то толкнул его в плечо. Его часто будили так, когда неожиданно возникала опасность. Но в комнате никого, кроме него, не было. Об окно терлась снаружи темная ветвь урючины, и мерцали, словно подвешенные к ней, звезды. Однако чувство тревоги не проходило. Где-то неподалеку подал голос чудом уцелевший петух, оповещая о близком утре. Спитамен оделся и, завернувшись в гиматий, в каком любят ныне щеголять, подражая завоевателям, правители бактрийских и согдийских областей, вышел на террасу, увитую виноградом. От ступенек вела к калитке замусоренная аллея, обсаженная по обеим сторонам розами, которых давно никто не срезал. Цветы увядали, засыхали, осыпали лепестки, устилая ими землю, и воздух был наполнен их ароматом. Было слышно, как в саду падают с деревьев переспевшие фрукты. Некому срывать их и лакомиться, восхищаться вкусом. Дом, в котором поселился Спитамен с ближайшими помощниками, давно брошен хозяевами, и, прежде чем отворить дверь и окна, им пришлось смести в проемах паутину. На террасу выходило несколько окон. Сначала в одном появился свет, потом в другом. Датафарн, Хориён, Камак тоже, видно, не спят, зажгли светильники. Или, заслышав шаги Спитамена, решили подняться?.. Неподалеку заунывно выла собака. Говорят, не к добру. В той стороне, где находится цитадель, небо освещено заревом. Там всю ночь горят костры, воины не спят, иногда от скуки затевают ссоры с обороняющимися и пускают в ход стрелы… В цитадели Равшанак. Интересно, вспоминает она хоть иногда о нем, о Спитамене? Что думает?.. Страдает? Жалеет? Или проклинает?..

Вышли Датафарн, Хориён, Камак, встали рядом, облокотясь о перила. Молчали. Но Спитамен знал, о чем они думают. Вчера до полуночи длился спор между ними. И он, вспылив, покинул их, сказав, что окончательное решение примет утром… На востоке забрезжил рассвет, звезд в небе поубавилось. Близилось утро. Уже потянуло предрассветным ветерком, на деревьях зашелестели листья. А Датафарн, Хориён, Камак все молчат – значит, не изменили мнения, стоят на своем.

Вчера уже в конце дня примчался гонец от караульных, оставленных на перекрестках главных степных дорог. Серый от пыли, с коня клочьями падала пена. Заикаясь от волнения и еле переводя дух, будто всю дорогу бежал, а не скакал верхом, он сообщил, что Искандар со своим многочисленным войском оставил Наутаку и движется к Мараканде; и только после этого гонец промочил горло поданным ему кумраном.

Отпустив гонца, Спитамен окликнул мальчишку – коновода, который по утрам обтирал Карасача полынью, чтобы ему не слишком досаждали оводы и не приставали клещи, велел ему срочно разыскать Датафарна, Хориёна, Камака, Шердора, Хомука, Катана, ближайших своих советников и помощников.

Вскоре все собрались и удалились во внутренние покои дома на совет.

Сообщив о полученном известии, Спитамен сказал:

– Вряд ли с нашей стороны было бы разумным оставить Мараканду, когда не сегодня завтра отворятся врата цитадели. Если Мараканда откажется впустить Двурогого, то ее примеру могут последовать и другие согдийские города. А посему я считаю: половина нашего войска должна остаться в Мараканде. Другая же половина должна удалиться в нашу крепость, которую мы именуем дашт, степью. Ворот у той крепости множество, Искандар никогда не сможет угадать, из которых мы совершим очередную вылазку… Его войско окажется между молотом и наковальней… – помолчав, Спитамен обвел сидящих взглядом и спросил: – Что думают по этому поводу мои сахибкироны?

Те переглянулись. Взгляды их остановились на Датафарне. И Датафарн, прокашлявшись, сказал:

– Спитамен! Ты нас повел на штурм Мараканды, чтобы спасти Наутаку. Мараканду мы взяли, но Наутака пала…

– Из-за чьего-то предательства, – вставил Спитамен.

– Пусть так. Есть ли теперь смысл оставаться в Мараканде? Двурогий окружит город, и половина нашего войска окажется в западне. В дашт он пошлет всего несколько ил, а Мараканду возьмет измором, не потеряв ни одного воина…

– К тому времени мы возьмем цитадель. И тогда продиктуем Двурогому свои условия. Устами Равшанак!.. – резко возразил Спитамен. – Что скажет мудрый Хориён?..

Хориён усмехнулся, кивая седой головой:

– Моя мудрость, которую ты изволил отметить, подсказывает, что Мараканду надо покинуть как можно скорее. Столицу, конечно, жаль. Но, потеряв столицу, мы спасем войско. А пока у нас есть войско, нас нельзя считать побежденными…

Все более мрачнея, Спитамен перевел вопросительный взгляд на Камака. И тот почти слово в слово повторил то, что сказали Датафарн и Хориён. Остальные тоже были такого же мнения. И тогда Спитамен удалился.

Ныне же соратники ждали его решения. Спитамен вздохнул:

– За горячность мою простите меня, друзья. Мне пришлось хорошенько подумать, чтобы прийти к выводу, что вчера вы были правы. Взятие цитадели может обойтись нам слишком дорого. А нам нельзя быть расточительными. Мы должны добывать большие победы малой ценой. Только в этом случае мы сможем повергнуть Двурогого дьявола… Ступайте к своим сотням и готовьтесь к выступлению. Через час все должны быть в седлах, а арбы нагружены.

Хориён положил руку ему на плечо, пользуясь правом старшего по возрасту, и сказал:

– Мы готовы выполнить любое твое повеление, Спитамен. И никто из нас не сомневался, что ты примешь именно такое решение.

Войско Спитамена покидало Мараканду через Восточные ворота. К нему примкнуло множество жителей города. Некоторые последовали вместе с семьями, погрузив женщин, детей, стариков на арбы. Они досыта нахлебались горя и не желали более оставаться под властью юнонов. Войско и обозы длинной вереницей следовали вдоль старой Пенджикентской дороги. А где-то слева по новой Пенджикентской, в верстах шести-семи, двигалось в направлении Мараканды войско Искандара. Поэтому то Датафарн, то сам Спитамен то и дело въезжали на холмы, которых вокруг было во множестве, и подолгу вглядывались в горизонт.

Когда Датафарн в очередной раз въехал на высокий бугор и стал обозревать даль, заслонившись рукой от солнца, Спитамен в самой позе его уловил тревогу.

– Видишь что-нибудь? – окликнул его.

– Вижу!.. Кажется, они!..

Спитамен пришпорил коня и, тоже въехав на холм, остановился рядом с Датафарном. Солнце поднялось довольно высоко и било прямо в глаза. Наконец Спитамен разглядел стелющуюся над землей пыль, которую принял попервоначалу за марево. Пыль рыжими космами устремлялась к небу, напоминая гриву мчащейся лошади, и все приближалась. Вскоре впереди нее стали приметны черные точки. Словно просыпанные маковые зернышки. Это, вне всяких сомнений, были юноны. Они изрядно торопили коней. Гиппарх Каран получил приказ с десятью илами первым достигнуть Мараканды, обложить ее со всех сторон и дожидаться прибытия самого Александра с основным войском, не давая никому выйти за пределы городских стен, даже собакам и кошкам. Имея возможность отличиться и снискать расположение царя, Каран мчался, увлекая за собой войско, всю ночь, не позволив ни себе, ни воинам и кратковременного отдыха; гетайры охаживали усталых животных плетями, и когда те начинали хрипеть и спотыкаться, на ходу пересаживались на запасных коней. Каждый воображал себе, как он либо изловит Спитамена, либо убьет и удостоится царской награды…

Спитамен долго всматривался в горизонт, пытаясь определить хотя бы примерное число врагов. И только ли конников выслал вперед Искандар, или за ними следуют пешие педзэтайры?..

Внизу, у подножия холма, Спитамена поджидали предводители сотен. Они с беспокойством поглядывали в его сторону. Справа виднелся лес, в просветах между деревьями поблескивала река. Здесь, в пойме Политимета, немало мест, где еще не ступала человеческая нога. Деревья и кустарники там росли так густо, что кроны образовывали вверху плотный зеленый полог, сквозь который не проникали даже солнечные лучи. Нижние ветви тоже переплетались достаточно густо-настолько, что сквозь них невозможно было пробраться, не изорвав в клочья одежду, не исцарапав в кровь лицо и руки. Воины Спитамена, однако, научились пользоваться звериными тропами, а там, где впору было пролезть разве только лисе и дикобразу, саблями и топорами прорубали узкие просеки. Только им были известны эти пути – дороги сквозь тугаи. Вряд ли кто из чужаков, не знающих эти места, рискнет сунуться в дебри, в глубине которых раздаются хрюканье кабанов ростом с носорога, душераздирающий вой шакалов, сваливших оленя и устроивших кровавый пир, грозный рык тигра, от которого кровь стынет в жилах…

– Политимет всегда нам помогал… поможет и на сей раз, – сказал Спитамен Датафарну.

Тот кивнул.

Они съехали с холма. Сахибкироны обступили их, уже поняв, что юноны близко.

– Катан! – сказал Спитамен. – Уводи обоз поскорее вон за те холмы. Тебе и твоей сотне вверяю жизнь наших женщин и детей… А вы, друзья мои, – обратился он к остальным сахибкиронам после того, как Катан, настегивая коня, кинулся догонять обоз: – Ведите войско к Политимету. Достигнув поймы, сумейте уподобиться зверью, что живет в тугаях, чтобы вас не было ни видно, ни слышно. Вы это умеете делать, учить вас не надо. Да покровительствует вам сам Ахура – Мазда!..

– Мы поняли тебя, Спитамен!..

– Поняли!..

Сахибкироны помчались каждый к своей сотне.

А Спитамен и Датафарн с двумя сотнями самых отчаянных наездников вновь въехали на возвышенность и стояли на ней тесно, бок о бок, стремя к стремени, потрясая в воздухе копьями, крича, свистя и гикая, пока не были замечены юнонами. И как только те повернулись к ним лицом и развернули два черных крыла, способных с обеих сторон накрыть холм, согдийцев словно ветром сдуло. Каран, окрыленный мыслью, что царь из многих выделил именно его, чтобы послать впереди всех, стремительно взлетел на холм и совсем неподалеку увидел согдийцев, едущих рысью вдоль берега Политимета. Они то исчезали в зарослях, то вновь появлялись, и не просто было определить, сколько их. Как бы они вовсе не скрылись с глаз!.. Каран поднял руку, подавая гетайрам сигнал, чтобы не отставали, и пустился вдогонку за отрядом пугливых согдийцев, решивших избежать стычки. Заметив, что их преследуют, они пришпорили коней, держась еще ближе к реке. Из-под копыт их коней летели ошметки грязи. Каран не сразу заметил, что берег тут болотистый и кони тяжеловооруженных гетайров увязали по щиколотку; самоуверенные юноны, не придав этому значения, продолжали горячить коней хлыстами…

Спитамен умел осуществлять задуманное и хорошо знал, что делает. Держа юнонов на расстоянии трех полетов стрелы, он спешил к тому месту, где река раздваивалась, обтекая продолговатый островок, вытянутый, как большая рыбина, заросший высокой травой и жидким низкорослым кустарником. По эту сторону русло неглубокое, по брюхо лошади, а дно песчаное, копыта упирались в него надежно и пересечь в этом месте поток было несложно, несмотря на бурное течение. Зато по другую сторону острова русло, скрытое от глаз непосвященного кустарником, было в несколько раз шире и глубже, скорость воды была бешеная, от этого образовывались воронки, с шумом всасывающие воздух, вскидывались волны, с которых ветер срывал белопенные гребни, а дно там было в камнях, покрытых илом, обкатанных и осклизлых. В этом месте пересечь Политимет верхом мог отважиться лишь тот, кто знал все это и был готов к неожиданностям.

Кони бросились в поток, подняв мириады брызг, в которых сразу заиграла радуга, и вынеслись на остров. Хомук, отважный предводитель массагетов, скакал рядом со Спитаменом, оборачиваясь к нему, ожидая сигнала. С ним было заранее обговорено, что он должен делать. И как только Спитамен, махнув рукой, крикнул: «Удачи тебе, Хомук!..» – он круто повернул коня вправо и с десятком воинов помчался к верхней оконечности острова, чтобы там переправиться через широкий рукав Политимета на противоположный берег. А Спитамен повернул влево, уводя за собой войско, и как только тугаи скрыли их от глаз приближающихся юнонов, он вновь пересек узкое русло, но в обратную сторону, и войско исчезло в зарослях…