Текст книги "Торговцы плотью"

Автор книги: Лоуренс Сандерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Глава 149

В «Масленичном зале» горела только одна лампа в углу. В центре за карточным столом сидели Каннис, Гелеско, Марта и я. Толстый слой сигарного дыма клубился в полумраке, словно туман.

Я объяснил двум балбесам, что детектив Люк Футтер затребовал на смазку двадцать тысяч в месяц.

– Если мы хотим работать дальше, – присовокупила Марта.

– Хрен поганый! – выразительно сказал Гелеско.

– Это все жадность, – добавил Каннис, осуждающе качая головой. – Если я чего-то не выношу, так именно жадных парней. Я хочу сказать, у нас тут все идет хорошо, и он работал неплохо. А теперь почуял деньги и хочет все больше, больше и больше.

– Он говорит, это не для него, – пояснил я. – Утверждает, что деньги приходится раздавать. Клянется, что большая часть уходит наверх.

– Говорит, – с отвращением повторил Гелеско. – Утверждает. Клянется. Какой черт может знать? А если он все кладет себе в карман? Я думаю, лучше прощупать этого парня.

– Угу, – буркнул Каннис и обратился к партнеру: – На него можно Лу напустить. Он настоящий дипломат.

– Ага, – согласился партнер. – Давай так и сделаем. Посмотрим, куда идут деньги. Давно надо было этим заняться.

Не послушав моего совета, Марта настояла на своем и принесла магнитофон с записью нашей беседы с Футтером, который соглашался за деньги позаботиться о Сиднее Квинке. Теперь она рассказала Каннису и Гелеско, как Сидней Квинк пытался шантажировать нас, как мы обратились за помощью к детективу и как тот согласился.

А потом включила запись. Дребезжащие голоса эхом разносились по темной дымной комнате. Все мы внимательно слушали, пока пленка не кончилась.

– А потом этот Квинк просто исчез? – спросил Каннис.

– Больше мы о нем ничего не слышали.

– Удит сейчас где-нибудь рыбку, – сказал Каннис.

– А может, цементирует скоростное шоссе, – возразил Гелеско, и оба они засмеялись.

– Дело в том, – торопливо вмешался я, – что мы не можем прищучить Футтера этой пленкой. По мнению Оскара Готвольда, если предать ее огласке, нам же будет хуже. Я хочу сказать, мы предлагали взятку должностному лицу за устранение человека.

– Угу, – понял Каннис, – вы посадили его в лужу и сами шлепнулись рядом.

– Слушайте, – вступил Гелеско, – сдирать с кошки шкуру можно по-разному. Ну, например… Этот коп говорит, что раздает деньги начальству – так? Вполне возможно. Беспокоили нас до сих пор только раз – во время обыска, и он нам вовремя стукнул. Но ихним шишкам проблемы ни к чему. Будьте уверены. Им не нужны заголовки на первой странице «Пост». Поэтому держат надежного посредника, вроде курьера. Теперь послушают эту пленку и скажут: «Мы думали, это умный парень, а он просто-напросто долбаный идиот – взял и подставился. Пускай идет на все четыре стороны».

– Точно, Майк, – восхитился Каннис, – отлично придумано. Пошлем Лу выяснить, кому Футтер платит. Потом прокрутим им пленку, чтоб сделали выводы.

– Правильно, Тони, – сказал Гелеско. – И мы рук не замараем. Слушайте, – повернулся он к нам с Мартой, – вы сразу к нам обращайтесь. Я хочу сказать, мы с Тони знаем кучу народу. У нас полно друзей, которые нам обязаны. Как только вляпаетесь во что-нибудь такое, тут же дайте нам знать. Будем работать вместе, плечом к плечу, ребята. А, Тони?

– Конечно, – сказал Каннис.

Глава 150

Я мучительно раздумывал, как вернуть Дженни Толливер, не жертвуя семьюдесятью пятью тысячами в год и двадцатью шестью процентами с прибыли. И в конце концов пришел к великолепному, на мой взгляд, решению.

Я буду по-прежнему работать в «Питер-Плейс», но ограничу свои обязанности исключительно баром, столовой и общественными мероприятиями. Не рассылаю жеребцов. И сам не играю «сцен».

В сущности, я становлюсь ресторатором. А Марта с Янсом возьмут на себя мои обязанности по руководству жеребцами.

Все моральные принципы Дженни будут учтены. Как если бы я стал метрдотелем. Метрдотель не несет ответственности за то, чем занимаются его боссы, выйдя из столовой, правда?

Другой толкнувшей меня на это решение причиной стала встреча с Каннисом и Гелеско. Я испытывал кошмарное ощущение человека, с головой затянутого в трясину. Рассуждать как ни в чем не бывало о смазке начальства, о врагах, закатанных в полотно скоростного шоссе… У меня поджилки тряслись от таких разговоров.

Я уже говорил, что физическое насилие не по мне. Я с удовольствием переложил бы незаконную часть наших операций на тех, кто покрепче. Марта сама говорит, что я мягкий.

Наконец я запланировал встречу с Дженни примерно на середину июля, чтоб за обедом ознакомить ее с моим решением. А потом попрошу выйти за меня замуж. Да, все так и будет.

Я разрабатывал режиссерскую экспозицию этого вечера, словно постановку «Стеклянного зверинца». [43]43
  «Стеклянный зверинец» – пьеса американского драматурга Теннеси Уильямса (1911–1983).


[Закрыть]Я заказал столик в «Ла Фоли». Я послал ей в офис цветы. Я купил обручальное кольцо. С небольшим камушком, но элегантное.

Я оделся с особой тщательностью, выбрав белый смокинг с черными брюками и широким кушаком винного цвета. Меня несли крылья мечты и «холстон» модели Z-14.

Но, подхватив Дженни у ее дома, я сразу понял, что изысканный вечер высокого класса не состоится. На ней была мужская рубашка с закатанными рукавами, широченные хлопковые штаны и сандалии.

Расстроил меня даже не костюм, а весь ее вид. Волосы прядями свисают на плечи. На лице никаких следов макияжа, и похоже, что она не спала сорок восемь часов. А может, и плакала: под глазами залегли черные круги.

– Случилось что-нибудь? – спросил я, когда она села в машину.

Она не ответила.

– Я заказал столик в «Ла Фоли». С тобой все в порядке?

– Прости, – сказала она, – ничего не получится. Я хотела тебе позвонить, а потом решила, что это нечестно. Мне надо сказать тебе прямо в глаза.

– Что сказать?

– Давай немножко проедем. По парку. Или все равно куда.

И я направил машину к въезду в Центральный парк с Семьдесят второй улицы.

– Мне тоже надо сказать тебе кое-что важное.

– Нет, Питер. Сначала послушай меня. Я собираюсь замуж за Артура.

Я не нажал на тормоза, не газанул, но руки мои так крепко стиснули руль, что локти пронзила боль.

– За Артура? Но почему?

– Он прекрасный, достойный человек.

– Я знаю, но – Артур! Я хочу сказать, он славный, и добрый, и прочее, только бабки у него не водятся. Не такой человек тебе нужен.

– Он абсолютно точно предсказал, что ты мне скажешь, – спокойно заметила она. – Он знает себя так же хорошо, как ты его знаешь. Он сказал, что любит меня и будет много работать, чтоб брак наш вышел удачным, и я ему верю.

Я застонал:

– Дженни, за полгода ты с ним умрешь от тоски.

– Не думаю. Мы регулярно встречаемся уже год, а он мне еще не наскучил. Нам хорошо вместе. Нам вовсе не надо придумывать себе развлечения или занятия или куда-то идти. Нам просто нравится быть рядом.

Мы сделали большой круг по дорожкам парка: на юг от Вест-Сайда до Пятьдесят девятой улицы, на восток, потом свернули на север. Я ехал достаточно медленно, чтобы следить за светофорами. Я тянул время.

– Послушай, прежде чем ты окончательно решишь…

– Я уже все решила.

– Позволь мне сказать то, что я хотел…

И я изложил свой план отказа от руководства жеребцами и от «сцен».

– Никаких спальных дел, – скулил я, – честно, Дженни. Вот…

Держа руль одной рукой, я полез в карман, вытащил маленькую бархатную коробочку, сунул ей:

– Возьми!

Но она не взяла.

– Это обручальное кольцо, – бормотал я. – Я хочу жениться на тебе, знаю, ты любишь меня. Знаю! И если оставляю работу, которая тебе не по душе, почему…

Тогда она заплакала, отвернувшись, чтобы я не видел ее слез. Но я слышал тихие всхлипы.

– Ты не сделаешь этого, – чуть слышно проговорила она. – Не сможешь.

– Да о чем ты? – рассердился я. – Могу выйти из дела в любой момент, когда захочу. Только глупо терять вложенный капитал. Но я не буду иметь абсолютно ничего общего с постельными делами.

– Ты снова вернешься к ним, – сморкаясь, сказала она. – Я знаю. Через месяц, через полгода, год… ты снова возьмешься за старое.

– Чтоб мне провалиться! – завопил я и принялся ее убеждать. Но не смог.

Говорить больше было не о чем. Мы завершили поездку в молчании. Я привез ее назад к дому.

– Желаю счастья тебе и Артуру, – официальным тоном произнес я, глядя куда-то вперед и вверх, на окно над подъездом.

Дженни вдруг прижалась ко мне и поцеловала в щеку.

– Ты прав, Питер, – сказала она. – Я люблю тебя. Но есть кое-что поважнее.

И ушла.

Я нажал на газ, мотор взревел, и машина помчалась по улице.

– Ублюдок трахнутый! – рявкнул я в свой адрес.

«Датсун» я бросил у подъезда «Питер-Плейс». Мне было все равно, наклеют ли мне сто квитанций, или уволокут эту чертову штуку прочь.

Я ввалился в клуб. Янси Барнет окинул меня бесстрастным взглядом.

– Рановато вернулись.

Я ринулся в офис, хлопнув дверью, упал в кресло, откинулся, задрал ноги на стол. Вытащил из кармана бархатную коробочку, открыл, посмотрел на кольцо и швырнул его в стену. Пропади все пропадом!

Вошел Янс с графином коньяку.

– Вот, – сказал он, – похоже, вы в этом нуждаетесь.

– Спасибо, – с признательностью ответил я. – В самом деле нуждаюсь.

Двумя глотками осушил бокал, перевел дух.

– Лучше? – спросил Янс.

– Не особенно. Как сегодня дела?

– Прекрасно. Прямо сейчас идут шесть «сцен». До полуночи запланировано еще пять.

– Жеребцы все на месте?

– Явились точно по расписанию.

– Черт возьми! – воскликнул я.

Он сочувственно улыбнулся и вышел. Я минутку подумал, потом кинулся искать свой жилет. Сложенная записка все еще лежала в кармане: Мейбл Хеттер, телефон и адрес. Юная леди, похожая на тыкву.

Она сняла трубку после второго гудка.

– Привет! – весело сказал я. – Это Питер из…

– Я поняла, – сказала она. – Просто сказка! Давай прямо сейчас.

Глава 151

Я хорошо помню это раннее утро 24 июля. Спустившись вниз в халате и тапочках, я увидел на кухне нежелательную компанию, понес свой кофе в «Зал грез» и устроился там за маленьким столиком.

Но Антони Каннис и Михаэль Гелеско с серьезными лицами вошли следом. Каннис шлепнул на столик утренний выпуск «Дейли ньюс».

– Четвертая страница, – сказал он.

Я взглянул на него и развернул газету на четвертой странице. Гелеско указывал, я следил за его жирным пальцем, пока не дошел до маленькой заметки:

«САМОУБИЙСТВО ДЕТЕКТИВА.

Тело детектива первого разряда Люка Футтера, ветерана, прослужившего в нью-йоркском полицейском департаменте двадцать лет, обнаружено прошлой ночью на переднем сиденье его собственного автомобиля, припаркованного возле Одиннадцатой авеню и Пятьдесят четвертой улицы. Рядом найден табельный пистолет детектива с одним стреляным патроном. После вскрытия и экспертизы вынесен вердикт о самоубийстве. Компетентные лица заявляют, что в последнее время детектив находился в состоянии депрессии, вызванном, вероятно, личными проблемами».

Я прочел сообщение дважды, потом медленно поднял глаза на Канниса и Гелеско:

– Какой ужас.

– Конечно, ужас, – кивнул Гелеско.

– Никогда не думал, что он способен на самоубийство, – размышлял я вслух.

– В газете сказано, – пояснил Каннис, – находился в состоянии депрессии.

– Ага, – добавил Гелеско, – вызванном, вероятно, личными проблемами. Эй, как насчет кофе? Два черных.

Я пошел на кухню попросить официанта принести кофе. Сам бы я не донес – руки дрожали.

Мы молчали, пока не вышел официант. Бандиты уселись, вздохнули, откинулись на спинки стульев.

– Мы послали своего парня пощупать этого Футтера, – сказал Каннис. – Он и правда делился, но не так щедро, как говорил. Сливки снимал – будь здоров.

– Жадность, – заметил Гелеско.

– Десятку сразу клал в карман, – добавил Каннис. – Как тебе это нравится?

Гелеско вытащил из кармана кассету и пустил ее через стол ко мне.

– Вот Мартина пленка. Она нам и не понадобилась.

– Опередил нас парень – пустил себе пулю в лоб, – посочувствовал Каннис. – Можешь представить?

– Ну и что теперь будет? – нервно спросил я.

– Мы тут с парнями потолковали, – сообщил Гелеско, – договорились по двенадцать пятьсот. Все полегче, чем двадцать, правда?

– И теперь, – добавил Каннис, – мы с Майком будем сами улаживать эти дела. О’кей, Питер?

– Спасибо, – от души поблагодарил я. – Не возражаю.

– Берем на себя протекцию, – пообещал Гелеско, – и прочие сложные проблемы, ну, там, трудовые конфликты, охрану… К чему вам обо всем хлопотать? А кофе хороший.

Они отодвинули кофейные чашки, встали и замерли на месте, пристально глядя на меня.

– Ты ходил к мистеру Цезарю, – сказал Антони Каннис, – жаловался, что мы с Майком крутимся в баре, а ведь мы хотели только дом друзьям показать.

– Я…

– Ничего, все в порядке, – сказал Гелеско. – Мы с Тони не обиделись, правда, Тони?

– Ну да.

– Но временами, – продолжал Гелеско, – нам кажется, что ты нас не уважаешь.

– Каждому хочется, чтоб его уважали, – с достоинством заметил Каннис. – Мы уважаем мистера Цезаря… Он достоин уважения.

– И мы считаем, ты мог бы немножко уважать нас, – добавил Гелеско. – Мы ведь партнеры, правда?

– Тогда… – резюмировал Каннис, – ты нас уважаешь, мы тебя уважаем.

– Абсолютно согласен, – сказал я так храбро, как только мог.

– Хороший парень, – сказал Гелеско и ущипнул меня за щеку.

Мне было больно.

Глава 152

В тот вечер, когда Дженни Толливер сообщила мне о своем намерении выйти замуж за Артура Эндерса, я помчался к Мейбл Хеттер и излил все свое разочарование и злобу на дубовую двуспальную кровать в ее спальне.

– Чудо! – счастливо сказала она.

Еще до полуночи я вернулся в «Питер-Плейс», но в благодарность за щедрое гостеприимство Мейбл согласился прийти к ней пообедать в следующую пятницу. Настоял, что сам принесу вино: бутылку шабли и «Поммар» 1978 года.

Обитала Мейбл в одном из похожих на линейные корабли многоквартирных домов на Западной Пятьдесят седьмой улице, в фасады которых, украшенные известняковыми гаргульями и загогулинами, семьдесят пять лет въедалась городская грязь и копоть. Там были открытые лифты-клетки и ванны, хромающие на все четыре ноги, готовые дать течь в любую минуту.

Поразительная старая постройка, изначально предназначавшаяся под студии художников. Паркет в гостиной и кафельный пол в ванной. Потолки в двенадцать футов высотой, ореховые панели на стенах. Раздвижные двери с бронзовыми ручками и замками. Подоконники, как водится, обтянуты бархатом.

В квартире Мейбл была одна спальня, и платила она за нее тысячу двести пятьдесят в месяц. Такие вот денежки, ясно? А поскольку она не работала, я понял, что текут они от папы и мамы из Канзаса. Папа, по ее словам, – владелец каких-то там силосных ям или башен, или чего-то в этом роде.

Она обставила квартиру в стиле Армии спасения – огромные кресла и кушетки, почти столь же древние, как сам дом. Множество ситцевых и кретоновых покрывал. Несколько хороших старинных безделушек, но в основном – хлам. Много живых красивых цветов. Поцарапанное пианино. Единственный кондиционер в окне спальни.

Она отрекомендовалась хорошей поварихой, но мне казалось, ее таланты ограничиваются пирогами и салатом из шпината. Заглянув на кухню, я понял, что к еде она относится серьезно.

Кухня была почти такой же большой, как в «Питер-Плейс», и на верхней полке стояло столько горшков и кастрюль, что хватило бы на весь Южный Бронкс. Двойная раковина, длинный стол, отдельная стойка для резки мяса, холодильник и морозильник, мощная газовая плита, микроволновка.

– Я просто люблю готовить, – сказала она.

– Я просто люблю поесть, – сказал я, демонстрируя одну из лучших своих гримас в духе Граучо Маркса. [44]44
  Маркс Граучо (1890–1977) – американский артист, комик немого кино, в 50–60 гг. выступал по радио и телевидению.


[Закрыть]Но она не откликнулась на шутку.

На обед были поданы половинки авокадо, фаршированные крупными ломтями крабового мяса и кусочками жареного миндаля. Салат – смесь китайской капусты и водяного кресса с грибами и чуточкой цикория. Необыкновенного вкуса соус. Фисташковый, что ли.

Но главное блюдо – медальоны из телятины, нарезанной тоненькими, как бумага, кусочками, тушенной с луком-шалотом в масле и марсале. [45]45
  Марсала – десертное крепкое виноградное вино со смолистым привкусом, получившее название от сицилийского города Марсала.


[Закрыть]Стручки свежей зеленой фасоли подавались холодными с круглешками канадского бекона. На блюде вперемешку лежали простые и сладкие картофелины не крупнее шариков для детской игры, сваренные, а потом обжаренные до хруста.

Хлеб Мейбл пекла сама, он был похож на французские булочки, намазанные сладким маслом.

На десерт – греховно искусительное шоколадное мороженое, сбрызнутое ликером «Калуа», осыпанное крошками горького шоколада, увенчанное шапкой свежевзбитых сливок.

Памятный обед. Одно плохо: в пещероподобной комнате стояла такая дьявольская жара, что мне чуть не стало дурно. Большие окна были распахнуты настежь, но снаружи вливались волны летнего зноя, и мне казалось, будто я обедаю в сауне.

В конце концов я уговорил Мейбл послать пирожные к черту, лишь бы не включать духовку. Сначала мы прикончили охлажденное шабли, потом стали бросать в «Поммар» кубики льда, что было истинным варварством по отношению к благородному вину.

Поэтому я был страшно рад, что обед закончился и можно подняться, отклеив зад от стула. Я помог Мейбл убрать со стола и, пока она выбрасывала остатки еды и мыла тарелки, вернулся в гостиную.

Думал я лишь об одном: когда можно, не нарушая приличий, затащить ее в спальню. Не потому, что меня пожирала страсть, а потому, что в спальне был кондиционер. А пока я расхаживал по комнате, размахивая руками и вертя шеей в мокром воротничке.

Пианино было старым и исцарапанным, но когда я взял несколько мягких аккордов, оно зазвучало прекрасно. Возле него стояла открытая этажерка, набитая нотами. Приглядевшись, я обнаружил едва ли не все произведения Виктора Херберта, Джорджа М. Кохана, Рудольфа Фримла, Зигмунда Ромберга и Джерома Керна [46]46
  Херберт Виктор (1859–1924) – ирландский композитор, с 1886 г. живший в США, автор оперетт; Кохан Джордж Майкл (1878–1942) – американский актер, драматург и продюсер, автор популярных эстрадных песен; Керн Джером Дэвид (1885–1945) – американский композитор, автор мюзиклов, оперетт, песен.


[Закрыть].

– Зачем тебе все это? – спросил я вошедшую Мейбл.

– Я приехала в Нью-Йорк учиться пению, – объяснила она. – На профессиональной сцене пока не выступаю, а пою в одном сказочном любительском ансамбле, что исполняет арии из оперетт. Мы даем бесплатные концерты в церквях, частных лечебницах, в школах, в больницах и всяких таких местах. Такое удовольствие, просто чудо!

– Представляю, – без особого интереса бросил я. – Мейбл, ничего, если я сниму пиджак?

Не дожидаясь разрешения, я скинул пиджак, ослабил галстук, расстегнул воротничок и манжеты.

– Не знаю, как ты живешь тут без кондиционера, – буркнул я.

– А я обычно хожу голая, – хихикнула она. – Дурацкая привычка.

– Хотелось бы посмотреть, – ответил я чисто автоматически, как сделал бы на моем месте любой мужчина.

Я и не ожидал, что она мгновенно сбросит одежду, расшвыряв в разные стороны платье, лифчик, трусики и туфли. Потом уперлась руками в бедра, склонила головку и послала мне дурацкую улыбку.

– Так лучше?

Широкие окна раскрыты, жалюзи подняты, занавеси откинуты. Напротив, на Пятьдесят седьмой улице – огромный офис. Света в нем не было, но если бы даже там собралась толпа парней с биноклями, ей было бы все равно.

– Хочешь, спою тебе что-нибудь? – с надеждой спросила она.

– Конечно, – мужественно ответил я. – Приятно будет послушать.

Я присел на край кушетки, не желая пятнать обивку мокрым от пота задом. Она принялась листать ноты, потом сказала:

– Вот это мне нравится.

Села за пианино, проиграла вступление. Я смотрел, как качается на гибкой шее яйцевидная головка с шапкой светлых кудряшек. Узкие плечи, тонкие руки, изящная талия. И чудовищные ягодицы, свисающие с круглого табурета, словно тесто.

Она запела «О, сладкая тайна жизни».

Не скажу, что певицей она была никудышной, нет. Просто слабенькое сопрано, такой комнатный голос, недостаточно сильный даже для домашнего концерта. Ее учителю можно было предъявить обвинение в получении денег под ложным предлогом.

– Как мило, – заметил я.

Будучи джентльменом, я должен был это сказать, но сам себе подписал приговор. Пришлось сидеть, потеть и выслушать целый концерт, включавший «Славное имя Мэри», «Любовный клич индейца», «Одиночество» и «Милый, вернись ко мне».

Выступление завершилось исполнением «Зачем родилась я на свет», что окончательно испортило мне настроение.

Когда она повернулась ко мне, лицо ее блестело от пота.

– Пошли в спальню, остынем.

– А я уж не чаял дождаться, – с облегчением вздохнул я.

Как бы компенсируя пекло гостиной, кондиционер в спальне задувал так, что меня чуть не размазало по стенке. Но я не стал привередничать.

Мы вместе приняли душ, стоя в дурацкой ванне, по очереди обливаясь струей из трубки, кое-как натянутой на кран. Потом улеглись в постель, и я расплатился за обед.

Это не было скучной данью вежливости. Она была молодой, полной желания и очень голосистой. Я не имел ничего против «сказки», «чуда» и «блеска», я даже мог вынести крики, стоны, визги и вой. Но, по-моему, дело зашло слишком далеко, когда, отвалившись, она настояла на хоровом исполнении «Не могу его разлюбить».

Часа в два я проснулся от зверского голода – хоть крошку еды, хоть глоток вина, хоть что-нибудь. Тихонько выбравшись из постели, я голышом затрусил на кухню. Волна жара пахнула в лицо.

Я обыскал холодильник и в конце концов нашел в морозильнике чашку с тем, что уцелело от десерта: шоколадное мороженое, «Калуа», крошки, взбитые сливки. Стоя у кухонного стола, я подъел все дочиста.

Подобно большинству людей, я долго верил в старую избитую истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его уд. Теперь начинал думать, что на самом деле – через желудок. Может, и правда?