Текст книги "Имена мертвых"
Автор книги: Людмила и Александр Белаш
Соавторы: Александр Белаш
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
– Что это – ты шею моешь? – влезла в ванную мамуля.
– А чего – нельзя?
– Не огрызайся. У тебя девушка появилась?
– Нгм-мрлг, – ответил Тьен сердито, заткнув себе рот зубной щеткой. Во все вникают, все им знать надо!.. Вдруг Марта вовсе не придет к Римским воротам? что если она пошутила? девчонки порой плохо шутят – пообещают и кинут, а ты обтекай. Зачем, спрашивается, тогда шею мыть? ботинки надраивать?
– Пусть и мои почистит заодно! – воскликнул из кресла отец, разнежившийся с газетой в ожидании обеда. – А то совсем ничего в доме не делает, никакой помощи от него!
Рыча, почистил и отцовы. Вот тебе, папочка, вот тебе блеск! Только отвяжись, христа ради! С ужасом изучил себя в зеркале – нос никуда не годится, это блямба, а не нос! и правда побелел – от капель? или не побелел? Любая поглядит на нос и поймет – ты не человек вообще.
Неудачный нос и финансовая несостоятельность – два огненных бича, что гонят парней к могиле. И во всем виноваты родители!
– Что по «ящику»? – доносились вслед из комнат пошлые, бессмысленные обывательские разговоры. – Кого-то убили в «Азии»! Тье-ен!
– Да, папа?! – рявкнул Тьен с порога.
– Будь осторожней, в городе убийство!
Готовилась к свиданию и Марсель. Расцеловавшись со Стиной, она перебежала с Рейтарской на Цеховую, ближе к Римским воротам, и расположилась в каффи «У мастера Готфрида», чтобы поправить макияж и проверить, в порядке ли прическа. Нет, не для него – исключительно для себя. Макияж – главная составляющая часть уверенности девушки. Хоть бы город опустел – нельзя показаться на улицах без подкраски и подмазки; так дворянин встарь не мог выйти без сапог со шпорами, шпаги и шляпы с плюмажем.
Прийти к воротам вовремя? ну уж нет. Не деловая встреча. Только дуры приходят на свидание точно по часам. Глупее не придумаешь – ты явишься, а он нет, и все прохожие будут смотреть на тебя: «Вот девушка, которая надеялась, что парень прибежит к ней – ха-ха-ха!»
Поэтому женская хитрость учит – приди раньше, но не в назначенное место; затаись в сторонке и гляди. И лишь потом, удостоверившись, что жертва в капкане – иди, как ни в чем не бывало. Поэтому девушки как бы всегда «опаздывают».
Вдоль северной стены Старого Города, от ворот Трех Волхвов до Смиренной башни тянется Крепостной сад, где делает круг трамвай № 12; за оградой сада и спряталась Марсель. Машин между стеной и садом проезжает мало, Римские ворота видны как на ладони.
Горькая неудача в соборе несколько забылась. Марсель старалась думать здраво, искать причины, но ничего складного на ум не приходило. Кажется, во вторую ночь все утряслось, ее с уважением приняли в мир по ту сторону сна… но что-то осталось скрытым, темным. Что? Стина советовала найти этому название, а слов никак не находилось – как назвать то, у чего нет ни облика, ни цвета, что лежит на душе непроницаемой тенью?..
«Вон он! пришел! оглядывается. Ну, поищи меня, постреляй по сторонам глазами…
Пора показаться ему?
Пора».
– Привет! – не решившись забросить сумочку на ремне через плечо, Марсель покачивала ею в руке. Тьен улыбнулся навстречу – радостно и чуточку смущенно.
– Салют! Куда поедем?
– Погуляем?
Так всегда – сошлись, а ни у него, ни у нее нет вариантов, куда себя девать, тем более – вместе. Если не считать той затеи, которую Тьен вынашивал с момента, когда они договорились о встрече. Эту идею он возил и в Хоннавер, и лег с ней спать, но она не была захватывающей – скорее рискованной, и потому казалась неосуществимой.
А так хотелось показать Вальдо и всей компании, что Тьен Шильдер не дешевой ниткой сшит!
– Давай на дискотеку, в «Арсенал», – как головой в прорубь кинувшись, выпалил Тьен. У-у-у, что будет, если согласится!..
– Ой, – вырвалось у Марсель; такого предложения она не ожидала. – Прямо вот так?
– Да о чем ты? самый нормал одета. Ребята свои, примут запросто, тем более – ты со мной.
– Я там никого не знаю.
– Познакомлю! Так идем?
– Пошли, – согласно кивнула Марсель. – Там у тебя компания? А кто это?
Если он станет называть знакомых одноклассников, всегда можно уклониться от похода в «Арсенал». Выдумать какой-нибудь предлог…
– Есть из универа, из коллежей, – с важностью перечислял Тьен, будто состав компании был заспиртован в баночках и выстроен на полке кунсткамеры. – Да все из высших школ! Народ серьезный. Архитектура, экономика…
– Ну-ну, – снисходительно одобрила Марсель, – на спор по шоссе гоняют…
– Слушай, ты про тот сон сочинила? – Тьен решил действовать напрямик.
– Какой сон?
Во девка! прикинется, что слышит первый раз, – и попробуй поймай ее на слове. Но так и лучше – заливать не станет, будто не была в «лендоксе».
– Это другой сон, ты его не знаешь. А вчера… я за твои деньги покатался чище всяких гонок.
– Я за тебя волновалась.
– Правда?
– Я думала – не надо было посылать тебя с письмом. Такая плохая погода была! Я боялась, честно.
– А, чепуха. Дождик, подумаешь… Я как врубил за сто, так и попер, все лужи мимо разлетались. До самого моря с одним парнем шел тык-встык – он за мной увязался, как за лидером. Так не скучно, когда кто-нибудь сзади приклеится.
На самом-то деле черный попутчик за спиной беспокоил Тьена. Призраки на автострадах – это сказки, а вот байкер с червями в голове – такое бывает. Прицепится, чтобы на нервы давить, не отставая и не догоняя, а потом высмотрит пустой участок и шарахнет. Байкеры все немного тряханутые, есть некоторые совсем с крышей не в ладах, им мотор и колеса мозги заменяют, и куда их поведет в любой момент – спроси у байка, он железный.
– …и обратно летел – как с горы на лыжах. У меня машина мощная. Можем покататься как-нибудь. Я, кстати, знаю тех, с кем ты в «лендоксе» ездила.
Это надо выложить раньше, чем ее увидит Вальдо. Тогда получится, что Вальдо знает меньше его, и пусть помолчит вечерок о том, как он в Лерау у Анри бывает.
– Да ну? – усомнилась Марсель. Действительно, откуда ему знать?
– Это раньше была тачка принца Леонида, – Тьен отвечал легким тоном человека, сведущего и в придворных, и в салонных тонкостях. Пусть видит, какие мы разносторонние – и ночью по мокрым шоссе носимся без тормозов, и в высшем свете не чужие. – Садовник – ну о нем можно и не рассказывать – ее на пари у принца выиграл. Так что для нас секретов нет… Он твой родич?
– Троюродный брат, – напустила тумана Марсель, недоумевая, как Анику посчастливилось прославиться в «Арсенале» среди молодых. Определенно, какие-то дела в столице у него были! И это придает ей вес в глазах Тьена. Пр-р-риятно…
Они прошли вдоль крепостной стены до Епископских ворот и вышли на Эпархель-стайн, почти напрямик ведущую к Арсеналь-плац; оставалось не больше полчаса самой неторопливой ходьбы до «Арсенала». День угасал; чистое небо из бело-голубого стало синим, с тусклым металлическим отливом. Столбообразное свечение над башней Милосердия, к которому Марсель уже привыкла, тихо таяло, рассеиваясь в сухом стылом вечернем воздухе.
– А скажи, где ты меня видела до гонки? – настаивал Тьен, воодушевленный своим успехом и тем, что Марта так свободно говорит с ним.
– А вот не скажу. – Она изображала упрямство. – Догадайся.
– Стоп. Ты учишься в… а, на факультете журналистики!
– Предположим.
– Тогда ясно! Вам же специально тренируют память, верно?
– Ну… в общем, да.
– А я в прошлом году нарисовался в журнале университета, с портретом – написал туда доклад «Электроника в Дьенне – столетие развития». Читала, да? Дичь сплошная. Я даже на электромеханический завод ходил, смотрел архив – какие они реле выпускали.
Тьен был рад и горд до крайности – она его заметила! она его запомнила в лицо! хотя фотка была плохая и стандартная. Значит, приглянулся? а то! сразу узнала, как только увидела! И напросилась на свидание… дух захватывает.
– Докладик – ничего особенного. Заплатили триста талеров – реально ноль, но кто проверит?.. Ну а как с точки зрения журналиста? я таки технарь, литература не мой профиль…
«Похвали меня, – звучало за словами. – Скажи, какой я классный!»
– По-моему, здорово, – соврала Марсель, в глаза не видевшая той статьи. Комплименты чаще всего лживы, но их ценность – не в правдивости, а в желании доставить удовольствие.
– Пустяки, – пренебрежительно улыбнувшись, Тьен принялся вслух вспоминать, как и кто из его друзей-недотеп отметился в дьеннской прессе (про статью о гонках – молчок), чтоб накрутить себе престиж побольше.
За поворотом показалась Арсеналь-плац, и Марсель перестала слушать спутника – зрелище тяжелого, словно вдавленного в мостовую Арсенала воскресило в памяти пронзительную картину прощания с Аурикой. Распахнутые створки массивных ворот, силуэты охранников у входа – здесь, именно здесь был загробный гараж Князя… Не потому ли, что и площадь, и само здание, несмотря на освещение, – мрачные, гнетущие, холодные? Дурное место, противоположное тем, над которыми стоит сияние?.. Да, да, это был безлюдный оружейный склад. Можно ли преодолеть весельем и музыкой ту отрицательную силу, что довлеет здесь? наверное, в какой-то степени…
Ступая по камням площади к Арсеналу, Марсель неожиданно ясно осознала, ЧТО было сделано ею неправильно, вопреки непреложным великим законам.
Нельзя было соглашаться на пари с Князем. Любое соглашение с Ним, малейший шаг навстречу Его замыслам – это путь к гибели. Нельзя играть с Ним, ставить душу на кон – душа не ставка, выигрышем станет боль… и зависимость, избавиться от которой будет ох как непросто.
Надо было трижды ответить ему «Нет!» – и Он бы исчез!
Как поздно мы порой понимаем свою силу…
*
Долорес без всяких приключений побывала на мессе в мунхитской церкви Св. Барбары.
Аны-Марии дома не было. Уходя, она зачем-то переставила фиолетовую розу из гостиной на кухонный стол, в другую вазу… вероятно, чтобы прижать вазой записку.
Роза и записка!
Но почерк знакомый:
«Лола, мне надо уехать ненадолго. Я обязательно с тобой свяжусь. Пожалуйста, не звони в „Каса де лос Рейес“, там меня не будет. Кто спросит меня – скажи, что не знаешь, где я. Твоя Ана-Мария».
Стоило Марсель вернуться – всех как бурей разметало!.. У одной тайны, у второй загадки – что за народ такой эти девчонки? парня, что ли, завела Ана-Мария?
Сгрузив покупки в холодильник, Долорес взяла розу и направилась в гостиную, но, открыв дверь, остановилась.
Лиловая роза из библиотеки по-прежнему стояла там, где она ее оставила.
Та, что в руках, – ВТОРАЯ.
«Откуда в доме взялась вторая роза?!
Что тут гадать… с того же куста, что и первая.
Ана-Мария впустила одного из них, хотя отлично знала, кто они.
Она потому и открыла ему, что узнала.
Ни следов борьбы, никакого беспорядка, почерк ровный, с тщательно выделенным „не звони“. Нашла, куда поместить цветок, разместила вазу на середине стола.
И добровольно ушла с тем, кто к ней явился.
Похоже, она и впрямь нашла себе парня.
Да помогут ей Бог и святая Фелиция!..»
Долорес подумала, что необходимо позвонить Патрису в Маэн – пусть бросает все, заводит катер и жмет вверх по Шееру к ней. «Не хорошо быть человеку одному».
Глава 9
В Монгуардене за цветочным рынком, в четырех кварталах, образующих так называемый Иерусалимский Крест – по имени храма, – есть недорогие гостиницы, где обычно останавливаются средней руки деловые люди, ненадолго приезжающие на рынки, сосредоточенные у речного порта и Южного вокзала. Двухместный номер с завтраком и всеми удобствами вам обойдется в 40–50 талеров за сутки, причем вы без проблем сможете провести в номер женщину.
У нас не полицейское государство вроде России, где вы обязаны по малейшему поводу предъявлять паспорт. Для оформления в гостинице достаточно любого документа, удостоверяющего личность.
Сьер Вильгельм Копман, невысокий коренастый мужчина, дал для регистрации карточку Мюнсского этнографического общества; его подружка-брюнетка – студенческий билет нефтехимического коллежа. У сьера Копмана изысканный, своеобразный вкус – любит экзотику. «Ана-Мария Тойя», ну что ж, запишем.
– На неделю. – Мужчина отсчитал семь сотенных и приложил восьмую. – Сдачи не надо. Постарайтесь, чтобы нас не беспокоили.
Побольше б таких постояльцев.
Ана-Мария на расчет взирала хмуро. Восемьсот! Ее месячная стипендия от Комитета помощи жертвам преследований составляла 1380 талеров плюс льготы на проезд и лечение.
Но, вспомнив выстрелы за спиной, она смирилась. Сама попросила о помощи – и дело стремительно зашло так далеко, что не о деньгах речь. Они – Клейн и его приятели, сколько их там – все взяли на себя, и взяли таким рывком, что остается помалкивать.
И Клейн, промолвив пару фраз после отъезда с Аркераль, остальное время молчал. Похоже, он из тех людей, что словам предпочитают действие.
Он не волновался, не спешил, не проверял, преследуют ли их. Ана-Мария догадывалась, что преследовать уже НЕКОМУ.
В номере – весьма симпатичном, между прочим – он, бросив взгляд на часы, включил телевизор. Шла реклама. Клейн убрал звук.
– Спасибо, – наконец решилась открыть рот Ана-Мария.
– За что? – Клейн смотрел на экран. – Ничего не было.
– Они… я понимаю, вы их тоже ждали…
– Никто никого не ждал. Запомни это. Мы познакомились в «Риголетто» и приехали сюда весело провести время. Был какой-то треск, ты испугалась. Только и всего.
Он позволил телевизору зазвучать, когда начались трехчасовые новости.
– Невероятно дерзкое убийство произошло меньше часа назад в переулке Белер. Трое мужчин, предположительно – приезжие из Латинской Америки, были застрелены на автомобильной стоянке. Двое из них скончались на месте, третий, не приходя в сознание, умер от тяжких ранений в клинике неотложной помощи. В машине убитых найдено оружие. Комиссар Прейзер, шеф отдела по убийствам криминальной полиции, высказал предположение, что эта акция может быть связана с проникновением в Европу южноамериканской наркомафии…
– Какое безобразие, – покачал головой Клейн. – И раненого не спасли… а ведь мог рассказать, зачем они сюда явились, как провезли оружие. Теперь не расскажет. Мертвые – неразговорчивая публика.
– Вряд ли их было трое, – подумав, прибавила Ана-Мария.
– Вряд ли, – согласился Клейн, присаживаясь. – Остальные, как только узнают, что случилось с их дружками, постараются поскорей взять билет на самолет – скажем, в Испанию. Не следует задерживаться там, где вас отстреливают. Вот как умеют в Дьенне; бац – и крышка. С дьеннскими парнями надо быть осторожней.
– Я поняла. Здесь живут мужчины.
– И кажется мне, что эти, – кивнул Клейн на телевизор, – надолго забудут дорогу сюда. Не захочется им второй раз наступать на грабли.
– Нас никто не слушает, – Ана-Мария намекнула, что можно говорить откровенно.
– Да, я помню, ты хотела со мной встретиться. Твоя мечта сбылась. Ты довольна?
– Нет. Я не так хотела. – Вложив кулаки в карманы куртки, Ана-Мария прошлась по номеру, выглянула в окно. С трудом верилось, что смертельная опасность миновала. Улица выглядела мирно, но даже новости в 15.00 не освободили душу от тисков страха – это как сон, в котором за тобой гонятся. Вдруг сейчас появится темно-зеленый «ситроен»… Нет, этого не будет. Трио привидений отправилось в мир теней. Остальные – врассыпную, словно черти от святых даров.
– Вы чужие. Вы белые. Я вам никто. А вы мне… за меня… Просто так, ни за что? Я не хочу, чтоб меня заставляли что-то делать.
– A-а, забыл. Тебе спасибо, что со мной связалась. Ты нам помогла и ничего не должна. Выкинь из головы эту заботу и забудь.
– А деньги за гостиницу?
– Дались тебе эти деньги… Подарок, законом не запрещено. Тебе лучше пожить здесь, не высовываясь и закрыв рот. На всякий случай. Знаешь, как мафия ищет тех, кого хочет убрать? По знакомым, по друзьям.
– И Долорес…
– Сейчас я поеду и встану у ее дверей на караул. Меня на все хватит.
Ана-Мария прикусила язычок. За так нельзя просить слишком много.
– Я согласна. Я зря сказала.
– Ну, значит, утрясли. Потерпи меня еще часа полтора, и я перестану тебя стеснять. Я буду тебе позванивать… иногда, чтоб убедиться, что ты не отчалила невесть куда. Если удерешь, мои обязанности прекращаются. Кто бы не спросил – тебя привел в гости жлоб Вилли, он снял номер, но ни его фамилии, ни какая у него машина, ты не помнишь.
«Обо мне будут думать, что он купил меня, – сокрушенно подумала Ана-Мария, – Портье уже подумал. Наверное, выбора нет…»
– Неделю я проживу. Но у меня учеба в коллеже.
– Я тебе справку от врача сделаю, что ты болела.
– Слушайте, я не должна спрашивать, но мне совсем не нравится ничего не знать. Мною столько играли в последние дни, что у меня голова не на месте, вся завращалась… закругл…
– Закружилась, – машинально поправил Клейн.
– Да. Кто вы такой? извините, если спрашиваю лишнее. Я просто не могу жить в темноте. Я же вас помню с тех пор, когда вы…
Она притихла. Клейн смотрел на нее прямо, лицо непробиваемое, но взгляд – мягкий.
– Там, на Васта Алегре, – это были вы?
– Отвечу «да» – и что изменится?
– Значит, вы – друг алуче, – просветлев лицом, ответила Ана-Мария, – Я всегда в вас верила. И падре Серафин в вас верит. Вас в Чикуамане чтут, как избавителей, и молятся по-нашему: «Помяни Железного, Кровавого и Пламенного – имена их Ты, Господи, знаешь – и прими в Свет лица Твоего их, кто освободил страждущих детей Твоих от угнетения злодея».
Клейн и не думал поступать по правилам цивилизованной конспирации – а Ану-Марию следовало оглушить, вывезти из Дьенна и похоронить в яме с негашеной известью, – но индейская молитва прозвучала так неожиданно, что у него будто второе зрение открылось. Нет, никогда не поймут белые индейцев! столько ума ни у кого из европейцев нет, чтобы предугадать, как дети сельвы поймут и на каких весах взвесят твой поступок. Вместо страха и настороженности в глазах Аны-Марии было нечто более страшное, чем любовь, – вера.
– Дело прошлое, – попытался он сбить накал, – не стоит вспоминать. Надо о сегодняшнем дне думать.
– Это останется, – убежденно ответила она. – Старик вас назвал, сказал: «Они придут», и алуче от реки до гор поверили. «В самый черный день», – говорил старик. И все свершилось. Я… я так рада, что увидела тебя!
– Денек для радости неподходящий, кое для кого последний, – пробурчал Клейн, вставая; Ана-Мария шагнула ему навстречу.
– Прости, что неладно спросила. Господь знает, кто ты – этого достаточно. Я о другом. Тогда ты отомстил за мою мать, сегодня – за отца. Ты пролил кровь моих врагов, ты воин. Из какого бы племени ты ни был…
Она положила ладони ему на грудь. Он был могуч, он согревал.
Клейну за запахом ее волос представилось иное. Гремучий рык танка, горячий пороховой дух, вместе с гильзой вырывающийся из открытого затвора пушки. Брызги плоти, разлетающиеся от гвардейцев Мнгвы под свинцовым ливнем «вулкана». Вспышки предсмертного ужаса в зрачках терминадос – отражение пламени, бьющегося на дульном срезе.
– Ты слишком хорошо обо мне думаешь, – взяв ее ладони в свои, он бережно отстранил их. – Я не тот человек, кто тебе нужен.
«Нужен, – возражали ее глаза. – И никто другой».
– И давай без обид. Будь умницей, из гостиницы ни шагу. Я закажу тебе обед в номер. Отдохни, у тебя был трудный день.
Она не опустила глаза, не выказала разочарования – напротив, ожидание в ней, казалось, сменилось уверенностью.
– У нас говорят: «Сбудется то, что назначено Богом», – проговорила она тихо, опуская руки.
Потом она монотонно, с перерывами, как будто вспоминая слова, рассказала похожую на легенду краткую скупую повесть о каре Божией – так, как ее сложили алуче.
Клейн, слоняясь по номеру, постоянно видел направленные на себя блестящие глаза. Это не раздражало; он просто выжидал время, чтобы дать Анику замести следы, однако мысли остановить не мог.
Любовь за кровавую месть – такая благодарность европейской девушке и в голову не придет. Не то мышление. Ана живет в городе, а думает как в сельве – огнеопасная смесь!.. Это где-нибудь в Маноа можно стрелять и любить, не задумываясь, по первому порыву, потому что духи предков и обычаи велят поступать так и не иначе. Хотя понять можно – одна, без отца, матери… Она из тех краев, где, чтобы выжить, надо быть вместе, чуять и опасность, и приязнь раньше, чем поймешь рассудком.
Нельзя ни потакать ей, ни бросать ее. Вот ситуация! а тут еще эти индейские молитвы… Кем она его считает?
– Мне пора, – посмотрев на часы, он пошел к двери.
– Как тебя зовут? – догнал его вопрос.
Он помедлил повернуть ручку.
«Я знаю твой телефон», – подумала она.
«Она знает мой телефон», – вспомнил он.
– Вилли.
– Нет, по-настоящему.
– Зачем тебе?
Она промолчала.
– Изерге, – ответил он, и дверь захлопнулась.
«Изерге, – повторила она про себя, – Изерге Железный. Ты позвонишь мне, а я – тебе».
*
Спустившись в холл, Клейн распорядился насчет обеда для сьорэнн, а затем с улицы позвонил Анику. Тот отозвался радостно возбужденным голосом – похоже, чувствовал себя в полной безопасности.
– Слушай, где бы ее разместить… чтобы она была под контролем? Может, на «Эммеранс»?
– Здравствуйте! не жирно ли ей будет гостевать на моей вилле?
– Ну, ты всегда хотел, чтобы там обитали красивые девушки.
– Но я никогда не говорил, что это будут ТВОИ девушки. Марсель – наша, ей с нами жить, а студентка пусть как-нибудь перебьется. Хватит того, что мы ее выручили. Нечего всяких несчастных под мою крышу собирать! У благотворительности есть пределы, а «Эммеранс» – не гостиница. Опять же наша секретность. Ты там на радостях не проболтался дальше некуда?
– На каких радостях?
– Как же… сьорэнн перепугалась, надо утешить.
– Вроде я не брал взаймы твои привычки.
– Твоя стойкость выше моего понимания, дружище. Неужели сердце не дрогнуло? Конечно, третьего дня она тебе плечо оцарапала, но это не повод злобиться, все зажило. Сумеречная девушка, однако если деликатно подойти, то я уверен…
– Я тебе адрес отеля не дам.
– Так я и думал. Зацепила. И все равно – на виллу не пущу. Посторонних нам не надо, «Эммеранс» – это святое.
*
«Какая она у тебя красотулечка, Фрэн! она прелесть!»
Франсина тает от похвал ее дочурке. Малютка Эмми удалась на славу – большие карие глазищи, длинные ресницы, белое личико, будто фарфоровое, сочные розовые губки. Ангелочек! чистый ангелочек!
В шуршащем шелковом платьице с кружевами, с большим белым бантом в прическе, жемчужного цвета туфельках, держась за руки братьев, Эммеранс идет в церковь. Слева Жонатан, высокий паренек, справа Аник, он еще мальчишка, но ей и он кажется большим и взрослым. Он иногда таскает ее на руках, как маленькую, и Эмми хохочет, вырываясь.
Костистого, насупленного Жонатана Фрэн не любит. Хотя Филип и взял ее с этим прижитым в девках прицепом, обвинений за нагульное дите она выслушала от муженька достаточно, чтоб невзлюбить первенца.
А Жонатан не любит Эмми. Пискля, малявка, все с ней тетешкаются и сюсюкают, лишний кусок кладут.
Жонатан молчит, когда папан, поддав винца, рукоприкладствует с маман. Так ей и надо.
А Аник сдавленно дышит, сжимая зубы, а Эмми плачет и прячется за Аника.
«Жанэ, поди сюда!» – куражится Филип.
«Больно надо».
«Щенок, ты что, отца не слушаешься?!»
«Ты мне не отец. Своими детками командуй», – Жонатан выскакивает из двери, а брошенный в него стакан ударяет в филенку.
Зарплата за рейс пропивается быстро, и вскоре мясо на столе сменяется горохом. Затем в ломбарде исчезают платьице и туфельки Эмми.
Жонатан сгинул. В порту видели, как он ошивался у трапа американского сухогруза. Фрэн воет и причитает, трясет Филипа:
«Пойди попроси, чтоб послали телеграмму на борт! Пусть его вернут с полицией!»
«А провались он, байстрюк. Одним ртом в доме меньше, – ворочает пьяным языком Филип. – И так наплодила, как крольчиха».
Эмми тускнеет, но странно – губы становятся ярче, глаза – больше, кожа совсем белая, почти прозрачная, на скулах – красные тени. Аник перекладывает из своей тарелки в ее.
«Не кашляй на еду, овца перхучая!» – срывается Фрэн.
«Мам, ее надо к врачу сводить».
«Ничего, отхаркается!»
«Мне вот тут давит, – тихонько признается Эмми Анику перед сном, потирая грудь. – Давит и свербит. Ты попроси маму, чтобы не ругалась. Я не буду кашлять».
Из светлой больницы Фрэн уносит темную новость. Все в кучу! сын убег, мужа в Бразилии арестовали, а теперь у дочери чахотка!
«Поганка! в кого ты уродилась?! зараза!»
«Мам, она не виновата!» – обняв Эмми, Аник заслоняет ее от оплеух.
Ярость у Фрэн легко сменяется слезами, слезы – приступом раскаяния и материнской ласки. Эмми изо всех сил верит, что эта – заплаканная, целующая – и есть ее правильная мама, а та, другая, что орала и дралась, просто примерещилась.
Фрэн умеет быть и настойчивой. Как она бегает по учреждениям, подыскивая дочери местечко в санатории! Еще б, такое терпеть дома – «кхе» да «кхе», а там и сама зацветешь тем румянцем, от которого в землю сходят.
«Миленькая, поедешь в Мэль-Марри, к святым сестрам. Мы будем тебя навещать».
От Сан-Сильвера до Мэль-Марри путь не близкий – триста семьдесят пять километров. Эмми никогда так далеко не ездила на поезде. Там теплый, бархатный юг, голубое море и магнолии. Монашки в белых чепцах добры и снисходительны к детям, прощают шалости и не бранят за кашель.
«Сестра Венеранда, а Люси кровью плевалась».
«Люси, Люси, тебя переведут в четвертый корпус!» – такие у детей жестокие дразнилки. Люси прячется под одеялом. Из четвертого корпуса не возвращаются, оттуда вывозят ночью, накрыв простыней, и кладут в холодную часовню.
«Тебя самого туда переведут!»
«Дети, тише! Не шумите», – сестра Венеранда бледнее чепца. Утром было сообщение по радио – Гитлер перешел границу королевства, идут бои. Что будет с детьми? Ходят слухи, что в Германии умерщвляют неизлечимо больных и сумасшедших. Нет, этого не может быть. Так не должно быть никогда.
Страхи сестры Венеранды напрасны. Европейских детей наци не трогают, за некоторым исключением.
Иное дело – трудности с питанием детишек в санатории. Порции мяса и масла придется уменьшить, заменив недостаток фруктами. Пожертвования приходов скудеют – трудное время, война, оккупация, – но их хватает и на лечение, и на книги, и на инвентарь.
Стрептомицин будет выделен из лучистого грибка лишь в 1943 году; некоторым в санатории не суждено его дождаться. Той же Люси, к примеру.
Эмми приобретает вкус к чтению. Аник еще дома читал ей увлекательные и страшноватые книжки: «Сьер Родерик и Белая Рука», «Сьер Родерик и роковой бриллиант». В библиотеке санатория таких не держат, но есть книги о детях, о животных.
Книжонки о сьере Родерике привозит Аник, когда Фрэн берет его с собой. Иногда он добирается до Мэль-Марри сам и бывает потом жестоко выруган дома за то, что пропал на трое суток, написав: «Я у Эмми».
«Как бродяга! спал на вокзале! ты меня вконец извел, Аник!»
Где он берет консервы, яйца, копченое мясо? «Заработал и купил. Ты ешь». Порой приезжает с синяком («Упал, понимаешь?»), но никогда – с пустыми руками.
Закон порта – брат должен стоять за сестру даже на нож идти.
Дешевые книжки становятся тоньше, картинки в них – грязней, но наци позволяют их выпускать. Кому-то из ведомства Геббельса сьер Родерик показался нордическим героем.
«Это что?» – сестра Венеранда выдергивает выпуск «Сьера Родерика» из пальцев Эмми. На обложке – гневный Родерик с револьвером смотрит на пожарище, в огне которого корчится неясное лицо с косой челкой и усиками.
«Сьер Родерик против Бесноватого».
Издательство указано обычным шрифтом, но вместо «Маритен Верлиг» там напечатано: «Типография Освободительных Вооруженных Сил. БОГ, РОДИНА, СВОБОДА!»
«Такая сказка…» – робеет Эмми.
«Деточка, за эту сказку и ты, и я можем отправиться… – Венеранда судорожно сглатывает слово „гестапо“, – в четвертый корпус. Ее у тебя НЕ БЫЛО».
Наконец сытная еда, покой и благодатный климат помогают Эммеранс задавить в себе болезнь. В апреле 1942-го она возвращается домой.
Аник работает в буфете, мама – в… такие слова сестра Венеранда даже про себя произносить не разрешала, прибавляя из Послания апостола Павла ефесянам: «А блуд и всякая нечистота не должны даже именоваться у вас». Эмми твердо поняла, что «блуд» – что-то скверное и опасное, вроде туберкулеза.
«Выходит, мама больна. Может, где-то есть санаторий для тех, кто поражен этой болезнью?..»
Услышав от Эмми предложение полечиться, Фрэн умолкает и отводит взгляд, а противный Бартель начинает хохотать.
«Птенчик, твоя мамка этим зарабатывает на жратву и шмотки! Ты голая останешься, если она завяжет!»
«Я не останусь голая, – смело отвечает Эмми. – У меня есть Аник. И папа, и Жанэ – они вернутся из-за моря и…»
«Ну, и что они сделают?»
«Побьют тебя».
«Замолкни, чахоточная, пока не схлопотала. Иди, в книжку воткнись, авось полегчает».
Эмми пишет сочинение.
«Я жила в санатории Святой Агнессы. Там очень любят детей…»
Наци наступают в России. Севастополь, Ростов, подошли к Сталинграду.
«…кормят очень вкусно и питательно. Мы выезжали на прогулку к заливу и играли там в воде…»
9 октября 1942 года. К детскому дому для больных костным туберкулезом в Ейске, на берегу Азовского моря, подъезжают два закрытых серых автобуса. Начальник ейского отделения зондеркоманды СС 10-а Курт Тримборн приказывает начать погрузку. Взрослые в военной форме гоняются за детьми. Впрочем, кое-кто из детей может только ползать.
Это не европейские дети.
Позднее всех пациентов детдома найдут зарытыми во рву за городом. Некоторые перед смертью обняли друг друга. Николай Гончаров, Регина Якобсон, Валентина Ерохина, Энвер Ягьянов, Георгий Андреев… всего – 214 трупов.
«…мы принимали воздушные ванны под тентами от солнца, потому что это полезно для здоровья».
У разных детей разные судьбы, но определяют судьбу – взрослые.
Аник красиво одет, он часто и подолгу отсутствует. Эмми скучает, когда его нет, а когда он приходит – всегда что-нибудь приносит для нее. И берет ее с собой на рынок, чтобы она выбрала, что ей понравится.
Она старательно учится, потому что хочет стать медицинской сестрой, как Венеранда.
«Если тебя кто-нибудь обидит, сразу скажи мне – я разберусь».
После изгнания наци у Эммеранс начинает болеть спина, и она, похорошевшая в санатории, снова бледнеет и худеет.
«Опять на нее тратиться, – ворчит Бартель, – никчемная девчонка…»
А она уже вытянулась, у нее появились фигурка, на нее посматривают ребята – симпатичная.
«Знаешь, кто ее брательник? Аник. Ты с ней поаккуратней».
«Чего на нее глядеть, она ж больная».
«Не уберегли девку! – Аник дает голосу полную волю. – Куда смотрели?! Эмми, будь добра, выйди!.. Горбатой станет – Фрэн, ты этого хотела?! Я деньги давал, чтоб она ела как следует – ты куда деньги просадила?!»
«Знаем, что за деньги, – хмыкает Бартель, – и откуда».
