Текст книги "Имена мертвых"
Автор книги: Людмила и Александр Белаш
Соавторы: Александр Белаш
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Положим, Аник-1 осчастливил свою девчонку в 44-м или 45-м. Даже позже – но не позднее марта 51-го, когда его арестовали. Весной 45-го капитулировали японцы, оккупировавшие Гоккалин; королевская армия и администрация вернулись в колонию. Молодая мамаша нанялась няней в семью колониального чиновника; значит, это была чистенькая и приличная девица, без портовых замашек. Но с чего ей понадобилось записывать ребенка сыном Дешанов?.. ясно, с чего – из байстрюка он превращался в законнорожденного сиротку, а она его опекала. Чиновник, взявший ее в няньки, в угоду красотке кое-что подправил в документах. В колониях куда смелей подчищали бумаги, чем в метрополии. Сын Дешанов, скорее всего, умер младенцем при японцах, но «воскрес» в образе Аника-2… Разница между реальным и паспортным возрастом не бросалась в глаза; Дешан просто казался моложе своих лет и повторял легенду о родителях, заученную сызмала.
Можно долго гадать, отчего сынком Дешанов не интересовалась его здешняя родня – и ни до чего не додуматься. Родичи могли не знать о его существовании – ребенок родился в оккупации; могли сами погибнуть или разориться во время войны.
Веге не удивился, что Аника-2 не опознали в ходе следствия по «Кровавой неделе». Фоторобот не отражал свойства, полученного от отца, – широко распахнув большие, чарующие глаза, он неузнаваемо преображался. А снайпера видели всегда в деле, когда глаза-прицелы были хищно, опасно сужены, рот сжат, а нос как-то заострен. И в дьеннской «крипо» не было никого, кто знал бы первого в лицо, кроме Веге – а ему повезло докопаться до истины через двадцать лет.
«Я был прав! – с удовольствием подумал Веге. – Остается выяснить немногое…»
Он связался с дежурной частью паспортной службы и затребовал по факсу данные на Аника Дешана.
Через несколько минут он получил ответ:
«ДЕШАН, Аник, р.18.11.1942, холост, дипломир. цветовод, член Кор. Ботанич. Общ., прож. г. Дьенн, Леикен-парк, 46, собств. дом».
«Он и не уезжал никуда, он оставался в Дьенне – а мы-то перетряхивали всех выезжающих!.. И тоже альфонс, как и его родитель. Цветовод, надо же… Эта Ульрика, должно быть, млела и портняжила в шесть рук, чтоб содержать гнездышко для своего цыпленочка, пока он учится на курсах…»
Веге начал постукивать торцом карандаша по столу. Странно… не все в этой истории увязывается. Маузер – и вдруг «дипломированный цветовод, член Королевского Ботанического Общества». Мало того, что он действительно выучился – он вписался в свободную профессию по высшему разряду, имеет свой дом в престижном районе… Что бы это значило?
Зачем ему убивать видных предпринимателей и деловых людей в 71-м? И тем более – зачем с оружием вторгаться в помещение к кладбищенскому сторожу?!.
Находка не стала разгадкой – с огорчением признал комиссар. Факты противоречили друг другу, но…
…это реально было! и «Кровавая неделя», и налет в позапрошлую ночь! И прежде, и теперь в деле участвовал человек, похожий на Аника и вооруженный, как Аник! и в обоих случаях Дешан находился в Дьенне!
Решить ребус можно одним способом – увидеться с Дешаном.
Но это – завтра. На сегодня хватит.
Комиссар Веге закрыл папку и взглянул на часы. Оказывается, «завтра» уже наступило.
День Третий
Глава 1
Воскресенье, третья ночь полнолуния, 00.47
Прожито – 46 часов 52 минуты
Осталось жить – 25 часов 08 минут
Домой Тьен вернулся за полночь. Большую часть пути он проделал под тяжелым, стылым дождем. Скорость порождала ветер, и плотные струи хлестали по лицу ниже очков, стекали за ворот, как ни была плотно подогнана куртка. До самого Хоннавера за ним шел мрачный малый на тяжелом байке, и Тьен начал опасаться, периодически замечая его контур в зеркальце. Черт знает, что тому может в голову прийти на пустынном шоссе.
Зря боялся, это был просто попутчик до Хоннавера; в городе он растворился без следа. Странно, что он не опередил Тьена и не ушел в отрыв сразу, машина у него была мощнее. Но мало ли, какие мысли могут появиться, когда ты едешь ночью по скоростной магистрали, а сверху льется вода. Скажем, держать близкую дистанцию, и если один навернется, второй сможет оказать помощь.
Об этом Тьен подумал на обратном пути, когда ночной холод усилился, и дождь, ложась на бетон тонкой пленкой, тут же замерзал, превращая покрытие в сплошное зеркало льда. Колеса временами теряли сцепление, и Тьен с замиранием ощущал, как байк несется буквально в воздухе, оторвавшись от дороги; сладкая жуть и азарт переполняли Тьена. Собрав тело и волю воедино, он гнал и гнал вперед, а свет фары выхватывал из темноты вертикальные блестящие линии дождя да горизонталь полотна.
Когда в гараже Тьен сполз с байка, он понял, как сильно замерз. Он еле разжал закоченевшие на рукоятках пальцы и на одеревеневших ногах (лифт не работал) поднялся к себе. Его всего мелко трясло, зубы выбивали дробь, аж в животе что-то свернулось и скорчилось.
Мать, конечно, не спала.
– Боже, Тьен! я вся изволновалась!.. По телевизору передают каждые полчаса, какие трассы опасны. Кругом гололед и сплошные аварии. На Кольденском шоссе разбилось пять машин и мотоцикл. Я уже в морг хотела звонить!
Тьен перестал клацать зубами и издал глухое рычание, означавшее бессилие.
– Ну зачем рисковать? Остановился бы в мотеле, а нам бы сообщил по телефону… я бы так не переживала…
В чем, в чем, а в том, что мамуля найдет повод для волнения, Тьен был уверен точно. В мотеле – ха! чтобы встать в четыре часа утра и с дурной башкой лететь по трассе, и наверняка свернуть шею. Но попробуй объясни это мамуле. У нее на все один аргумент – «Я тебя родила!» Родили – и спасибо, и отскребитесь. Я совершеннолетний, дайте мне распорядиться собой, своим телом и своим временем. Не водите меня за руку – дайте стать взрослым!
«Не хватало еще, чтобы они на свидание со мной увязались – как же, ведь они волнуются!..»
Тьен отследил в зеркале свой косой взгляд под насупленными бровями, осунувшееся лицо, покрасневший нос, и еще горше расстроился. Больше всего он напоминал дикое существо или жертву стихийного бедствия, а не гладкого парня из рекламы бритв и лосьонов, и Тьен от изнеможения даже не вступил в перепалку с матерью, а устремился в ванную спасать положение.
– Может быть, ты бросишь работу в этом ужасном агентстве? – проходя мимо двери, прокричала мама, стараясь перекрыть шум воды.
«А кто мне полгода назад сказал, что я дармоед?» – молча ответил Тьен, притворяясь, что ничего не слышит.
Под горячим душем кожа обрела цвет и упругость, суставы – прежнюю гибкость, а ногти порозовели. Наконец-то можно распрямить спину и выправить осанку.
– Убавь воду! не плещи на пол! не разбрасывай носки! – доносились команды из-за двери.
«Она – как автоматический напоминатель домашних дел, – с горечью подумал Тьен, – Неужели она ждала меня до полпервого ночи ради этого…»
Однако нет. Мамуля собрала небольшой ужин, из которого Тьен выбрал один йогурт и горячий чай с твердым сыром. От навалившейся усталости в голове у него плыло и шумело, он опьянел от чашки чая и, забыв сказать «спасибо», побрел в спальню, где завалился поверх одеяла и сразу потянулся к оставленным «Легендам гор и долин».
– У тебя глаза слипаются, – мамуля, как недремлющий страж, уже рядом, – немедленно спать! и не забудь погасить свет!
– Да, мама… сейчас, мама… – бормотал Тьен, с усилием приподнимая тяжелеющие веки и ловя ускользающие строчки, – сейчас…
Голова его клонилась к подушке, а пальцы еле сжимали потертую обложку.
– Ну, как знаешь… – Мать пошла к двери.
Едва дверь закрылась за ней, как книга Маркуса зашелестела, поднялась и, замахав листами, будто крыльями, кругами понеслась по комнате; за ней, срываясь с полок, полетели и другие книги – шелестящая стая кружилась, роняя закладки; беззвучный вихрь смел со стола тетради и учебники по электронике, втянул в себя карандаши, шариковые ручки и дискеты, стал трепать одеяло, вырвал подушку из-под головы; окно распахнулось – смерч устремился туда, увлекая и Тьена с собой – Тьен взвился вместе с развевающимся одеялом, словно ничего не весил, и окно втянуло его, как пушинку.
Тьен оглянулся – город мерцал огнями под покровом ночи, он то проваливался вниз, то грозно надвигался шпилями церквей; на Мысу, у слияния Шеера с Рубером, где в старину сжигали ведьм и еретиков, моргал пунцовым глазом невесть откуда взявшийся маяк, сзывая прилетающих – на Мыс! на Мыс! на Мыс! Отсветы маячного огня вспыхивали на волнующейся черной воде двух рек – вода ходила ходуном, бурлила, от нее двигались к огню какие-то неясные фигуры, носились в воздухе расплывчатые тени; Тьен сделал над собой усилие и тоже полетел к огню – скользя, как с горки в Луна-парке.
Маленький Парк-на-Мысу был переполнен публикой; стояли в беспорядке мотоциклы и машины (против всех правил, так как въезд на Мыс запрещен); кроме висящего без опоры над парком пульсирующего алого шара здесь горело еще несколько костров. Гам был такой, как в разгар карнавала; на приземлившегося Тьена покосились справа, слева, с немым вопросом – «Где твой пригласительный билет?» – но он чужим себя не чувствовал, и верно, скоро на него коситься перестали, и у лотка, где две зеленоватые девчонки в купальниках предлагали вновь прибывающим подкрепиться, он без вопросов получил бумажный стакан с горячим кофе и сосиску с булочкой.
Он немного потолкался в толпе; тут шумно приветствовали знакомых, обнимались, хохотали, что-то вспоминая, кто-то безутешно рыдал, кто-то рылся в моторе шикарного «бентли», кто-то пританцовывал, а на самой кромке набережной стоял американский военный «ирокез» UH-1, и хипарь, голый по пояс, пел под гитару с хором развеселых девок – им подпевали собравшиеся кружком, один только летчик, подняв забрало шлема, курил, облокотясь о нос своей винтокрылой машины, и молча улыбался. Почувствовав к пилоту неожиданную симпатию, Тьен разжился у лоточниц двумя банками пива и угостил его; поговорили о том, о сем, в частности о погоде – пилот согласился, что начиналась ночь отвратно, но, глядишь, завтра небо просветлеет.
«Хорошо бы, – сказал Тьен, – а то мне дежурить на срочной почте».
Тут он подумал, что забыл завести будильник, и проснулся. Нет, будильник был готов трезвонить, когда следует, – Тьен, правда, не мог вспомнить, чтобы он его ставил. Он закинул на полку книгу Маркуса и опять заснул.
Пилот никуда не ушел, даже банку не допил. Он – коль скоро речь зашла о почте – стал рассказывать, как в детстве писал письмо президенту Джонсону, но не успел досказать – невдалеке кто-то влез на опасно прогнувшуюся крышу легковушки и кашлянул в микрофон, отчего все примолкли.
«Дамы и господа, – заговорил силуэт, черный на фоне алого шара, – я рад вас приветствовать в Дьенне…»
Толпа загалдела, захлопала, засвистела, в воздух полетели всякие предметы, кто-то даже сам взлетел и, покружившись, опустился на дерево, где уже сидело на сучьях с пяток гостей; оратор жестом попросил соблюдать тишину.
«Благодарим всех, кто откликнулся на приглашение. Теперь, когда мы в сборе, можно двигаться во дворец епископа, где нас ждет княжна. Прошу – останьтесь кто-нибудь здесь, чтобы встретить опоздавших и сказать им, куда идти. Кто-нибудь… трое… больше не надо… спасибо! – Из-за спин собравшихся не было видно, кто вызвался дежурить на Мысу. – Пожалуйте во дворец!»
«А там что, во дворце?» – спросил Тьен у пилота; толпа задвигалась, заурчали машины, кое-кто отправился по воздуху – порядочная стайка; стали набиваться и в «ирокез».
«Презентация новой княжны, – пилот раздавил ногой окурок, – Лезь, а то места не останется. Э! э! куда столько?! не взлетим!..»
Тьен еле втиснулся в кабину вертолета, уперся ногой в закраину двери, вцепился руками в поручень наверху; сзади к нему прижалась грудью одна из певиц, обняла, смеясь, тепло задышала Тьену в ухо.
«Эй, ты, полегче, свалишь!»
Она и животом прижалась потесней.
Мотор завыл, забулькал, заклокотал; воздух ударил в землю, сдувая в стороны бумажные стаканчики, хрустящие прозрачные обертки и пивные банки; пол зашевелился под ногами – «ирокез» поднимался. Парк внизу повернулся, пополз; певица молча соблазняла Тьена – и сказать по правде, он не прочь был соблазниться, если б не воды Рубера метрах в пятидесяти внизу.
Проплыли над Скорбными воротами, в облет собора Св. Петра и ратуши, перескочили францисканский монастырь – километра два с половиной всего, и вот он, дворец. Певица, не встречая отпора от Тьена, все явственней висла на нем, всем телом суля неземные восторги, и Тьена объяли сомнения – «Может, княжну с презентацией побоку, взять эту пчелку, уединиться где-нибудь…»
Но как-то его увлекло во дворец, певица в толпе откололась, однако мигнула ему – может, встретимся.
«Новая княжна, новая княжна», – слышалось кругом: все говорили о княжне.
«Вы видели княжну? она хорошенькая?»
«Я слышал – она просто милашка».
«Будет с минуты на минуту».
«Я уж-жасно хочу, чтобы меня ей представили!» – вздыхал кто-то за спиной.
«Взглянуть на девчонку – еще куда ни шло, но – быть представленным? невелика честь. Она не урожденная».
«Впервые оказаться в свете… представляю, как она волнуется».
Тьен вертел головой – приятель-вертолетчик тоже отстал, вот досада!
«Да-да! графиня дан Раувен – вы помните? – при первой встрече с королем так растерялась…»
«Ее Высочество…» – все звуки в высоком зале перекрыл зычный голос церемониймейстера; зал сразу стих, и все, как один человек, повернулись к дверям.
«…княжна Мартина!»
Белые, в золотых вензелях двери торжественно распахнулись, и новая княжна вошла в неизведанный мир.
Шаги ее босых ножек по зеркально навощенному паркету и воздушный полет легких голубых одежд терялись в шелесте дыхания тех, кто ждал ее; так же беззвучна была поступь служанки княжны – нагая, вся покрытая бронзовой пылью от ресниц до пальцев ног, она была, как живая статуя. А телохранитель шел, твердо печатая шаг подошвами ботфортов – сосредоточенно-строгий, в маскировочной пятнистой форме, со штык-ножом на широком поясе.
«Княжна моя, – золотистыми губами шепнула Аньес, встав чуть сзади и сбоку, – вы должны сказать им приветствие».
Марсель, собираясь с духом, обвела глазами зал – она его сразу узнала. Белый зал резиденции епископа. Значит, она в Дьенне; заснула там – очнулась тут.
Все выжидающе смотрели на нее.
Все, чей дом и родина – Лунная Ночь.
Она их видела сквозь дымчатую вуаль – кавалеры и дамы в старинных одеждах, ребята, девчонки, иные – совсем без одежд или в струящихся, ни на что не похожих накидках вроде ее собственной, одни – с волосами едва не до пола, другие – заросшие шерстью, включая и лица… но лица ли? здесь были и звери – вон, справа, разлапистый, будто коряга, приземистый карлик положил огромную ладонь на спину лобастому волку – волк тоже глядит на нее…
Но молчание сборища ей не казалось враждебным.
«Смелей, княжна моя», – шептала Аньес.
«Уважаемые господа…»
Нет, ничего – ни гомона, вообще ни звука – слушают.
«…я среди вас впервые; то, что я приглашена сюда, – это большая и приятная неожиданность. У меня нет особых заслуг, и я не знаю, чему я обязана чести быть принятой вами. Мне непривычно носить такой титул; высокое положение, в которое я поставлена, меня смущает, и если ваши обычаи позволят относиться ко мне, как просто к… Мартине, я буду признательна тем, кому мой титул не помешает говорить со мной как с равной. Я рада видеть вас и надеюсь, мы станем друзьями».
Ее обступили, не стесняя – так держат птаху в полусжатом кулаке, вынув из клетки, нежно и бережно; ей осторожно целовали руки, словно боясь испугать ее; Аньес не успевала представлять ей всех – но всех Марсель и не надеялась запомнить.
«Я очень, очень рад; надеюсь, что вы навестите нас, воды нашей реки всегда для вас открыты». – «Добро пожаловать, княжна! заглядывайте на святого Андрея – мы будем гадать, это интересно». – «Ждем вас на солнцестояние, в Материнскую Ночь – вас Кароль подбросит; правда, Кароль?» – «Йес. Это Кароль, ваше высочество. Кароль Раковски, армия Соединенных Штатов. Если вам угодно – лучшие самоцветы из недр Кольденских гор; княжна, приходите без церемоний, а это – в честь нашего знакомства, примите от всего сердца. Будьте у нас в Двенадцатую Ночь! не позабудьте! и на Вальпургиеву Ночь – мы будем ждать! В день Фермина и Люсии у нас купание, ваше высочество, к озеру Вальц вас доставят по воздуху, будет эскорт. Это чистое золото – оно принесет вам удачу; возьмите, княжна».
Марсель едва успевала улыбаться; у нее хватило благоразумия не обещать направо и налево, что она обязательно будет – а куда ее только не звали! приглашения жителей Ночи путались в памяти с телефонами тех, кто позавчера приглашал посидеть в честь лихого полета «Коня».
Тьен не смог приложиться к руке – сквозь толпу было не пробраться; с завистью он наблюдал, как рядом с княжной возвышается шлем вертолетчика. А так хотелось оказаться поближе! он же видел, КТО эта княжна, он узнал ее, вспомнил – она посмотрела ему в глаза на бензозаправке, это она сидела в дьявольском «торнадо», она минувшим вечером назначила ему свидание. Обязательно надо увидеться с ней…
И тут его взяли за плечи с обеих сторон; Тьен резко стряхнул с себя чужие руки, обернулся – вот те раз! спецназовцы, оба с дубинками, морды деревянные, глаза – как у лунатиков.
«Ты что тут, парень, делаешь? тут не положено, пойдем-ка с нами».
Тьен вывернулся и нырнул в толпу, но цепкие ручищи вновь сграбастали его, дубинка стукнула по лбу, и Тьен с обоими громилами куда-то провалился. Они все выворачивали Тьену руки, метя застегнуть на них наручники; он, изловчась, пнул одного коленом в пах, перехватил дубинку и с размаху шваркнул другого по балде – тот поднял палку, чтоб парировать удар, Тьен носком ботинка врезал ему под колено и бросился бежать. Было темно. Тьен налетел на что-то твердое – как будто каменную тумбу – и рассадил себе руку; обсасывая ушибленное место, он осмотрелся – черт! это же крипта собора Святого Петра, склеп под землей, а каменные надолбы – гробницы епископов Дьеннских, а та, о которую он ударился, – самого графа-епископа Губерта Милосердного.
«Вон он! держи!» – топали между гробниц спецназовцы; о гроб Губерта ударились стрелы тайзера. Тьен присел, соображая, где же выход, – но крышка саркофага гулко заскрежетала и сдвинулась вбок; Губерт Милосердный вылез из гроба, как лег, – в полном литургическом облачении, в митре и с посохом; сурово глянув на спецназовцев, он, не поворачивая головы, благословил Тьена и протянул ему руку в перчатке – тот поспешил преклонить колено и облобызать тяжелый перстень.
«С оружием в храме?» – спросил епископ, сдвинув брови; спецназовцы притормозили.
«Экчеленциа, – развел руки тот, кого Тьен угостил коленом, – мы выполняем волю короля, не гневайтесь».
«Знаю я вашего короля! король эльфов! он житель Ночи, брат Люцифера – ваш король! – загромыхал епископ. – Вон отсюда! сей отрок под моей защитой». – И он простер ладонь над Тьеном.
«Сей отрок, экчеленциа – безбожник, – заметил полицейский. – Читает книги из „Индекса запрещенных“ и смотрит фильмы, не рекомендованные церковью».
«А катехизис он не изучал, в католической школе не учился, – поддакнул второй. – Курит табак, грешит с девчонками».
«Что, правда сие?» – епископ покосился сверху на притихшего Тьена; тот сокрушенно кивнул.
«Хороший мальчик. – Губерт погладил его по волосам и свирепо глянул на спецназовцев. – И что еще?»
«Родителям врет!»
«Симпатизирует национал-патриотам!»
«Он хулиган!»
«Довольно! – рявкнул Губерт. – Долготерпение мое иссякло! Изыдьте! Ваде ретро!»
Переглянувшись, парни в шлемах двинулись на Тьена – будто им пастырское слово не указ! Тьен перехватил дубинку поудобней, но тут вмешался граф-епископ – крякнув, он спрыгнул с саркофага, где до сей поры стоял, как на помосте, оттеснил в сторонку Тьена, закатал рукава сутаны и альбы и взял посох обеими руками. Как тут не поверить, что граф-епископ до рукоположения в пресвитеры был воином, и что из его чресл вышел граф Вильхэм Отважный!..
«Следуй своим путем, – процедил Губерт Тьену через плечо, – я преподам им урок смирения… Requiem aeternam dona eim – „Покой вечный дам им!“».
Тьен заметался по склепу, оглядываясь на бегу, – граф-епископ орудовал посохом, как мастер кэм-по, но и спецназовцы были не промах – живо натянули маски и бросили Губерту под ноги гранаты с газом; выкрики Губерта разбудили других – на саркофагах тут и там заскрипели крышки, епископы Дьеннские вылезали с посохами и спешили Губерту на помощь; вход в крипту распахнулся, и по лестнице скатились вниз еще с десяток полицейских – под низким сводом началась такая свалка, что ничего не разобрать; клубился газ, катились по полу митры и шлемы, шитые золотом ризы и епитрахили мелькали гуще, чем лиловые кирасы; Тьен, не дожидаясь, чья возьмет, выметнулся из крипты, тем более что где-то рядом уже выла полицейская сирена – не иначе святых отцов похватают.
Тьен побежал по длинным узким коридорам – они ветвились, скрещивались, путались, как лабиринт; что-то живое с писком нет-нет да металось под ногами, но не крысы; с каменного потолка свисала паутина, из толщи стен вслед Тьену раздавались вздохи – ясно, что вздыхали замурованные здесь живьем. Местами кладка стен трескалась, шевелилась, как брюхо дракона, сыпались камни – и высохшие руки высовывались из проломов. Тьен бежал к складу оружия, внутренний голос подсказывал, что впереди – новый склеп, а в склепе целый арсенал.
Потом Тьен торговался с двумя древними старухами, что охраняли арсенал, – они уверяли его, будто их тут поставил сам граф Вильхэм, а стерегут они секретное оружие возмездия – ракетно-ядерный комплекс, но комплекс давно вышел из строя, поэтому его могут впустить экскурсантом – с условием, чтоб он на пультах ничего не трогал, – всего за пять талеров.
А потом снилось, что его душит домовой – навалился и давит на горло, никак не стряхнуть его, гада; Тьен вертелся, бился коленями в мягкое грузное тело.
Вдруг дверь рывком отворилась; домовой зашипел, поднял морду – в дверь вломился коммандос в пятнистом комбинезоне, выхватывая на ходу штык-нож. «Именем короля!» – крикнул из-за его спины девичий голос. «Убери его, Карт!» – выругавшись сквозь зубы, десантник снизу всадил нож в бок домовому; тот тяжело дернулся, хрипнул, свалился, как тесто, с постели, размяк и потек ручейком гнусной слизи под плинтус.
«Готово, княжна», – вытирая клинок о штанину, коммандос отвесил поклон входящей – а это была Соль, Солли-недотрога в небесного цвета хламиде, а с нею – бронзовая статуя с живыми темными глазами.
Тьен сел в кровати.
«Соль, привет!»
Коммандос показал ему кулак в наколках – сплошь якоря, пронзенные сердца и змеи.
«Ты! говорить надо – ваше высочество, понял?»
«Ага. Соль, ваше высочество, ты что делала на заправке? или это была не ты?»
«Это княжна Мартина, ты-ы, – Карт было замахнулся, но Марсель остановила его жестом, – Цыц, Карт!»
«Экскьюз ми, княжна».
«Это была я», – явно веселясь, покойная одноклассница запросто села к нему на кровать.
«Слу-ушай, а где ты пряталась? Эти похороны что – для отвода глаз, да?»
«Я расскажу, – Марсель уселась поудобней, – но ты учти – это тайна».
«Ну, я понял, – кивнул Тьен. – На самом деле тебя зовут Мартина. Я видел, как тебя встречали во дворце…»
«Да, я хотела, чтобы кто-нибудь из друзей это видел, а то не поверят без свидетелей».
У Тьена в голове кипели догадки – одна фантастичней другой. Что если она – родственница короля эльфов, и ее из династических соображений подбросили в семью людей? – а когда пришло время, она возвратилась к своим – ну ясно, чтобы забыть земное имя и вернуть свое, природное, ей надо умереть и вновь родиться…
«Тьен, – серьезно сказала она, наклонясь к нему; он близко видел ее большие, влажные глаза в венцах ресниц, – Тьен, ты должен мне помочь».
«Скажи, что надо делать – я помогу».
«Скоро я снова уйду во тьму. Там холодно, Тьен. Я не хочу туда, но тьма затягивает меня, как трясина. Тьен, мне кажется – я не смогу оттуда вырваться, не хватит сил. Меня будут звать – а я не встану, я останусь навсегда холодной, как земля, как камень. Если ты меня вспомнишь в ночь полной луны, если ты позовешь – я приду. Обещай мне».
«О чем разговор?!»
«О, это непросто! – горько улыбнулась Соль. – Если ты свяжешь себя со мной, а потом забудешь – я погибну».
«Хочешь – поклянусь?»
«Не клянись, сначала подумай».
«Ты-ы, дело серьезное», – прибавил стоящий рядом Карт, а нагая женщина с бронзовым телом и золотистыми губами опустилась на колени – она смотрела не мигая и шептала: «Княжна станет такой, как я, если ты не сдержишь слово. Я не живу, не умираю, я устала, а отдыха нет. Даже вещи устают долго БЫТЬ».
Что-то невыразимо жуткое было в ней, да и в Карте тоже – бледное его лицо казалось мокрым, словно запотевшее стекло, но это был не пот усталости – так влага оседает на бутылке, с холода внесенной в теплый дом.
«А годы, – едва двигала губами женщина, – иссушают сердце, и душа истлевает, становится пеплом, золой – даже слезы не смочат ее…»
Глаза Марсель заволокло туманом, послышался неровный гул – или вдали проходит ночью поезд? – а золотистые губы в черных трещинках все шевелились, все шептали, шепот их был еле слышен в нарастающем гуле: «Луна стареет, я слабею, я тебя уже не вижу, где ты? где ты?» – холодная рука коснулась руки Тьена, железные ногти впились в его кожу; Тьен закричал, пытаясь оторвать от себя вцепившуюся мертвой хваткой металлическую кисть – кисть без руки, с блестящими стальными сухожилиями, торчащими из перерубленного запястья. «Бегом! скорей! взять плоскогубцы, разжать эти окоченелые пальцы мертвеца!..»
– Тьен, что с тобой?! – Мама встряхнула его за плечи.
– А?! где?! – Дико озираясь, Тьен сел в кровати.
– Кошмар приснился? – сочувственно спросила мама. – Ты вчера не пил?
– Н-н-нет, – встряхнув сонной головой, Тьен сильно потер лоб; все, что осталось во взбаламученной памяти, – хватка, похожая на укус, тиски с клыками, сдавившие левую руку.
Левая кисть немного ныла, но на коже не было ни пятнышка, ни ссадинки. Ха! не хватало, чтобы на ней в самом деле что-то осталось!
– Я собрала тебе завтрак, – уже обычным скучным голосом сказала мама, выходя из комнаты. – Пора бы тебе научиться вставать самому и вовремя. Или ты что – не собираешься идти?
Было раннее утро, начало восьмого.
*
На вилле «Эммеранс» ночь прошла спокойно.
Утро было мрачным – сплошная пелена сырых туч; ветер, похожий на неизлечимую болезнь с трагическим исходом, не сулил ничего хорошего – в такие дни кажется, что непогода воцарилась навсегда, что не будет ни зимы, ни весны, ни тем более лета, а будет вечная черная осень.
Может, Марсель что-то и видела во сне – но толком не запомнила, а потому проснулась бодрой и счастливой. Мир отсырел и сгнил от непогоды – ну так что ж, над нами крыша, в доме свет и уют, сладко пахнет утреннее мыло, а полотенце – сухое и пушистое, и все улыбаются, встречая в коридоре гостью сьера Дешана. «Завтрак готов, не угодно ли сьорэнн откушать?»
Глава 2
Состояние Людвика не заставляло думать об услугах похоронного бюро; даже вчера медики расценивали его, как средне-тяжелое, а к утру, после гемосорбции, он уже чувствовал себя более-менее сносно, если не считать угнетенного настроения. Врачи бодро, по-американски, улыбались и уверяли, что опасность миновала. Рефлексы и анализы в пределах нормы… память тоже почти в порядке, если не считать, что пациент Л. Фальта не хочет говорить о случившемся в субботу. И он заметно погружен в свои переживания, хотя контакт поддерживает активно.
Клинический психолог убежден, что это не было суицидальной попыткой. К пациенту можно допускать посетителей.
Первым явился инспектор Мондор, обстоятельно поговоривший перед этим с лечащим врачом. Людвик узнал полицейского с некоторым усилием, а узнав, помрачнел и решил, что для такой встречи как нельзя лучше подходит образ человека, у которого барахлят мозги. И притворяться не надо.
– Доктор Фальта, вы помните, что произошло вчера, после того, как вы вернулись из университета?
– Нет, – помедлив, негромко ответил Людвик. – Ничего.
– Тогда позвольте мне восстановить некоторые детали. Около 12.30 вам позвонили на кафедру, и сотрудники слышали, как вы по телефону говорили что-то о могиле; возможно, даже пригрозили кому-то, что сообщите о звонке в полицию. Кто звонил?
– Из какой-то газеты… Я не хотел бы говорить об этом, инспектор.
– Понимаю. Объяснимо и то, что после звонка вы выглядели расстроенным. Назойливый интерес к тому, что для вас дорого, всегда неприятен. И очень, очень жаль, что вы не связались со мной…
– Не… я не думаю, инспектор, что вы можете оградить меня от подобных звонков.
– Лично я сомневаюсь, что вам звонил некий пронырливый репортер, – Мондор расположился на стуле повольготней. – Дело в том, что звонки по номерам вашей кафедры регистрируются… не содержание переговоров, а на какой номер звонят от вас, и с какого – вам; это отмечается автоматически. Обычная для учреждений дисциплинарная процедура. С вами говорили из каффи «Леонтина» в районе Арсенал. Я побывал там и выяснил, что аппаратом пользовалась некая девушка, говорившая с акцентом, по внешности – родом из арабских стран или Латинской Америки. Жгучая южанка, с чуточку раскосыми глазами. С ней были две подруги, взрослая и молодая.
– Возможно. Я не запомнил акцента.
– С вами говорил мужчина или женщина?
– Женщина.
– Ну вот, а вы жалуетесь на память… Итак, вы вошли в дом, сняли пальто…
– Я ничего этого не помню, – неторопливо, но настойчиво выговорил Людвик. – Я был без сознания…
– …и в 16.52 позвонили в срочную медицинскую службу и сказали, что приняли лекарство, что вам плохо; вы просили оказать помощь и обещали оставить входную дверь открытой.
Людвик был совершенно уверен, что не делал ничего подобного. Будь у него возможность, он и в самом деле вызвал бы полицию, но… Он закрыл глаза.
– Машина «неотложки» прибыла в 17.05, и санитары застали вас лежащим в бессознательном состоянии. В прихожей был сильный беспорядок; это заставило их вызвать патруль. Обстоятельства дела были внесены в оперативную сводку по Дьенну – и о них узнал я. Так вот, в прихожей царил настоящий хаос. У вас ранее не отмечалось эпилепсии?
– Не понимаю, о чем вы?
– Такой разгром может устроить человек, который бьется в судорогах. А лучше всего это удается двум-трем людям, дерущимся между собой. Кстати, как зовут вашу кошку?
– Какую кошку?!. – Людвику показалось, что и Мондор изображает легкое умственное недомогание. – У меня нет домашних животных.
