Текст книги "Имена мертвых"
Автор книги: Людмила и Александр Белаш
Соавторы: Александр Белаш
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)
«Что, малый, хорош конь? Так распашем, любо-дорого взглянуть».
«Что, дядя, тут буквы не русские?»
«Вишь, грамотей… Это, малый, трактор из Америки. Вон те – наши, „ХТЗ“, на керосине, а вот этот – „Сталинец“».
Вьется рядом, не отходит невысокий паренек.
«Дядя, как мотор работает? зачем тут вертится? Дядь, а посади рулевым на прицеп, можно?»
«Кыш! вот привязался…»
Сколько не ворчи, не отгонишь. Ремонтная летучка ли со станции приедет, сами ли трактористы что чинят – Изерге тут как тут. Высматривает, нюхает и уже нос измазан в солидоле, и руки, как у слесаря.
«Ну-ка, малый, подержи. Дай ключ на двадцать. Затяни вот здесь».
«Хм, а запустить сумеешь?»
«Куда ему. Ростом не вышел, – посмеивается бригада. – Пупок развяжется…»
Сцепив зубы, Изерге рывком проворачивает рукоять; трактор оживает.
«Эге, вот так малец!»
«Лексей, Тхор! Ты чем малого кормил? поди, с каждого юмана ему жарил жеребячий окорок… Нам бы на МТС его, как на фабзавуч. Механиком будет».
Старший брат, Кугерге, с девками в первые игры играет, а Изерге обхаживает любимый «Сталинец-60 ЧТЗ», ему о девичьей прелести и мысли нет.
Тайком, из губ в уши лепетом ползет весть по деревне: «Будет пятничный молян в священной роще, огонь разложат, на юмане карт Шумат будет служить богам…»
Ясный Сокол Чкалов летит через полюс в американский Портланд, а жрец-карт Шумат, тайно выученный в дебрях гаданиям и прорицаниям, брызгает в огонь жертвенной коровьей кровью. Унай подносит ему курицу и кланяется.
«Шумат, скажи слово для моего сына».
Карт, не жмурясь, глядит в пламя костра. Он слушает, что скажут боги.
Кава Юмо говорит: «От пули уйдет, от огня уйдет – от судьбы не уйдет».
«От судьбы не уйдет…» – повторяет губами Изерге.
О чем это?..
Значит, сыну народов оленя и сокола надо исполнить волю богов.
Глава 5
Они выехали к бело-голубым старейшим корпусам Университета; слева остался насквозь светящийся сказочно-белый парк, где каждая веточка была опушена хрупкими иглами инея; сновали машины; люди шли по делам; пестрели афишные тумбы; крутились рекламные фонари над корейской закусочной; мелькнула хохочущая ватага студентов; рокеры в кожаных куртках спокойно препирались на углу – или дружески взаимничали? – с полицейским в белых ремнях; усатый дед торговал брошюрами под плакатом «ГРЯДЕТ КОНЕЦ СВЕТА», а рядом похожий на викинга парень в косматой куртке целовался с рыжей девчонкой, – все как всегда, никому невдомек, чем занимался почтенный профессор Вааль минувшей ночью на кладбище, и никто не знает, что исчезнувшая с этих улиц три года назад Марсель едет к Фельтенову мосту на «Коне Дьявола», и в руках у нее банка из-под мастики, а из банки тянется носом и скребется мышка, ожившая не по законам природы. Солнышко, волшебный белый парк сияет и искрится, легкий мороз – как раз такой, чтобы греться, целуясь, – и вдруг – выходцы из могил! «Что вы, полноте… ночь была на редкость мерзкая, машины „неотложки“ не успевали передохнуть на базах, но, слава богу, к четырем часам погода образумилась, вошла в колею, можно только радоваться и надеяться, что на Рождество не наползет с Атлантики циклон со шквальными ветрами, а будет вот так же светло и прозрачно, как сегодня, в эту пятницу».
Все было бы ничего, если бы не тот трескучий сиреневый свет, куполом накрывший мышку.
«Я сплю, вижу сон, – Марсель жадно вглядывалась в знакомые с детства дома. – Это сказка, фантастика. Что же? люди тысячи лет страдали, умирали, а задача решалась проще простого – заряд, какая-то сила, которую можно передавать прикосновением. Или – магия, черное колдовство? Или колдуны и ученые грызлись, знать друг друга не хотели, но с разных сторон шли к чему-то общему, одни – чарами и заклинаниями, другие – электроникой?.. Раньше бы им сойтись! и одним отречься от того, что нами правят звезды и духи, а другим понять, что не всем можно управлять человеческой волей, к чему-то надо и приноровиться, приспособиться. И окажется, что миром владеют единые законы, не всевышняя сила, нет, а сложные правила, перед которыми наши магия и наука – детский лепет, а единая теория поля – азбука для дошколят. То же мне – термоядерщики! халдейские маги! наверное, человек сможет больше и куда больше…»
Марсель невольно представила забавную сцену – инженер в тунике и митре, с радиометром в одной руке и священным мечом в другой, входит в магический круг и торжественно говорит: – «Заклинаю тебя, термоядерная реакция, именами Вельзевула, Самаэля, Асмодея и Белиала, чтобы дейтерий слился с дейтерием так же, как соединены Огонь и Воздух…»
«Конь» проехал Фельтенов мост и свернул к Скорбным воротам.
– Мне в Мунхит, – спохватилась напомнить Марсель.
– Вижу, вы не спешите, – Клейн не то спросил, не то констатировал.
– Не очень спешу.
– И мы, знаете, тоже. «Конь» сегодня ваш. Можем и к морю съездить; до Кольберка два часа езды.
– Профессор просил не выезжать из города…
– Э, – улыбнулся Аник, – вы, простите, плохо его слушали. Шеф говорит всегда по-аптекарски точно, его надо внимательно слушать. Ведь есть разница между «уезжать» и «выезжать»?
– А… да! он сказал «уезжать»… кажется.
– Смотрите сами, куда ехать. – Аник включил музыку в салоне, чтобы скрыть свое любопытство. – Считайте, что вы за рулем.
– Давайте просто покатаемся.
– Идет! Только напоим «Коня».
Марсель устроилась в удобном кресле и дразнила мышку кисточкой шарфа; кондиционер веял на нее теплом, динамики пели ей песню. Она по-прежнему не очень доверяла доброжелательным спутникам, но странно – недоверие это претило ей самой. Их откровенность подкупала, манеры были естественны, и слаженный дуэт не казался наигранным; похоже было, что они впрямь притерты друг к другу давным-давно. Аник для нее своим зарядом оживил мышку, ему это было трудно и неприятно. Они предложили ей любую помощь по первому зову – кто еще поступил бы так? – но именно эта щедрость ее и отпугивала. Они явно хотели сойтись с ней поближе, а вышло, что она хотела и дальше оставаться неприступной. Повременить, проследить за ними – никакую ложь нельзя долго скрывать, они могут выдать себя; для нее многое оставалось непонятным, она должна была разобраться в том, что случилось, и боялась, что ее обманут, скроют что-то важное. Она нетерпеливо стремилась стать на равных с ними, посвященными в секреты Вааля – о, если бы!.. – потому что нелегко было держаться дальше, чем на вытянутую руку от них, и не чувствовать опоры на земле, которая однажды уже разверзлась и поглотила ее.
– А скажите, Клейн, – спросила Марсель, забавляясь с мышкой, – что такое этот заряд, если не секрет? Как это получается?
– Сложный вопрос для меня, – не сразу ответил Клейн. – В этом деле я человек случайный и до смерти никакой наукой не занимался. Не знаю, устроит ли вас, если Аник или я примемся объяснять на пальцах то, что трудно было бы втолковать целому научному обществу.
– Вполне устроит. Как вы расскажете, так я и пойму.
– Что же, извольте. Так вот, всякое существо имеет измеримый потенциал…
– …нечто вроде возможности прожить жизнь от и до, – вставил Аник, поскольку Клейн говорил размеренно, как бы нарочно оставляя ему паузы для уточнений.
– У каждого вида потенциал свой, у человека тоже; меньше нормы он у уродов и больных с рождения. Болезни – если они не врожденные – в общем-то мало его изменяют.
– …но если упорно губить свое здоровье, можно лишиться его раньше срока. Что частенько и бывает. Называется – смерть от износа или дряхлости, что одно и то же.
– Заряд же, – продолжал Клейн, глядя на убегающую аллею, – это другое. Это искусственный потенциал, введенный извне. Хотя, пожалуй, по сути они схожи, только потенциал не бывает без тела.
– Заряд можно впрыснуть, – Аник небрежным жестом показал, как делает себе укол, – если есть, во что. Сам по себе он не существует, а появляется при передаче и держится в теле… даже наоборот – он держит тело живым, а не оно его.
– И вы, – добрей, чем прежде, поглядела на него Марсель, – отдали мышке свой заряд?
– Лишь маленькую часть, мизер.
– А большая часть – КАКАЯ она?
– Между собой, – поспешил вмешаться Клейн, чувствуя, как разговор вступает на опасный путь, – мы можем делиться зарядом, и с мертвыми – тоже, а вот потенциалом делиться невозможно…
«Если тебя не зовут Герц Вааль», – подумал Аник.
– Заряд вырабатывается особой машиной. Мы называем ее «инкарнатор», что значит – воплотитель, потому что он возвращает не только жизнь, но и внешний вид…
– …реконструирует тело таким, каким его застала смерть.
– Вместе с болезнями?
– Болезни часто бывают от внешних причин. Причина исчезает вместе с жизнью. Поэтому сейчас вы здоровы. Остаются иногда следы – не знаю почему, – у меня, скажем, были шрамы, меня мертвого объели собаки; у Аника были следы от пуль, но это проходит со временем.
– Я не исключаю…
Клейн усмехнулся про себя – вот тоже, гениальный воскреситель-2, Аник Дешан.
– …что какие-нибудь старые болезни могут вернуться – рак или, к примеру, диабет – если они передались по наследству.
– Но если тело совсем… истлело – откуда берется новое? оно что – не настоящее?
– Не прежнее, – поправил Клейн, – но настоящее. Тут, Марсель, начинается уже загробная физика, а я в ней не силен.
– В принципе, – Аник чуть приподнял одну руку и сложил ладонь бутоном, – это выглядит примерно так. Вообразите бутылку, кружку и океан. Поэт сказал: «Наши жизни – как реки, и путь им дан в океан, который – смерть»; это и есть тот самый океан. Вы аккуратнейше зачерпываете именно ту порцию воды, которая раньше кем-то была, и выливаете в бутылку. Что происходит? вода принимает форму бутылки – вернее, форму человека, – и форма сохраняется, пока цела бутылка. Поскольку разговор идет о нас, то кружка – это инкарнатор, а бутылка – заряд.
– А насколько прочна эта бутылка? Наверное, она ТАЕТ…
– Да, – отрывисто сказал Клейн, будто сознаваясь в злодеянии.
– И быстро?
«Конь» подъехал к повороту на Почтовую; трудно было предугадать, куда Аник собирается направить машину дальше; пути были открыты во все четыре стороны: через Кенн-страдэ и Арсенал на Мюнс, через пивной завод Кальвина на Ларикен, через Киркэнк на Маэн, через Двойной мост в столицу.
Город вокруг оживленно шумел, не обращая внимания на бордовый «лендокс», стоящий в череде других машин у светофора.
– Не очень быстро, – Клейн уклонился от прямого ответа.
– Мы уже долго живем, – поддержал Аник. – И будь я трижды идиот, если скажу, что жизнь чересчур затянулась.
– Разве вы не стареете?
– Если б все было, как в сказке, барышня, я выглядел бы ровно на двадцать один год, как в сорок пятом…
– На вид вам тридцать с небольшим.
– Счастливый возраст! – рассмеялся Аник, – пора надежд и свершений!.. А сколько вы дадите мне, Марсель?
– М-м-м… чуть поменьше.
– Вы мне льстите! по календарю мне за шестьдесят, но объяснить это я не берусь. Спросите лучше у шефа. Мы сами не знаем, почему в воплощенное тело возвращается разум, почему мы можем передавать заряд, а обычные люди – нет и многое другое. Не мы придумали инкарнацию, мы только получаем дивиденды с патента Герца Вааля.
– Почему же вы не сбежите от него? он вам много платит или… как-то держит вас при себе?
Воцарилось молчание; лишь глухо рокотал «Конь», шелестела дорога под колесами и негромко звучала музыка.
– Позвольте спросить вас, Марсель, – заговорил Клейн, – Кем вы собирались стать? в смысле профессии.
– Дизайнером, как ма… но мне надо как-то устроиться сначала, кончить лицей или коллеж…
«У меня нет ни денег, ни документов – одна справка о смерти… и жить, наверное, придется в другом городе или в щелке, тайком, по-мышиному… только где? – грустно подумала Марсель и как наяву увидела коридоры, кабинеты, чиновников и вспомнила, что ей предстоит доказывать, что она живая. – Надо узнать, как Клейн и Аник обзавелись документами. Ведь есть же у них водительские права».
– Сколько ваша мама зарабатывает в год?
– Тысяч тридцать – тридцать пять, по-разному бывает. Но сейчас она мало работает, воспитывает дочку.
– Неплохо. Я вот – шофер профессора, временами ассистент. У меня тоже год на год не приходится…
– …но семьдесят косых мы имеем каждый год, – подытожил Аник. – Теперь я садовник и лаборант у шефа. Ставлю сто против одного, что лейб-садовник Его Величества имеет на карманные расходы меньше моего. И работа вполне законная. Зимой – оранжерея, летом – сад. Природа!
– То же самое и я, – согласно кивнул Клейн. – Как механик, я нигде столько не получу.
– Поня-атно, – протянула Марсель, хотя в глубине души сомнения ее не оставляли. А с другой стороны – профессору даже не надо добиваться Нобелевской премии, чтобы его ассистенты как сыр в масле катались и служили не за страх, а за совесть. Достаточно продавать заряды богатым людям, их детям… но это позор! Был кто-то, тоже монопольный торговец спасением, – кто же?..
Марсель нахмурилась, вспоминая – ну, как его?..
Петер Чемберлен! Изобретатель акушерских щипцов и его грязная семья! Это о них говорилось – «На семействе Чемберленов лежит пятно, что оно так долго скрывало от общества одно из полезнейших изобретений, руководствуясь презренным своекорыстием».
Платил или не платил отец Ваалю? Она не знает…
Но профессор не сказал, зачем поднял ее из гроба.
Из научного интереса? Он радовался, что ему удалось. Из добрых чувств? Но мог бы и другим помочь, если он так добр.
Как бы то ни было – Клейн и Аник вряд ли что еще скажут. Они и не могут знать всего. И конечно, существуют тайны, в которые не полагается посвящать ее, Марсель.
«Я обязательно узнаю все, что смогу. Это важно для меня… пойти к нему в помощники? А почему бы нет? Можно жить где-нибудь в Гольдарте и ездить сюда. Садовник, шофер – ясно, должности для отвода глаз, а я буду… горничной, да кем угодно, кроме любовницы».
– Хорошая работа, – закинула она удочку, – я бы не отказалась.
– Пожалуй, я бы тоже не стал возражать, если бы вы, Марсель, украсили своим присутствием особняк шефа, – промурлыкал Аник.
– …но лучше поговорить об этом с владельцем особняка, – как бы извиняясь, что не полномочен в таком вопросе, улыбнулся Клейн.
«Конь» обогнул вокзал и устремился к новостройкам Киркэнка.
– Скажи, наездник, мне – куда «Коня» ты гонишь? – без особого любопытства поинтересовался Клейн. – Куда влечет тебя, признайся мне не ложно.
– Клянусь тебе, на север еду я, – на тот же лад ответил Аник. – Хочу обедать нынче в Хоннавере.
– Ну и дурацкий путь ты выбрал, Бог свидетель! – декламировал дальше Клейн. – Какого черта ты поперся через Гольдарт, когда нам через Мюнс лежит дорога!
– Не все ль равно, как нам проехать к морю? – увлекшись игрой, подхватила Марсель. – Ведь если «Конь» подкован наш надежно и сытно напоен бензином будет, сто лишних верст «Коню» не станут в тягость!
От умиления Аник прямо расцвел; с тех пор как рыцарские эпосы стали модными, он нет-нет да и загорался желанием поразмяться с Клейном в духе Гильома Оранжского; Клейн, не чуждый ритмическому слогу, отвечал ему тем же языком, из чего возникали забавные перепалки, немало удивлявшие профессора, вроде – «Свидетель мне блаженный Грациан, что ты спаял контакты сикось-накось, и инкарнатор мощь такую выдаст, что мышь в единый миг испепелится» – «Не в добрый час явился ты, однако – непрошеный советчик и лукавый! Чем под руку мне каркать безобразно, ты взял бы сам паяльник и работал». И – вот удача! – Марсель присоединилась к игре.
– Сто верст – не крюк для бешеной собаки! Тебе нелишне вспомнить бы, возничий, что дотемна нам надобно вернуться и девушку доставить прямо в Мунхит.
– Прошу вас меня выслушать, сеньоры. Приют нам надо выбрать понадежней, и я имею сделать предложенье. Бог ведает, как в Мунхите нас встретят, а спешка лишь при ловле блох потребна. Неторопливо шевеля мозгами, припомнил я – есть женщина такая, что в час любой и дня, и даже ночи радушно примет нас и в обморок не рухнет.
– К ней?! – поэтический дар тотчас покинул Клейна.
– К кому же еще?
– Ты хоть шефа поставил в известность? – возопил Клейн.
– А пошел он… Зато у меня совесть будет чиста, что я не бросил человека среди улицы.
– Знаешь, что она в первую очередь сделает?
– Позвонит профессору и скажет ему спасибо. Они старые друзья.
– Запомни – я с тобой еду, как заложник! Ты меня увез насильно, против моей воли!
– От гнева граф чуть не сошел с ума, – кивнул Аник на Клейна.
– Аник, куда вы хотите меня отвезти?
– В Хоннавер, к Стефани Ларсен.
– К бабушке Стине?!
– К ней самой. Вы ведь ей внучатая племянница?
– Да… но до моей болезни мы виделись редко. В детстве я гостила у нее, а потом… – Марсель замялась – что сказать?.. Она выросла, появились новые знакомства.
– Это не суть дела, – прикидывая, как удобней подъехать к бензоколонке, ответил Аник. – Для нас важно то, что ей известно, чем занимается профессор. И меня она знает довольно близко.
– Знает, знает, – раздраженно брюзжал Клейн.
*
Герца обошла всеобщая радость победы над нацизмом. Радость он испытал позже, когда, завалив камнями труп Лайдемыра Тхора, участвовал в антифашистском восстании, кровью проложившем союзникам легкий путь на Восток.
Повторявшая государственный флаг повязка выше локтя, лиловая с алым кругом, где пять корон провинций венцом обрамляли главную, столичную, а белые буквы и цифры означали подразделение Освободительных Вооруженных Сил, была знаком доблести. Страна избавлялась от стыда за почти пятилетнее рабство.
Жалел Герц об одном – что нет своей, национальной танковой дивизии, которая первой вошла бы в Ламонт, как генерал Леклерк – в Париж.
После победы Герц пожалел о другом.
«Зачем мы сдали оружие?!»
Как лев взаперти, большой, рыжеволосый, ходит он по тесной комнате, не находя себе места.
Стина курит, ожидая, пока любимый выговорится.
Ей тоже невесело.
Мышастую форму ненавистных наци сменили изжелта-зеленые мундиры янки.
Вместо бесноватого фюрера с душегубками Европу накрыл тенью мелкий лавочник Трумэн, ханжа с брезгливым совиным лицом и атомной бомбой.
«А ты бы хотел, чтобы пришел Сталин?»
«Я бы НИКОГО не хотел видеть в своей стране, – резко поворачивается Герц. – Ни красных, ни звездно-полосатых. Мы бы сами справились. Провели бы плебисцит о том, нужна ли нам монархия. Выловили и перестреляли всех поганых коллаборационистов. А мы? Мы отдали страну старым долбакам, которые хранились в эмиграции, как в нафталине. Тем, кто бежал от немцев! Своими руками…»
Чтобы Стина не видела, как дрожат пальцы, Герц кладет ладони на подоконник.
«Мы по доброй воле дали еще раз оккупировать себя. Но вышло хуже, чем в сороковом году. Тогда нас смяли, сломили – но мы не сдались. Мы не сдались!»
«Я знаю, успокойся».
«И мы, как шлюха, отдались самому сильному громиле. Янки, будь моим сутенером!.. Это тот конец сказки о деве, колдуне и рыцаре, который скрывают от детей».
Губы Герца искажает злая, горькая гримаса.
«Помнишь? Дева томилась в плену, пришел рыцарь, бац-бац, колдун разрублен пополам. Что было дальше? Остаток жизни она стирала благодетелю кальсоны и каждый год ходила с пузом. А рыцарь всякий раз, напившись, обзывал ее грязной ведьмой. И бедняжка угождала ему, чтобы он не обзывался и хоть изредка дарил то юбку, то рубашку».
Зачем, зачем отряды ОВС сдали оружие?!.
Как образованный европеец, история чьей страны восходила к легендарным временам, когда похожие на леших косматые племенные вожди примеряли нетленные обноски древнеримского величия, нарекали себя герцогами, а своих неотесанных мечников – коннетаблями и сенешалями, Герц ненавидел хамские претензии не имеющей корней заокеанской нации.
Эти жвачные, с их вечной идиотской улыбкой до ушей, смачно и весело сморкались у гробницы Харальда Драконоборца в старой столице – Ольденбурге.
Их генерал устраивал рауты с танцульками в Рэмском замке, и его офицерье, насосавшись коктейлей, выцарапывало клички своих милашек на тысячелетних камнях. Чем, скажите, это лучше эсэсовских камланий в том же Рэме, который Гиммлер хотел превратить в капище вроде второго Вевельсбурга?
Казалось, их тянуло опаскудить достоинство чужой истории, обляпать его своей пошлостью, чтобы скрыть отсутствие своей истории и своего прошлого.
А голодные девчонки, что заучивают «Ай лав ю» вместо «Их либе дих» в надежде на пайковые американские консервы и чулки в уплату за ласки? Сколько весит опознавательный жетон любовника-янки, висящий на груди рядом с распятием, как бирка, подтверждающая право собственности?
А скоморошество судебных фарсов, откуда промышленники, любезно помогавшие Круппу и «ИГ Фарбениндустри» вооружать вермахт, выходили оправданными и незапятнанными, как заново рожденными? И кто судил их? Те, кто вчера судил бойцов ОВС за «преступное противодействие германской армии». Кто вел следствие по их делам, кто собирал улики? Те же ищейки.
Самых отпетых, одиозных пособников арестовали и судили. Но далеко не всех.
Почему?
Янки тоже нужны пособники – услужливые, исполнительные, подлые. Умеющие ловить коммунистов и евреев.
«Нацизм повержен, – уверяют газеты и радио. – Мы денацифицируем Европу! Мы обработаем зачумленный континент хлоркой и лизолом, все наци искренне раскаются, и мы вернем их на руководящие посты. Они – профессионалы, аккуратные и дисциплинированные; как же можно оставить их без работы?..»
Они еще пригодятся.
С евреями и коммунистами сложнее. Иудаизм и марксизм – не в уме, а в крови и плоти. Евреев можно удалить (благо в архивах рейхсканцелярии остались планы выселения их на Мадагаскар), а славян, с их врожденным коммунизмом, – модернизировать всеочистительным огнем атомной бомбы…
В общем, все то же «окончательное решение», только по-английски.
Герца всегда изумляло многовековое постоянство этой европейской idée fixe [1] – перебить евреев и славян.
По себе Герц знал, что евреи терпимы лишь в небольших количествах, как пряности. Но еда без приправ – пресная жвачка, а сталь без молибдена, хрома или ванадия – хрупкое железо. Зачем Европе лишать свою цивилизацию вкуса и прочности?
И славяне… Евреев (и то немногих) можно ограбить, а что взять у русских? Они же до сих пор едят толченых белок (Клейн рассказывал). И тем не менее Наполеон и Гитлер упрямо лезли на Восток. И сломали там шею…
Вспомнив про американцев, Герц опять почувствовал во рту привкус желчи.
Мы спасали их парашютистов, сбитых летчиков. Мы сообщали им все о войсках наци. Мы сберегали мосты от подрыва, чтобы прошли их танки. Мы захватили телеграф и телефон, удерживали до их прихода железнодорожные станции.
Надо было удержать все это ДЛЯ СЕБЯ, а не для них!..
А наш флот? Его можно было спасти, увести в Англию – но англичане его разбомбили в гаванях, «чтоб не достался Адольфу»! вместе с моряками!., чтобы страна осталась безоружной в будущем.
«Ко мне опять приходили из „Джойнта“», – спокойнее сказал он после долгой паузы.
«Зовут ехать в Палестину?»
«Да. Что за чертовщина?.. Немцы вычисляли мою национальность по отцу – и получалось, что я просто не ариец, полукровка, мишлинге второй степени. А эти норовят по матушке, и получается – еврей. Так кто же я, в конце концов?..»
«А сам ты как считаешь?»
«Я кандидат в бакалавры, – грустно пошутил Герц. – Положим, я ходил в хедер и слушал меламеда, но в йешиве не бывал. Не записаться ли сейчас?»
Что в хедере его обзывали «половинка гоя», Герц и в гестапо бы под пытками не рассказал.
«Ну так как же с „Джойнтом“?»
«А… я отказался. Там английское владение, там беспорядки; надо кончить университет…»
Герц лгал. Он иногда сильно хотел покинуть Дьенн, уехать из Европы и увезти Стину – в конце концов станет еврейкой, от любви и не такое делают… И тогда закончится это состояние неопределенности, и его, сына еврейки и католика, перестанут презирать за то, что он – нечто среднее.
Не собирался уезжать он по другой причине.
Он не мог бросить Лайдемыра Тхора, верней – Аларда Клейна, свое взрослое детище. И взять его в дорогу тоже не мог.
«Слушай, что это у тебя так пахнет?..»
«Как?»
«Не знаю, – морщит нос Стина, – как в анатомичке. Может, крыса под полом сдохла?..»
«Надо плотней упаковать Клейна», – мысленно пеняет себе Герц.
В другой раз Стина застает его сильно расстроенным, на Герце прямо лица нет. С ним в квартире – невысокий, плотно сбитый парень, которого Стина раньше не видела.
«Это Алард Клейн. Алард, познакомься, это Стефания Фальта, Стина».
«Драст-вуй-те-е», – неловко, неумело выговаривает парень, широко улыбаясь и щурясь.
«Должно быть, из горного Кольдена; там до сих пор говорят по-славянски». Это все, что знает Стина о Кольдене; то, что Дьенн двенадцать сот лет назад звался Деян, а страна получила имя от славянского «Граден Край», ей неведомо.
«Что-нибудь случилось?»
«Да… ты слышала про „Йециат Эйропа“?»
«Нет».
«Корабль с нашими репатриантами. Английские истребители атаковали его в море у Палестины. Стреляли по палубе, есть убитые… И это после лагерей! после всего этого кошмара! – Герц бесцельно озирался; сознание отказывалось верить. – Дьявол, да что происходит?!. Стина, ведь я мог плыть на „Йециат Эйропа“! Стоял бы на палубе и искал глазами берег… И тут самолеты. Гитлер вернулся».
Но заботы оттесняют видение, проникшее из адского прошлого. Надо дать Клейну образование, легальный статус. Язык сметливый парень ухватывает на лету, и, что приятно, его знания накапливаются, увеличиваются с каждым новым циклом.
«Лотар, нужны документы. Для хорошего человека».
Не всех членов ОВС еще вытеснили из администрации, и надо успеть воспользоваться старыми связями.
«Он что, жизнь тебе спас?» – полушутливо спрашивает Лотар.
«Да», – почти честно отвечает Герц, хотя на деле все было наоборот. Но не будь Клейна, Герц мог оказаться на борту злосчастного судна.
Возникший из ниоткуда кольденский парень прочно поселился в квартире Герца. Стина то и дело сталкивается с ним. Она понимает, что у Герца трудности с деньгами, что Герц скооперировался с Алардом (тот по профессии автомеханик), чтобы осилить квартплату, но Алард ей как-то инстинктивно не нравится.
Нет, он опрятен и вежлив. Но у любви не должно быть свидетелей, даже когда речь идет о взглядах и словах.
И еще что-то в нем… что-то неправильное, неестественное. Она тихо злится на то, что не может понять – что именно?
Он порой замирает, будто прислушивается.
Он разглядывает свои руки, трогает ногтем подушечки пальцев.
Иногда он изучает себя в зеркале, и выражение его лица в этот момент довольно странное.
И… Стина не могла бы поклясться, но однажды, когда она увидела его в темной прихожей, ей почудилось, что ладони и лицо Аларда слабо, очень слабо фосфоресцируют. Тогда Стина перекрестилась и пробормотала краткую молитву; нелюбовь ее к Клейну усилилась.
Герц нашел ее пасмурным днем в клинике; он был взволнован и встревожен.
«Нужен пенициллин, Клейн заболел».
«О, я не знаю, как… Герц, не сейчас; приди попозже, в три».
«Ладно. Приду. Я поищу еще где-нибудь… Денег в обрез, сама знаешь».
«Может, не все так плохо, – подумала она, проводив его. – Надо взглянуть самой».
Вместо обеда поехала на трамвае к Герцу. Позвонив несколько раз, достала свой ключ.
«Герц?.. Алард?..»
Тишина. Окна зашторены. И запах… тот самый, прежний, но сейчас он стал сильнее.
Тень и полумрак ненастья заполнили квартиру плотной мглой; не включая свет, Стина прошла к столу, вгляделась в громоздкий, незнакомый ей электроприбор со свисающими на пол проводами… Часы на стене едва слышно взмахивали маятником.
«Он увез Аларда в больницу?..»
Взгляд ее падает на диван.
Стина не поняла, как оказалась на лестничной площадке, – оказалась, и все тут. Ее трясло, часто стучало сердце, к горлу судорожно подступала рвота. Ни за какие деньги она не согласилась бы вновь войти в квартиру. Быстро сбежала вниз по лестнице.
На обратном пути она успокоилась, точней – старательно успокаивала себя. «Там, на диване, ничего не лежало, правда? Просто скомканное, неприбранное одеяло…»
…с оскаленными зубами, сгнившим лицом, черными руками…
«Всего лишь игра воображения, детка. Ты переутомилась, ясно? Ты же медик, ты должна быть хладнокровна. Ну запах. Герц чем-то занимается в квартире, он так увлечен наукой…
Там не могло быть того, что ты видела. Забудь! выкинь из головы. Померещилось».
«Нет, Герц, и не проси. Ни одной лишней дозы. А… что там у Клейна?»
«Кажется, воспаление легких. У него слабые легкие».
«Он крепкий парень, справится. – Стина отгоняет неотвязное зрелище застывшего на диване тела. – Не было, не было!..»
«Но, может, все-таки найдется доза?..»
«Герц, как будто тебе неизвестно?! У нас есть крайне тяжелые больные, и то не всем достается. Пойдем посмотришь сам».
«Вот, у женщины был криминальный аборт. А теперь – сепсис, заражение крови. Она безнадежна. И даже для нее…»
«Врач Фальта, пройдите к старшему ординатору!»
«Я сейчас, подожди меня».
Оставшись наедине с больной женщиной, Герц пристально смотрит на нее. Обтянутое сухой блестящей кожей изможденное тело сгорает изнутри багровым лихорадочным огнем; свечение жизни почти угасло.
«А ведь у нее был такой большой запас!.. Еще несколько часов – и он иссякнет, бесполезно, напрасно растает в пламени болезни.
Все равно она умрет».
Герц протягивает руку.
Женщина задышала чаще, раскрыла невидящие глаза, потом они ожили и повернулись к Герцу.
Он едва выдержал ее молящий взгляд, чуть не уронил руку, но сосредоточился, глядя не в зрачки, а внутрь, в тело.
Сиреневый свет полился с ее кожи к его пальцам. Герц принял его, как мягкий, но тяжкий удар, как ожог, и устоял лишь усилием воли.
«Будьте добры, передайте врачу Фальта, что я не мог ее дождаться».
«Герц, – ближе к вечеру зовет Стина, едва войдя, – ты видел, как она умерла? Почему ты ушел?»
«Я торопился», – Герц бледен, бледнее обычного, и видно, что он слаб, как после болезни. Левая кисть почему-то выглядит потемневшей, словно он держал ее в растворе марганцовки.
Выглядывает Алард – бодрый, свежий, он прямо лучится здоровьем.
«Драствуйте, Стина».
Ни запаха, ни аппарата на столе. Стина замечает, что форточки широко открыты, несмотря на сильный сырой ветер. Сквозняк носит по комнатам слабый душок дезинфекции, но Стине кажется – пахнет обманом, каким-то чудовищным подвохом.
«У тебя все нормально, Алард?»
«Корошо, порядок. Пить чай? сладкий, сахарин».
Диван застелен плотным, слишком большим – до пола – покрывалом.
Чувствуя, что дольше не может выносить запах лжи, запах грубо скрытого обмана, что молчание сведет ее с ума, Стина срывает покрывало прочь.
На обивке дивана – присыпанные белым бурые пятна, сливающиеся в отпечаток человеческого тела, как на Туринской плащанице.
«Герц, что это?! – Стина не замечает, как срывается на крик. – Я была здесь днем! я видела! Кто здесь лежал?! Он? – тычет она пальцем в Аларда. – Скажи, он?! Он был мертвый, Герц! Мертвый и разложившийся, как падаль!..»
