Текст книги "Принцип "Земля" (СИ)"

Автор книги: Максим Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

   Само поле, ставшее всемирно известным, было открыто в конце двадцатых годов по инициативе Международного Союза Охраны Природы. И в день открытия были высажены более ста видов примулы, в том числе и редких.

   Но в этом году в сценарии торжеств были предусмотрены некоторые сюрпризы, о которых, правда, не знали организаторы праздника. Чести завершить мероприятия своей речью был удостоен известнейший актер Саверио Перолла, который уже будучи на пике карьеры, решил снять серию фильмов об охоте на диких животных. Киноленты пропагандировали отказ от этой забавы.

   Когда дирижабль оторвал свои мощи от земли и медленно проплывал над площадью Трех надежд, расположенной в центре поля Трех надежд и заполненной людьми, Саверио стоял один на сцене в носовой части корабля. Микрофон в его руке взорвался. Взрыв был очень мощным: несчастному Саверио оторвало руку и, как впоследствии сообщалось в прессе, он скончался в больнице. Дирижабль был тоже сильно поврежден. Его еле удалось посадить недалеко от поля, но где не было такого скопления людей. Оторванная рука Саверио упала вниз.

   Происшествие постарались замять, и сделали это качественно. В считанные дни ликвидировали все обсуждения и, естественно, не допустили никакой информации в средствах массовой информации. Все видели только те кадры, которые вылетели в прямой эфир.

   Но хотя ног в мире в два раза больше, чем голов, не нашлось по грязному носку на каждый рот. Очевидцы тайком проговаривались, что рука-то не была окровавленной. И вообще не была похожей на оторванную живую человеческую.

   Открыто, однако, свидетельствовать люди боялись, поминая подобные случаи времен начала столкновения.

  34.

   Колет и Пелагея обсуждали способы прощупывания людей на предмет, стоит ли их вовлекать в работу Примулы, как это сделать тонко и, не раскрывая ничего лишнего. Нейт Браннекен пялился в экран микроскопа, производя замеры на снимках различных образцов, и иногда на правах медика позволял себе соглашаться с доводами Колет. Когда Колет вышла, Нейт не удержался, чтобы поделиться своими остатками памяти от тех событий, когда он был предметом подобных обсуждений.

   – Пашала, как же здорово вы меня тогда поймали! – признался Браннекен.

   Пелагея посмотрела на Нейта, пытаясь сообразить о чем это он. По ее лицу Нейт прочитал, что она, конечно же, не поняла его. Но Пелагея не стала сдаваться и пошла в наступление.

   – И не только тогда!

   – Как не только? – возмутился Нейт. – А когда еще?

   – Вот! Только что! – звонко засмеялась она. – А ты про когда говоришь?

   – Вот паразитка! Я-то про тот день, когда вы с Нейлом меня в центре проверяли. Я тогда пригрозился позвать охрану, а ты сказала, что я этого не сделаю, потому что не знаю, кто они.

   – Ааа. Вон ты про что. А ты, наверное, сегодня их проверил?! – догадалась Пелагея.

   – Первым делом, как только пришел в центр! Полгода ждал, с самого момента, как Глеб сообщил, что они придумали способ. И тут получается либо детектор не работает, либо... Но все охранники – люди! Регистратура, веришь ли, тоже.

   – Регистратуру мы тоже проверили. Тогда не было детекторов, но и без крови тоже обошлось. Когда я от нее потребовала вызвать тебя и Тревора, она побледнела.

   – Кровь отхлынула.

   – Ну, видимо, да. Так, значит, ты говоришь, их в центре нет. А главный?

   – Человек! – с некоторым удивлением ответил Нейт.

   Пелагея немного задумалась.

   – Видимо, в том числе и поэтому нам так легко удалось продавить расконсервирование лаборатории. Давайте, пока не будем делать окончательных выводов и расслабляться. Честно говоря, я тоже весь день ждала неожиданной встречи. Но так ни разу меня эта штуковина и не ужалила!

   – Я сегодня весь день здесь был, в штабе. Здесь тоже тишина, как на фабрике телевизоров, – отвлекся от своей работы Орест. Он говорил несколько вальяжно. – Но чтобы убедиться, что детектор работает, я ашных два раза включал запись. Сразу жалит, собака такая!

   – Кстати, на одной из таких никому не нужных фабрик сейчас собираются наши детекторы. Хорошо, что телевизоры и прочая подобная техника теперь мало, кому нужна, и брошенных фабрик много. Глеб пробовал подобраться, наверное, к нескольким десяткам таких. Не так-то это просто! И все-таки! Пока не будем делать окончательных выводов о том, работает детектор или нет, и расслабляться, – повторила Пелагея. – Мы только вчера их получили. Это первые образцы.

   – Палаш, а вы знали, что они люди? Охранники?

   – Мы об этом не думали, но сомневались в них так же, как и в тебе. Скажи-ка, как дела с нашей новой технологией? Я смотрю, наши нейропсихологи с программистами сидят практически безвылазно в штабе.

   – Говорят, типа, работают для вас, – добавил Орест. – Не подойди к ним, сразу орут, мол, не отвлекай. О, блин, говорю, ща как отрублю сетку вам.

   – Я те отрублю, – цыкнула на него Пелагея. – Хорош баять-то, дай спросить у человека.

   – С ними больше Тревор общается, – продолжил Браннекен. – Я больше занимаюсь биологической частью. Но без правильной логической и программной начинки ничего не выйдет. На самом деле нужно заниматься этим более плотно. А так... И нас мало, и психологов. Программистов хоть пока хватает. Насколько я знаю, ребята многое пишут на свое усмотрение. А потом работы будет еще больше.

   – Ничего! Чем меньше народу, тем меньше потери информации! Это факт! – отметил Орест. – Лаша, заметь, замечание по делу!

   – Не поспоришь! – ответила Пелагея.

   – Надеюсь, что-то получится, – пробубнил Браннекен, стараясь в интонациях скрыть собственное ощущение утопичности идеи.

   Сознание огромной работы и малых возможностей порождало неверие, а первые успехи питали веру. И как настоящий ученый, даже ощущая маловероятность удачи, он работал с упорством умалишенного.

   – У вас уже был хотя бы один опытный образец? – поинтересовалась Пелагея.

   – Если пациент поступает в центр вовремя, то он, как правило, выживает. Если не выживает, то, значит, его привезли слишком поздно. И он уже мало подходит для нашего эксперимента. Но даже и в этом случае, не факт, что мы сможем его получить себе. Есть же правила.

   – Хм... – с досадой выдохнула Пелагея и многозначительно добавила, отметив для себя новую задачу. – Хорошо. Это надо будет как-то решить!

   – А что тут решать? Все части технологии мы отладим по отдельности. А потом уже будем искать подходящее тело, прямо на улицах. Операция по вводу нашего модуля будет проста, и ей не нужно много времени.

   – Вот все хотела спросить, как это работает? В общих чертах я, наверное, смогу это понять.

   Браннекен не считал себя высококлассным лектором и не рассчитывал ввиду секретности в ближайшее время кому-то докладывать о своих разработках. Тем более в неученых кругах, где требования к доступности текста возрастают иногда даже парадоксально.

   – Сам модуль может находиться где угодно. Лучше всего под кожей в той части тела, для восстановления которой капсула предназначена. В нашем случае на затылке, где позвоночник входит в череп. Сначала активизируется грибок, задача которого разрастись и обнаружить нужные нервные окончания.

   – Грибок же, мне казалось, уничтожает то, на чем селится?

   – Зачастую, да. Но, во-первых, это происходит не быстро. Во-вторых, это настоящие грибы. Нашего гриба в природе нет. Он ведет себя иначе.

   Достигая нервов, он под действием его электрического импульса меняется, а сам импульс проводит в модуль. Далее, изменившись, он перестает разрастаться во все стороны и уплотняет ту поросль, которую уже сформировал. Через некоторое время грибок погибает, его тело преобразуется и становится просто каналом наподобие...

   Пелагея изменилась в лице как шестиклассник, попавший на защиту докторской диссертации по математике. Браннекен заметил это и остановился.

   – Я уже поросла твоими грибками, – улыбнувшись, призналась она. – Но ты говори, говори.

   – Хорошо. Я сосредоточусь тогда на практической части, – предложил Нейт,

   – Да, да. А я отмечу важные для себя вещи, – согласилась Пелагея.

   – ...и становится каналом наподобие нерва, – продолжил Браннекен. – Поэтому важно, чтобы человек был еще живым, мозг и нервы функционировали. Иначе их не сможет обнаружить гриб. А если их деятельность будет слишком слаба, то их импульс не сможет остановить рост гриба. Если нормального человека можно откачать в течение где-то, ну, от пяти до десяти минут, край пятнадцать, то и мы так же находимся в этих рамках. Позже двадцати минут вводить модуль уже бессмысленно.

   Первая задача модуля уже по первичным связям с нервной системой отключить болевые ощущения. К сожалению, боль, как первичный сигнал о проблеме, укололась ли ты или сильно надавила на ногу, в случае сильных повреждений глушит мозг и не дает ему возможности принять одно правильное решение и запустить восстановление. Он, получая миллионы болевых сигналов, пытается отдернуть руку, например, или вызывает кашель, хотя зачастую лучше бывает наоборот полное обездвижение тела.

   – Поэтому врачи всегда стараются быстрее обезболить и усыпить?

   – Именно так. В покое, особенно во сне, когда мысли не провоцируют лишних действий, как, например, учащение сердцебиения на эмоциональной почве, организм восстанавливается гораздо быстрее. Модуль погружает организм в глубокую кому. Продолжая анализировать болевые сигналы, строит схему повреждений и начинает корректировать работу мозга по восстановлению. В дополнение к этому высвобождаются стимуляторы регенерации тканей.

   – И наступает чудодейственное исцеление. Человек снова жив! – будучи под впечатлением, заключил Орест.

   – Чудес, Орест, не бывает, – возразил Браннекен. – В случае с восстановлением нерва конечности это почти так, хотя человек уже без этого модуля жить не сможет. В смысле пользоваться, как и раньше, скажем, рукой. Модуль ему пожизненно необходим, хотя его роль потом снижается. А здесь затронут мозг.

   Гриб целенаправленно внедряется в центральные связи, чтобы блокировать реакцию на боль. Я хочу сказать, что человек в дальнейшем не полностью самостоятелен, он частично зависит от модуля: в режимах сна и бодрствования, например, даже в действиях, целях, настроении, выборе способов и так далее.

   – Тогда с таким же успехом можно живого человека подсадить на ваш модуль и сделать из него кого угодно!? Чтобы он делал то, что нужно нам?

   – Нет, Палаш. Гриб мгновенно погибнет на живых активных нервах, не успев образовать связь нервной системы человека с модулем.

   – Можно придумать другой гриб. Более устойчивый к электрическим импульсам. Ведь и этого гриба раньше, ты говоришь, не было. Он искусственный!

   – Ну, в принципе из-за этих опасений эту программу и раньше ограничили только конечностями и запретили развивать дальше. Я думаю, что это возможно, Но пока нам так и не удалось получить грибок, который бы выдерживал токи здорового организма, но при этом своевременно реструктурировался и погибал бы. Правда мы и не ставили такой цели.

   – А! Так он все-таки может не погибнуть и тогда как обычный гриб он просто уничтожит организм? Я была права!

   – Ну, да. Хотя, как уничтожить? Он просто успеет разрастить шире, если не найдет нервов с достаточными токами.

   – Сожрет заживо! – не церемонился Орест.

   – Да, – повернулся к нему Нейт и зловеще направил на него пальцы рук. – Но с падением температуры он все равно погибнет, это уже не его среда. Это если человек не выживет. А в здоровом организме его просто подавит иммунная система, как и в случае с десятками тысяч грибных спор, с которыми ты ежечасно сталкиваешься.

   – Тогда почему его не подавляет иммунная система нездорового, раненого человека? – поинтересовалась Пела.

   – Ты уже, наверное, запуталась. У раненого человека иммунитет ослаблен, нервные импульсы слабее. Грибок гибнет, достигнув их, и при этом преобразуется, создавая связь нервной системы с модулем. Далее модуль подавляет в течение необходимого периода иммунную систему в части подавления ею гриба.

   – А почему именно грибок? Я как всегда позволю себе небольшую глупость? – спросил Орест.

   – Да собственно от грибка-то осталось одно название и модель поведения. В открытой среде он даже не образует спор.

   – И кто же это все придумал? – задумалась Пелагея.

   – О! – многозначительно прогудел Браннекен, осознавая важность работ его предшественников. – Это несколько поколений ученых! Это суперпозиция десятков идей и изобретений!

   – О, как сказал! – отметил Орест, аж захлебнувшись от того, что сам бы так не смог завернуть.

   – А то! – осознавая свою причастность к этим достижениям, ответил Нейт и добавил – Еще пару тройку месяцев и будем пытаться поднять человека.

   – Что-то ты как-то не очень уверенно об этом говоришь, – заметила Пелагея. – Это ты реальный срок называешь? Или просто повторяешь те сроки, которые мы тебе ставим?!

   Браннекен тяжело выдохнул, пытаясь оттянуть момент ответа и надеясь, что это поможет ему даже уйти от него. Но никто эту паузу не заполнил другими мыслями, а Пелагея еще более настойчиво повторила свой вопрос.

   – Ты мне четко скажи. Этот наш проект вообще реально реализовать? Или он безнадежен?

   – Ну, как тебе, Пелагея, сказать? Не безнадежен, конечно. Но если раньше у нас была возможность общаться с другими учеными и использовать весь мировой опыт, теперь приходится полагаться только на себя. Даже если кто-то где-то и работает над чем-то подобным, мы не можем об этом узнать. Ведь полный информационный вакуум!

   – Ты меня пугаешь, Нейт! – встревожилась Пелагея. – Мы, кажется, не об этом договаривались!

   – В творчестве и в науке, как частном его случае, не может быть места для договоренностей о сроках, – уклончиво ответил Браннекен. – Ладно. Если не ошибаюсь, Тревор пришел. И сразу к своим побежал.

   – Даже не поздоровался! – заметила Пелагея.

   – Ну, он такой человек просто. Если у него в голове крутится идея, он ничего вокруг может не замечать. В том числе и формальностей этикета.

   – А идея у него крутится всегда! – добавил Орест.

   – Точно! – подтвердил Нейт. – Хорошо, если их меньше десятка. Тогда он еще как-то реагирует на мир!

   Все засмеялись. Нейт ушел, а Орест сообщил Пелагее:

   – Звонил Глеб. Просил все случаи срабатывания детекторов фиксировать.

   – Да. Я знаю. Необходимо понять, сколько их среди нас. Спасибо, Орест.

  35.

   Краеугольным камнем при переезде из Лесного педагогиума в Центральный деловитая, но дотошная, дама Штапа считала, чтобы не прерывался прием теста Матильды ни на один арияд. Это была сфера ее ответственности, ее единственная забота, даже временно остаться без смысла существования она не могла.

   Поэтому все делалось постепенно по спланированным этапам. Часть своих дам, принимавших тесты, она уже перевела, и они начали работу на новом месте.

   – Теперь настал момент, когда и я покидаю мой любимый Лесной. Насовсем! – грустно вздыхала дама Штапа.

   – Не расстраивайтесь так, – успокаивала ее коллега. – Все-таки не насовсем. Вы сможете прилетать сюда на выходные.

   – Я не расстраиваюсь. Мне просто грустно.

   – Такое бывает.

   Разговоры обитателей Клетиона по сложившейся или сложенной привычке редко выходили за рамки того, что очевидно, обсуждаемой темы или наблюдаемого явления. Если они общались, то это было зачем-то нужно, кому-то полезно. Разговор о грусти выписывался из этих рамок.

   – Со мной такое впервые, – продолжила дама Штапа, вдаваясь в подробности своих ощущений, несколько стесняясь.

   Оба эти чувства ей были довольно непривычны. И стоит ли говорить об этом? Возникло третье непонятное ощущение. Сомнение. А интересно ли это ее собеседнице?

   – Сама даже не могу понять это чувство, – продолжила дама Штапа. – Но почему-то мне кажется, что о чем-то подобном рассказывала дама Назира, когда она вспоминала рассказы дамы Журы. Дама Жура иногда делалась совсем, совсем грустной и говорила, что у нее немного защемило сердце. "О Родине", как она поясняла.

   – О Родине? Что это?

   – Она не рассказывала. При этом она отказывалась идти в медику. И убеждала даму Теччу, что это не поможет.

   Даме Штапе было не просто объяснить, что чувствовала дама Жура, ведь ей самой об этом только лишь рассказывали, причем те, кто тоже только слышал. Своих чувств она так же не могла описать точными словами, но чувствовала, что именно об этом ей и рассказывали когда-то.

   Ей в Лесном очень нравилось, она прожила здесь практически всю жизнь. Но необходимость покидать его была придумана не ей. Это строгое решение, принятое на последней встрече Совета развития Клетиона.

   Совет собирается один раз в обиор по местному времени. Так было с самого начала. На нем присутствуют только те, кто стал старшей дамой или старшим господином. Кроме людей на совете еще всегда были пратиарийцы, но об этом участники совета не имели права рассказывать.

   Как пратиарийцы попадали на Совет и как уходили, никто не мог понять, но зал совета открывался для людей, только когда пратиарийцы уже были за столом, точнее за его половиной, на своих местах.

   Стеклянная, по всей видимости, перегородка разделяла стол на две половины и не давала возможности пройти на вторую часть зала. Но стол выглядел единым целым. Иллюзия общего пространства и тесного общения была полной.

   Дама Штапа вошла в совет, когда не стало дамы Куни, которая заменила даму Назиру, и так далее до дамы Матильды и дамы Журы, что была первой дамой, выбирающей главные занятия для детей.

   Дама Жура была на Клетионе первой и единственной, кто осознавала историческую аналогию того порядка, в котором она принимала здесь участие.

   "Я боюсь, что этот порядок рано или поздно взорвется изнутри, – говорила она сама с собой. – Ведь большинство философов признавали полис Платона утопической идеей. Ведь было же огромное количество таких сообществ... С какой целью здесь установлен такой порядок?"

   Их правило, руководствоваться интересами и способностями детей, соблюдается и по сей арияд. А для определения способностей используются тесты Матильды для разных возрастов. Уже дама Жура одна с трудом справлялась с тем, чтобы правильно определить занятие всем детям. Потом детей стало больше, и Матильда, став дамой, создала целую группу и разработала специальную систему тестов.

   На последнем совете решили, что в Лесном педагогиуме останутся только дети ясельного возраста и младенцы. Здесь их будут оставлять мамаши. С детьми дошкольного возраста здесь уже давно стало тесно. Тем более, на совете было сказано, что численность будет продолжать расти. А, кроме прочих преимуществ, Центральный педагогиум в несколько раз больше Лесного, он способен разместить всех детей как раз до момента прохождения заключительного теста Матильды.

   Выбор для этого возраста Центрального педагогиума не был случайным. Он находится возле парома. Дети будут видеть, как взрослые будут улетать на нем в Большой мир. Так будет формироваться их мечта, что когда-нибудь и они улетят. Остальные до момента отправки в Большой мир будут жить в Горном, Озерном, Прохладном и других педагогиумах.

  36.

   Резвящий энтузиазм и предвкушение гадости, которую, если все сложится, удастся подкинуть врагу, весьма и весьма помогали. Одновременно страх заставлял подходить к делу тщательно.

   Пришлось долго искать подходящее место, не очень людное, желательно на окраине или за городом, но не за три неизмеримых расстояния от него, и где одновременно было бы достаточно невостребованных электрических мощностей. Заброшенных городов было много, а заводов и цехов еще больше, но большинство из них были обесточены самым простым воровством проводов.

   – Возможно, какие-то провода даже были сняты для наших нужд, – предположил Аким, когда обследовали очередной цех. – Так что не будем сильно напрягаться и ругать вандалов.

   Кое-что, из того, что было необходимо, нашлось здесь же: мощные фонари еще были в исправном на вид состоянии, кабеля, чаны, вода, шланги и тросы достаточной длины. Что именно понадобится, наперед никто не знал, но все, что могло бы пригодиться, на всякий случай расположили в пределах удобной досягаемости. Аким откуда-то приволок и наладил звуковую аппаратуру.

   – Нашел полнейший хлам, но орать будет. Нам ведь и нужно всего-то для привлечения внимания, – оправдывался он по поводу качества звука.

   – Да, да, дружище, – соглашался Глеб. – Лишь бы орала. Главным образом басила, как мне кажется.

   – Согласен. Басы лучше огибают препятствия и медленнее тухнут, – добавил Аким.

   – Вам спецам виднее, – подмигнул ему Глеб.

   – Давай еще прожектора завяжем на музыку! – предложил вдруг Аким.

   – Если хочется... Только зачем?

   – Типа здесь заводная тусовка! Здесь же в цеху есть окна, будет видно снаружи, сильней привлечет внимание.

   – Ну, давай. Сильно только не заморачивайся. Если все успеем, на той неделе попробуем захлопнуть ловушку. Джоска обещал со своей частью тоже управиться. Да, Джоска? – уточнил Глеб, крикнув на весь цех.

   – Че? – несколько тянучими интонациями откликнулся тот.

   – Управишься к той неделе?

   – Должон! Уже везут! – снова вытянул он пару фраз.

   – Я вот думаю, здесь люди нужны будут, или все оставить, чтоб на автомате сработало?

   – Думаю, надежней будет с людьми. Хрен его знает, куда оно сначала полезет! – ответил Джоска.

   – Мне тоже так кажется, – поддержал его Аким.

   – Если оно вообще сюда прилетит. Это мы думаем, что привлечем их внимание, – засомневался Глеб.

   – Да куда оно денется?! Ну, всегда стоит только подняться шуму... – ответил уверенно Аким.

   – Точно! Тут как тут! – продолжили Джоска и его эхо.

   – А шум мы обеспечим первосортный! – заранее похвастался Аким. – Здесь такая туса будет. Я бы сам не отказался...

   – Ну, ладно тебе! – остановил его Глеб, а потом сам размечтался. – Как только разберемся с ними, закатим здесь же на этом заводе такую замануху...!

   – А я все-таки сделаю что-нибудь кричащее и со светом, – решил Аким. – Пригодится еще, когда будем праздновать.

   Он направился в закоулки цеха, поискать подходящее старье. Глеб кинул взгляд на уходящую походку, и почему-то ему снова бросилось в глаза ее сходство с лучшим другом отца дядей Авдеем.

   Глеб не часто замечал эту наследственность, поскольку Аким в характере и внешне сильно отличался от своего отца. Дядя Авдей был спокойным и рассудительным, а Аким всегда с головой бросался в очередную идею. Но забавная угловатая пластичность их движений выдавала без остатка одного в другом.

  ***

   – Ну, нихрена-ли-не-видали...! – тяжело выдохнув, громко скомандовал Глеб. – Все! Запускай! Ждем-с гостей!

   – Главное, чтобы он был один! – крикнул Аким.

   – Все будет как обычно. Они парами не летают, – уверенно сказал Джоска.

   Музыка орала так, что не оглох бы только глухой от рождения. Свет мигал скучно, но противно бликовал по глазам. Он утомлял, но не давал заснуть. Видно, Аким все-таки не стал напрягаться, хотя в его характере было такое, что он мог ради просто интереса увлечься и сделать если не шедевр, то хотя бы очень прикольно.

   В десяти метрах от ворот от боковой стены установили перегородку почти во всю ширину и высоту ангара, за ней смонтировали освещенную площадку. Второй выход с площадки был в высокий проход, соединявший два цеха. Попасть туда можно было, только обойдя перегородку.

   Глеб и Джоска разместили себя в импровизированной инженерной будке в виде настила на перекрытиях под сводом цеха – отличное место наблюдения. Еще несколько человек удрали в соседнее здание. Главное было не дрогнуть и не привлечь внимание к себе.

   – Ну, как тебе антураж? Привлечет внимание? – поинтересовался Джоска.

   – Не сомневаюсь! – ответил Глеб.

   – Звук хрипит, – посетовал Джоска.

   – Не принципиально в данной ситуации. Зато свет такой яркий, что сетчатка пузырится!

   – Лампы бешенные нашли, – с гордостью проговорил Джоска.

   – Ты специально сделал, чтобы один прожектор сюда периодически попадал? – после очередного попадания возмутился Глеб.

   – Не. Случайность, – пробормотал Джоска. – Давай сместимся в сторону.

   – Да уж придется сместиться, – начал переползать Глеб. – Если нас здесь обнаружат грифы, нам не избежать серии вопросов, – прогундел он.

   – Да, мы-то что? – отозвался Джоска.

   – Вот и объясняй потом, что мы...

   – Так мы-то вообще не при делах. Сидим здесь на балконе и даже семечки ни в чью сторону не плюем, – приподнял настроение шуткой Джоска.

   Глеб улыбнулся.

   – Ладно. Потом поплюем семечки. Тссс, – он перекрестил пальцем губы.

   В былые времена нашлись бы желающие оторваться здесь. Но сейчас приходилось хранить полную тишину на фоне кричащей музыки.

   Сценарий сработал железно. Месяцы наблюдений прошли не зря. На возникший несанкционированный шум гриф появился менее чем через десять минут. Он завис у ворот, пытаясь выявить источник активности. Он был явно наготове. Оружие уже было в руке.

   Увидеть грифа на улице было вполне обычным делом, но и Глеб и Джоска осознавали особенность ситуации, которая все-таки сковывала мышцы и мысли. Не найдя ничего особенного и объясняющего в первой части огромного помещения, гриф двинулся вперед, облетел ширму, направился в проход, где мигал, заманивая, очередной прожектор.

   – Готов! – шепнул Джоска, почувствовав на запястье четкое жжение, и утопил рукоять рубильника.

   Грифа резко осадило на пол. Из лежачего положения он попытался встать на колени, но ноги выгибало. Еще сильнее при этом выгибало и растягивало спину.

   – Тварь тягучая, сопротивляется, – злобствовал Джоска.

   Но дальше действовал уверенно. Он закрыл ворота, отрубил все лишнее, и вывернул на максимум регулятор мощности электромагнита. Грифа пылью осыпало на пол и размазало тонким ровным слоем.

   Внезапная тишина свистела в ушах, казалось, что пульс в венах отзывается эхом после каждого удара. Эхо, накладываясь на себя и давило вены фазами резонансов. Все трое сидели, ощущая постоянное жжение детекторов. Оно не нарастало, значит, присутствие их было постоянным.

   – Мы три года хотели это сделать, – негромко неуверенно нарушил тишину Глеб, – с одной единственной целью...

   – ...а теперь боимся подойти ближе и...

   – ...посмотреть, кто же они?

   Справившись с нервами и одновременно выждав паузу, но так и не дождавшись других грифов, они двинулись с места.

   – Мы точно не знаем, что будет дальше, и сколько у нас будет времени, поэтому нужно извлечь из каждой минуты максимум, – дал установку подбежавший раньше их Аким.

   В течение остатка дня Глеб, Джоска, Аким, да собралось почти все крыло Пест, кто жил неподалеку, изучали пойманный образец, разглядывали, прислушивались. Помимо того, что полностью все происходящее снималось на видео, делались десятки фотографий, общих и детальных. Аким заметил:

   – Ни одной крупной части, кроме пистолета.

   – Да. Полностью развезло в кляксу, – согласился Джоска, прищурился, – слоем приблизительно в миллиметр, мне кажется, не больше.

   – Чёсе! Получается, что даже одежда – это имитация! – добавил Захар. – Капитос!

   – Возле него детектор дает постоянный сигнал, – обратил внимание Глеб.

   – Глазами почти невозможно увидеть, проще ощутить рукой, – ответил Захар и приложил одну руку на пятно грифа, а другую руку на пол. – Может, это кажется, но здесь есть ощущение постоянной какой-то мелкой вибрации, возни, что-то кишит под рукой, в отличие от того, что здесь. И глазами смотрел, тоже какая-то дрожь, как будто мутит. Аж тошнить начинает. Но я сколько ни смотрел, не нашел ни одной крупной детали. Чем-то же все это должно управляться?

   – А ты думаешь, что центральный блок должен быть обязательно как ящик? – поинтересовался Джоска.

   – Пусть не ящик. Коробочка, – улыбнулся Захар.

   – Даже наши технологии уже позволяют делать такие вещи микроскопическими, – возразил Аким.

   – Да. Чья же это технология? – задумчиво произнес Захар.

   – Ты думаешь, все-таки люди? – спросил Глеб.

   – Я даже не знаю, чтоб более вероятно, – ответил тот.

   За несколько часов обследований накопилась какая-то информация, а за весь день поднабралось и усталости. Решили продолжить завтра, оставив нескольких человек дежурить. Джоска решил ночевать здесь, рассудив, что в случае необходимости его могут разбудить.

  ***

   – Привет, Палаша, – затопленным голосом произнес Глеб. – Браннекен что говорит?

   – Привет, Глеб. – Пелагея была несколько озадачена таким вопросом, заданным прямо вот так сразу. – Что-то случилось? Как прошла операция? Браннекен... Ты что имеешь в виду?

   – Технология. Когда он ее запустит?

   – Последний раз он называл срок три месяца, но сам в это не верил. Это завершение разработок. А о полной готовности он не говорил вообще.

   – Спросишь? – сухо продолжил Глеб.

   – Спрошу, – ответила Пелагея, понимая, что явно что-то случилось. – Они там что-то уже навороченное паяют. Говорят, что будут встраивать дополнительную память, чтобы запоминать все, что люди будут видеть. Только спорят, какой потребуется объем. Я им говорю, что все запоминать не обязательно, достаточно запоминать избирательно, только то, что связано с заданием. Они утверждают, что отличить нужное от ненужного сложно. Бывает настолько непрямая связь, что лучше запомнить все, чем что-то забыть. Пускай мозг сам разбирается, что связано и как.

   – Подожди, а зачем вообще запоминать? – спросил Глеб. – Они потом с них информацию сливать будут?

   – Сливать не будут. Но люди в памяти смогут восстановить все мельчайшие подробности увиденного.

   – Ты серьезно? Это что реально? – но по тону Глеба не было заметно, что эта новость его воодушевила и взбудоражила.

   – Говорят, реально. Тревор, кажется, в штабе, можно у него уточнить прямо сейчас.

   – Уточни, пожалуйста, – попросил Глеб. – И о сроках.

   Она попросила найти Тревора, а сама продолжила:

   – Сейчас они решают, безопасно ли использовать память мозга для этого. Тогда вопрос только с пространством адресации, чтобы в нужный момент можно было вызвать нужное воспоминание. Или лучше использовать искусственную память.

   – Ты так во всем разбираться стала? – заметил сухо Глеб.

   – А как же?! Этих ученых не поймешь! Мне же нужно как-то понимать, где они мне в прошлый раз чего-то недоговорили?! – всплеснула Пела. – А ты какой-то скучный и прямолинейный сегодня, – заметила она.

   – У нас погибло четверо человек, – ответил Глеб. – Мы не можем такими количествами терять своих людей. Их и так очень мало. Поэтому я испрашиваю, когда Нейт и Тревор думают заканчивать работу.