Текст книги "Имена мертвых"

Автор книги: Людмила и Александр Белаш

Соавторы: Александр Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

– Нет, погоди!

– Что? – участливо спросил Аник, плавно вдавливая поршень.

– А… я… – Глаза Марсель, подрагивая, закатились под опускающиеся веки.

– Монитор. – Отложив шприц и приклеив ватку к коже кусочком пластыря, Аник начал расстегивать на Марсель блузку; Клейн, подкатив столик к кушетке, переставил с него на изголовье миниатюрный аппарат, из-за множества проводов похожий на игрушечного осьминога с темно-серым глазом – желтая глазная щель осциллограммы пока была прямой и похожей на нить.

– Начали. Первое отведение. – Клейн подал провод с плоской присоской на конце. – Второе отведение. Третье…

– Все поставлены. Запись.

Желтая линия ожила, зазмеилась пикообразными изгибами.

– Ноль часов пятьдесят семь минут.

– Ф-ф-ф-у, насилу уломали вовремя! Айда за каталкой.

На пороге холодильника Клейн впрыснул Марсель вторую, убийственную порцию. Сердечные сокращения быстро зачастили, стали перемежаться разрывами, дыхание сбилось.

Журча колесиками, каталка въехала в проем между покрытыми изморозью радиаторами; в трубках за гармошками однообразно изогнутых пластин еле слышно шелестел фреон. Одинокая бело-синяя лампа на потолке освещала неподвижно вытянувшуюся Марсель и пантеру – та не захотела расстаться с хозяйкой.

По телу пробежала слабая дрожь, голова чуть откинулась в сторону – глаз осьминога стянулся в немигающую щель.

– Готово.

Здесь было очень холодно, порядка 30 °C. Последнее дыхание осело на краях ноздрей тончайшим инеем. Губы стали синеватыми; кожа сильно побледнела, и на ней белыми пупырышками обозначились застывшие мурашки.

Надо было спешить, чтобы самим не надышать лишнего инея. Снять кардиомонитор, застегнуть одежду.

– Куклу оставим?

– Конечно. Она ее любит.

– Покойся, милый прах, до радостного утра, – с чувством произнес Клейн.

– Ну ты и циник.

– Это поэт сказал. Такая эпитафия.

– Сплюнь налево.

Плевок подымился секунду и замерз на пластиковом покрытии. Несмотря на пронизывающий холод, они медлили уходить.

– Она ходила в церковь. Неудачно. Надо было тебе предупредить ее.

– Пусть опыта набирается. Я вот нарочно ходил, чтоб понять – как это на меня подействует. Мрак! колокол ударил – я чуть пластом не лег. Потом еще святых даров наелся… помнишь, ты мне капельницу ставил?

– Хм, а ты сказал – тухлые консервы…

– Это была версия для босса. Еще бы я ему открылся! он бы меня гостиями закормил ради науки. Слушай, отчего ты у нас такой везучий? тебе что храм, что каффи…

– Я не католик. Моя конфессия – марла вера, и по этой вере я – дух предка.

Так, рассуждая о хитростях загробной жизни, они покинули холодильник, и массивная термоизолирующая дверь гулко захлопнулась, лязгнув запором.

И наступила тьма.

Глава 12

Неясный шелест, тихий прерывистый свист, глухое бормотанье воды в трубах – звуки в темноте.

Потом – далекие голоса, какая-то торжественная музыка, оставляющая в душе ощущение света, шум машин, одинокий вой сирены вдали, быстрый топот по лестнице, окрики – почти внятные, немного напрячь слух – и различишь слова.

Чернота редеет, словно рассеивается плотный дым, и из мутной серости сумрака проступают очертания предметов, силуэты обретают объем и цвет, насыщаются красками; свет все ярче – он беспрепятственно проникает сквозь стекла бело-золотым прозрачным газом, и там, где струи разливающегося сияния касаются стен, тканей, полированного дерева, загораются блики, играют рефлексы, вспыхивают солнечные зайчики.

Становится так светло, что впору зажмуриться – но глазам не больно от света; золотистые лучи не режут, а ласкают взор, они согревают, несут запах свежести.

Воздух поет, тонко звенит, пронизанный солнцем.

Казалось бы – все как всегда. Знакомая комната, привычная мебель. Те же картинки над письменным столом: дельфин, балансирующий мячом на носу, морская черепаха и стайки цветастых рыб над пестротой подводного атолла. Красочные глянцевые плакаты экстренных служб: борьба с огнем – пожарные в робах и касках на фоне алой машины, защита здоровья – санитары «неотложки» в синих куртках и их темно-синий автомобиль с белой полосой, на службе порядка – полицейские в лиловом… но свет столь могуч и животворен, что животные и люди на изображениях становятся почти осязаемо выпуклыми; воздух так насыщен переливчатым солнечным теплом, что хочется встать, распахнуть окно и во весь голос закричать: «Здравствуйте все! С добрым утром!»

Одежда нежно, мягко касается тела, вода в кране хрустально-прозрачна, журчит певуче, подражая лесным родникам – а какой букет тончайших ароматов скрывается в глотке простой воды! смолистый дух хвои, роса майского ландыша, ветер, полный цветущей черемухи…

Расцеловав верную розовую пантеру – «Не шали, веди себя смирно, будь умницей», – Марсель оглянулась – что-то зашуршало? «кто здесь?» послышалось.

Она вприпрыжку сбежала вниз, но никого не встретила. Отец ушел на праздник? Ничего, увидимся!

На улице небо открылось ей, как беспредельная и чистая голубизна – простор для полета. Если бы крылья – взмыла бы ввысь! Туда, к тем большим белым птицам, что кружат над Дьенном, мерно взмахивая крыльями! Марсель даже приподнялась на цыпочках, вскинув руки, чтоб представить взлет – без усилий, просто оторваться от земли и подниматься все быстрей и выше, купаясь в необозримом небесном просторе… Ах, как свободно на душе!

Царственное солнце взошло высоко, и город, осиянный им, блестел и ликовал.

В тишине оставленной Марсель комнаты пролегла новая тень. За ней еще и еще одна. Тени перемещались. Сухой стук подошв. Рука в серой перчатке подняла с подушки розовую пантеру. Задержавшись у зеркала, кто-то, вышедший из тишины, привычно одернул синий китель и поправил фуражку.

Марсель удалялась летящей походкой, озираясь с восторгом. Это Троицын день! ох и вздрогнет Дьенн сегодня! разве что на масленичный карнавал бывает так шумно и весело, но на Троицу празднество роскошней тем, что город становится морем цветов и музыки. Шествие с цветами простирается по главным улицам; если хочешь быть в центре событий – спеши присоединиться.

Она шла вдоль нарядных витрин, которых раньше здесь не замечала.

Быстро и пристально осмотрев все помещения наверху, трое, одетые в синее, спустились на первый этаж.

– Кухня, кладовая и гардеробная. Ты – кабинет и спальня.

– Ее здесь нет.

– Не упустить бы.

«Проезд бесплатный», – увидела Марсель наклейку на трамвае и обрадовалась, потому что денег не было ни цента. Трамвай – без номера маршрута – обвешан разноцветными гирляндами воздушных шариков, колышущихся на ветру. Марсель вошла в него, зная, что приедет куда надо.

Людей в трамвае много, все по-летнему легко и празднично одеты, но ехать просторно – никто не задевал Марсель, и прикрой глаза – подумаешь, что ты одна в салоне, полном бесплотных голосов. Голоса сочные, приподнятые, точно цветы под любящим солнцем…

Трое вышли из дома 25 по Сколембик; их ждала темная машина с белой полосой.

– Уехала.

– Да-а, угадай теперь – куда и где сойдет.

Сели, недружно хлопнув дверцами; тот, кто устроился за рулем, ворчал:

– Народу пропасть, не разгонишься.

– Давай переулками к Кенн-страдэ; начнем оттуда. И присматривайся к птицам.

За окнами плыли парки – их буйная, пышная зелень не мешала видеть далеко вглубь; там, под сенью крон, рябили калейдоскопом сотни и сотни людей, то неторопливо гуляющих, то собравшихся вместе у летней эстрады, и громкая музыка издали врывалась в открытый верх окон трамвая – одна мелодия удалялась, другая надвигалась; трамвай шел, как корабль по каналу, заросшему поющими лотосами, под вспышки фейерверка и раскаты оркестра.

Плыли мимо дома и учреждения, все украшенные зелеными ветвями, будто кирпич и бетон проросли и зазеленели ради Троицына дня.

Плыли венки по воде – Шеер и Рубер, соединяясь у Мыса, подхватывали кольца, сплетенные из гвоздик и садовых ромашек, унося вдаль – к древним соборам Ольденбурга и каналам Маэна, в светлое, безмятежное море.

Плыл невесомой массой сам воздух, несущий еле видимую золотую пыль – должно быть, поэтому дышалось сладко и привольно.

Пропустив колонну, расцвеченную бледно-лиловой и розовой пеной гиацинтов – идущие щедро раздавали букеты тем, кто любовался процессией с тротуаров, – Марсель сошла у почтамта. И ей тоже протянул гиацинтовый султанчик мужчина в старомодной, почти забытой форме офицера колониальных войск.

– Прекрасный день, сьорэнн. Прекрасный, как вы.

– Спасибо, сьер капитан. Будьте счастливы!

Не успела сделать несколько шагов, как совсем молоденькая девчонка в топике и бриджах сняла для нее один из нанизанных на предплечье трепетных венков – нарциссы! белые, с золотистым сердечком в красной бахроме.

– Возьмите! Вам очень пойдет. Пожалуйста!

Зеленоглазая, даже шелковистые волосы с изумрудной искоркой. Глаза изменчивые, как речная вода. Марсель постаралась припомнить, где она видела зеленоглазую, но не смогла – лишь рассмеялась, встряхнув волосами.

– Мы не встречались раньше?

– Да. Я рада, что вы меня узнали. – Порхнув, девчонка неожиданно коснулась щеки Марсель прохладными губами и растаяла в толпе, оставив исчезающий запах водорослей.

Марсель успела понять, что ноги зеленоглазой цветочницы были босы и чешуйчато серебрились.

Она быстро забыла об этом, глядя на процессию. Множество людей – и молодых, и старых, и детей – шло льющимся, плавным шагом, в медленно развевающихся одеждах. Гладиолусы, тюльпаны, амариллисы – все богатства теплиц и цветников плыли вдоль по торжествующей улице под звуки музыки, и солнце зажгло краски впятеро сильней их естества. Марсель не заметила, как стала подпевать хору шествующих. На лицах ни печали, ни усталости, лишь отражение солнечного света – улыбки, смех, радостно сверкающие глаза и всеобщее, всеохватное чувство любви, той любви, что переполняет человека при виде цветов, птиц и резвящихся дельфинов.

И поцелуй зеленоглазой тоже выражал эту любовь – как полноту ощущения мира во всем его великолепии.

Птицы, кружившие в высоком небе, снижались, словно хотели показать себя ближе, дать собой полюбоваться – глядя на них, Марсель начала осознавать, какие они огромные, молочно-белые, с золотистой оторочкой крыльев и хвоста, с венцами золотистых перьев на головах. Они парили прямо над ней, поочередно издавая длинные мелодичные крики.

За хоровым пением послышался издалека нетерпеливый, настойчивый звук сирены – похоже, машина «неотложки». Отчего-то Марсель стало тревожно – хотя в этот восхитительный солнечный день не могло быть ни беспокойства, ни тревоги.

Звук приближался. «Это за мной, – неожиданно поняла Марсель. – Почему?»

Она стала высматривать зеленоглазую – все-таки знакомая, надо спросить ее, узнать, в чем дело. Между тем одна из птиц опустилась на чугунную ограду сквера метрах в двадцати и смотрела на Марсель – спокойно и внимательно.

Людей на тротуаре не пришлось расталкивать – они расступались, будто волны перед катером, и смыкались за спиной. Сердитые возгласы сирены послышались совсем недалеко, и Марсель растерялась – то ли искать цветочницу, то ли нырнуть в проулок и затеряться. Ей подумалось, что ее могут найти по венку из нарциссов – сняв венок, Марсель не решилась его выкинуть и не хотела помять; оставалось бережно держать венок в руке.

Зеленоглазая нашлась рядом – она изучала большой плакат с портретом рыжеволосой девушки в фиолетово-черном бархатном платье и надписью: «ФРАНКА ВААЛЬ исполняет – Эдмунд Форет, Концерт № 6 для фортепьяно с оркестром. Оперный театр, после полудня. Дьеннский симфонический оркестр п/у Николаса Эйде».

– Послушай! Этот звук и птицы… – Марсель не знала, как высказать свое волнение.

– А, санитары, – понимающе кивнула цветочница, – Они всегда приезжают. Птицы указывают им путь.

– Я что, не нравлюсь им?

– Я тоже. Нас вывезут за черту города.

– И не собираюсь! Знаешь, как спрятаться?

– С моста в реку. Там не тронут. Побежали? Переждем до будущего праздника…

– Нет! там сыро и холодно!

– Зато в безопасности. Так ты со мной?

– Почему я должна убегать? – не сдавалась Марсель. – Я хочу остаться.

– Ну, попытайся, докажи, что ты не чужая. Только вряд ли они тебя послушают. У них строго: посторонних – вон. Разве что Лорд разрешит.

– Лорд? – Марсель ухватилась за странное имя, как за спасательный крут. – Кто это, где он?

– В замке Андерхольм. Но тебе до него не добраться. Санитары близко.

– А телефон? а позвонить ему?

– О, не знаю! я не пробовала. Честно сказать – страшновато.

Птица, севшая на карниз почти над ними, запела, вытягивая шею, и ей отозвалась прерывистым воем из-за угла сирена. Переглянувшись, Марсель и цветочница пустились наутек.

Удирать было трудно – золотистый воздух сгустился и пружинил, сдерживая бег. Вслед вспорхнула с шумом крыльев белоперая птица и реяла над головами, коротко вскрикивая: «Сюда! Они здесь!» Люди с цветами сторонились, уступая дорогу – и они же пропускали едущий по пятам темно-синий автомобиль.

На Кенн-страдэ проскочили в разрыв между колоннами процессии; трамвай, сворачивая к Старому Городу, в сторону Крепостного сада, сбавил ход на повороте, и двери его открылись – оттуда, зазывая, манили руками. Марсель, примерившись, вскочила на ступеньку, а цветочница замешкалась – босая, она наступила на что-то колючее, споткнулась и разроняла венки. Пока подбирала – трамвай набрал скорость, а цветочницу настигла машина с белой полосой. Марсель видела, как выскочившие санитары схватили зеленоглазую и поволокли к авто.

Марсель пробежала по салону к кабине водителя.

– Можно поскорей?

– Куда спешить? – весело и беззаботно ответил тот.

Трамвай полз по-черепашьи! Машины сзади видно не было, но птицы летели, не отставая.

Спрыгнув на кругу, Марсель помчалась к воротам. Раньше здесь в стене не было ворот, но ее не удивило, что они тут оказались – они должны были быть!

Телефон. Ни одного уличного аппарата! куда они подевались?! Один нашелся, но вместо цифр в круглых прорезях диска Марсель увидела буквы – В, G, О, К, L, D, V, R, S, А. Недолго думая, набрала – L-O-R-D. Длинные гудки. Ну же! почему там не берут трубку?!.

– Алло? – ответил молодой мужской голос.

– Лорд! мне нужен Лорд, пожалуйста!

– Я слушаю.

– Я хочу увидеть вас!

– А страшновато не будет? – В голосе послышалась улыбка. Он все знает, помнит любое сказанное слово. А может, и мысли тоже.

– Нет.

– Хорошо. Я там, где ты меня найдешь.

Андерхольм. Марсель запыхалась, ноги стали тяжелыми, будто она долго бежала в гору или по эскалатору, идущему вниз. Сзади вновь слышалась сирена, а бежать было так трудно! По брусчатке, под сводом замковых врат, вверх по широкой лестнице, мимо статуй святых и герцогов Вендельских. Где же он?! так людно в замке, все такие счастливые, а его нет! отзовись, покажись!..

Лестница вниз, лестница винтом, лестницы врозь – направо? налево?.. Направо. Темная резная дверь неподатлива, на нее пришлось навалиться всем телом.

Высокий сводчатый зал залит солнцем, бьющим в цветные стрельчатые окна. Ковры; по коврам разгуливает, горделиво подняв головку в золотистом венце, одна из белых птиц. Чучело крокодила, окованное обручами из железа, как бочонок. Неслышно ступая, подошла розовая пантера – настоящая! живая! с рубиновыми огненными зрачками… – принюхалась и потерлась мордой о ногу Марсель.

У окна прислонился к стене молодой человек – в кроссовках, облегающих брюках, просторной лиловой рубашке с распахнутым воротом; запястья его украшали браслеты из опаловых пластин, на шее – кулон с жемчужиной.

Приятный на вид молодой человек…

Молодой? человек?

Как тень отслонясь от стены, он направился к ней; с каждым его шагом у Марсель нарастали сомнения – молодой? но волосы, спадавшие ему на плечи, были седыми, серебристо-белыми и нежными, как тополиный пух; лицо без морщин – но сухое, без юношеской свежести. Человек? он идет, как плывет, как летит паутинка по ветру, без шороха шагов; есть изящные люди – узкобедрые, тонкие, с точеными пальцами, с высокой и женственной шеей, но даже у этих красавцев нет таких глаз – огромных, бездонно-прозрачных, голубых, как горные озера.

– Все-таки ты меня нашла.

– Я очень хотела. Очень. Скажите санитарам – не надо меня… за черту города.

Выдохнув это, Марсель умолкла. Рядом с Лордом беспокойство стихло – но не исчезло. Сильней стало желание вернуться на праздник и ничего не бояться. Глаза стремились долу – на ковер, к шерсти мирной пантеры, – но вместе с тем неудержимо тянуло еще раз посмотреть на Лорда, и это смешивалось с опасением прогневать его дерзким взглядом. Почему-то Марсель стало стыдно, она показалась себе нескладной, неуместной… чужой.

– Но ты же понимаешь, что в городе тебе нельзя долго гулять.

– Я… спасибо, что позволили мне прийти сюда. Вы очень добры.

– «Прийти» – не значит «остаться». Тебе еще идти и идти, девочка. Непростой путь.

– Да, теперь я знаю. – Она уверенно кивнула. – Я зря согласилась… участвовать в гонке. Я ошиблась. И еще я…

– Если ты знаешь свои промахи, незачем о них вспоминать. Ты свободна. А теперь – идем. – Лорд пригласил ее жестом.

Он поднимался по спиральной лестнице беззвучно, он был реален – и невесом. Марсель шла за ним, наслаждаясь тем, что он – рядом; в какой-то миг она нестерпимо захотела упасть, впиться ногтями в камни и закричать: «Я не уйду отсюда!», но фигура вверху безмолвно звала, и зов был неодолим; это было и повеление правителя города и мира, и призыв абсолютной, надчеловеческой любви, которой веришь всем существом потому, что живешь.

На смотровой площадке фланкирующей башни Андерхольма веял безбрежный ветер; вокруг были лишь солнце и воздух, и мир был раскинут на все стороны – улицы в цветочном убранстве, зеркальные ленты рек, янтарь стен и шоколад крыш. Птицы плавали в вышине.

– Лети, – просто сказал Лорд.

Набравшись решимости, Марсель встала на цыпочки, подняла руки и…

…перестала ощущать камень под ногами.

Она не смотрела ни вниз, ни по сторонам – только вверх, в лазурную бездну, где райской розой цвело ослепительное солнце. Все выше и выше – воля и ветер помогали ей подниматься, и собственный радостный крик сливался с голосами белых птиц.

– Доброго пути, – донеслось вслед. – До встречи.

Эпилог

Россия. Десять лет спустя.

Накануне Владимир позвонил жене:

– Буду часа в четыре, не волнуйся. Хотелось бы с дороги похлебать горячего. Это намек.

– Намек понят, – отозвалась Лариса. – Вовка, будь осторожней, дороги скользкие. Ждем. Я тебя целую.

Он выехал из Йошкар-Олы затемно, в шесть утра; чтоб не дремалось и приятно ехал ось, включил «Notre-Dame de Paris», и зазвучал надрывный голос Славы Петкуна, смягченный любовью к Эсмеральде:

Свет

Озарил мою больную душу.

Нет,

Твой покой я страстью не нарушу…

«Belle» Владимиру чертовски нравилась, и он заставил лазерник крутить сингл раз двадцать. Так, наслаждаясь, миновал он Чебоксары и Лысково и размяться вылез только в Нижнем, проехав Мызинский мост и почти весь город до заправки у поворота на Московское шоссе. Здесь и перекусил, хотя подозрительное кофе «три в одном» с растительными сливками и хот-дог – не еда, а скорей наполнитель, вроде того бария, который язвенники пьют перед рентгеном. С той разницей, что бариевый контраст не ядовит.

На заправке тоже царила «Belle». Страна жила под знаменем «Belle»; куда б ты ни вошел, тебя везде встречал Петкун, и могло показаться, что Квазимодо, Клод Фролло и Феб крадутся за тобой, готовые в любой момент запеть.

Гороховец, Вязники… в городе-тезке он сделал еще одну остановку, а внеплановая, третья, произошла у Ногинска, где его тормознули молодцы в бронежилетах и с автоматами. Разбирательство с ними протекало бы куда быстрей, если бы старший, козырнув, сразу сказал: «Здравствуйте! Двадцать баксов».

– Та-ак… – тянул волынку командир. – Значит, Тхор Владимир Данилович. Шестьдесят четвертого года рождения. Проживаете в Москве, улица Троицкая… Откройте багажник. Это что у вас? иконки вывозим? разверните.

Пес, натасканный на взрывчатку и наркотики, прядал ушами и вздыхал, пыхая паром из влажных ноздрей – в этом «вольво» ему откровенно искать было нечего. Псу было холодно, он иззяб – и борцы с терроризмом тоже одубели, топчась на обочине в такой морозище. Вон, у одного уже нос посинел. Да, прищучил Россию Дед-Карачун, нечего сказать. И Владимира, вышедшего из машины в курточке, прихватило – но он был Тхор, и верно говорил отец Данил: «Нас через колено не согнешь – колено треснет».

Морозцем хотят пронять, чтоб раскошелился. А вот дудки. Не на того наскочили. Деньгами Владимир не бросался никогда – такое правило в роду.

Но показать багаж – пожалуйста. Если по-людски просят, в капот рылом не кладут – можно и развернуть. Гляди, командир, на мои иконы.

Омоновец недоуменно осмотрел рамку побуревшего дерева – в рамке, под треснувшим наискось стеклом, все поле было сплошь заложено желтовато-серыми фотографиями. Женщины, мужчины, старики и старухи, дети – все по-старинному одетые. Красноармеец в папахе с нашитой лентой – фото выцвело, истерлось, изломалось; на знамени, образующем фон, с трудом просматривается – «За власть Советов». Рядом, как в строю, фотографии двоих солдат с пятиконечными звездочками на пилотках – лица немного скуластые, глаза темные, выжидающие.

Лейтенант потер стекло над ними пальцем, убирая полупрозрачное пятно.

– Дядья мои, – коротко пояснил Владимир. – Не вернулись.

– А этот? – Палец сдвинулся на молодого в папахе.

– Дед.

– На память везешь?

– Отсканирую и на сайте выложу. У меня сайт по родословной, чтобы никого не забыть.

– Ну-ну. Проезжай. – Омоновец протянул рамку с фотографиями. Взамен Владимир дал карточку: «„РАПИД“ – запчасти, ремонт и обслуживание иномарок». Как отец скажет: «Приходи ко мне на чай со своими плюшками и сахар не забудь». Клиентов надо ловить всюду.

Отъехав от поста, подумал: «Враг в Москву с востока не войдет! ему лениво от Пекина топать» и достал мобилу:

– Ларик, я на подходе. С боями прошел Ногинск. Как там пельмени?

– Уже на доске отдыхают. Ставлю воду.

– И лучку, лучку в бульон побольше!

На генеалогические розыски Владимира подбил отец Данил. Сам отец родню и родину не очень жаловал вниманием, но если родичи о чем просили – не отказывал и в гости принимал охотно. Мать отцова, бабушка Унай, так у него и жила до самой смерти; она звала Данила настоящим именем – Яруска.

Прослужив сперва начальником станции в Кривандино, а после в министерстве, Данил Элексевич пользовался всем, что положено заслуженным работникам МПС, – у него и болезней столько не было, сколько он санаториев освоил. Что ни отпуск – он туда, поэтому на родину наведывался раз в семь-восемь лет. Однажды, приехав, он заговорил сердито:

– Все-то мы забросили! А вот дядькам твоим в райцентре иностранцы памятник поставили. Из-за тридевять земель приехали, чтоб их почтить. И наградную грамоту прислали – на, читай! Я копию снял.

– Laidemir Thor, – изумившись, Владимир пробирался сквозь незнакомый язык, – героический… сопротивление…

– Правду мать говорила – не пропал он без вести. Видишь, нашелся! Не свои, так чужие отметили. Гордись, Володька – вон до каких краев мы дошли, и нигде себя не уронили.

Позже, за поминальной рюмкой, отец и принялся за укоры:

– Твой бизнес, Вова, – это хорошо. А посмотри на себя – что ты есть без корней? Перекати-поле. Мало ли что кошель полон – а что ты о своем роде-племени знаешь? Скажем, откуда и что значит наша фамилия? Кто были деды, прадеды? Вот ты в честь моего брата Лайдемыра назван – что тебе известно про него? Он был герой, а без нашей памяти – как прахом развеян.

Владимир смолчал, но его зацепило. Не будет так, чтобы отец ему в упрек ставил: «Ты не знаешь».

И он занялся родословной. За плату архивы что угодно предоставят. И тут посыпалось, как шлюз открылся, – Красная армия, белая гвардия, лесник, крестьянин, мельник, пчеловод, мать девятерых детей (на девятом умерла в 36 лет от горячки), Халхин-Гол, Порт-Артур, Калифорния! Файлы росли и множились, пока Владимир не смекнул – пусть и другие поглядят, каков мой род. Древо – ни веточки гнилой, стыдиться нечего.

Так и вместился он со всем богатством в Интернет.

Пельмени ждали его – пышные, смачные, с перцем и уксусом. После обеда, уняв аппетит, он сел за компьютер – пока ездил, непременно что-то накопилось в ящике e-mail. И гостевую книгу сайта надо просмотреть.

Алешка и Нина в зале осторожно разглядывали рамку с фотографиями – святыня! После папа расскажет, кто тут кто, он предков чуть не в лицо знает. Нинулька больше смотрела на малых детей – они ей по возрасту понятней; Алешка завороженно всматривался в лица Элексе, Лайдемыра и Васинги – прадед с наганом, деды двоюродные в форме, это были солдаты! Мало кто в школе может сказать: «А моего деда брат воевал в тылу у немцев, его имя в Гратене на монументе золотыми буквами прописано». И не купишь права говорить такое, даже за сто тысяч «зеленых».

Коммерческая рассылка. Валентин с приветами – в Сеуле славная погодка. Роман зовет в баню на пиво. В ярославскую глушь, в Кукобой, на охоту? спасибо, обмораживайтесь без меня. Ага, вот хорошая почта – Терентьев раздобыл данные на Тхоров из Воронежа.

Письмо по-английски. Занятно; что это?

«Многоуважаемый мистер Тхор!

Спасибо Вам за то, что Вы храните память о простых людях и о павших на Великой Войне. Это нужно и для них, и для живых, иначе прошлое исчезнет, и ничего не останется тем, кто придет после нас. И если предки нас слышат и видят, они бы обиделись за невнимание, а это плохо, когда они тебя невзлюбят. Поэтому я думаю, что Вы правильно поступаете. Особенно радует Ваше старание о бойцах Великой Войны – нельзя забыть ни их, ни врага, сколько бы поколений не прошло, ведь враг не исчез и может вернуться. Поэтому продолжайте свою работу, не останавливайтесь.

Передавайте мой привет и самые наилучшие пожелания Вашим родным и близким.

С уважением и признательностью —

Вильгельм Копман».

Удивительно, какие люди иногда находятся на Западе. Обязательно надо ему написать.

Курсор, попав на отметку «ответить», стал кистью в белой перчатке, с указующим перстом, но Владимир секунду помедлил кликать мышкой, изучая необычный ориджин под письмом Вильгельма Копмана:

«Мертвого имя назвать – все равно что вернуть его к жизни».

Пенза,

апрель 2002 г. – март 2003 г.

Примечания к тексту романа «Имена мертвых»

Пролог, а также День третий, глава 9. – Стихи арабского поэта Абу-ль-Атахия (748–825) в переводе Михаила Курганцева.

День первый, глава 2.– Песня «Темная ночь» – слова В. Агатова; песня «Моторы пламенем пылают…» – автор текста неизвестен.

День первый, глава 4. – Шма Йисраэль, Адонай Элогэйну, Адонай Эхад – еврейская молитва «Слушай, Израиль, Господь – Бог наш, Господь Один!»; Miserere mei Deus – католическая молитва «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей»; песня «Лили Марлен» – слова Ганса Лейпа, автор русского перевода неизвестен.

День второй, глава 4. – Автор фрагмента «Песни о Харальде Этельредсоне» (отмечен *, от слов «Ночь наступает, не разогнать темноту факелами» до слов «шлем с головы не снимает») – Галина Баева.

День второй, глава 7. – Автор фрагментов «Песни о Харальде Этельредсоне…» (отмечены *, от слов «Затрепетало пламя» до слов «я уже приготовил брачное ложе», а также от слов «Обнажили клинки они» до слов «Не наносит ему ущерба удар смертельный») – Галина Баева.

День третий, глава 4. – Песня «Маленький барабанщик» («Мы шли под грохот канонады…») – немецкая народная песня, перевод Михаила Светлова.

Примечания

1

Idée fixe (фр.) – навязчивая мысль.

(обратно)

2

Alma mater (лат.) – букв, «кормящая мать», старинное студенческое название университета.

(обратно)

3

Finita la commedia (ит.) – представление окончено.

(обратно)

4

Dura lex, sed lex (лат.) – закон суров, но это закон.

(обратно)

Оглавление

Похитители роботов, воскресители умерших

Пролог

День Первый

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

День Второй

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

День Третий

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Эпилог

Примечания к тексту романа «Имена мертвых»