Текст книги "Имена мертвых"
Автор книги: Людмила и Александр Белаш
Соавторы: Александр Белаш
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)
Дождь бушевал; цветы у надгробия вздрагивали под ударами крупных частых капель.
– Что же случилось с ней? – тихо спросил Герц.
Людвик ответил не сразу:
– Воспаление легких. Редкое инфекционное заболевание… м-м-м… болезнь легионеров.
– Да… легионеллез, питтсбургская пневмония.
– В Мунхите была вспышка инфекции. Кажется, умерли еще трое – но пожилые люди. Наверное, она заразилась, когда гостила у Долорес.
Герц отошел и, стоя поодаль, раскурил под зонтом потухшую сигару.
Когда они возвращались, Герц заговорил, рассеянно глядя куда-то сквозь дождь:
– Людвик… извините, коллега, – вы разрешите называть вас так?
– Да, пожалуйста – с вами я рад отступить от церемоний.
– Благодарю вас… Людвик, я не хочу, чтобы мое предложение показалось вам неуместным или бестактным, но надеюсь, что моя репутация не позволит заподозрить меня в неуважении к вам и к вашей дочери. Я охотно помог бы вам, если бы вы согласились принять мою услугу.
– Что вы имеете в виду, Герц? – спокойно улыбнулся Людвик.
– Как бы странно это не звучало, – Герц затянулся уже совсем короткой сигарой, – но я умею воскрешать мертвых. И если будет на то ваше согласие, я готов вернуть вам Марсель.
– Сьер Вааль, – Людвик остановился, – я не ожидал от вас такого…
– А я, представьте, ждал подобных слов… – кивнул Герц. – И это естественно, что вы мне не верите. Но, даже не веря, вы можете согласиться. И никакой жертвы от вас не потребуется. Вопрос лишь в том – хотите ли вы, чтобы Марсель вернулась, или не хотите.
– Вы что – занимаетесь некромантией? стыдитесь, профессор, – Людвик нашел бы слова и похлеще, но сейчас, по дороге с кладбища, не хотел их произносить.
– Я – ученый, – отчеканил Герц. – И если я занимаюсь тем, на что у других не хватает смелости, это не дает никому права считать меня шарлатаном или сумасшедшим. То, что я предлагаю, к сожалению, не входит в круг ваших понятий – но не потому ли, что он слишком узок?
Возникла напряженная пауза, и лишь выждав, они смогли тронуться с места.
– Людвик, простите меня за резкость, – мягко сказал Герц, – Прежде я никому не предлагал этого… почему – вы должны понять. Но вам я искренне захотел помочь.
– Перестаньте, – с неприязнью отрезал Людвик. – Считайте, что вы мне ничего не предлагали. И – до свидания, профессор.
Он ускорил шаги.
– Людвик, – донеслось сзади, – мне очень жаль, что я сделал вам больно, но если вы говорили правду…
– Сьер Вааль, – Людвик круто развернулся, – мне неприятно ваше общество.
Герц ничего не ответил и остался стоять, провожая взглядом доктора Фальта, на темной улочке; у его ног журчала вода, стекая в прорези чугунной решетки; немного погодя он бросил туда сигарный окурок и направился к стоянке такси у оперного театра.
День Первый
Глава 1
Дождь лил день и ночь, день и ночь.
«Просим водителей обратить особое внимание. Штаб транспортной полиции предупреждает, что в ближайшие восемь – двенадцать часов сохранится неблагоприятная обстановка на дорогах Северной, Северо-Западной и Центральной провинций, а также в Столичном округе, округах Брунс и Моруан. Скорость на магистральных шоссе по-прежнему ограничена до семидесяти километров в час. В указанных районах возможен гололед. Тем, кто собирается в путь этой ночью, лучше отложить поездку до утра. Сограждане, не забывайте о мерах предосторожности, не подвергайте риску свою и чужую жизнь».
Герц выключил телевизор, потом натянул свитер, на свитер – анорак, надел черную вязаную шапочку и спустился в гараж, на ходу защелкивая кнопки автомобильных перчаток. Клейн и Аник хлопотали у машины.
– Аник, вы готовы?
– Да, хозяин.
Багажник хорошо подрессоренного «тринитера» был плотно заставлен аккумуляторами; Герц лично проверил, как стоят клеммы, и, довольный, заглянул в салон. Небольшой дисплей на том месте, где обычно находится телеэкран или стереокомбайн, показывал время по меридиану Ламонта – 22.17 с секундами до тысячной доли, столь же точное значение фазы Луны, планетный час и сочетание планет. Чтобы компьютер получал как можно более точную информацию, Герц не пожалел денег и встроил в «тринитер» систему постоянной связи с Королевским институтом метрологии и обсерваторией Лонге; фазу Луны можно было рассчитать косвенно, но Герц хотел быть уверенным, что его не подведут мелочи.
На заднем сиденье лежал длинный и низкий чемоданчик; Герц откинул застежки и распахнул его.
Чемоданчик был футляром. В футляре покоился инкарнатор. Всякий – кроме троих в гараже – назвал бы прибор иначе: «здоровенный телеобъектив», «переносной телескоп» или «наверное, лазер» и спросил: «Зачем у него оптический прицел?»
Рядом лежали катушка с тонким кабелем и штатив-треножник; кабель уходил вниз, под сиденье, и где-то в багажнике соединялся с батареей. Закрывая чемоданчик, Герц вздохнул: за четыре минуты инкарнатор «высосет» все элементы, срок критический, малейший сбой, ошибка – и все пойдет прахом. К тому же обстановка самая рискованная для работы, несмотря на отвратительную, как по заказу, погоду. Почти в центре Дьенна, под окнами добропорядочных горожан… прямо уголовщина.
Пока Герц сомневался, сосредоточенный крепыш Клейн расстелил на капоте лист голубой миллиметровой бумаги – свою самодельную карту с понятными одному ему крючками и таинственными знаками.
– Профессор, вот взгляните… иди сюда, Аник.
Руки троих мужчин разгладили, выровняли бумагу.
– Повторим порядок действий. Говори, Клейн.
– Подъезжаем к кладбищу со стороны дворца епископа, сворачиваем в переулок и останавливаемся там, где кладбищенская стена образует угол внутрь. Здесь дверь, она закрыта изнутри на засов и висячий замок, больше ее ничего не держит, – доложил Клейн результаты разведки. – К этому времени надо отключить уличные фонари… это вот тут, такой серый шкаф на углу напротив бульвара, ключ подобран, третий рубильник сверху, потом…
– … я запираю шкаф, а замок ломаю насмерть, – Аник пощелкал плоскогубцами.
– Точно. И ждешь у двери, пока мы приедем. Подсадишь меня на стену, я открою тот засов, и полдела сделано.
– Сколько от двери до сторожки? – Герц прочертил ногтем по карте.
– Метров пятьдесят.
– Петли двери ты смазал?
– Своими руками.
– Хорошо. Теперь ты, Аник.
– Я, – скучно начал высокий Аник, – не дожидаясь, пока Клейн откроет дверь, иду к главным воротам. Это займет у меня не больше двух минут. Там я обрываю сигнализацию и телефон в сторожке, гашу лампу над входом, что со стороны кладбища, и жду вашего вызова. Затем я сматываю удочки.
– Меня бульвар беспокоит, – вставил Клейн. – Там собираются дешевые гомики, и нет-нет да проедет патруль.
– Он проезжает по улице?
– Нет, между кладбищем и бульваром.
– Что ты об этом думаешь, Аник?
– Я это знаю. – Аник пожал плечами. – Пусть себе проезжает. И вряд ли кто-то соберется там в такую гнусную погоду.
– Что ж, будем надеяться. По машинам, – поставил точку Герц.
*
«Дворники» еле успевали смахивать с ветрового стекла сверкающую дробь дождя. Клейн за рулем насвистывал веселенький мотивчик; Герц угрюмо производил в уме последние вычисления, иногда сверяясь с компьютером. Он велел изменить маршрут – объехать Старый Город по Кенн-страдэ мимо оперного театра, чтобы самим оценить, какая ситуация на бульваре; в 23.43 миновали бульвар – кажется, никого, только редкие прохожие, однако осторожному Клейну и они показались гомосексуалистами:
– Страшная штука эта любовь, ей любая погода нипочем.
– Это не любовь, – покачал Герц головой, – это ошибка природы.
– А интересно, впустят ли гомиков в царство небесное? – Клейн свернул к Епископским воротам, – Я считаю, рай есть, даже несмотря на это, – мельком оглянулся он на инкарнатор. – Я же был там, кое-что видел. И по ящику говорят – есть он, и тьма кромешная есть, но теперь там все по-новому. А почему по-новому? разве люди другие стали? или грехи изменились?
Беседы о потустороннем мире Клейн любил, особенно когда он ассистировал профессору, и Герцу нравилось обсуждать с ним эту тему, потому что пробелы в образовании не мешали Клейну мыслить ясно и трезво, но сейчас он завелся не вовремя. Похоже было, что Клейн волнуется.
– Вернемся – поговорим. Вон наш переулок.
Клейн важно кивнул – ладно, отложим, дело прежде всего.
Во тьме переулка метались ветер и стремительный косой дождь; Клейн и Герц надели поверх шапочек капюшоны, закрыли лица воротниками свитеров, вышли из машины – продрогший Аник сутулился под каменной стеной.
– О’к, – шмыгнул он носом. – Ключ у тебя есть, сьер шофер?
– Имеется, – Клейн показал гидравлические кусачки, которыми можно было перегрызть якорную цепь.
– Тогда полезай.
*
В сторожку у ворот Новых Самаритян позвонили – коротко, деликатно. Сторож поставил чашку с горячим кофе, отложил детективный роман, посмотрел в глазок – кто там? дылда-электрик, форменные пальто и кепи на нем промокли; стоит, складывает непослушный зонт. Вот тоже служба – ни сна, ни покоя, а уже почти полночь!
Сторож открыл.
– Прошу прощения, сьер, – дружески улыбнулся электрик. – Нельзя ли от вас позвонить в бригаду? служебный телефон на углу неисправен, а жетона нет, как на грех.
– Заходите, заходите, – сторож отступил от входа, – а то дует с улицы.
– Спасибо, сьер! – полуночный гость присел к телефону, положил на старенький казенный стол портфель с инструментами и стал в нем копаться. – Вам тут неплохо, я смотрю, – тепло и кофе…
И, улыбаясь, электрик достал из портфеля десятизарядный маузер К-96.
– Спокойно, это ограбление. Повернитесь лицом к стене. Руки на стену.
– Я не буду сопротивляться, – любезно предупредил сторож, чувствуя, как подкашиваются ноги. Мысли его путались: «Господи, что тут грабить?! это маньяк, электрик-убийца…» – и тотчас ему вспомнились ужасающие подробности криминальной хроники, интервью пойманных маньяков, какие-то мемуары «Я убивал не только женщин»…
– Я вам не сделаю ничего плохого, – успокоил его Аник, – если вы меня не разозлите.
– Деньги в плаще, на вешалке.
– Спасибо, – не отводя прицела от спины сторожа, Аник свободной рукой аккуратно отсекал один за другим провода над коробкой сигнализации. – Да, кстати, когда вам позвонят с пульта, чтоб убедиться, все ли в порядке?
– В час ночи.
«С телефоном обождем», – решил Аник, выключая свет над внутренним входом.
*
– Погасло.
– Вижу. Я пошел.
– Удачи, профессор.
Герцу пришлось идти вслепую, сквозь шевелящиеся мокрые кусты, со штативом на плече и с тяжелым футляром, благо хоть кабель сам собой разматывался с катушки. Северный ветер рвал с деревьев последние листья, дождь с треском хлестал по плечам, по капюшону, бил в лицо; мрак и ненастная ночь справляли на кладбище свирепую свадьбу: раскачивали сучья, выли, гудели, кружились над черным шпилем кладбищенской часовни, стучались в ее узкие окна; они почуяли чужого и взмахнули тощими голыми ветвями-крыльями, налетели с вихрем гнилых бурых листьев. Корявые корни извивались, стараясь зажать, удавить струящийся кабель, и отпрянули, затрепетали – чужой снял с плеча треногу, воткнул острия расставленных опор в землю, поднял на руках тускло блеснувшее тело, похожее на гильзу артиллерийского снаряда, приладил к поворотной головке штатива, бережно накрыл прозрачной пленкой, вставил в бок цилиндра головку кабеля.
Вспыхнули индикаторные лампы – яркие, крохотные, будто звезды. Возмущенная ночь снова грозно зашумела, заходила кругом, завозилась в кустах, заиграла тенями в безлистных кронах.
Герцу захотелось курить – нет, никак нельзя. Сигареты есть у Клейна… не идти же к нему, в самом деле. Потом прятать окурок в карман… просто смешно. Он закинул голову, вглядываясь в пляску обледеневших ветвей.
«Тогда тоже было холодно. Тоже ночью, тоже в слякоть. Но это был февраль».
*
Февраль.
Деревенька в Коронных горах.
Вьюга, мокрые хлопья лепятся на стекло. Поет печка. Контрабандные сигареты, окурки в чашке Петри, книги, тетради.
«Добрый вечер, сьер студент!»
«Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста. Как насчет рюмочки?..»
«Не откажусь. Ваше здоровье, сьер студент!.. О, это вам не самогон…»
«Какие новости?»
«Вы слышали?., только тс-с-с… наци удирают! А русские взяли Будапешт… хо-хо… скоро Гитлеру крышка; это, считайте, решенное дело».
«Вашими бы устами, сьер Стефан…»
«Пусть я больше не выпью водки, сьер студент, если к марту война не кончится!»
«Еще каплю?»
«С удовольствием… Да, хотели вас попросить об одолжении. Тут, знаете, в овражке… э… как бы сказать, труп из-под снега вытаял. Птицы там его едят и все такое… Человек не наш, он ОТТУДА».
«Да-а… неприятная история».
«Вот и оно, что неприятная! Если труп этот… пропал бы совсем, большое вышло бы облегчение, а то после тех беглых мы все как бы на подозрении».
*
«Вы ведь химик, сьер студент, вам это легко. Ну как вы заразную скотину у Лиссонов, тогда – извёсточкой раз-раз… а община в долгу не останется, хотите оккупационными марками, хотите нашими или продуктами, пожалуйста».
«Нужна негашеная известь или любая крепкая щелочь. И еще кое-что… Сейчас все это дорого».
«Покой дороже, сьер студент».
«За этим кое-чем мне надо съездить в Ларикен».
«Я скажу малому, он с утра вас свозит. Аусвайс у него в порядке.
Пока закидайте мертвеца… карболкой от птиц облейте».
Грузовичок с газогенератором вздрагивает у шлагбаума. Паренек, Стефанов сын, трет «баранку» потными руками.
«Да не дрожи ты так».
«Хальт! Ваши документ».
«Почему вы не на военной службе?»
«Их бин кранк. Инвалид. Порок сердца».
«Проезжайте».
«Герц, привет, старина!»
«И скажи, где я тебе достану столько аккумуляторов? стратегическая ценность, мой милый, ты что, не в курсе? как ты их вывезешь?»
«Это моя забота».
Раскидав лапник, Герц берется за лопату. Из грязного снега торчат серые исклеванные ноги в полосатых арестантских брюках.
В сарае мерцает тифозным светом лампочка. Ночь, вьюга. На брезенте лежит труп – так, как его застал мороз: скорчившись, поджав ноги. Его лицо, руки – все обглодано. Герц прикуривает одну сигарету от другой, без передышки орудуя то щипцами, то отверткой; на грубо сколоченном столе гудит что-то странное, похожее на большой радиоприемник без кожуха.
Насторожившись, Герц вскидывает голову. Нет, ничего не слышно, почудилось. Однако он выкладывает пистолет на стол справа – удобней взять.
Бледно-лиловое свечение пульсирует, мерцает над столом, колеблется, как дым; лампа постепенно меркнет. Неотрывно глядя на труп, Герц гасит сигарету о ладонь и не замечает ожога. В полутьме он видит, как начинают шевелиться пальцы мертвеца.
«Сьер Стефан, мой приятель заболел. Ваш парень… не мог бы он на обратном пути привезти доктора? Да, того австрийца».
«Почему бы нет, сьер учитель? всегда пожалуйста».
Весна, цветут сады.
Бывший военный врач Шауман дышит весной. Как славно, что весна все-таки пришла! О весна! эта юная девушка в розовом платье, эта вечная прелестница с букетом ландышей… Грузовичок погромыхивает на колдобинах, Шауман неловко улыбается молодым крестьяночкам, а те что-то задорно кричат ему – помятому мужчине, одетому с чужого плеча. Вермахт приказал долго жить, но носить мундир небезопасно. Не затем крестьяне купили его у партизан, чтобы он попал в лагерь к янки.
«Ваш друк не здешний? я не могу его понимать. О, конзентрационслагер… я, я. Я хочу слушать стетоскоп. Какой значительный рубец… Его кусал вольф, я хочу сказать – волк? о, дикая собака… Я имею основание полагать, что у ваш друк крупозное легочное воспаление. Он весьма истощенный и… он такой кляйн, маленький. Возможно, это наследованный признак. Ему надо стрептоцид, потом банки, горчичник, много пить, аскорбиновая кислота. И его надо положить лазарет».
Больных в деревне хватает, и Шауман идет дальше по домам. Сегодня, слава богу, он будет сыт и даже, может быть, пьян. Насчет иностранца из концлагеря у него никаких сомнений – кандидат в гроб. Почему этот сердобольный рыжий молодчик не хочет везти его в лазарет?
«Кляйн, кляйн… нет, так не пойдет. Клейн – вот как лучше. Алард Клейн – по-моему неплохо, а? Где же нам взять стрептоцид? если в Ларикене попытаться, на рынке, в госпиталь к союзникам зайти… легче снова раскрутить динамо. Ну ее, эту больницу, Алард, а то тебя интернируют и отправят в Сибирь, опять замерзнешь».
Тогда Герц не теоретизировал и не учитывал фаз Луны; он полагался на интуицию и действовал с апломбом молодости и… ему удалось.
*
Ветер затих, и дождь скорбно заплакал, тихо жалуясь на неведомые обиды, кусты отвечали ему мягким стуком капель, и вскоре дождь даже шептать перестал, превращаясь в беззвучную морось.
Все притаилось, прислушиваясь к движениям громадного черного человека, занятого тайным и недозволенным делом, – вот он наклонил цилиндр на штативе, и могильный холмик озарился бледным сиреневым сиянием, этот свет полыхал бесплотным огнем, и увядшие цветы у надгробия сморщились, почернели, по земле потек тяжкий дым, запахло горелой листвой. Хлопья сажи всплывали и таяли в сиреневом свете. Послышался гул – будто пел хор, не разжимая губ, – пепел и пыль зыбким облачком поднялись над могилой, стали видны трещины в земле, они множились, дробились, земля вспучивалась толчками, и чем сильнее билось нечто под землей, тем сильнее разгорался свет; из трещин вырывалось багровое пламя, и уже не гул, а зловещий стон стекался к могиле отовсюду, и в этом мучительном стоне, в темном пламени казалось, сам Ад восстает из земли, чтобы разлиться всепоглощающей жгучей лавой.
Огонь стлался по могиле, она вся горела, и в огне проступали неясные очертания груды тлеющих углей; угли перекатывались, подпрыгивали, брызгали алыми искрами; стон и огонь становились тише, сияние меркло, оседало и вдруг быстро втянулось в опаленную землю, исчезло; мрак, дождь и тишина опустились на могилу, сразу же смолк разбушевавшийся Ад, и пламя бездны вернулось в свои владения.
Герц первым делом машинально взглянул на реле времени – три минуты сорок восемь секунд чистого действия, батарея исчерпана. Недавно еще холодный, инкарнатор заметно потеплел.
На выжженном могильном холмике, судорожно вытянувшись, лежала вверх лицом девушка в когда-то белом, а теперь прилипшем к телу безобразными темными пятнами платье; веночек на волосах сбился набок, чулки превратились в морщинистую коросту, одна туфелька свалилась; голова повернута к плечу, глаза распахнуты, и рот приоткрыт, а на щеках – следы потеков.
– Клейн! – шепотом позвал Герц в решетку радиотелефона. – Бегом ко мне!
Клейн продрался сквозь кусты, словно кабан; крякнув, вскинул девушку на плечи и трусцой заторопился к машине. Так же поспешно Герц собрал треногу, опустил инкарнатор в футляр, осмотрелся кругом с карманным фонариком – следы? От них все равно не избавиться… вот туфельку надо захватить – и пустился следом за Клейном; катушка проворно трещала, собирая кабель с земли.
Когда Клейн завел машину, Герц напомнил:
– Сообщи Анику – уходим.
– Уже, профессор.
– Мы неплохо поработали.
– Что-то завтра напишут в «Дьенн Вахтин»?.. – Клейн вырулил на Эпархель-стайн.
– Какую-нибудь глупость, – Герц усмехнулся. – В том духе, что опять вандалы оскверняют кладбища, или что сатанисты распоясались.
– Кажется, там сильно обгорело.
– Да нет, немного, – Герц откинулся на подголовник; напряжение схлынуло, и он почувствовал себя легким и сильным, как в молодые дни. – Трава обуглилась… почва оказалась тяжеловата, начался перегрев и, если ты обратил внимание, выложились мы почти на пятнадцать секунд раньше расчетного времени.
– Заметно было – у меня на дисплее слегка зашкалило.
– Теперь это не важно; надо спешить.
– Да, а то вдруг девчонка развоплотится; пока инкарнатор наладим, от нее один костяк останется.
– Даже меньше того. Она заряжена всего на тридцать пять сотых…
– …и в чем душа держится? – с состраданием бросил взгляд Клейн на неживую обмякшую девушку.
– …и у нас в распоряжении только, – Герц сверился с часами, – девяносто шесть минут.
– Успеем, – уверенно сказал Клейн и прибавил скорость; ночью в Дьенне это разрешалось.
*
– …оказалось, что он студент, подрабатывает ночами у Самаритян. И тут в кармане у меня пискнуло, я откусил ему телефон и пошел к машине, а мундирчик свой…
– Не отвлекайся, – одернул Герц. – Следи за кровью.
До развоплощения, как предупреждал компьютер, оставалось двадцать две минуты. Все знали и видели, что за процесс представляет собой развоплощение, и работали не покладая рук, – если губы начнут темнеть, можно заворачивать тело в пластиковую пленку и заниматься перенастройкой инкарнатора и лишь спустя две недели возвращаться к тому, что останется.
– Что там с кровью?
– Кровь жидкая, – доложил Аник, – не сворачивается.
– Плохо. Прибавь еще. Клейн?
– Дыхание могу дать хоть сию минуту.
Восемнадцать минут до распада.
– Кровь жидкая.
Тринадцать минут… Клейн нервничает и для очистки совести запускает насос; мех в стеклянном цилиндре ходит вверх-вниз, в такт ему поднимается и оседает грудь девушки.
«Десять минут».
«Девять».
«Восемь».
«Есть свертывание!»
«Время?»
«За шесть минут свернулась».
«С богом, ребята. Клейн, разряд».
Тело на столе бьется, изгибается.
На черном экране ровные зеленые линии ломаются частоколом острых зубцов и – опять ровные. Насос пыхтит, качает живительный воздух.
«Еще разряд».
Новый частокол зубцов, но спадают они не сразу, прыгают, затухают.
«Еще разряд».
«Есть правильные сокращения! но ритм снова сбивается».
«Аник, горячую кровь. Клейн, мало кислорода!»
«Легкие плохо тянут, не раздышались».
«Аник, контроль за сердцем. Где перекись?»
«Готова. Куда вольем?»
«В брюшину».
«Сердце идет хорошо. Кислород растет. Появилось давление, шеф!»
«Профессор, мозг оживает».
«Э, Клейн, у нее глаза не обсохли? что-то они тусклые…»
Тихо чертыхаясь, Клейн капает в неподвижные глаза раствор из пипетки.
«Кровообращение наладилось».
«Мозг работает. Дать ей самой подышать?»
«Давай».
Изящным движением пальцев Аник скручивает из ваты тонкую, острую на конце палочку и чуть касается концом влажной роговицы – девушка впервые моргает.
«Аник…»
«Хозяин, но никакого терпения не хватит, пока она сама моргнет».
01.55 по меридиану Ламонта.
Глава 2
Пятница, первая ночь полнолуния, 02.41
Прожито – 00 часов 46 минут
Осталось жить – 71 час 14 минут
Это было… неизвестно, когда это было. Это просто БЫЛО – не когда-то, а где-то, но очень, очень далеко.
Тяжесть, не дающая вздохнуть; тяжесть, под нестерпимым гнетом которой часто билось сердце. Монолитная толща воздуха давила, стискивала, плющила тело-песчинку, и стоящие стеной каменные исполины спокойно пели: «Ты Станешь Камнем, Ты Станешь Камнем, Ты Станешь Камнем».
А вокруг все суетились, метались, причитали: «Он идет! Он рядом! Это Он!» Он скребся в дверях, тысячью крыс шуршал в стенах, бился в окна сонмищем летучих мышей с мордами крокодилов, слышен был Его яростный вой, пахло Его смрадным дыханием из клыкастой пасти, Он почуял добычу и спешил растерзать ее живую, чтобы она услышала и свой крик, и хруст своих костей, и звук, с каким Его клыки будут рвать ее плоть, сочащуюся теплой кровью.
Никто не мог Ему противостоять. Все разлетелись с кликом чаек, когда Он ворвался. Не было сил встретить Его смело, стиснув зубы, сил еле хватило, чтобы без надежды звать на помощь. Он шел торжествуя, Он взрыкивал, как лев, и Ад следовал за ним, клубясь черным дымом.
«Ты не помнишь ни одной молитвы! – кричал Он, – Ты ничего не помнишь! Нет больше ничего, есть только Я! Я хочу твоей боли! Тебе нет спасения! Тебе некуда бежать! Ты пойдешь со Мной – в Ад, в колодец, где сбываются проклятия!»
«Нет, нет, я стану камнем. Я стану камнем, слышишь! Я не сделала ничего плохого! Я не хочу!»
Мерзкий и липкий, Он прильнул к ней: «Ты одна гуляешь? а почему ты одна гуляешь? на, кольнись, угощаю!.. смотри кака-ая – ты, соплячка, ну-ка, ты…»
«ПЕРЕХОДИМ НА ИСКУССТВЕННУЮ ВЕНТИЛЯЦИЮ».
«НАРКОЗ».
Поднялся ветер, но не здешний ветер, а Ветер – вечный, могучий, чуждый всему и сметающий все. Каменный воздух треснул, глыбы сталкивались, грохотали и летели за Ветром, как клочья дыма; проворные смерчи обвили поющих исполинов, и Ветер легко сдул их с лица земли; Ветер уносил все – стены, потолок, небо, оставляя беспредельную спокойную тьму, прозрачную и прохладную; Ветер развеивал все безучастно, походя, он без гнева оторвал и унес Его вместе с гнусной стаей крылатых ящеров, хотя Он цеплялся когтями за кровать, и из тьмы слышался Его визг: «Мы еще встретимся, маленькая дрянь! Я все равно найду тебя! рано ты радуешься!..»
Ветер поднял ее с простыней, сделал невесомой.
«Спасибо», – с облегчением поблагодарила она.
Внизу проплывал Дьенн – герцогский замок Андерхольм, чинный Старый Город, ярко светящаяся Кенн-страдэ, неуклюжий вокзал, окружное шоссе. «Где же больница?» – оглянулась она. В больнице люди в зеленом отсоединяли ее тело от сложных приборов, переговариваясь вполголоса: «Кто им скажет?» – «Я скажу», – «Как бы нам не предъявили иск за девицу», – «Обязательно предъявят», – «Который это легионер по счету?» – «Четвертый труп».
«Ма и па – они там остались», – больно отдалось в сердце.
Все быстрей нес ее Ветер – мелькнули ландерские леса, локаторы противовоздушной обороны в Келюсе, танкеры в устье Шеера – вверх, вверх, вверх, вверх, с гулом, свистом, прямо в тоннель. Она летела в тоннеле, как поезд метро, и вспомнила, что это значит.
«Я же… умерла! я на самом деле умерла», – подумала она и устыдилась, что нет ни страха, ни жалости к себе. Но как христианка она приготовилась дать ответ там, куда ведет тоннель. О Том, кто тянул ее в пропасть, она старалась не думать.
И старалась быть откровенной – разве тут слукавишь? Но в уши назойливо лезла шэнти о пиратском капитане Кидде: «Наделал я много скверных дел и Божьи заповеди преступил, когда я шел под парусами…» Капитан Кидд – загорелый красавец в парике, треуголке, в камзоле с кружевным воротником и при шпаге – стоял на юте парусника и улыбался ей: «Мисс, клянусь кровью Христовой, вы очаровательны! Я у ваших ног, моя шпага к вашим услугам! Каким ветром занесло вас, дивный цветок, в карибские воды?»
«Должно быть, это искушение, – решила она. – Ну, хватит! надо помолиться.
Разумеется, я грешила. Грешница – вот кто я. Я немножко воровала в супермаркете, для развлечения и чтобы помочь Долорес – это очень скверно. Не платила за проезд…
Хороша грешница, как первый раз на исповеди… Что, вот это нести на суд Божий? называется покаялась…
С ребятами я не спала, потому что никого не полюбила, и я на это не заводная, мне как-то не по душе, но ведь не грех, что мне нравился Касси? и самой нравиться тоже не грех… узнать бы, что Касси скажет обо мне теперь? Теперь, я думаю, скажут хорошее, мертвых сначала всегда оплакивают, а потом забывают, и меня забудут – так положено. Наверное, я их не услышу, а очень хочется. Бывало, что я ненавидела, но, честное слово, всегда каялась. Мамина дочь – она совсем малютка, это во мне говорила ревность, я не желаю ей зла…
Нет, не то, все не то!
Потом в школе… Господи, почему в людях столько злости?! разве нельзя отстоять свое достоинство, никого не унижая? они же испытывают настоящее тупое удовольствие – не все, но у иных оно изощренное! – надругаться над чувством, какого у них нет или которое им уже не испытать, потому что они рано поумнели, повзрослели, очерствели, как это ни назови; я думаю, они вырастут и останутся одни просто подонками, а другие – подлецами высокой пробы, но вся гадость в них будет спать до случая, а снаружи они будут такие обаяшки, такие милашки, такие правильные, что чуть не тошнит! нет, я не про всех, ведь есть же люди, только мне редко везло на них, вот они и унаследуют царствие небесное, как я верю. А другим я все прощаю; они с их милыми привычками непременно своего добьются и рано ли, поздно ли, их ужалит змея, выращенная ими у себя в груди, и мне одно жаль, что они не поймут, кому обязаны своим горем, а будут валить все на кого угодно и на тебя, Господи, а змею, свернувшуюся у сердца, будут считать счастливым талисманом, приносящим удачу. Но если кто-то, испортив и испоганив жизнь и себе, и людям, раскается душой и скажет молча: „Это я виноват, будь я проклят!“, – то прости его, Господи.
И меня прости, пожалуйста, я веду себя, как настоящая язычница; я говорю, что думаю, и думаю, что Ты меня слышишь. Может, это тоже грех, как я с Тобой говорю, гордыня – я не знаю. О себе я забыла сказать, все про других, а я ничем не лучше. Ты же все прочтешь в душе, правда? для Тебя нет тайн. Вот я; я вся открыта, будь что будет, мне не страшно… хотя я боюсь, конечно…»
Впереди, в далеком конце тоннеля засветилось – ярче, ярче, ярче.
«Нет, еще секундочку, я расскажу сейчас, я огрызалась, когда можно было разойтись по-хорошему, с родными вела себя плохо и врала им…»
Свет ослеплял, дул жаром навстречу, как жерло огромной печи!
«Как? неужели все?! но… я же ничего не успела сделать, пока жила!»
Она вылетела из тоннеля, увидела, что мчится прямо на Солнце, и, ахнув, врезалась в жидкий солнечный огонь и лишь замерла от ожидания – как в тот же миг растаяла, растворилась в огне. О-о, это было так здорово!., так прекрасно!.. Это было освобождение от забот и тревог; счастье, беспредельное счастье ждало ее…
…И тут кто-то глухо крикнул в тумане, далеко-далеко, еле слышно: «Клейн, мало кислорода!»
«О чем это он? кто там кричит?..»
В груди стукнуло – БУМ! БУМ! и после долгого перерыва опять – БУМ!
«Где перекись? – гукали совы в тумане. – В брюшину».
И сами они явились, неслышно пролетели из тумана в туман – две большие пестро-серые совы, мило-ушастые и доверчиво-глазастые, печально поглядели на нее и скрылись. Бывает же – говорящие совы!..
Она подождала немного – не покажется ли еще кто из тумана? вот подумаешь про чудище – и вдруг оно вылезет оттуда… бр-р-р…
Но, к Счастью, никто больше не явился ей из тумана. Она согрелась, повертелась и заснула, высунув из-под одеяла один нос; теплый туман окутал ее глубоким сном без сновидений.
И она забыла, как летела к Солнцу.
*
Клейн и Аник готовили завтрак; возбуждение после мастерски проведенной инкарнации уже улеглось, настало время варить кофе и жарить яичницу с беконом. Если бы кто-то напомнил снулому Анику, что час назад он был готов один очистить холодильник, Аник счел бы это оскорблением – какой может быть аппетит после бессонной ночи, где он оставил свое здоровье, взамен получив жестокую простуду? При виде закипающего кофейника усиливалась головная боль, он то приваливался к стене, надеясь сидя вздремнуть, незаметно для Клейна, то ожесточенно кромсал ножом несчастный бекон, словно он был виноват в том, что вместо желанной дремы гудит голова, и глаза щиплет, как от песка. К огорчению Аника, Клейн выглядел по-прежнему бодро, хотя позевывал время от времени, отгоняя набегающие волны сна; он, не таясь, радовался новому человеку в странном доме профессора Вааля, а Аник, разумеется, ждал от гостьи одних хлопот, забот и нервотрепки.
