Текст книги "Принцип "Земля" (СИ)"

Автор книги: Максим Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

   Когда психозы утихли, Герман снова завяз в каких-то своих сумбурных рассуждениях: "Следователь был очень уравновешен. Лишь однажды повысил голос. Дежурные в отделениях были такие же, спокойные, невозмутимые. Даже равнодушные. Но все-таки очень непосредственные, раскованные".

   Слухи давно ходили, что в полиции работают они, особенно с тех пор, как появились грифы. Но...

   Во время очередной выходки охранника Герман с видом, что он уже не выдерживает этих звуков, вскочил с места, подбежал к решетке и заорал:

   – Гнида красноухая, ты еще долго будешь это делать?

   Но охранник, довольно улыбаясь ехидными глазами, молча прошел мимо. Возвращаясь обратно, он словно ждал, что задержанный выдаст очередную порцию эмоций, и был готов испить ее. Однако, Герман решил лишить его этого удовольствия. Охранник удалился, явно не получив ожидаемого, а Герман знал, что в следующий раз ему будет уделено особое внимание.

   Он угадал. Перерыв до следующего обхода оказался короче прежних. Охранник прошел мимо его камеры, но сразу же вернулся и нахально посмотрел на молчащего Германа.

   – Тебе, наконец, понравилась моя музыка?

   – Так себе, – пробурчал под нос Герман.

   – Что ты там такое сказал?

   Теперь бесился охранник. Его бы не выводило такое поведение задержанного, если бы в прошлый раз Герман не позволил себе агрессивную реакцию. Теперь охраннику не хватало этой злости, словно воздуха. Он со смаком молниеобразно прогремел по решетке Германа.

   – Ну, как? – не унимался он.

   – Как твое чертово имя? – просипел, не поднимая взгляда, Герман.

   – Чё ты там сказал?

   Охранник подошел вплотную к решетке.

   – Имя твое как, спрашиваю? – самоуверенно и вызывающе смотрел в лицо охранника Герман.

   – Тебе зачем?

   – Фэн клуб открыть! – ответил Герман, без резких движений вставая с места.

   Охранник надменно захихикал, но назвался.

   – Зак! А ты, типа, умный что ли? Или смелый? – хамел на злазах охранник, опираясь руками на пруты решетки.

   – Модный, – ответил Герман, медленно шагая к охраннику. – Ловлю свежие веяния.

   Когда Герман оказался на близком расстоянии от решетки, охранник отпустил руки.

   – А чё успокоился-то? Мне понравилось, как ты в прошлый раз повис зубами на прутьях, – донимал охранник.

   – А ты чего руки-то убрал? Зубов боишься? Зак! – наступал Герман, подтверждая свою уверенность движениями бровей. – А, Зак! – Он очень четко и звучно произносил его имя, затягивая первый звук. Герман подошел вплотную к решетке и взялся за прутья. – Руки свои поставь сюда. Посмотрим друг на друга. Зак! А?! Или они у тебя уже трясутся?

   – И что дальше?

   Охранник оказался и тех, на кого прием "слабо?" действует сильнее, чем красная тряпка на быка. Он, не спеша, тоже взялся за решетку, расставив руки шире, каждой рукой через прут от рук Германа. Его плечи ему это позволяли. Они смотрели в глаза друг другу.

   – Что, справился со страхом? Зак! – Герман дразнил охранника словами.

   – Чего не кусаешься? – накалял атмосферу и охранник.

   Герман напрягся, словно пытаясь поднять решетку, но бросил руки и отвернулся от Зака. Тот довольный засмеялся. Герман снова повернулся и, изображая злобу, но без резких движений, взялся левой рукой за решетку.

   – Ну, и что ты можешь сделать? – проговорил Зак.

   – А что я хочу сделать? – улыбнулся ему в ответ Герман. – Как ты думаешь?

   – В твоей ситуации это имеет значение? – усмехнулся Зак.

   Герман видя, что немного ослабил бдительность и настороженность собеседника, улучил момент и долбанул охранника в палец, ту его часть, которая была по внутреннюю сторону решетки. Времени прицеляться и осторожничать не было. Необходимо было использовать единственную попытку и при этом не промазать. Поэтому Заку было больно, так как зубец, раздавив ткань, дошел до кости.

   Зак не стеснялся в подборе слов. Он снова с остервенением прогремел своей дубиной по решетке. Но Герман не сводил глаз с пальца охранника.

   – Что ты смотришь? Шлань залетная!

   – Кровь-то есть? Покажи! – теперь надменно позволял себе говорить Герман.

   – А с какого якоря ей не быть? – огрызнулся Зак.

   Герман, выяснив для себя то, что хотел, уселся в дальнем углу камеры и принялся тщательно оттирать зубец. Зак, пыхтя, надеялся дождаться ответа. Герман открутил с тупого края зубца крышку, капнул чем-то на угол рубашки, закрутил все обратно и продолжил тереть. Наконец, он выдавил.

   – Рад за тебя! – спокойными глазами Герман посмотрел в глаза Зака.

   Заку пришлось удалиться, хотя он и постарался это сделать с достоинством.

   Вернувшись к себе, его больше беспокоила не боль, а предмет, которым воспользовался Герман: что это было, в чем оно было, почему его не изъяли при обыске, чего теперь бояться, нужно ли что-нибудь предпринять? С утиханием боли улеглись и опасения, но теперь не давал покоя другой вопрос "зачем?"

   Зак, конечно же, был много наслышан о методе Джоски Кардаша, но задержанные такого никогда еще не делали.

   На следующем обходе Зак громыхая по решетке, покосился на Германа. Тот в свою очередь выделил Заку не более почтительный взгляд с легкой ухмылкой. Возвращаясь, Зак остановился у Германа и тихо спросил:

   – Зачем ты это сделал?

   – Не был уверен, кто ты.

   – Какая тебе разница?

   – С людьми всегда можно было договориться.

   – Ты сам-то...?

   – Хм, – с улыбкой выдохнул Герман. – А тебе какая разница?

   Зак не нашелся сразу, что ответить и задумался.

   Герман понял, что момент подходящий, и другого, возможно, не будет.

   – Послушай, – энергично зашептал он, подскочив с места и подбежав к Заку, так что Зак даже отпрянул от решетки. – Ты же понял, что я не в бирюльки играю, и кровищу пускаю не от дешевого любопытства. Тебя самого не достали они? Не тошнит, оттого, что они везде? И то, что ты здесь оказался человеком, не означает, что остальные здесь люди. – Герман подкрепил свою уверенную скороговорку видом своей крови. – Мне нужно отсюда выбраться. Если я и такие как я будем торчать здесь, и даже такие как ты, хоть и не за решеткой, мы никогда не сможем от них избавиться. Ты понимаешь? Время против нас. Их становится только больше. Настанет момент, когда мы даже все вместе окажемся слабее.

  ***

   Герман догнал Лейлу и накинул на ее шею удавку. Но Лейле удалось развернуться к Герману лицом, отчего и удавка немного ослабла. Она смогла даже что-то просипеть, глядя ему прямо в глаза.

   – Герман, ты не можешь этого сделать. Ведь мы тогда сорвем задание. Ты ведь человек!

   Герман молчал, уверенно держа в руке шнур. На его лице не дрогнул ни один мускул, но на лбу выступила испарина. На жалостливые и непонимающие происходящего глаза Лейлы навернулись слезы. Она, выдавливая из легких последние капли воздуха, едва слышно продолжала умолять.

   – Ты не можешь. Как ты можешь?

   Слеза скользнула по щеке, за ней вторая. Герман снова вспомнил весну, окно, стекающие по стеклу ручейки, прямо как слеза по щеке Лейлы, пробивающиеся сквозь облака лучи Солнца, голос матери "Геруш, если б мы были у себя дома...", букетик примулы, снова мамин голос "Поздравляем и вас", улыбку девочки и необычное, но красивое, имя.

   "Как же ее имя?" – остановилась мысль.

   Его руки невольно ослабили хватку, но голова Лейлы уже начала опускаться на бок. Следы от нескольких слезинок теперь стали наклонными, а новые упали вниз, но уже не вдоль побледневшей щеки.

   Может, еще и можно было бы отпустить совсем петлю и вернуть Лейлу, но косые следы слез вызвали в памяти другие воспоминания: поезд, дождь, струйки воды бегут поперек стекла, снова желтые с прочернью лучи, вновь ласковые слова матери, нежное прикосновение ее руки к его волосам, цветы, улыбка с челкой на глазах, и имя... Эвелина.

   "Да ее звали Эвелина!" – вспомнил Герман и не смог удержать на руках полностью ослабшее тело Лейлы.

   Но он не смог обратить на это внимание.

   Его мысли накладывались одна на другую: "Поезд, куда он ехал? Куда я ехал? Почему я ехал? Почему ехал я? Кто я?" "Ты ведь человек", как ответ прозвучали слова Лейлы. "Что сейчас происходит в моей мастерской? У меня есть мастерская!?" – закрепился восстановленный факт. – ...

   Зелено-белая деревянная вывеска над ней, раскачиваемая сильным ветром, вылетающий из-за угла черный гриф, которого он смог увидеть только одним глазом, едва освободившись от накрывшей его...

   "А что это вообще было?" – возникла и растаяла неясность.

   Он не смог вспомнить. Потом снова поезд. Встреча. Поезд. Другая... Задание. Против них. Наивысшая степень... И что он сейчас сделал?

   Герман стоял в оцепенении, руки внезапно задрожали, клещи жестокости отпустили, в висках словно прорвало дамбу, разум оценивал происходящее. Часть мыслей были, как наблюдение со стороны, часть были от первого лица, своего лица.

   "Ты ведь человек" – било в голове.

   "Я ведь человек! – отвечалось там же. – Против них... – Он посмотрел вниз и увидел Лейлу, сразу вспомнил искаженные лица Дины и Ллеу. – Это не против Лейлы! Восемь! Теперь уже минус..., минус три".

   Кровь снова хлынула к голове, отразившись на некоторое время в глазах белой пеленой ужаса от совершенной ошибки.

   "Не может быть, чтобы все было кончено" – пробивалась через плотный туман оцепенения надежда.

   Логическая цепочка уже начинала разворачиваться от фактов к необходимому при сложившихся обстоятельствах.

   "Дина, ей в Вааль через неделю, потом далеко ехать не нужно. У нее Европа. Ллеу, ему в конце августа, мне в начале сентября. Ллеу в Австралию. Лейла свой трансфонатор уже получила, поэтому и не смогла с ним от меня убежать. – Он нашел ее конверт с заданием. – Тоже не уничтожен! – Он даже улыбнулся этому факту. – Как конверты с пин-кодом у любителей старомодных банковских карт. Хранятся даже после истечения срока действия карты. Ладно, – вернулся Герман к главному. – Лейла должна была попасть в Южную Америку.

   А дату мы выбрали первое января. Осталось четыре месяца и четыре трансфонатора, которые мы, включая меня, должны были установить. Три из них теперь включать некому.

   Допустим, включить его можно не обязательно рукой человека, я без труда придумаю, как это сделать. Самое сложное, значит, найти безопасное место, где его можно разместить, чтобы его не обнаружили".

  ***

   – Чего окно буравишь? – подбежала Милена. – Давай, выходи из тыла. Всегда на передовой, а как праздник, так отсиживаешься где-то в грустных пещерах.

   – Ты знаешь, – повернулся к ней Глеб. – Я в последнее время все больше замечаю, что в этот день мне не хватает тех, с кем мы отмечали Новый год в детстве. Пелы, Эви, родителей, тети Ви, ну, их ты не знаешь... Пять лет, с момента, как провели канал, мы хотя бы в штабах на прямой связи были в это время, а последние годы в штабе только по необходимости... – Глеб немного задумался. – С Акимом хотя бы по прежнему вместе.

   Милена помахала ему рукой перед глазами.

   – Алё! С Новым годом! Ты где?

   – Да, вот, вспомнил тетю Ви и вспомнил сразу дядю Авдея. Представляешь, исчез человек, а мы ведь так и не знаем, что с ним произошло! Абсолютно никакого даже глупого объяснения. Хотя нет. Одно глупое было у моего отца. Но это, если не бред, то, как минимум, не доказано.

   – Да, я слышала, кажется, эту историю, – припомнила с трудом Милена и тоже изменилась в лице, глядя на Глеба.

   – Он был лучшим другом отца, – Глеб снова немного задумался, теперь над словом "друг". – Отец говорил, что вообще это слово может связать только с двумя людьми. Представляешь, – медленно вслух думал он, – сколько смысла он вкладывал в это слово? И что для него означало потерять друга?

   Милена прищурилась, глядя в глаза Глебу, потом приблизилась к его лицу, дунула слегка в бровь.

   – Мм... Все понятно, – констатировала она.

   – Что тебе стало понятно?

   – Да, я подумала, тебе снегом что ли через стекло брови присыпало, или ты прислонился к стеклу и намерзло? – она вздохнула.

   – А оказалось что? – удивился Глеб.

   – Нет. Это не снег. Это она самая! Ты, как твой отец, поседел быстро, буквально за три года.

   – Угу, так же сразу же после полтинника, – согласился Глеб. – Мать все время говорила: "Порода!".

   Но все-таки Милене удалось вытащить из себя Глеба, они прошли в большую комнату, где находились все остальные, где традиционно играла музыка и надрывался напрасно телевизор, горели свечи и был включен свет, где кричали дети и тостовали взрослые, где закусывали и запивали резвящими напитками съеденное.

   – По-твоему это настолько разные вещи? – ни в какую не унимался Захар.

   – Конечно разные! Я бы сказал принципиально разные! – настаивал Тим.

   – Давай тогда обосновывай.

   – Вот, я тебя вовремя вызволила, – обрадовалась Милена услышанному, когда они с Глебом подошли к спорщикам. – Тут сейчас будут что-то обосновывать, ты такие темы любишь.

   – Ага, давайте, давайте, подключайтесь. Сейчас мы еще и ваши соображения заслушаем! – поддержал Захар.

   – Легко! Например, родине я обязан, а государству нет. Принципиальная разница? Как считаешь? – пояснил Тим свою позицию.

   – Это ты считаешь, что не обязан государству! – парировал Захар.

   – Если государство считает иначе, то ему от этого не сытнее! Вот если бы оно хотело, чтобы я считал иначе...!

   Захар переосмыслил эти слова и продолжил:

   – Ты говоришь об этом, как будто это не связанные вещи, но это просто две стороны одной медали.

   – Ничего подобного! Родина – это люди, которые тебя родили, с которыми ты рос, которые тебя учили, а государство – это машина, которая тебя использует, просто потому, что ты ее часть, которая в случае необходимости просто выплюнет тебя, прожевав. Или еще лучше даже не дожевав. Которая вот так вот тупо улыбается тебе с экрана, – Тим указал на замеченную краем глаза девицу, застывшую в улыбке на телеэкране.

   – А тебе хотелось бы, чтобы оно скалилось на тебя с экрана? – предложил альтернативу Глеб.

   – Ага, это ты бы назвал заботой о тебе? – поддержал хохму Захар.

   Просмеялись и хотели было вернуться к спору, но Милена обратила внимание обратно на телевизор:

   – А чего она так старательно лыбится-то?

   Тим, Глеб и Захар посмотрели на экран. Ведущая новостного канала, который так и остался включенным после торжественных поздравлений президента Земли, действительно уже с момента, как их заметили дискуссанты, то есть как минимум с полминуты, не меняла выражения лица.

   – И долго она уже так? – спросил Захар.

   – Она так долго уже мучается? – каскадно поинтересовалась Милена у остальных, кто был в комнате.

   – А кто его смотрит? – ответил Аким, оказавшийся из танцующих в данный момент ближе всего к Милене и услышавший вопрос.

   – Так, понятно! – многозначительно потянул Глеб и явно активизировался на этой нетипичной ситуации. – Или не очень понятно?

   – Это ты думаешь об этом, или я? – загадочно посмотрел на него Захар.

   Глеб многозначительно поднял палец вверх.

   – Не спугни мысль! – медленно произнес он.

   Все отупенно смотрели на экран.

   – Да это просто картинка залипла, со связью что-то, наверное, – предположил Тим.

   Милена схватила пульт от телевизора.

   – Нет, не переключай пока, – решительно попросил Захар.

   – Да я хочу посмотреть, везде так? – пояснила Милена.

   – А ты попробуй, лучше, на кухне посмотреть. Здесь-то тоже интересно, – возразил Захар.

   – Интересно? Она же просто застыла! – усмехнулся Тим.

   – Это же не может долго длиться, либо отлипнет, либо ситуация будет развиваться, – ответил Глеб.

   Милена согласилась и только хотела уйти, но заметила изменения в кадре и осталась. К ведущей подошли две женщины и мужчина.

   – Эй, ты здесь? – кричали они ей.

   Они пощелкали и помахали ведущей перед глазами, похлопали возле ушей. Она реагировала на раздражители, водила глазами, даже немного поворачивала голову, но ничего не отвечала. Ей приподняли руку, но рука плавно опустилась обратно на стол, как только ее отпустили.

   Неожиданно кадр быстро поплыл в сторону. Кто-то просто начал разворачивать камеру. В кадре оказались еще несколько человек, таких же замороженных.

   – Техники, наверное, какие-нибудь осветители, – предположил Захар.

   – Возможно, – согласился Тим. – Слушайте, так вы думаете, что... – просиял Тим и посмотрел на Глеба и Захара.

   Глеб тоже исказился в лице. Понять его выражение было не просто. На нем было и удивление, и радость, и неверие, и предвкушение, и лихорадочное размышление, и даже страх.

   Он заметил, что часть компании по-прежнему отрывается под ретрогрессивную музыку.

   – Аким, ты это видел? – позвал Глеб. – Эй, кабак "Кому за", нон-стоп закончен. Смотрите сюда!

   – Вы как хотите, следите здесь, я все-таки посмотрю другие каналы, – заявила Милена. И со словами: – Идем со мною, – схватила под руку Захара и потащила его на кухню.

   Глеб остолбенело смотрел в экран. За его спиной кто-то неосторожно шаркнул, задев его. Глеб машинально обернулся. Улыбчиво распардонившись с Эви, внимание Глеба переключилось на окно. Падал довольно крупный снег.

   "Значит, теплеет? – подумал он, где-то внутри почувствовав и другое значение этого слова. – Теплеет в мире".

   По стеклу приоткрытой створки окна под действием душного воздуха комнаты сбежала извилинками вниз капля подтаявшего снега. Другие, казалось, дрожали, поджидая свою минуту для старта.

   "Есть вероятность, что они больше не будут править миром. Странно, – вдруг Глебу пришла в голову мысль. – Мы так и не знаем кто они, и даже не придумали им названия. Мы так и называем их "они". Как их назвал Джоска Кардаш, впервые достучавшийся до всего мира с сообщением об их существовании".

  *

   Капли часто бились в не поддававшееся им стекло, отбрызгивая себя частично назад. Остальное стекало прямиком на ступеньки водопада, располагавшегося прямо за стеклом, и смешивалось с водой, подаваемой искусственно. Идентичная картина наблюдалась у такого же во всю высоту помещения стекла, отделявшего вторую половину немноголюдной скромной, но вкусной, кафетешки от уличной террасы. Тропический ливень шел на убыль, и ручейки на стекле становились все более отчетливыми. Высокое Солнце придавало им рельеф.

   Наблюдая эту картину память достала из своей фильмотеки еще несколько подобных. Но одна из них была особенной. Она была самой далекой, в самой крупной дымке, но все равно самой детальной и теплой. Память ребенка замечает больше подробностей.

   Воспоминание той детской умиротворенности совпало с ощущением текущего момента. Герман вдруг явно ощутил, что его отпустило одержимое чувство цели, которое волокло ноги куда-то вперед, чтобы...

   "... чтобы там произошло что-то, – подумал Герман. – Что именно? Работы и подработки, поезда, гостиницы, странные встречи в магазинах, задания, погони, убийства, самолеты, чуть ли не все континенты, где никогда не был и вряд ли бы побывал, всего за несколько месяцев, Австралия, при вылете из Парижа в Аргентину трижды садился из-за неудачных взлетов, рухлядь одна летает, чуть не опоздал из-за нее... Стоп... – смутились мысли, все-таки уловив в потоке воспоминаний нечто ужасное. – Какие убийства? Кто убил? Я убил. Дина, Ллеу! Я убил? – пререкались извилины. – Вроде. – Он посмотрел на руки. – Они. Я помню эти руки. Эти руки держали Дину. Значит, это был я?"

   Ужас хлынул в виски. Умиротворенность испарилась. Капли на стекле стали раздражать своей визуальной сыростью, потому что организм начал выводить тревогу из себя потливостью в подмышках и вдоль всей спины.

   "Так было нужно! – прозвучало оправдание в голове. – Зачем это было нужно? Такой был план! Это я так планировал? А кто это спланировал? А что вообще это был за план? Но я же его весь выполнил! Да! Выполнил! Конечно! Я же три раза возвращался и проверял. Трансфонатор работал, если я что-то понимаю в работающей электронике. Он запустился вовремя".

   Ощущение выполненной задачи вновь переключило переутомленное чужими мотивами сознание в состояние покоя. Слегка неравномерный шелест капель создавал обволакивающую неощутимую вибрацию на коже. Струйки воды как будто замедлили свой бег вниз.

   Наблюдая из, он снова вспомнил самого доброго человека на свете – маму, которая согласилась пойти на праздник. Каких-то сорок лет назад! Он вспомнил букетик примул. И девочку с длинной челкой. Ее глаза. Он только сейчас смог понять эти глаза:

   "Они что-то спрашивали... В отличие от глаз сестры. Те все знали! – подумал Герман. – Да. Те все знали. А ее глазам мало было все знать".

  *

   "Кто бы вы ни были, спасибо вам, – думал Глеб, считая пролетающие за стеклом хлопья снега. – Кто бы вы ни были... Вы сделали это! В вашей второй жизни, которую подарила вам наука, вы стали людьми, которым человечество обязано своей свободой.

   Но свободой от кого? – Милена не смогла полностью изгнать лабиринт вопросов из головы Глеб на этот вечер. – Что они сделали плохого нам? Ведь последние десять лет войны мы живем гораздо хуже, чем до нее. А они присутствовали на Земле, судя по теории отца, не меньше пятидесяти лет. Сколько у них было возможностей уничтожить здесь жизнь? Пожалуй, не меньше, чем у нас самих..."

   Сознание, как будто осознало, что отвлеклось.

   "И все-таки теперь мы сами решаем свою судьбу. Спасибо тем, что сегодня отвоевал нам эту возможность. К сожалению, история, возможно, так и не узнает ваши имена. История будет помнить, что вас было восемь. А сколько из вас смогли выполнить задание... Это мы скоро узнаем. Остальным слава за храбрость. Неосознаваемую, – Глеб невольно улыбнулся. – Не-о-соз-на-ваемую!"

   – Ну, что ж, первый раунд, похоже, за нами, – порвался в общую тишину и оцепенений Аким. – Что нас ждет дальше? Будем уже радоваться или подождем еще полчасика?

   – Я бы выбирал между радоваться и бояться, – задумавшись, ответил Глеб.

   – Это еще почему? – возмутился Тим.

   – Ты же сам только что сказал, что за нами первый раунд! – ответил Глеб.

   – Да не грузи! Ты просто прогорклый скептик какой-то! – недоумевал Аким.

   – Может он как раз просто дальновидный реалист?! – возразила Милена.

   – Реалист смотрит на вещи реально, – не хотел соглашаться Аким. – Если мы победили, то нужно радоваться. А он брови кривит!

   – Давайте не будем вдаваться в разницу между скептиком и реалистом, – успокоил их Глеб. – Что меня так тревожит? Просто на данном этапе нам на руку играло то, что мы не вели активного противостояния раньше.

   – Как это не вели? – возмутился, было, Тим.

   – А что мы вели? Несистемные мелкие вылазки, легко восстановимый урон. А теперь в каких масштабах? Теперь они знают, что мы не смирились, – аргументировал Глеб.

   – Кстати, кстати о масштабах! А запущены все восемь трансфонаторов? – осознал, что вопросы действительно еще остались, Захар.

   – Это наверняка знать невозможно, – ответил Глеб.

   – Мы только знаем, что забрали все восемь, – добавил Аким. – Это я проверял. Но кто забрал и куда дел, я не знаю.

   – А если следующий раунд будет, то он, как это обычно бывает, будет только сложнее, – продолжал нагонять своего беспокойства на остальных Глеб.

   – Ты, наверное, просто привык жить в борьбе и не представляешь себе будущего без ее продолжения, – улыбнулась Милена. – Может, все-таки расслабишься?

   – Хотя бы ненадолго! – поддержал Тим.

   – Мы не знаем, достаточно ли будет мощности трансфонаторов, – не мог успокоить бег своих мыслей Глеб, машинально выстраивая шаги, которые им теперь будет необходимо предпринять, – чтобы блокировать их деятельность вне пределов Земли.

   – Тогда разместим транфонаторы прямо на орбите! – предложил Захар.

   – Резонная задача на ближайшее будущее!

  44.

   "Все детство мечтал посмотреть на тебя вот так вот сверху, в юности понял, что это не реально, эта профессия не для меня, но оставалась надежда на технический прогресс... А теперь вот смотри не хочу, кручу в любую сторону, хочу ближе, хочу дальше...

   И что это я опять тебя включил вообще? Что-то ведь дернуло. Может, кто-то еще обо мне изредка вспоминает? – размышлял Авдей, и сам замечал, успевая удивляться этому, что мысли ползут настолько медленно, что иногда он может предугадать, какая будет следующая.

   – Интересно, когда мысль угадывает следующую себя, это Деш специально предусматривал такую возможность, или это мне от скуки мерещится?

   Перед его глазами медленно и даже, пожалуй, скучно поворачивался справа налево голубовато-белесый шар.

   – И как космонавты годами на орбите на это могут смотреть? Наверное, у них много работы, если им это не надоедает".

   Вернулся домой Деш с детьми.

   "Значит, выходные, – подумал Авдей. – Значит, ничего не делать будет не так скучно. Правда, прошлые выходные прошли даже весело, – Авдею припомнились массовки, что были обиор назад, от чего он даже оживился. – Да и в последнее время мне вообще уже не так скучно стало. У меня тоже появилась как бы работа. Работой, конечно, не назовешь, денег не платят. Но они мне здесь и не нужны".

   Майкл и Макар уже давно уговаривали Авдея тоже принять участие в их делах. А они оба делали это умеючи.

   – Ты же тоже настоящий, – убеждал Макар.

   – Да они тоже настоящие, – парировал Авдей, – только... как бы другой культуры. Ну, как европейцы и азиаты.

   – Да это несравнимые вещи! Это как вишня и вишневого цвета мармеладка! Ты не должен спокойно смотреть на то, как они их эксплуатируют и нас пытаются занять тем же!

   Но их методика убеждения, напирая и говняя чужую точку зрения, даже при наличии вменяемых аргументов не сработала. Удалось убедить его Эмили.

   – Они не умеют жить по-настоящему, – говорила она. – Они не знают всей гаммы чувств, на которые способен человек. У них даже любовь сухая. Причем они ее никак не называют...

   "Уж кто-бы говорил", – подумал Майкл, вспомнив, что все время, сколько он ее знает, она всегда была одна.

   А знает он ее уже долго. Хотя они так и не научились ориентироваться в этом новом времени, но были признаки, подтверждавшие долгое знакомство. Самым убедительным мерилом времени было зеркало. По его мнению, все-таки прошло уже около десяти лет.

   – И только мы, пока мы живы, а это скоро закончится, можем научить их этому, можем передать им подлинную человеческую культуру, научить их чувствовать, творить, созидать... – с неподдельным, как показалось Авдею, чувством не столько давила, сколько внушала Эмили.

   – Мы хотим их научить созидать, разрушая тот мир, в котором они существуют, – возразил Авдей, в чем-то повторив собственные мысли Эмили.

   – Не дури, мечтатель! Ты где этого нахлебался?! Этот мир не их! Это мир пратиарийцев. А все эти люди даже не знают, зачем они здесь живут! – напирал Майкл.

   – Они в один голос говорят, чтобы выполнять свою работу! – ответил Авдей.

   – И это, по-твоему, нормально? Бред! Жить ради работы! Ничего при этом за нее не получая! – наваливался на свою чашу весов Макар. – В них просто как-то вдолбили это рабское самосознание.

   – Они же ни во что не верят, – аргументировала Эмили. – И самое главное, они не верят в себя! Мы дадим им шанс построить здесь свой мир. Мир пратиарийцев при этом не разрушится. Он слишком большой. Немного изменится. А как они хотели? Они нас сделали для того, чтобы мы изменили их мир! Надеюсь, с этим ты не станешь спорить?!

   – И мы это сделаем! Хотя и иначе, чем они планировали! – перебил ее Макар и ехидно засмеялся.

   – Пускай он будет полный противоречивых желаний, в этом выборе и есть ощущение жизни, – продолжила Эмили. – Мир станет живым и для них!

   – Пускай этот мир станет их миром! -

   Авдей стал вести начальные уровни человеческого. Он и сам его неважно знал, так как это был не его родной, но для начинающих этого было достаточно. А их количество только росло вслед за общей численностью людей, уже давно превысившей тридцать миллионов человек.

  *

   На исходе асана с первыми лучами Сиклана в последний рабочий конжон, когда пратиарийцы начинали расходиться по домам, люди напротив просыпались, и многие из них впервые осознанно начинали строить планы на грядущие большие выходные.

   Прошел целый обиор с прошлых. И весь этот обиор на кафедре профессора Майкла Хаосманна, как он нарек себя здесь, они постоянно в той или иной форме постигали секреты независимости и настойчивого поведения, тайны свободного мышления и эффективные способы сказать "нет", принцип единства и как сказать одно, а поступить иначе.

   Новость о том, что люди вновь оставили свои обязанности, долетела до Манкоа мгновенно. Следом накатила директива преферата Прата о том, что ситуацию как минимум необходимо держать под контролем.

   Попытка использовать старые методы провалилась. На этот раз вежливое приглашение разойтись по гонам никто не принял. Люди остались на площади. Более того, они просто не обращали внимания на присутствие пратиарийцев до тех пор, пока пратиарийцы не решились применить силу и не просто уговорами, а руками, хотя и очень деликатно, попытались отвести одного из людей в гон.

   Но тот не растерялся, а сделал все, как его учили.

   – Аааааа, – заорал он. – Вы не имеете права! Я не пойду домой! Я хочу остаться здесь!

   – Это его право!

   – Руки прочь!

   Поддерживали его из толпы, поступив тоже по науке. Они с криками кинулись ему на выручку.

   – Оставьте его в покое!

   – Что вы делаете?! Вы выломаете ему руки!

   – Душегубы! Где вас учили такому обращению!

   Кричали они наперебой.

   Толпа зашевелилась, загудела и, как будто нехотя, но завелась. Майкл ловил кураж, его голова кружилась. Мог ли он себе такое представить, живя в своей халупе на зарплату, которую способен получать едва ли не самый ленивый американец.

   – Давай Майкл, вперед, – сверлил ему на ухо полушепотом Изингома.

   Но видя, что Майкл никак не наберет достаточно воздуха, оттого сколько ему хотелось выкрикнуть, решил подбавить ему решимости и негромко начать сам:

   – Давай, долой произвол! Давай же! Вместе!

   – Долой произвол! – наконец, прогремело в воздухе.

   Это Майкл пришел в себя и поддержал начинание. Сначала несколько раз сам, потом вместе с Изингомой, Макаром, Эмили..., они повторяли фразу.

   – Тебя как звать, – обратился Майкл потом к молодому человеку в толпе.

   – Шэхриэр, – отозвался тот, с трудом пропуская через себя новизну происходящего.

   – А тебя как? – обратился Майкл к следующему.

   – Жомех.

   – Давайте, давайте все вместе! Чего стоите как на проповеди?!

   Едва ли кто-то понял его последние слова, но они грянули.

   – Долой произвол!