Текст книги "Имена мертвых"
Автор книги: Людмила и Александр Белаш
Соавторы: Александр Белаш
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
– Да, он в больнице на улице Дредейн. Сегодня его выпишут, он вполне здоров.
– Итак, ты одним махом ударил троих. Меня, Марсель и Людвика. Ну, мы-то с племянником взрослые, переживем твой сюрприз – а она? Ты можешь встать на ее место и понять, в каком безвыходном положении она оказалась?!.
– Ее положение не хуже, чем у любого из нас. Мы все каждый день ходим по краю смерти, не зная ни срока, ни часа своего конца. Она будет знать, КОГДА, и более того – знать, что это не конец, а перерыв в существовании.
– А ее документы? легализация? Как ты это намерен устроить? Ты уже обо всем позаботился, не так ли? А с кем ты связывался, Герц, чтобы сделать ей удостоверение личности? Я скажу – с кем. С продажными субъектами из службы регистрации, с теми, кто делает фальшивые бумаги. Ты погряз в криминале, Герц, это постыдно. И все равно – то, что ты изготовишь для нее, не будет настоящим. Человек получает имя и права при рождении, а ее ты можешь вписать в мир только путем преступных махинаций. Фикция – вот что это будет. Жизнь понарошку, под псевдонимом, в обход законов…
– Особый случай, Стина, требует особого подхода. Даже у юристов существуют процедуры для потерявших память, для подкидышей, круглых сирот, не знающих своей фамилии, потерянных детей. В том числе – наречение имени не родителями, а сотрудниками учреждений опеки. Просто надо умело пользоваться правилами. И не стыди меня.
То, что она ожила, – не криминал, а все связанные с этим неудобства я взял на себя.
– Я тебя знаю, Герц; когда ты хочешь что-то доказать, ты выдумаешь сотни доводов в свою защиту. И только одного ты отрицать не сможешь – того, что это неестественно. Ее так называемая жизнь – фантом, созданный твоим электроприбором. Это против законов природы…
– …и закона Божьего, скажи еще.
– Да, и закона Божьего! В этом пункте Бог и природа не расходятся. Смерть – конец жизни. Согласись, что ты своим изобретением не отменил смерть…
– …но научился продлевать жизнь.
– О, разумеется! в виде материального призрака, питающегося от сети. И не только от сети, насколько мне известно. – Голос Стины посуровел. – Я знаю, что ты можешь отнимать жизнь, чтоб передать ее своим… изделиям.
Это тем более ужасно, Герц.
– Мое, как ты изволила сказать, изделие назначило тебе свидание?
– Не смей ее так называть.
– Хм. Ты смеешь, я не смею – как же нам быть? Так фантом она или человек, как ты полагаешь? Ведь ты хочешь с ней встретиться в Дьенне, верно?
– Да. Я не могу оставить ее в одиночестве.
– Значит, она – человек. Фантому ты бы не сочувствовала. Она – не изображение на экране, не восковая кукла и не голос, записанный на пленку.
– И тем больней мне думать о ней, Герц! Ты лишил ее права на смерть и насильно втолкнул в общество, где она – чужая, лишняя и неприкаянная. Она не может даже своим именем назваться! и это тоже твоя заслуга. Теперь она вынуждена будет служить тебе, увиваться вокруг тебя, жить у тебя, потому что именно ты отпускаешь ей жизнь по порциям! И я должна это знать и относиться к этому спокойно?!!
– Стина!.. – разозлился и Герц, – Почему-то ты не считаешь безбожными ни аппарат искусственного дыхания, ни искусственную почку! а ведь больные тоже к ним прикованы! даже если это портативная модель!
– Так то больные, – Стина возразила гораздо сдержанней, – а она – мертвая. Ты не спрашивал ее, что лучше – успокоиться по ту сторону или жить, когда тебя заставляют.
– Спроси сама. И потом, если захочешь, сообщи ответ.
– Дело не в том, насколько точно и умело ты выполняешь свои манипуляции. – Голос Стины стал еще уравновешенней. – И аналогии с искусственными органами тут неуместны. Жизнь нельзя протезировать – как бы ты ни старался, будет всегда получаться не-жизнь… или, верней, не-смерть, какое-то нестойкое пограничное состояние. Ты можешь заявить, что Клейн и Аник живут очень долго – да, это так. Но жизнь однократна и поэтому бесценна, и вновь она может появиться только из живого, из слияния двух живых клеток. Поэтому твои создания всегда будут находиться где-то в стороне… как бы ты сказал, наверное, – «на краю жизни», и в жизнь вступить не смогут. Если ты станешь их делать во множестве – их ждет незавидная участь. ИНАЯ жизнь будет отталкивать их от людей, и они станут тянуться друг к другу, озлобленные тем, что их не принимают в круг живых по-настоящему. Обман и притворство – вот что их ждет. Из-за этого, а не по какой-нибудь другой причине, Герц, я буду страдать за них. Я обязательно встречусь с Марсель, расцелую ее, и если она будет жить дальше, я приму участие в ее судьбе, но эта горечь всегда будет отравлять мою любовь. Я не избавлюсь от этого чувства.
Они молчали, тяжело думая каждый о своем.
– Возможно, позже я прощу тебе то, что ты своей технологией вмешался в жизнь моей семьи. Но я должна была высказаться. И ты не ответил мне – зачем ты это сделал? чтобы привлечь мое внимание и заслужить мою благодарность?., этим надо было заниматься раньше, Герц, гораздо раньше. Мы уже старики, и каждый прожил свою жизнь; мы давно уже не половинки чего-то целого, нам свои судьбы не склеить. Я говорила тебе: «Или откажись от опытов, или отдай свое искусство людям»; ты не захотел ни того, ни другого.
– Я и сейчас этого сделать не могу, – мрачно ответил профессор. – У меня нелегкая ноша, но ее не сбросишь с плеч и не перевалишь на другого.
– И жить с мертвыми, словно с семьей.
– Да, потому что остальные их не принимают.
– Все-таки – зачем? почему ты оживил именно ее?
– Может быть, потому, что я не в силах оживить свою сестру – я говорил о ней, ты помнишь… Франке тоже было восемнадцать лет. Это несправедливо, когда умирают молодые.
– Понимаю, Герц. Ужасно то, что с ней случилось, но судьба жестока, и с ее ударами приходится смиряться.
– Я никогда не смирюсь, – твердо произнес Герц. – Одно дело – то, что я выбрал сам, это мое. И совсем другое – то, что мне навязывают… кто угодно – хоть Гитлер, хоть Господь Бог.
– Мятежник. – Казалось, в голосе Стины звучало осуждение, но было в нем и нечто иное. Она услышала прежнего Герца. – Извини, но я не увижусь с тобой, когда приеду.
– Я и не ждал этого. Пожалуй, будет лучше, если в этот раз мы не встретимся.
– Я не выдам тебя, чертов еврейский заговорщик.
– Могла бы и не говорить об этом, – проворчал Герц, хотя на сердце стало теплей, – старая партизанка. Одна просьба напоследок…
– Так, я вся внимание.
– Скажи Марсель, чтобы она обязательно приехала ко мне сегодня вечером.
– Скажу, но за руку к тебе не поведу.
*
Псы молотили по воздуху сильными хвостами, перебирали лапами и нетерпеливо, радостно поскуливали. Граф Сан-Сильверский ерошил им могучие загривки, гладил по головам и позволял лизать себе лицо. Марсель в вольеру не входила, но так, на вид, ухоженные здоровенные собаки ей понравились.
– Да не пугайтесь, Марсель, не укусят! НАС они не кусают. Познакомьтесь с ними…
– Почему? – Марсель поверила, но зашла за металлическую сетку с осторожностью.
– Собаки нам сродни. Мы их… как бы сказать?., бодрим, что ли. Когда нам кто-нибудь нравится, когда мы касаемся его – от нас перетекает капелька заряда.
– А разрядиться не боитесь? – Пес с интересом обнюхал протянутую девушкой ладонь, лизнул ее и завилял хвостом.
– О нет! потери минимальные. Типа естественной усушки и утруски. И… разве жалко отдать чуточку тепла тому, кого ты любишь? Пу-усть живут, пу-усть им будет хорошо, – приговаривал Аник, наглаживая рыжевато-серую овчарку. – У меня сердце разрывается, Марсель! Собаки-то недолговечные. А построить инкарнатор для собаки – так профессор разозлится.
– Но ведь для мышек, для лягушек у него машина есть?
– Крысы, мыши мало требуют, их машина меньше стиральной. А, скажем, Оверхаге весит сорок семь кило – это ж какие нужны обмотки?!. Увы.
– Это, значит, Оверхаге.
– Да. Господин Леон Оверхаге собственной персоной. Государственный обвинитель Юго-Западной провинции, старший советник юстиции. Лев! Голова – два уха! – сгреб Аник овчарку за острые уши. – Что, догавкался? У-у-у, морда…
– А переселением душ профессор не занимается? – человеческое имя пса заставило Марсель задуматься.
– Ни боже мой. Он бы меня с просьбой всадить прокурора в псину отослал к истокам бытия. Вы не то себе представили, Марсель. Это в честь господина Оверхаге, в знак моего к нему глубокого почтения. Вот этот – судья Левен, а вон тот – инспектор Веге, тварь зубастая.
– Очень вы их любите…
– Души не чаю! Я решил – пусть будет наоборот. Вор – на воле, судьи – за решеткой. И сразу, знаете, отхлынуло; я успокоился. Такая у меня разгрузочная психотерапия…
Экскурсия по вилле «Эммеранс» была недолгой, но содержательной. Аник гордился небольшим особняком, обставленным в соответствии с его понятиями о престиже.
– Вы полагаете, что спали на простой кровати? как бы не так! Это королевское ложе, имущество короны. Если под нее залезть, можно увидеть гербовый инвентарный номер… Не верите?! там и наклейка есть: «Даровано высочайшим повелением».
– Ну, если на этом спят гости, то вы сами…
– Вот-вот, и все так спрашивают, и хотят увидеть, а потом и поваляться. Это ловушка не для вас, Марсель; пройдемте мимо. Кабинет! вы тут бывали, но – обратите внимание! Картина, занавешенная кисеей! приоткрываем…
– Аник, как не совестно! Это фотомонтаж. Вы не могли стоять под ручку с Виолеттой. Сознайтесь, что это подделка.
– А надпись в уголке? Рука ее высочества! Поэтому и кисея – не всем дозволено на это лицезреть.
– «Анику Дешану, знающему, о чем думают цветы. Виола, 19 мая 1988 года». Нет, вы действительно…
– Мечта снайпера, Марсель – самая трудная мишень.
Аника прямо распирало. Он очень страдал от невозможности встать посреди улицы и заорать: «Люди! люди! глядите! сбылись мои мечты! я пережил всех, кто меня судил, я любил принцессу, я езжу на тачке престолонаследника, у меня свой дом и нет отбоя от девчонок!» И вдруг такой случай – подвернулся человек, перед которым можно похвастаться, не таясь!
– Виола свела меня с Леонидом, – непринужденно болтал Аник, с панибратской небрежностью называя имена членов королевской семьи. – Мы охотились в Маэлдоне, чудесно проводили время… Леонид – отличный малый и настоящий аристократ. Как-то сидим мы у камина; вино – представляете, урожая 1809 года, бутылочку нам принесли из погребов, вся мхом заросла…
– Селитрой, – поправил незаметно появившийся Клейн.
– Да, – Аник метнул в него злой взгляд. – Нам откупорили, и бесподобный запах…
– Нет, не откупорили – саблей срубили, по-гусарски.
– По-моему, твой «вольво» барахлил вчера. Я слышал, когда ты подъехал, – что-то стучало в моторе. Сходил бы посмотрел.
– Я лучше послушаю.
Выпихнуть Клейна можно было разве что втроем; обреченно вздохнув, Аник продолжил:
– Сорт «император», из виноградников близ Порт-Амальера. Еще когда Наполеон…
– А, помню – ту бутылку не допил сам Бонапарт, и вам оставил половину. И кругом шталмейстеры, гофмаршалы и камер-фрейлины в чем мать ро…
– Да заткнешься ты или нет?! – взорвался Аник. – Рассказать ничего невозможно! Сам-то был при дворе?! не был! потому что – деревня! ты давно ли разучился деньги в носовой платок завязывать?!
– Как тебя повстречал, – Клейн любовался Аником, и лицо его светилось отеческой приязнью.
– Полжизни я угробил, чтоб из него сделать человека! – под невольный смех Марсель Аник возбужденно взмахивал руками. – Как вилку взять, как в рот ее засунуть – ничего не мог, ни малейшего представления об этикете! Он суп, компот и десерт ел одной и той же ложкой! А знаете, какие он цветы на подоконниках развел? вонючие герани, будто лавочник! купил в дешевом магазине! у меня от них мигрень!
– Вот этим аристократ и отличается от гомо сапиенса, – заметил Клейн специально для Марсель. – Когда башку ломает с перепоя, это называется «мигрень», когда сходить налево – то «адюльтер»; все благородно, по-французски.
– Но ведь было. Было! Еще скажи, что нет! И вино было, и Леонид, и фазаны.
– Да, я клянусь своей дворянской честью…
– …днем с фонарем которую не сыщешь, – подхватил Аник, успокаиваясь.
– …что все, поведанное графом, – правда, за исключеньем маленьких деталей. Марсель, – Клейн перешел с эпического слога на обычный, – я собираюсь в Дьенн, не хотите ли составить компанию? Кажется, погодка понемногу устанавливается – глядишь, к обеду и облака развеет.
– Аник, мне очень, очень у вас понравилось, – искренне благодарила Марсель хозяина, стоя у машины. – Здесь так чудесно! Просто прелесть, а не вилла! Куда мне бросить монетку, чтоб вернуться?
– Это нужно, когда не у кого получить приглашение. А я вас приглашаю – вас будут ждать в любое время, приезжайте запросто. Только без Клейна, – Аник с теплотой посмотрел на партнера, – а то он утомляет со своими комментариями. Можно автобусом, а если позвоните – Карт довезет вас от «Развилки». Тогда я доскажу, как отдыхал у принца в Маэлдоне.
Ни подначки, ни ехидство плечистого напарника не могли убить в Анике желание заболтать Марсель сказками о своих подвигах. Она так неподдельно радовалась уюту и красоте виллы «Эммеранс»! Это льстило Анику, и он, наверное, пообещал бы и фейерверк, и карусель в саду, лишь бы вновь услышать, что его вилла – диво, а сам он – плейбой, и без пяти минут аристократ.
Ему тотчас пригрезилась воображаемая сцена у камина, и так красочно, что он почти в нее поверил. Будто сидят они с Леонидом в глубоких креслах, смакуют едва не двухсотлетний коньяк, и принц говорит:
«Аник, отступись от моей сестры, я пожалую тебе графский титул и поместье».
«Нет, Лео, я хочу остаться тем, кто я есть. Мне хватит виллы…»
Аник поморгал, отгоняя видение.
– Марсель, старайтесь не влюбляться. Поверьте моей опытности. Ничего, кроме легких, ни к чему не обязывающих увлечений.
– Не грозит, – Марсель жестом отмела все предостережения. – Я не из тех, кто заводится с пол-оборота. И я еще не разобралась в себе самой, чтобы затевать новые знакомства…
«Врунья, – укорила она себя, – а Тьен? Нет, Тьен – это другое. Я должна поговорить с ним… и с бабушкой Стиной. Я должна, должна! И с Тьеном будет легче, ведь я – это не я, а Марта… или Мартина. Я буду как в маске. Зачем это мне? Чтобы дышать? да, так. Среди чужих тяжелей дышится. Опять физика?.. Нет, я не соврала Анику. Тьен – не новое знакомство. А почему я хочу к нему приблизиться? к Стине, к… отцу? Нет, к отцу – не сегодня, ни-ни».
– Я понимаю, – прибавила она вслух, – дело в заряде… У меня что, его очень мало?
– Нужен потенциометр, – показал Аник руками нечто величиной с кофейник, – без него не определить. Это сделает профессор.
При упоминании о Герце на Марсель упала тень, густая и холодная. Она старалась не думать о нем, и разговоры отвлекали ее, позволяли забыть о профессоре, но все время он был рядом – незримо и реально. Она вдохнула поглубже, ожидая, что от резкого вдоха внутри что-то скрипнет, станет ощутимой искусственная природа ее тела – нет, ничего, все ощущения знакомые. И остаточная боль в плече была хоть и ослабевшей, но настоящей. Никогда Марсель не чувствовала так здорово полное единство разума и тела; она мельком посмотрела на часы – и ничуть не расстроилась. Меняющиеся цифры были мертвыми и отсчитывали что-то далекое от нее. Часы показывали, сколько остается до встречи со Стиной, до свидания с Тьеном, но не до конца жизни.
Тень профессора побледнела, отступила, мирно и послушно вытянулась у ног.
– Надо прийти к нему вечером, пораньше, – напомнил Аник.
– А, конечно! – легкомысленно ответила Марсель. – Я знаю. Я приду… часов в семь, полвосьмого. Мы увидимся сегодня? Пожалуйста, приезжайте и вы, я хочу…
«Что я хочу? как это назвать? хочу видеть его рядом?..»
– …спросить кое о чем, но это долго, а сейчас мне надо в город. Я думаю сходить в церковь.
– Что ж – удачи! – Аник подал ей руку.
Голос его звучал обычно, но в словах Аника ей почудились тоска и боль.
*
– Ты завтракала, детка? – окликнула Ану-Марию Долорес из гостиной. – Если хочешь кушать, разогрей блинчики; они свежие, с мясом.
– Да, – сухо и безучастно ответила дочь вождя, разуваясь в прихожей. – Спасибо, Лола. Я поем.
Прочный мир квартиры заколебался позавчера, когда ворвались посланцы Повелителя Мертвых. Не к добру был их приход. Все начало постепенно разрушаться, изменился смысл самых простых, обыденных явлений; прохожие на улице, машины на дороге, телефон, входная дверь – все стало выглядеть иначе, подозрительно и угрожающе. Стал громче звук шагов, отчетливей дыхание, сильней удары сердца. Осязаемый облик предметов сделался призрачным, вещи превратились в оболочки без содержимого, и странно было ощущать прочность дверной ручки, шероховатость ткани на собственном теле и витающий в воздухе запах еды. Окружающая действительность потеряла значение, преобразилась в картонную декорацию, где разыгрывается трагедия. «За мной идут».
За мной идут. Все остальное несущественно.
Ана-Мария перемещалась в бесцветной пустоте, ясно слыша шаги за спиной.
Высокий смуглый человек в шляпе покинул поезд на конечной остановке, в Мунхите, – и потерялся, но взамен возник еще один субъект. Нырнув в подъезд, Ана-Мария взбежала по лестнице и осторожно поглядела из окна с площадки между этажами. На другой стороне улицы припарковался темно-зеленый «ситроен», судя по наклейке – взятый в прокат, фирмы «Эфер». Преследователь сел в машину, с другой стороны вышел тот, кто ехал с ней в трамвае № 7.
Пошел осматривать дом – нет ли черного хода.
Ана-Мария села на пол у стены и по привычке стала покусывать кончики своих смоляных волос.
Мыслей явилось много; все они были мелкие, пугливые, дрожащие.
«Надо звонить в полицию».
Охотников больше, чем трое, – втроем на людей не охотятся. Отвертятся ли они, когда ребята в лиловом козырнут и вежливо попросят документы? как пить дать. Они туристы. Вряд ли с оружием – в королевстве за этим следят строго. Зачем в Мунхите? чтоб осмотреть музей «Локомотивное депо», где старые паровозы и все такое. Или ищут давних знакомых, а те съехали. Ничего криминального.
Да, точно без стволов. Если б хотели убить – то улицы Мунхита в выходной малолюдны, а стрелять терминадос умеют неплохо. Обоймы не пожалеют, чтоб наверняка. Маноанский обычай велит принести заказчику голову убитого, но они на чужой земле – хватит и газеты с заметкой об убийстве.
«Хотят взять живьем», – возникла вторая жалкая догадка.
Утром. Если им известно, когда и куда она ходит. А им известно. Они даже не прячутся. Берут на страх. «Звони, не звони, крошка – ты уже на крючке, отслежена и вычислена».
«Взять „троупер“, выйти к машине – и уложить всех», храбрилась третья мысль.
И на всю жизнь в тюрьму. Та же могила, только заживо.
«Надо просить защиты у полиции», – вертелась первая из мыслей.
Ты не политический лидер, не писатель-эмигрант с известным именем, не беглый президент с украденной казной. Месяц, два, три будут стеречь, поселят в дом хмурую даму в штатском, а потом – «За отсутствием оснований постоянная охрана снята». Это в лучшем случае – если тебя поймут, поверят.
Затем Ана-Мария поднялась в квартиру. Мысли-мошки умерли и высохли, их унесло ветром.
«Бежать», – мысль-паук, мысль из темноты, тянущая паутиной к себе.
«Рассказать Лолите!» – билась в паутине муха.
На блинчики Ана-Мария насыпала слишком много перца. Горло запылало огненной трубой, в глазах защипало.
– Марсель не звонила?
– Вчера вечером. Она в норме, обещала позвонить. А я… – Долорес запнулась, поймав глазами фиолетовую розу в вазе.
– Что-нибудь нашла в библиотеке? – вопрос Ана-Мария задала механически, просто чтоб не молчать.
– Да, кое-что, но… – Роза, похожая на восковую, замерла в своем пышном цветении, и лепестки ее напоминали губы: «Тс-с-с-с!..»
– …за нами следят, – выговорила Лолита. – Эти люди, что пришли вместе с Марсель…
Ана-Мария, раскрывшая было рот, воздержалась от возгласа.
– Они выяснили, кто я, чем занимаюсь и где бываю, – напряженным, чуточку горестным голосом докладывала Долорес. – Ана, меня предупредили, чтоб я прекратила розыски. Похоже, они могут многое – слежка, вооруженные акции…
Еще часа полтора Ана-Мария размышляла, сидя у себя – старательно, не давая трусливым мыслям заглушить голос рассудка и сражаясь с пауком, что старался опутать сознание липкими нитями безвыходного ужаса. Наконец она решилась и перенесла телефонный аппарат в свою комнату.
Надо попытаться.
Бодибилдинг-клуб «Пехлеван», на ее счастье, работал и по выходным. Там не отказались дать ей телефон сьера Клейна, но попросили назваться; она откровенно объявила, кто она такая. Нечего терять.
Лишь бы он оказался дома…
– Алло?
– Сьер Клейн?
– Да, я слушаю вас.
Клейн только что пришел из гаража, поставив туда «вольво».
– Я Ана-Мария. Здравствуйте.
– Я уже все сказал. Я не держу на тебя зла. И точка. Кстати, ты обещала нас забыть. Не звони мне больше, береги здоровье.
Сердитый, грубый тон и недовольная, отрывистая речь означали, что сейчас Клейн бросит трубку.
Ана-Мария не ошибалась; Клейн готов был сказать «Прощай», как сплюнуть, и тем закончить разговор. Эта брюнетка была со всех сторон некстати – невпопад оказалась в подвале на Васта Алегре, не в лад вылезла через столько лет, чтоб подвернуться под ноги в ответственный момент… и ее память, подкрепленная зарядом! Очень вовремя она спутала прошлое с настоящим и понеслась изливать сердце тому, в кого стреляла позавчера.
К свиньям, как скажет Аник, все сантименты. Он спец по бабам, он их знает – никогда не угадаешь, куда их душа повернется. Такие связи надо отсекать и забывать. Помается, потрепыхается – и все пройдет; наваждение заряда держится недолго.
Ну кроме некоторых случаев. Но их тоже надо головой в ведро. И намекнуть Марсель, чтоб не откровенничала с этой Аной.
– Про…
– Клейн! Клейн! – вскричала трубка. – Подождите, пожалуйста!
Затем донесся сдавленный, короткий стон.
– Господи ты боже мой… – Клейн перевел дух, присаживаясь у телефона. К женским слезам нельзя привыкнуть и относиться равнодушно. Клейн не умел их игнорировать. На его памяти слишком редко плакали от радости.
И тем более он не ждал, что горестно всхлипнет эта чернявая девица, способная без колебаний выстрелить в человека.
– Ну, говори.
– Клейн, помогите мне. Я в большой опасности. У меня нет знакомых, которые…
– Что, Лолита отнесла твою железку куда полагается?
– Нет, штука со мной. Меня преследуют. Мужчины из Маноа. Я их заметила. Они сейчас тут, рядом, на улице.
Насколько Клейн знал терминадос из Маноа – по пустякам они вояжи не устраивают. Комиссар де Кордова порассказал о них немало. Жестокие ребята, настоящие мерзавцы. Если они здесь – это серьезно.
– Ты не ошиблась?
– Нет-нет. Они ходят за мной по пятам с самого утра.
– Что им надо?
– Это люди полковника Сакко Оливейра. Он обещал убить всех алуче. Всех, от стариков до маленьких. Там, в Маноа, люди Сакко рыскали повсюду. А я… я…
– Короче, и перестань скулить.
– Мой отец был военным вождем. Они похитят меня; если не смогут – убьют.
Похитят. Да, есть у них такая добрая традиция. Просто убить им мало.
Но Клейна не на том заклинило.
Если они доберутся до девчонки, говорить они ее заставят. А она единственная точно знает, кто устроил побоище на Васта Алегре. И Сакко – интересно, что это за ядовитый фрукт заморский?.. – мигом увяжет с кое-какими дьеннскими парнями кончину папочки, пропажу десяти лимонов и погром.
– Одного не пойму – с чего ты взяла, что я тот который знакомый. Есть полиция, туда и обращайся, – Клейн решил удостовериться, что Ана-Мария прочно на него нацелилась и больше никого о помощи просить не станет.
– Я… я тебя помню.
– Да, мудрено забыть с позавчера-то…
– Нет, раньше. На асьенде. Не говори, что это был не ты! – В голосе прорывалась последняя надежда. – Ты меня спас, и в прихожей… Ну пожалуйста, Клейн.
Те секунды, пока Клейн молчал, обдумывая ситуацию, показались Ане-Марии необычайно долгими, почти бесконечными.
– Так. Обещай, что будешь слушаться меня беспрекословно.
– Да.
– И шагу не сделаешь без команды.
– Да.
– Сколько их и какой у них транспорт?
– Трое. Я видела троих. Темно-зеленый «ситроен» из прокатной конторы «Эфер».
– Номер машины.
– NKW 20-189.
– Не выходи из дома, жди моего звонка. Никаких сборов; веди себя как обычно. Сиди и жди, ясно?
Заглянула Лолита:
– Солнышко, я схожу на мессу, потом к подругам. Не скучай.
Ана-Мария молча сделала ей ручкой на прощание. В том, что скучать не придется, она была абсолютно уверена.
Глава 4
Брать машины напрокат в солидных фирмах – зря денежки терять. Если ваша колымага с утра пораньше решила сыграть с вами в больную лошадь, а день воскресный, и поэтому ремонтники готовы высосать ваш кошелек, не тратьте понапрасну нервы. Плюньте своей тачке на капот, пообещайте продать ее польским посредникам для перегона в Россию и валите к тем автомеханикам, что без патента.
Десять минут пешком; вы пересекаете Шеер по мосту Цезаря – облака редеют, и река уже поблескивает под лучами невысокого белого солнца – и после респектабельного «Парижа», где у вас квартира, вы сразу оказываетесь в простонародном Трайхусе, на самой-рассамой окраине Дьенна, где за длинным порядком унылых домов – городская черта.
За чертой аренда и строительство дешевле. Пользуясь этим и близостью магистралей, здесь окопались оптовые склады, мастерские и бензохранилища. Еще десять минут на блуждание между заборами, по сумрачным проулкам. «Фолькер. Запчасти по сниженным ценам».
– Есть машина в сборе? все равно какая; чтоб ходила хорошо. Верну сегодня, еще до обеда.
У Фолькера на площадке и в ангаре дюжина авто, в том числе – в виде остовов.
Промасленный Фолькер на колене выписал Клейну доверенность; Клейн вручил ему пятидесятку; молодой турок заправил машину. Итого – полчаса, чтобы заполучить четыре колеса, которые за тобой нигде не числятся.
Далее ветром через Южный мост, по Остинрике до Авторемонтного – и в Мунхит.
Через сорок две минуты после беседы с Аной-Марией Клейн проехал под ее окнами, осматривая стоящие на улице машины. «Ситроен» NKW 20-189 на месте.
Но верно ли угадала дочь вождя?
Тут проживает немало «латинос». Страх мог обмануть Ану-Марию – она боится, она ждет, от ожидания и напряжения мозги порой срабатывают вхолостую; тогда-то люди и начинают паниковать без повода.
Пока рано ставить в известность профессора. Следует проверить точнее.
И спугнуть терминадос – если это они – нельзя.
*
«Собирайся, Аник! мы отправляемся в Африку».
«Ни черта себе! а кто меня предупредил? У меня, мон шер, совсем другие планы».
«Едем с профессором, все вместе. Вылетаем послезавтра. Самолетом до Майдугури, оттуда на машине».
«По-моему, там не курорт. Я бы хотел в Египет. Никогда не видел пирамид. Или в Испанию».
«Придется ехать в Багванду».
«Наверняка какая-то позорная дыра. Меня заранее тошнит. Ел я африканскую стряпню – помои разогретые с кусочками курятины, а может, с обезьяньим мясом. Надо будет прихватить консервов. И вообще, мне это не нравится!
Я не хочу в Африку! Там лишаи, глисты, там всякая зараза!..»
«Да, с женщинами придется быть поаккуратней. Я рекомендую воздержание».
«…зачем нас туда несет?!. Пари – шеф разнюхал, что черные колдуны изобрели новый вид реанимации. Сушеный хвост крокодила и присыпка из толченого дерьма гиены».
«Мимо. Мы едем на сафари. Охота на слонов! И ружья закуплены; пойдем, взглянешь».
Аник молча изучает слонобойную винтовку. Пушка – мизинец в дуло входит.
«Это зверство. На слонов нельзя охотиться. И пусть я сдохну, если наведу ствол на слона».
«Да ладно тебе».
«Не ладно! ни бельмеса про слонов не знаешь! Благородный зверь, громадина, а мухи не обидит, одной зеленью питается! Что тебе слон плохого сделал?!»
У Аника ноздри раздуваются – опасный признак.
«Слоны, чтоб ты понимал, семьей живут! чтобы слоненка в зоопарк отнять, все стадо надо перебить, так они деток защищают!»
«А что же ты людей клал, не жалея? человек, поди, важней, чем слон какой-то… и тоже дети у людей».
«Не за что людей жалеть; хуже гадины, чем человек, на свете не бывает. Сходи в виварий, у крысы отними детеныша – так палец прокусит, а потаскухи? опоят дите вином из соски и бегом на промысел. Я для сестренки консервы воровал, а Бартель, сутенер мамашин, схарчит все в один присест, меня – в ухо, и догадайся, чью сторону мать принимала?.. Так что слонов не трожь. Только последние скоты могут слонов стрелять. Езжай туда, если охота, но учти, я тебя после этого за человека не считаю!»
«Погоди, не кипятись…»
«Руки не дам и говорить с тобой не буду! ясно?!»
«Аник, сафари – для отвода глаз. Угомонись. По-настоящему – будем охотиться на людоеда».
«Ни льва, ни леопарда убивать не стану».
«Речь про человека. Президент Бабудге Мнгва – слышал?»
«И слышал бы – сблевал. А… это он, что ли, людоед?»
«Он президент Багванды. Племенной царек и нехристь. Людей ест. Сколько-то детей съел, и любовницу, и двух лидеров из оппозиции, и даже профессора математики – был там у них один на всю Багванду, и его сожрал. Вся Европа удивляется, как это он так – французский полковник, выпускник Сен-Сира, и вдруг каннибал. Один ты не в курсе».
«Очень мне надо про всяких выродков читать. Мне странно, что он не на колу сидит, а в президентах».
«Я тоже не пойму, загадка. Но Европа его признает, уважает…»
«За что?!»
«…за то, что всенародно избран при голосовании в пожизненные президенты. И титул носит – Отец Нации. Французы держат в Багванде батальон десантников, чтоб Мнгву случайно не свергли. Я фото видел – кто-то из Парижа с Мнгвой обнимается. Наверное, специальный министр по братанию с людоедами…»
«Тьфу. А-а-а, я понял – Мнгва объелся человечины и брюхом заскорбел, а шеф взялся его лечить».
«Примерно так».
«Отли-и-и-чно! Так бы сразу и сказал, а то – „слоны“! Я еду без вопросов. Стоп! а как тот батальон?»
«О нем не тревожься, он стоит на базе, в двадцати километрах от столицы. Мы – с частным визитом, инкогнито и прямо во дворец».
Сафари получилось, как по расписанию.
Опухший Бабудге Мнгва велел принимать «белых колдунов» по-королевски. Президент имел твердое убеждение, что колдуны Европы знают и умеют больше. Свои, черные, сняли порчу и изгнали из президента восемь злых духов, но треклятые духи успели что-то непоправимо извредить во внутренностях, поэтому без колдовства белых никак не обойтись. Мсье Аксель Гефенейдер пожелал, чтоб до его приезда удалили весь европейский персонал – чтобы не сглазили, – и это было исполнено.
После чудесного исцеления Мнгва готов был зажарить для гостей одну из жен, но белые вежливо уклонились от угощения, сославшись на табу. Зато мсье Гефенейдер захотел посмотреть парад президентской гвардии.
