Текст книги "Торговцы плотью"

Автор книги: Лоуренс Сандерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Глава 169

Я ворвался в офис к Янсу и швырнул шляпу на стол.

– Ты сукин сын! – заорал я. – Ты давно все знал!

Он посмотрел на меня и признался:

– Примерно с неделю.

– Так какого же черта ты мне не сказал? Я думал, что мы друзья.

– Друзья? – повторил он с кривой усмешкой. – О, Питер, людей встречаешь, потом расстаешься… Жизнь – короткие встречи и быстрые расставания, не правда ли? Она быстротечна. Единственно важная вещь – возможность на все наплевать.

Засмеяться у меня просто не было сил.

– Вы совершенно правы, – сказал я. – Давайте выпьем, старина!

Янс открыл ящик стола, вытащил литровую бутылку водки. Мы пили ее из бумажных стаканчиков-фунтиков, слегка разбавив водой из бачка.

Я недвижно сидел в кресле возле стола. На мне все еще был новый твидовый плащ. Я рассказал Янсу, что меня хотят отправить на побережье, открывать «Питер-Плейс» в Беверли-Хиллз.

– Поедете? – спросил он.

– Разве у меня есть выбор? – горько усмехнулся я. – Они держат меня за яйца. Если решу уйти, прощай вложенный капитал. Я никогда не увижу ни цента прибыли.

– Вам понравится Калифорния, – сказал он. – Потрясающий климат, аппетитные женщины.

– Может, поищу Никки Редберн, – ответил я. – Она поможет. Насколько я понял, Янс, этот клуб собираются закрывать по окончании года и оформлять все заново. Я, наверно, уеду сразу после закрытия. Вы собираетесь жить здесь?

– Возможно. Аренда моей квартиры кончается в апреле, потом я перееду.

Мы еще выпили водки, бессвязно толкуя об изменениях, которые произойдут в клубе после ремонта. Янс хотел превратить одну спальню в игорный зал для особо крупных картежников. А другую – в кинозал, крутить порнофильмы.

Обе идеи мне понравились, и я сказал, что, возможно, использую их в новом калифорнийском предприятии.

Мы еще выпили водки и стали вспоминать всякие дикие случаи, произошедшие за время нашей совместной работы. Я больше не злился на него. Он никогда не мешал мне, я был рад, что мое изгнание из Нью-Йорка пойдет ему на пользу. И сказал ему об этом.

Он улыбнулся своей грустной милой улыбкой.

– Знаете, Питер, я с самого начала положил на вас глаз.

– Но никогда не делали попыток, Янс.

– Я был уверен, что вы не заинтересуетесь.

– Как знать, – сказал я.

Но это говорила водка.

Так мне кажется.

Глава 170

Настали наши лучшие праздничные деньки. Заказов на завтраки и обеды было столько, что пришлось ставить столики в «Масленичном зале», чтоб справиться с потоком гостей.

В спальнях кипело феноменальное шоу, бывало, что в графике значилось до сотни «сцен» в день. Я все время названивал Кларе Хоффхаймер, умоляя слать побольше тепленьких тел. Нам едва хватало жеребцов для удовлетворения всех заявок.

Время от времени в дело вступал я, помогал Янс, несколько раз удалось уговорить даже Кинга Хейеса.

Одна из моих «сцен» в предрождественскую неделю оказалась памятной. Леди звали Тамми, и я узнал ее в тот же момент, как она вошла в спальню. Ее фотографиями, биографическими сведениями и интервью пестрели все местные газеты и журналы.

Впервые она появилась во второстепенной роли на ноябрьской премьере бродвейского спектакля и выиграла его всухую. Рецензенты пришли в экстаз, воспевая ее как величайший комедийный талант со времен Кэрол Ломбард и Кей Кендалл. Она уже подписала контракт на большой фильм и телевизионный сериал. Было ей двадцать три года.

Зачем ей понадобилась платная «сцена» в «Питер-Плейс», я так никогда и не узнал, но думаю, что в тот период карьеры она не желала вступать в эмоционально утомительные отношения с кем-то знакомым. Кроме того, женщины, добившиеся такого успеха, всегда сталкиваются с одной и той же проблемой: с кем парень хочет переспать, со звездой или со мной?

Тамми заиграла сразу. Признаю, что она была чертовски хороша и владела обширным репертуаром забавных улыбок, притворных ворчаний, умолчаний, гримас, выразительных жестов и умопомрачительных телесных движений. Слепому видно, что это игра, но не поддаться ей нельзя.

– Посмотри на себя! – закричала она. – У тебя задница жирная!

И, надув щеки, выпучив глаза, плюхнулась в постель.

– Хилым молотком гвоздя не забьешь, – сказал я с тусклой улыбкой.

– Да не гвоздь, а кнопка, и не молоток, а кувалда, – парировала она, утрируя гримасу полного омерзения.

Она ни на миг не оставила лицедейства, даже валяясь на простынях. Гэги [55]55
  Гэг – американский термин, связанный с эффектом бурлеска, комической вульгарной пародии-импровизации на благородные и возвышенные темы.


[Закрыть]сыпались градом. Много импровизаций, попадались и тщательно продуманные, отрепетированные шутки. Одни безусловно хорошие, другие столь гнусные, что мне хотелось заткнуть ей рот.

Партнершей в постели она была, мягко говоря, препаршивой, но я не встречал актрис, о которых можно было бы сказать обратное. Я думаю, дело тут в нарциссизме [56]56
  Нарциссизм – болезненная самовлюбленность.


[Закрыть]и чисто профессиональных качествах. Мало кто из актеров и актрис способен пойти на сцене или в постели дальше обычных избитых приемов. А подчиняться партнеру они не желают или не могут.

Час, проведенный с Тамми, стал для меня суровым уроком. Я видел в ней самого себя: трюки, шуточки, клоунада и – самое худшее – постоянное притворство, игру вместо жизни.

Антони Каннис и Михаэль Гелеско были теми, кем они были – жестокими примитивными грубиянами, – но не претендовали ни на что иное. Я считал их настоящими злодеями, но они не прикрывались ангельскими масками. Я с горечью понял, что они оказались выше меня.

Я, наверно, извел постоянным лицедейством Дженни, Артура, Марту, Никки, Мейбл, Янса и всех других моих друзей и знакомых. За час, проведенный с Тамми, я понял, как это ужасно. Это все равно что тебя непрестанно лупят по башке надутым бычьим пузырем, как рыжего в балагане.

А самое страшное – то, что я сделал и делаю с самим собой. Когда вся твоя жизнь – спектакль, ты лишаешься способности отличать иллюзию от реальности. Кто я такой? Питер Скуро. Это я знаю. И это все, что я знаю.

В этот момент у меня родилось еще одно благое намерение. Я решил, что отныне буду самим собой, руководствоваться инстинктом, поверяя его тщательными раздумьями.

Я догадался, что Октавий Цезарь (и Готвольд, и Самуэльсон) считают меня легкомысленным умником, полным пригодных к употреблению доходных идей и фантазий, но не серьезным человеком. Не тем, кто заслуживает уважения.

Я решил, что игра закончена, больше я не фигляр. Люди, которых я встречу на побережье, увидят перед собой человека, в меру доверчивого, полного спокойного самообладания. Достойного человека, который сначала думает, а потом говорит, благородного человека, серьезного, чуть-чуть грустного. Может быть, даже степенного.

Больше никакого притворства.

Глава 171

За два дня до Рождества, в воскресенье жеребцы устроили мне прощальный прием. Организовал его Янси Барнет, и проходил он в клубе. Еду и напитки поставил «Питер-Плейс инкорпорейтед», ребята натащили множество разных подарков – забавных, полезных, элегантных, дорогих.

Я проработал с ними почти три года, и, как сказал в коротком благодарственном спиче, мне остается только мечтать о такой же замечательной «конюшне» на побережье. Приветствуя меня, некоторые жеребцы подходили сказать, что собираются в Голливуд, искать работу в кино или на телевидении и мы обязательно встретимся.

Прощание с Янсом, Кингом Хейесом, Сетом Хокинсом и несколькими другими было более интимным. Мы пообещали поддерживать контакты, зная, что не сделаем этого. Потом все выпили. Несколько жеребцов попарно потянулись наверх в спальни. Ну и что?

В Сочельник Мейбл вечерним рейсом улетала в Канзас, чтоб провести праздничную неделю с родителями. Я еще не сказал ей, что уезжаю и, может быть, больше ее никогда не увижу.

Расставание рождает не только сладкую грусть, но отдается и болью в заднице. Я знал, что она в меня безумно влюблена, и думал, как расстаться с ней так, чтобы не ранить ее гордость. Больше всего я боялся, что она примется плакать. Женские слезы изводили меня, дело кончалось тем, что я плакал вместе с ними.

Я тщательно готовился к последней встрече. Во-первых, купил ей в подарок на Рождество антикварную викторианскую брошь. Филигранная розетка, усыпанная гранатами, – изумительная в самом деле вещь, – и стоила она мне почти гранд.

Мейбл улетала в девять часов, времени на готовку не оставалось, и я заказал в ресторане изысканные деликатесы, попросив доставить их к ней домой. С собой принес две бутылки «Дом Периньон» 1971 года. Признаюсь, я выудил их из винного погреба «Питер-Плейс».

Мейбл страшно понравился рождественский подарок, и она тут же его приколола, причитая по поводу своего дорожного наряда. Мне она подарила золотую пластинку – зажим для бумаг в виде долларовой банкноты, совсем как презент Очень Важной Персоны из Вашингтона. Я сказал, что всю жизнь мечтал о такой, но ей не следовало так тратиться.

Потом мы открыли шампанское и подняли тост друг за друга. Мы много смеялись и спели дуэт из «Фантазии». Мейбл так радовалась, так была счастлива, что я малодушно решил сообщить плохие новости после обеда.

Ели мы тушеный цикорий, медальоны из утиной грудки, жареные грибы, салат из красного перца, пирожные «птифур» на десерт. Их мы сбрызнули чуточкой «Куантро», просто так, для забавы.

Наконец настал момент истины. Я посадил Мейбл к себе на колени и сказал, что меня переводят на побережье и это наша последняя встреча на долгое-долгое время. Я крепко держал ее, готовый осушать слезы поцелуями.

Она минутку помолчала. Потом спросила:

– Это повышение, Питер?

– Нечто вроде.

– Ты будешь зарабатывать больше денег?

– Думаю, да.

– Тогда поезжай, – твердо сказала она. – Просто чудо, что они о тебе такого высокого мнения и дают такую возможность.

Все шло не совсем так, как я предполагал.

– Мэй, мне ужасно не хочется расставаться с тобой, – грустно произнес я.

– И не думай об этом, – весело засмеялась она. – Папа всегда говорит: иди туда, куда зовет тебя работа. Ты скоро едешь?

– Когда ты вернешься в Нью-Йорк, меня уже не будет, – с фальшивым сожалением сказал я. – Сейчас мы видимся в последний раз.

Она повернула кисть моей руки, посмотрела на часы.

– Боже, времени совсем нет. Может, по-быстрому?

– Конечно, Мэй, – мужественно сказал я. – Почему бы и нет?

Потом, когда мы оделись и взяли багаж, чтобы погрузить в мою машину, она заговорила:

– Питер, одна моя знакомая, ну, член клуба, говорит, что встретила там суперпарня. У нее было что-то вроде артрита, и после одной «сцены» с ним все прошло. Его зовут Сет. Знаешь?

– Сет? – переспросил я. – Конечно, знаю.

– Как ты думаешь, он мне понравится?

– Безусловно, понравится, – ответил я. – Он – просто сказка.

Глава 172

«Питер-Плейс» закрылся на реконструкцию второго января. Ввалились декораторы, маляры, плотники, и я ушел в свою спальню на третьем этаже упаковывать вещи для переезда на побережье. Я брал только два чемодана. Остальное перешлет Янс, когда я устроюсь.

Я много думал после совещания в офисе Октавия Цезаря, где меня так проучили. И наконец понял, что произошло. Сценарий, по-моему, был таким.

Ни Элис, ни Уилсон Боукер не убивали Марту. Смерть ее срежиссировал Цезарь, а разыграли пешки, может быть, Каннис и Гелеско. Она впустила бы их в запертую квартиру.

«Роман энтерпрайзис» вложила огромные деньги в избирательную кампанию Боукера и кое-что пронюхала о его отношениях с Мартой. Ее следовало убрать, прежде чем рухнет политическая карьера Великой Светлой Надежды.

К тому же Октавий Цезарь знал, что смерть Марты – и моя глупость – гарантирует ему львиную долю собственности в «Питер-Плейс инкорпорейтед». Предприятие – золотая жила, международная сеть принесет неисчислимые миллионы. Цезарю нужен полный контроль и я в качестве наемного служащего, который кланяется и расшаркивается каждый раз, когда ему швырнут несколько лишних шекелей.

Было много причин, по которым он отсылал меня на побережье. Во-первых, я толковый парень, способный организовать и наладить работу доходного заведения в Беверли-Хиллз. Во-вторых, надо убрать меня из Нью-Йорка, где я мог проявить излишнее любопытство и начать задавать вопросы по поводу убийства Марты.

Умная сволочь, вроде Октавия Цезаря, который безусловно устроил перевод детектива Джула Слоткина на связи с общественностью, предвидит такую опасность и старается предотвратить ее.

Остается еще одна причина. Возможно, вы улыбнетесь, но я в это твердо верю. Мне стало известно, что он милуется с Кларой Хоффхаймер. Больше того, я был свидетелем его конфуза, когда он сломал «молнию» на ширинке во время «сцены» с Кларой в клубе.

Октавий Цезарь мог вынести многое, но предстать в смешном виде – это уж слишком. Я видел, как он трусит по лестнице, прикрывая срам старым дождевиком. Он знал, что после этого никогда не сможет рассчитывать на мое искреннее уважение.

Вот так, по-моему, все и случилось. Едва ли я сильно ошибся в своих рассуждениях. Хотя, в конце концов, какая разница?

Как же права была бедная Марта, толкуя о горнем мире и его неисповедимых путях. Она стала угрозой хозяевам денег и власти, и ей пришлось умереть. По-моему, я оказался счастливей. Я сослан в Беверли-Хиллз. Значит, они понимают, что меня еще можно использовать.

К вечеру четвертого января все было упаковано и готово к отъезду. Перед нашествием декораторов мы заперли винный погреб, но я предусмотрительно припрятал несколько бутылок, которые помогли бы скоротать последние дни в «Питер-Плейс».

Я смешал себе водку с водой и пошел на первый этаж. Большую часть мебели увезли на продажу, но мы сохранили несколько собственных хороших вещей. Сейчас их укрыли, чтоб не забрызгать краской.

Я ходил как по погосту. Затянутая тканью мебель напоминала могильные памятники, несколько оставшихся ламп отбрасывали тени по углам. Призрачное место, без музыки и смеха, без надежд и страстей, увлекавших наверх жеребцов и клиенток.

Я стоял у покрытой брезентом стойки бара в «Зале грез» и думал о будущем.

Я видел себя, важного толстяка, на террасе дома с видом на Тихий океан. На мне золотистый спортивный пиджак, тонкие шелковые слаксы. Сандалии, разумеется, без носков. На запястье золотые часы «Конкорд-Маринер», на пальце кольцо с бриллиантом, на шее шелковый «эскот».

Моя рука обвивает тонкую талию загорелой стройной игрушки в бикини, на плечи которой волной падают светлые, выгоревшие на солнце волосы. У нее какое-нибудь типично калифорнийское имя: Сэнди, Астра, Блисс.

– Папочка, – говорит она, – мне надо денег для гуру.

Но эта картина меня не пугала. Я был готов к такой роли.

У входной двери раздался звонок. Я пошел в вестибюль, выглянул в глазок. Женщина. Одна. Я отпер дверь.

Она была высокой, холодной, вполне приятной. Порывисто шагнула через порог.

– Я член, – резко сказала она, предъявляя билет. – Нельзя ли…

– Мне очень жаль, – перебил я, – мы закрылись на ремонт. Откроемся через две недели.

– О, какая досада…

– Но, – испуская очарование, снова перебил ее я, – если я могу служить…

Она посмотрела на меня.

– Простите, – сказала она с холодной улыбкой, – мне бы хотелось кого-нибудь помоложе.