Текст книги "Имена мертвых"
Автор книги: Людмила и Александр Белаш
Соавторы: Александр Белаш
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
– Ту кошку, что расцарапала вам руки, – глазами показал инспектор на кисти Людвика, где виднелись редкие ссадины, прикрытые темными мазками антисептика. – Интересные следы когтей… У кошек узкие серповидные когти, они оставляют линейные следы. А у вас на тыле кистей ссадины широкие – от плоских человеческих ногтей, я полагаю. Доктор, может быть, вы перестанете делать вид, что не воспринимаете мои слова? Я осведомился об анализах. Те вещества, что токсикологи нашли у вас в крови, в свободной продаже не встречаются. И применяются они только в инъекциях. И действие их таково, что после укола вы вряд ли смогли бы сказать «Господи, помилуй», не говоря о связных речах по телефону. Впрочем, я имею в виду внутривенное вливание; вы же избрали другой способ – струйно, под давлением впрыснули себе комбинацию препаратов в мышцу между шеей и плечом. То-то вы так неохотно двигаете головой – место инъекции болит. После укола вы успели надежно спрятать инжектор и упаковки лекарств, разбросать вещи в прихожей, вызвать «неотложку», аккуратно повесить трубку телефона на контакты и лишь затем лишились сознания. Остается выяснить, почему вы избрали для впрыскивания надплечье, а не гораздо более удобное бедро. Все остальное выглядит вполне логично, не так ли?
– Что вы этим хотите сказать? – усталым голосом проговорил Людвик.
– Не сказать, а спросить, – поправил Мондор, – Вы по-прежнему будете уверять меня, что у вас нет врагов?
Людвик представил, как будет выглядеть его правдивый рассказ о появлении самозванки. Но это еще полбеды. Затем придется назвать имя главного подозреваемого, благо оно известно – Герц Вааль. Последует визит Мондора к Ваалю – заранее безрезультатный. Кроме слов псевдо-Марсель, нет никаких доказательств причастности Вааля к происшествию, а ее слова озвучит он, Людвик. Где та девчонка? уже сгинула, получив деньги за спектакль. Низкорослый, в маске и с инжектором – шофер Вааля? наверняка Вааль позаботился о его алиби. Смуглая сообщница? таких арендуют на раз, и следов не сыскать. Иными словами, его показания будут расценены как клевета, а заявление о девушке, притворившейся его умершей дочерью… да, как признак душевного расстройства. И – конец репутации ученого.
– Поймите, сьер Фальта, – тон Мондора стал мягким, убеждающим, – дознаватели умеют манипулировать голосом, чтобы добиться своего, если я не услышу от вас внятных разъяснений, придется открыть новое дело – о нападении с целью убийства при помощи сильнодействующих средств.
– Если… – в некотором смятении нервно заговорил Людвик, – если меня хотели убить, зачем вызвали медиков?
– Так значит, все-таки на вас напали?
– Инспектор, не надо ловить меня на слове! я только интерпретирую сказанное вами. Из ваших выводов НЕ следует, что меня собирались убить.
– Ну, в законе есть множество формулировок на все: случаи жизни – просто «нападение, сопряженное с физическим насилием», «умышленное причинение вреда здоровью», «нападение, несущее угрозу жизни» и тому подобное. Подыскать подходящее труда не составит. Например, злоумышленники могли поставить цель – вывести вас из психического равновесия. Но зачем? чтобы объявить вас недееспособным и добиться опеки над имуществом – это, конечно, сложновато…
– Проще было подсыпать в пищу галлюциноген, вроде ЛСД, чтобы меня сочли буйнопомешанным в бреду, – слабо отмахнулся Людвик. – А при том подходе, что вы описали, возникнет слишком много подозрений.
– Зато они не возникнут, если вы ничего не расскажете, – быстро возразил Мондор. – Если вы продолжите настаивать на том, что сами ввели себе смесь сильнодействующих средств…
– Скажите, кто меня шантажирует – вы или неведомые злоумышленники? – Людвик стал злиться. – Вы принуждаете меня к даче показаний.
– Так ли они неведомы? – прищурился Мондор почти дружески. – Они шли по пятам, и вы спокойно впустили их в дом…
Запал Людвика выдохся, им вновь овладели слабость и отчаяние. Эта ищейка вцепилась в него и отпускать не собиралась.
– Молчание жертв – на пользу преступникам, – назидательно промолвил Мондор. – Ваш выбор между молчанием и признанием – отнюдь не моя прихоть, сьер Фальта. Приобрести в вашем возрасте и вашем положении славу неуравновешенного субъекта, склонного к непредсказуемым выходкам, или быть жертвой преступного умысла – не одно и то же.
Людвик безмолвствовал.
– Нападение на кладбище могло быть чисто демонстративной акцией. Оно как бы обозначило цель для удара – вас. Звонок на кафедру – пристрелка по цели, а затем – удар. Вообразите, КАК эта последовательность отразится в прессе. А если ОНИ сделают второй удар?
– Я думаю, второго раза не будет, – тихо и твердо ответил Людвик. Он решил, как вести себя с инспектором.
– Сьер Фальта, вы уже трижды косвенным образом подтверждаете, что…
– Да. Если вы хотите это слышать – да. Но я вправе отказаться от судебного преследования. И постарайтесь меня понять…
Мондор приготовился выслушать пострадавшего.
– Я не эстрадный певец, не актер и не политик, и огласки того, что мне вдруг стало плохо, не боюсь. Мне идет шестой десяток; в этом возрасте всякое случается. Существует врачебная тайна, и у вас тоже есть понятие о профессиональной этике, инспектор, а всякие подозрения, которые могут выболтать ваши коллеги-патрульные, я отвергну. А еще, не забывайте, есть ответственность за вмешательство в частную жизнь… Давайте остановимся на той версии, что я принял лекарство…
Инспектор было покачал головой в сомнении, но Людвик жестом попросил внимания:
– …да, и далее по текстам; я уверен, это записано в сопроводительном листе «неотложки», в рапорте патруля и где-нибудь у вас. Да, я был расстроен бестактным звонком и выпил что-то, чего раньше не пробовал. У лекарств есть побочные эффекты, есть индивидуальные реакции… Мне стало страшно, я метался; мне казалось, что я умираю. Падая, я ударился плечом о тумбочку. Сотрудника кафедры, из лучших побуждений предложившего мне две-три какие-то таблетки, я могу не называть – к тому же я взял у него лекарство добровольно. Кажется, нечто похожее случилось с Брюсом Ли? я читал в журнале…
– О нем писали еще, что на него напустили порчу из Шаолиня, – заметил Мондор.
– И вы верите?
– Нет. Я практик, сьер Фальта; мистика не по моей части.
– Итак, я изложил вам СВОЮ версию. Я буду придерживаться ее и только ее. Это в моих интересах; надеюсь, вы их уважаете, а не руководствуетесь какими-нибудь идеальными принципами, по которым правосудие важнее живых людей.
– А теперь поговорим о МОИХ интересах, – предложил Мондор. – Я принимаю вашу версию к разработке в обмен на подлинное описание событий. Согласитесь, я немало побегал в выходные, вместо того чтобы отдыхать по-; человечески; мне любопытно знать – прав я или нет?
– Вы правы. За мной шли по следам, я впустил этого человека в дом… и так далее. Кроме того, что я действительно не помню.
На лице Мондора показалась неяркая улыбка торжества.
– Кто это был?
– Девушка, поразительно похожая на мою дочь.
Улыбка стерлась с губ инспектора.
– Однако…
– Она сказала, что воскресла. Шаолинь, – напомнил Людвик. – Даосская магия. К слову – что там с могилой?
– В порядке. Но…
– Ша-о-линь, – повторил Людвик по слогам. – Проникаетесь? а теперь поставьте себя на мое место. Возвращается ваша покойная бабушка… Среди бела дня, в двадцатом веке. Готовы ли вы к приходу такой гостьи?
– В первый момент я бы, пожалуй, оторопел, – искренне признался Мондор. – Потом потребовал от нее удостоверить личность. Знаете, у полицейских свои привычки и рефлексы…
– Марсель была моим единственным ребенком… – Людвик почувствовал, что голос готов изменить ему и дрогнуть. Разговор с инспектором утомил его, а воспоминания были так свежи!..
– Подлая шуточка, – согласился Мондор. – Били наверняка.
– Я справился с собой и предложил ей выметаться. Она настаивала… дошло до рукоприкладства, и тут вдруг…
– Прикрытие. Ну разумеется!.. Но скажите – что ей было надо? Думаю, даже в евангельские времена у воскресших были проблемы с законом. Взять те же имущественные права…
– У древних иудеев было проще, как мне представляется. Сколько-то свидетелей, присяга на святыне – и готово. Там эта самозванка живо наложила бы лапу на…
– Секундочку, доктор, – ей было на что накладывать руку?
– При жизни – да. Джакомо, мой дед, назначил всем потомкам до третьего колена некоторое содержание. – Сумму Людвик называть не стал. – По достижении совершеннолетия Марсель сама распоряжалась бы деньгами. Но вы не думаете, инспектор, что ее двойник мог притязать на наследство? Это абсурд.
– Скорей юридический казус. Хотя закон на вашей стороне. В нем тьма лазеек, но воскресшие нигде не предусмотрены. Здесь что-то иное… Так вы всерьез намерены не подавать исковое заявление? Я бы советовал…
– Чтобы стать посмешищем? «Доктор Фальта требует от полиции поймать дочь, восставшую из мертвых, чтобы судиться с ней». Вот что сделают из моего горя судебные хроникеры. Нет, и еще раз нет. И довольно об этом, инспектор; я хотел бы остаться один.
Рихард Мондор был доволен своей проницательностью, но гордости не испытал – он служил закону не первый год и понемногу разучился ликовать от каждого успеха. Тем более что в этом последнем деле оставались существенные неясности – скажем, число задействованных людей. Не менее трех человек. А ведь доктор не производит впечатления богача; ради чего тогда затеяна столь хитрая интрига? То, что Людвик был внуком итальянского дельца, удачно нажившегося за две европейские войны, для Рихарда секретом не являлось, но у состояний есть свойство распыляться. Ротшильды, Рокфеллеры – где сейчас их миллионы? раздроблены, рассеяны по множеству наследников, растрачены. Четверо детей Джакомо, затем внуки, правнуки… И рисковать из-за двух не слишком больших долей – Людвика и Марсель? запугивать его воскресшей дочерью? – нелепо…
Он хочет сам справиться с проблемой – что ж, как ему будет угодно. Поймет, что не по силам – прибегнет к помощи полиции, да как бы не было поздно.
Мондор мельком оглянулся – Людвик вытянулся на больничной кровати, голова запрокинута, перебинтованные в локтях обнаженные руки – поверх одеяла, на лице остывает тень душевной муки. Человек с деньгами, но без счастья.
*
«Говорила я, сеньор Исакко, – Рамона, домоправительница Сакко Оливейра, качает седой головой, – что и у родителей сеньориты Лауры вас ждет отказ. Верьте моим словам, сеньор Исакко; это такая же истина, как то, что я баюкала вас вот на этих руках…»
«Да черт их разодрал бы! – вспыхивает красивый, элегантный Сакко. – Чтоб их наизнанку выворотило с их собачьим гонором! чтоб у них зенки полопались! Но почему,! Рамона?! что за блажь у этих столичных?! с чего им впадлу, что я с ними породниться собираюсь честь по чести?! Я что, не кабальеро, не полковник?! Или у меня денег мало?!. Да у меня людей больше, чем у них перхоти!»
Сакко на ходу пинает резной стул, взятый из Дворца дожей. Его апартамент в Пуэрто-Регада роскошен и безвкусен – зеркала, мебель, хрусталь, все из разных стилей и эпох. Вкус не покупается, он прививается за много поколений.
Не купишь и приставку «дон» к имени. Доном в Маноа называют очень солидного, а главное – женатого мужчину.
«Это суеверия, сеньор Исакко. Старые старухи нашептывают; ничего не поделаешь, так ведется испокон веков».
«Ну?! что ты знаешь?»
«Тут дело в вашем батюшке, упокой Бог его душу. Кончина его была не христианская…»
«Кто сказал?!»
«Все говорят. А Вальдесы и Эррера – благочестивые католики, нипочем не отдадут дочек за…»
«Не за отца же мертвого им выходить!»
«Земля ему пухом, – крестится Рамона. – Враки это, только люди верят…»
«Вываливай, старая».
«…что за батюшкой сам Рогатый приходил из преисподней, а прежде – страшного гонца прислал с письмом. И, мол, на вас перешло».
«Что?!»
«Проклятие», – не без робости отвечает Рамона. Сакко и вспыльчив, и на руку скор. Молодой еще, ретивый. Нет в нем солидности заматерелого полковника. Покойный дон Антонио сам никого не бил, все людям поручал.
«Старушечьи бредни», – рычит Сакко.
Однако, правда то, что Васта Алегре как громом с молнией была поражена – ни одной целой стены, ни одного тела, что можно положить в открытый гроб. Полковника опознали по зубным протезам, весь обуглился. Рука спеклась на ноже, воткнутом в живот.
И в день пожара на асьенде со счета в банке ушло $10 000 000 по собственному распоряжению отца. Так ушло, что концов не найти, – из Цюриха во Флориду, из Флориды в Касабланку, из Марокко в Антверпен, а бельгийский банк закрылся, и кассиры разбежались; всего неделю банк существовал, и состоял он из директора и трех сотрудников. Вот где дьявольщина-то! не общеевропейский рынок, а притон мошенников.
Плюс восстание индейцев; в сельву бросили солдат и полицейских – Сакко, тогда юнец, совсем потерял голову, когда ему было пресекать слухи и россказни! Хватился он с запозданием.
Беглых с Васта Алегре искали тщательно. Один в монастыре скрывался, постриг принял; другой два года прятался в полузатопленном погребе с жабами и слизняками, совсем с ума сошел; третий пил – как воду лил – и по ночам орал, все ему черт являлся. Где ласками, где пытками вызнал Сакко подробно о письме, о письмоносце, и о том, что умирающий отец кого-то ждал, готовился к приезду. Дальше – могила, ничего. Если отец думал откупиться от Рогатого десятью миллионами, то, значит, мало дал.
С индейцами Сакко расправляется куда жестче, чем правительственные рейнджеры. Окажись его последняя пассия, нежная Лаура Вальдес, на казни индейского лидера Хуана Тойя – и минуты бы не высидела, в обморок упала, а ведь процедура длилась три с лишним часа. Сакко наблюдал и подавал советы.
«У Тойя была дочь. Отец мне говорил, что изловил ее и посадил в подземный карцер с другими заложниками. Они там что, изжарились все?»
Сакко хочет услышать: «Да, сеньор», но слышит: «Нет, сеньор».
Замок на двери выломан, карцер пустой.
«А может, кости выгребла полиция?»
«Они бы описали их, сеньор Сакко. Уж детские-то черепа и косточки они бы отличили от собачьих. Но в документах ничего нет, ни слова, ни полслова. Нашли только труп внизу в коридоре, у лестницы, – это был взрослый мужчина с оружием».
И гильзы, россыпи гильз. На асьенде шла бешеная стрельба из множества стволов.
«Отстреливались от Рогатого? или, как в кино, от Хищника?»
«Крупный калибр, – замечает Родольфо, бывалый боец, подкинув в ладони гильзу. – Такие „газонокосилки“ стояли на вертолетах, забазированных на асьенде. Деревья режет, как пилой, а уж людей-то… Наши хлебнули там собственной кровушки полным ведром. Может, их с неба гвоздили?»
«А труп в подвале?»
Пропавший вертолет. Бронированный мощный джип без номеров. Полное истребление. Индейцы верят – Господь посетил асьенду своим гневом. Другие – что пришел Рогатый, и от этого у Сакко сложности со сватовством.
Дверь карцера выбита снаружи, словно молотом. Не взорвана – ее вышибли тупым ударом.
«Ищите детей, – приказывает Сакко. – Найдите, жилы из них вытяните, но узнайте – кто? кто там устроил побоище?»
Кое-кого находят. Но что они могут сказать? им было кому шесть, кому семь лет, они были забитыми и полумертвыми от голода и жажды, они были перепуганы стрельбой и боялись, что их – вот прямо сейчас – убьют.
Это были железные люди без лиц, с большими ружьями. Они говорили по-чужому.
Один что-то сказал Ане-Марии. Он велел уходить.
Ана-Мария была самая старшая.
«Если поймаем дочь Хуана, – говорит Сакко своим терминадос, – выбьем из нее все, что она помнит. Это последний надежный свидетель. И заодно изведем ее род под корень. Надо бросить ее муравьям, пусть полакомятся».
«Сперва – нам», – улыбается Родольфо.
По следу Аны-Марии Сакко посылает не костоломов, а тех, кто умеет подслушивать и высматривать.
Но дружки Хуана Тойя и проклятый партизанский падре Серафин даже в городах не теряют лесного искусства скрываться, словно дикий кот в траве. И без того слабый след Аны-Марии путается, манит ложными версиями, пропадает – пока ищейки Сакко не оказываются перед фактом, что Аны-Марии нет в Маноа; индейская девчонка улизнула в Европу. «Чует, стерва, что псы на хвосте!»
Ничего, у Сакко хватит денег, чтоб и за океан послать бригаду.
*
– Вам привет от вашего почтенного отца из Кайфына. – Молодой китаец поклонился пожилому, и оба радостно прищурились, но глаза остались пристальными и внимательными.
– Меж четырех морей все люди – братья, – ответил хозяин, церемонным жестом приглашая гостя войти. Пароль и отзыв названы верно, можно отрывисто крикнуть жене, чтобы сбегала в лавку за закусками, а затем угостить приезжего чашечкой рисовой водки. На самом деле отец хозяина проживает в британском Сянгане, но правду нельзя произносить вслух. Даже торг ведется молча, иероглифами на бумажке, после чего бумажку сжигают в бронзовой курильнице.
– Ваш уважаемый племянник приезжает в среду в Сан-Сильвер с пятью детьми. Он еще юн и неопытен в житейских делах… Могу ли я рекомендовать ему вас как покровителя?
Это значит – пять контейнеров товара, сопровождающий – новичок, опасается таможенников. Могут ли парни хозяина обеспечить спокойный провоз в дьеннский речной порт? и сколько это будет стоить?
– Целиком полагаюсь на ваше человеколюбие.
Хозяин нарисовал: «35 % выручки + подарок».
– Сердечно благодарен вам за снисходительность!
«Согласен, по рукам – и спасибо за угощение».
Владелец магазинчика китайских древностей живет очень скудно, но это – маскировка. Кроме поддельных «старинных» мечей, у него нет оружия, но это – притворство. Стоит ему кашлянуть, постучать серебряной палочкой по курильнице – трое крепких молодцов тут как тут.
– Чжан Чанмоу, сын моей сводной сестры; Сюн Цзяч-жу, племянник моей свояченицы; Ван Симэнь, воспитанник моего троюродного брата, – рекомендовал он их в бюро трудоустройства. – Трезвые, почтительные юноши. Я стар и слаб, а преступность так велика! Они будут прислуживать в магазине и следить за порядком. Я готов дать за них поручительство, чтобы им оформили временный вид на жительство.
Чжан, Сюн и Ван опрятно одеты. Одежда скрывает сложные татуировки, сплошь покрывающие их тела. Спокойствие и выдержка скрывают их способность свернуть шею быку. В далеком Сянгане по ним плачет каталажка; они находятся в розыске, но под другими именами. К счастью, местная недальновидная полиция не умеет с одного взгляда отличать удальцов от простых людишек.
– Здешних и пальцем не трогать! – требовательно наставлял владелец магазинчика. – Соблюдайте строгое достоинство, молчание и невмешательство.
– Хао! – синхронно поклонились трое.
Дом, кишащий китайцами, словно портовая ночлежка в старом Шанхае, соседствовал с домом, где свили гнездо выходцы из бывших колоний королевства, а заправлял ими владелец фирмочки, торгующей ароматами и пряностями, похожий на большую жабу, побуревшую от старости. Его молодцы были помельче; в основном они принадлежали к клану Ящерицы; их татуировки были примитивнее китайских, но если учесть, что колониальная полиция лишь в 50-х годах отучила их украшать хижины головами врагов… в общем, надежные пастухи для плосконосых девиц цвета корицы, приносящих старой жабе по триста – триста пятьдесят талеров в сутки.
Китайский антиквариат, благовония Гоккалина, морковь по-корейски, латиноамериканские ритмы и наперченные маисовые блинчики, настоящая пицца и чернокожие танцовщицы, плоская сушеная лягушка в полиэтиленовом пакетике («Самое верное приворотное средство, сьер!»), медная «рука Фатымы» с голубым глазом на ладони – от недоброго человека, окровавленный труп, найденный утром в мусорном баке, минарет и вопль муэдзина: «Аллаху акбар!», турецкая кофейня, крестный ход и шествие буддистов – все это дьеннская «Азия», господа! Здесь нет туристических объектов. Приезжающие сюда – если не чьи-нибудь бедные родственники и не беженцы, то непременно лжеплемянники из Кайфына, Суранги или Сан-Фермина.
– Я ищу брата, сьер офицер, брата Абдуллу, он сюда въехал семь лет назад; вот, он прислал мне фото – это Абдулла, это его жена Замиля, это их дети – Абусалам, Джамаль и Мамлакат, они здесь родились… а я потерял его адрес!
Когда-нибудь европейские терпимость и открытость приведут к тому, что европейцы станут меньшинством у себя дома.
– Поищи в «Азии». По Баллер-страдэ, налево и по трамвайной линии через Южный мост, на Остинрике, там есть исламский центр «Мухаджир».
Для выходцев из стран южнее Рио-Гранде есть центр «Компаньеро», там две уругвайки, мулат-бразилец и индиец, адвокат из Суринама, наставляют новеньких. Не ко всем в центре приветливы. К мужчинам, чьи хорошие костюмы сидят так неловко, что сразу видно – им больше по плечу военная форма «верде олива», здесь относились прохладно. Бог весть, кого и зачем они ищут.
Впрочем, некоторые сюда и не заглядывают. Туристическая виза выдается на 60 дней, а успеть надо так много… и при этом не возбудить ненужных подозрений.
Где приезжему взять портативные рации и оружие, если его багаж проходит придирчивый досмотр?.. Сакко унаследовал от батюшки и связи с вездесущими китайцами. Они повсюду. Они любят доллары, особенно в большом количестве, но если Чэн Лундэ из Маноа в письме попросит Чжана Сюшу из Дьенна оказать благорасположение его неопытным, юным племянникам, то возможны скидки до 15–20 процентов.
Ввоз и вывоз иностранной валюты не ограничены.
Густо татуированный Ван Симэнь считал доллары быстро и тщательно. Проверка на подлинность – обязательно. Деньги правильные. Получите ваше снаряжение.
По тому, как смуглые гости обращались с пистолетами и «уоки-токи», Чжан Чанмоу понял – профессионалы. Что за работа им предстоит – и знать не надо. За все уплачено.
Куда стремится человек в чужой стране? К своим, к землякам. Это естественно.
– Один вопрос, сеньора, – есть здесь кто-нибудь из Маноа? Я работал на норвежской нефтяной платформе, два года без отпуска, едва не разучился говорить… Все по-английски да по-английски! Северо Эрнандес, так меня зовут, сеньора, а каково ваше досточтимое имя? Я нес эти цветы, чтобы сложить их перед вами, ибо только ваша красота достойна этого букета…
Пожилая сеньора Пилар польщена словами Северито. Милый, галантный, языкастый малый этот Северо, и его друзья-нефтяники тоже неплохи, при деньгах. А их подарки! О Пресвятая Дева, они словно собрались озолотить толстуху Пилар, а ведь она всего-навсего консьержка общежития!
– Вы похожи на мою мать, донья Пилар, – целовал ее пухлые руки Северо; Пилар хихикала и млела. – Будьте нашей благодетельницей!
– Да, – поерзав и угнездившись, откровенничала Пилар, – всем здешним девушкам я как дуэнья. Я никогда не позволю всяким свистунам и прощелыгам обольщать их! Пускаю только респектабельных сеньоров, тех, кто умеет зарабатывать и ищет нежную голубку себе в пару… А сколько счастливых свадеб я сладила! Я знаю всех невест в этих местах, во всех домах «Азии». Чистые славные девушки, истинные католички.
– Жаль, тут нет индеанок, – проронил немногословный Леандро. – Из них получаются самые лучшие жены. Прекрасные хозяйки, не прекословят, а что касается супружеских дел…
– И слышать не хочу бесстыжества! – Пилар сделала вид, что затыкает уши. – Все после венца, после венца, мои голубчики, до этого и помышлять не смейте!.. А индеанки есть, как же не быть. И курибока, лесные по отцу, и мамелюки – что по матушке, и даже чистокровные, но городского воспитания.
– Расскажите, донья Пилар! – умолял Северо, а Леандро и Эдберто навострили уши.
– …и Ана-Мария Тойя; она учится на нефтяного химика, но, может, кто-нибудь заставит девочку забыть про колбы и мензурки…
«Уж мы заставим», – мысленно пообещал Леандро.
– …но она отсюда съехала куда-то в Мунхит, к одной сеньоре… Долорес… Долорес… ах, память – забыла фамилию. Еще каплю текилы, Северито – для прочистки памяти. Она, Ана-Мария, здесь порой бывает. У нее друзья в сто сорок втором доме по Остинрике, напротив трамвайного парка.
Как и эти новоприбывшие маноанцы, Ана-Мария брачных планов не строила, хотя у алуче свадьбы играли рано; у иных молодок в двадцать два уже четверо малышей-разнолеток и пятый на подходе. В Чикуамане детство часто кончалось с наступлением материнства, минуя юность, но за это матери-алуче не стыдили своих дочек, а соседи звали вчерашних девочек почтительно – grandes. Она тоже хотела стать взрослой как можно скорей, вот и сошлась впопыхах с Роке Гонсалвешем, потому что он выглядел сильным, надежным. Но город – не сельва, тут другой обычай. Пока не выучишься, на ноги не встанешь – о семье забудь.
И в этом были свои преимущества.
Год, два, несколько лет можно ходить на танцы, принимать ухаживания парней и выбирать, кто ласковей, добрей и симпатичней, наконец – у кого виды на жизнь серьезней. Чтоб без отца, без матери замуж выходить – так без промаха.
Откуда-то изнутри, из опасной темноты подспудных мыслей и неосознанных желаний – тех, что снятся, но с языка не срываются, – выплыл образ темноволосого, крепкого, почти квадратного боевика, уже дважды являвшегося Ане-Марии за минувшие дни. На миг вернулись боль, отчаяние и страх, охватившие ее в прихожей, острое и напряженное чувство опасности, что возникло при встрече с ним на Сколембик – и внезапное влечение. Ана-Мария вновь испугалась, но ЭТО было сильнее страха, это был внутренний порыв, стремление увидеть, сблизиться, прикоснуться – ни для чего, просто так, чтоб сердце успокоилось. Положить ладони на его грудь и закрыть глаза – казалось, тогда она обретет покой и ощутит себя в безопасности. Таким же – невысоким, сильным, с черными, масляно блестевшими волосами – был ее отец.
Выходя из «Каса де лос Рейес», Ана-Мария привычно обвела глазами улицу, но не заметила ничего тревожного.
Темно-зеленый «ситроен» с голубой наклейкой прокатной фирмы «Эфер» остался стоять, но стоило Ане-Марии удалиться метров на семьдесят, как из «ситроена» вылез Северо и пошел следом. Немного погодя из машины выбрался и Леандро; он перешел Остинрике и двинулся в том же направлении по противоположной стороне.
На Северо Ана-Мария обратила внимание лишь в трамвае маршрута № 7, через четыре остановки. То ли араб, то ли «латинос». Как-то он слишком старательно смотрит в окно, хотя смотреть там не на что.
Или – показалось?..
Она велела себе успокоиться, не дурить и не брать в голову. Просто малый недавно приехал в Дьенн, вот и пялится на все подряд, удивляется чужим порядкам.
Но незнакомец вышел вместе с ней у площади Оружия, где надо было пересесть на мунхитскую электричку. Правда, здесь он быстро исчез.
Чтобы избавиться от опасений, Ана-Мария сошла на следующей станции – «Авторемонтный завод». Предлог банальный, даже глуповатый – купить вафельных трубочек с кремом; пусть кто угодно примет ее за сладкоежку, мечтающую располнеть – плевать. Приняв у продавца пакет, она указала на бутылки с лимонадом, выставленные в витрине, и воспользовалась этим, чтобы осмотреть пространство справа от себя.
Высокий брюнет в неброском плаще и узкополой шляпе рассеянно озирал площадку перед станцией, как бы поджидая кого-то. Для поздней осени он был чересчур загорелым и… явно приезжим издалека.
Ана-Мария жевала хрусткую трубочку, давясь приторно-сладким кремом, а мысль была одна: «Загорелый человек в плаще сел в соседний вагон».
Опасения начали подтверждаться.
Скорей бы добраться до дома, где «троупер».
Марсель, Лолита – все забылось напрочь; в ушах звучала поговорка, которую любил падре Серафин – «Кому воскресенье, а кому погребенье».
Это плохой, очень плохой уик-энд со страшными снами наяву.
Звенели колеса, рокотал мотор под полом вагона, а Леандро, уединившись в туалете, говорил с Эдберто по рации:
– Нет, она в поезде. Четвертый вагон.
– Мы будем в Мунхите раньше электрички, – ответил Эдберто, и Северо, сидевший за рулем, прибавил скорость.
Глава 3
«Сейчас, – подумал Герц, открыв глаза и преодолев смутную, зыбкую паузу между сном и явью, когда тающие сновидения кажутся частью реальности. – Сейчас она возьмется за меня».
Туманное серое утро медленно, беззвучно освобождалось от холодной сырости, наполнявшей воздух после тяжелого вечернего дождя. За окнами из стылой дымки постепенно проступали оцепеневшие сучья деревьев. О ходе времени напоминали лишь часы, и по часам Герц угадывал действия Стины.
«Почти ровесница. Сколько ей? семьдесят два?» Время щадило ее – или темперамент итальянки не давал состариться. Стройное тело; легкий, быстрый шаг и звучный голос. С годами глаза Стины стали глубже, речь – мягче; юная свежесть увяла, но внутри ощущалась та же упрямая сталь. Непросто будет объясниться с нею.
Вот она встала. Вот умывается. Свежевыжатый сок апельсина, галета из грубой муки с отрубями – весь завтрак. Звонок в акушерский центр – все ли в порядке? Да, доктор Ларсен. Краткий отчет о пациентках.
Герц ждал, внимательно, но без интереса читая книгу.
Телефон. Наконец-то.
– Алло, Герц? – Голос настойчивый, атакующий.
– Здравствуй, Стина.
Этот голос нельзя не узнать. Этим голосом она шептала: «Милый мой».
– Герц, я ОЧЕНЬ рассержена. Мне придется поехать в Дьенн, чтобы на месте разобраться в том, что ты натворил. И ты прекрасно знаешь, как мне отвратительна привычка втайне вынашивать какие-нибудь бесчеловечные планы, чтобы потом поставить людей перед свершившимся фактом и делать вид, что так оно и должно быть. Особенно, если эти затеи коснулись моей семьи!..
– Да, с моей стороны наивно надеяться, что Фальта обрадуются возвращению родственницы. Признаться, я не рассчитывал на это.
– Значит, ты в курсе, кому написала Марсель. Господи, не стоило и сомневаться… Надеюсь, хоть не под твою диктовку?
– Нет. Это ее собственное желание.
– Интересно, где она взяла денег, чтобы оплатить доставку. Только не лги, что не давал ей на карманные расходы.
– Не давал, и это правда. Ее спонсировал Аник.
Смягчить Стину упоминанием об Анике – лукавый, но верный прием. Она всего лет десять, как поняла, что вежливый молодой мужчина, привозивший розы ей к праздникам, совершенно не меняется, словно резная фигура поющего ангела на алтаре. Но в очередной раз Стина не прогнала его с порога, а пригласила в дом.
«У нас мог быть такой же сын, Герц, если бы мы остались вместе».
«Стина, ты не представляешь, как тяжко быть его отцом».
«Но, кажется, я догадываюсь, зачем ты его…»
«Ради бога, оставь догадки при себе».
– И он же следил за почтальоном?
– Не он. И не Клейн.
– Ты стал похож на старого мафиози, Герц. Этакого дона Карлеоне, отошедшего от дел, но забавляющегося на покое шахматами, где вместо фигур – живые люди. Люди, Герц! И я среди них. Надеюсь, что не в роли пешки. Но Марсель!., как ты посмел, как тебе в голову взбрело касаться ее праха?! И Людвик. Что с ним, тебе известно?
