Текст книги "Мечты сбываются"

Автор книги: Лев Вайсенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

– Для того и вернулся я сюда, чтобы все у нас с тобой было по-прежнему! – воскликнул Теймур.

– По-прежнему быть не может!

– Ты не смотри, что я плохо одет, денег у меня скоро будет вволю! – произнес Теймур тоном заговорщика.

– Не нужно мне твоих денег!

В словах Баджи Теймур уловил презрение. Ему захотелось ответить ей тем же.

– Не твой ли старый друг Сашка Филиппов дает тебе деньги? Успели мне рассказать и про него. Он, говорят, пошел теперь в гору. Денег у него, наверно, много – хватает и на женщин!

Баджи вспыхнула:

– Замолчи!

– Я – твой муж, и по закону…

Она оборвала его:

– Теперь новый закон!

– Как для кого: многие еще соблюдают старый.

– Что оставил дождь – унесет ливень!

Брови Теймура сурово сдвинулись:

– Без крови не унесет!

Баджи оглянулась. Окна клуба были ярко освещены, оттуда доносились веселые звуки музыки, но на улице было безлюдно.

– Отвечай сейчас же – пойдешь? – спросил Теймур и потянулся к Баджи.

Баджи бросилась в сторону, но Теймур левой рукой крепко схватил ее за локоть, а правой полез под полу пиджака – за ножом.

– Ты отплатишь мне за все, подлая! – прошипел он.

Баджи пыталась вырваться, но безуспешно. Она снова огляделась. Неужели никто не поможет?

Одинокая женская фигура мелькнула в дверях клуба – это Ругя, встревоженная отсутствием Баджи, вышла на поиски.

– Женщина! – закричала Баджи, не узнав Ругя. – На помощь!

– Держись! – услышала она в ответ знакомый голос, и силы ее удвоились.

Одной рукой Теймур держал Баджи, как в тисках, другую, с ножом, занес для удара. Баджи извивалась, увертывалась, не давая Теймуру нанести решительный удар. Лезвие дважды оцарапало ей плечо. Казалось, Теймур сейчас справится с нею, но в этот миг подоспела Ругя, вцепилась в руку Теймура и выбила нож. Ободренная помощью, Баджи изо всех сил ударила Теймура кулаком в лицо.

На шум выбежали из клуба женщины, бросились на помощь Баджи. Их было много, и Теймур хотел скрыться в темноте, но его окружили тесным кольцом.

– Проклятые бабы! – скрежетал Теймур, пытаясь пробиться сквозь кольцо.

Не тут-то было! Его держал десяток женских рук.

– Это о нем говорила Баджи на собрании! – воскликнула Ругя.

Одна из женщин, увидя кровь на кофточке Баджи, крикнула:

– Он, видно, забыл, что времена Наджаф-Кули прошли!

– Последыши – будь они прокляты – еще живы! Бейте их! – раздались женские голоса.

Женщины набросились на Теймура. Каждой хотелось ударить обидчика – за себя, за мать, за сестру.

Теймур упал. Его топтали ботинками, туфлями, коши, словно мстя за все унижения, какие перенесли женщины в прежние времена, когда божьим и царским законом отданы были в рабство мужу – хозяину и самодуру.

В медпункте раненое плечо Баджи смазали йодом, перевязали. Маленькая комната не могла вместить всех друзей, пришедших посочувствовать Баджи. Они соболезнующе охали и спрашивали:

– Больно?

– Идите все в зал!.. – просила Баджи. – Уже прошло… Не будем омрачать наш праздник!..

Оставшись наедине с Ругя, Баджи сказала:

– Ты, Ругя спасла мне жизнь!

И Ругя в ответ бережно обняла Баджи и прошептала:

– А разве я тебе не обязана жизнью?..

Рана в плече саднит, пятнышко крови проступает сквозь повязку, но Баджи тесно в маленькой комнатке медпункта – веселые звуки музыки неудержимо влекут ее в большой светлый зал.

Нет, нет, праздник не омрачен! Два тара и кеманча, зурна и бубен играют неутомимо, барабан отбивает четкий ритм. Танец сменяется песней, песня – танцем.

Женщины встречают Баджи радостными возгласами, не спускают с нее взволнованных взглядов, шепчутся, предсказывают ей счастливую судьбу. Что было, больше никогда не повторится!

Часть вторая

НЕПРИВЫЧНО

БАДЖИ НЕНАВИДИТ ЭТО СЛОВО

Все свободное время Баджи проводит в кружке художественной самодеятельности: есть ли на свете место интересней?

Впрочем… Петь, играть на таре и на кеманче, танцевать умеют в кружке многие, одни – лучше, другие – хуже. Ее, Баджи, с некоторых пор привлекает иное: вот бы ей научиться так играть, как играют на сцене в театре настоящие артисты!

А тут как раз попалось на глаза Баджи объявление о приеме женщин-азербайджанок в театральный техникум. Мелькнула мысль: «Что, если ей, в самом деле?..» Недаром же отметили ее в газете среди других членов кружка. Может быть, и впрямь есть у нее то, что называется талантом? Теперь везде и всюду твердят, что нельзя останавливаться на достигнутом, что нужно идти вперед. Но где же, как не в театральном техникуме, сможет она научиться тому, о чем давно мечтает? Может быть, из техникума она прямой дорогой пойдет в театр?

В театр!

В воображении Баджи мелькают яркие огни рампы сатир-агиттеатра, жизнь на сцене, аплодисменты в зале. И мечта уносит ее далеко…

Баджи поделилась своими планами с Юнусом. Он выслушал ее скептически. Актриса? Что еще за фантазия! Правда, сидя в зале театра, он восторгался игрой актрис, но…

– Непривычно все это… – начал Юнус нерешительно.

Баджи метнула на него сердитый взгляд:

– А видеть тебя за партой профтехшколы и за чертежами – привычно? А Арама – за столом помощника заведующего? А Балу – в советской школе? А Ругя – в ковровой артели? Теперь очень многое непривычно! Что же я – не такая, как все? Давай спросим у Газанфара, кто из нас прав.

Незнакомые ноты слышатся Юнусу в тоне сестры. Она не столько просит его разрешения поступить в техникум и даже не столько советуется с ним, сколько знакомит его со своим решением. При этом Юнус чувствует, что если бы он был против, сестра, возможно, ослушалась бы его. Вот это уж в самом деле непривычно!

Впрочем, насчет того, что многое теперь непривычно, сестра права. Взять хотя бы его самого: думал ли он, что будет старшим по группе эксплуатации на месте Арама, которого выдвинули недавно на должность помощника заведующего?

Юнус вспомнил забавный разговор, происшедший между ним и Арамом, когда появился приказ о назначениях. Арам, изобразив на лице обиду, сказал: «Это ты, Юнус, выжил меня с моего места, пришлось мне уйти из-за тебя на должность помощника заведующего!» Ну и он, Юнус, за словом в карман не полез и с таким же выражением на лице возразил: «Обижайся, Арам Христофорович, на двенадцатую бакинскую партийную конференцию и на Сергея Мироновича Кирова – это они постановили выдвигать достойных рабочих на ответственные должности. И если уж говорить об обидах, то я бы сказал, что это не я тебя выжил с твоего места, а ты, Арам Христофорович, поднявшись, сам потянул меня за собой и сорвал с моего старого места!»

Да, непривычно быстро движутся теперь люди вперед! Стыдно вспомнить, что еще недавно он, Юнус, обращался к Сергею Мироновичу с глупым вопросом насчет безработицы. Какая тут безработица, когда рабочих рук стало не хватать! Конечно, место старшего по группе эксплуатации не такое уж высокое, но все же от старшего по группе зависит многое. Вот, например, в его, Юнуса, группе теперь не только покрыт недобор по добыче, какой был в первое время при переходе на глубокие насосы, но уже добывается нефти значительно больше, чем при тартании, как и предсказывал Сергей Миронович… Непривычно? Ничего, конечно, нет плохого в том, что многое еще непривычно, было б только это непривычное хорошим… А вот насчет того, чтоб сестре стать актрисой…

Юнус принялся высказывать свои сомнения, но Баджи не дала ему договорить:

– У нас в женском клубе даже старухи думают теперь по-иному!

Слова Баджи задели Юнуса за живое.

– Я не против того, чтоб женщина была актрисой, – сказал он, – я только говорю, что дело это для многих наших женщин непривычно – следует им сначала дорасти до таких дел… И тебе, сестра, следует! – добавил он внушительно: уж очень она зазнается!

Баджи хитро улыбнулась:

– А Кирова ты уважаешь?

Юнус пожал плечами:

– Глупый вопрос!

– Нет, не глупый. Знаешь, что говорил Сергей Миронович насчет таких рассуждений? Он рассказывал, как в старое время в одном городе, когда впервые появились автомобили, лошади пугались их и шарахались в сторону, и градоначальник издал приказ: запретить езду на автомобилях, пока лошади к ним не привыкнут!.. Извини меня, Юнус, но ты вроде того градоначальника: ты против того, чтоб азербайджанки были актрисами, пока не привыкнут быть ими!

Юнус нахмурил лоб – перехитрила его сестра, – но глаза невольно смеялись: градоначальник! Сергей Миронович уж если скажет – так в самую точку!

– В объявлении, не забудь, сказано, что для поступления в техникум нужно представить свидетельство об окончании школы второй ступени или держать экзамены, – заметил Юнус.

Баджи вздохнула. Легко сказать: свидетельство об окончании школы второй ступени! А где ей было получить такое свидетельство? На кухне Ана-ханум, что ли? Или в мешочной артели? Или в доме у Теймура? Что же касается экзаменов, то придется, видно, посидеть над книгой не одну ночь.

– А справишься ли? – спросил Юнус.

Баджи обиженно поджала губы: уже не впервые брат сомневается в ее силах. Он, может быть, думает, что сестре нужны от брата только кров, хлеб, одежда? Нет, сестра хочет видеть в брате нечто большее: веру в нее. И она сделает все, чтоб заставить его поверить!..

До поздней ночи сидит Баджи над книжками и тетрадями, готовится к экзаменам в театральный техникум.

Дроби, а, бэ, цэ, гипотенуза… Это потруднее, чем подлежащее и сказуемое или «вакзаллы» с подносом и стаканами на голове! Однако, если как следует потрудиться, то и гипотенузу в конце концов можно одолеть.

Непривычно?

Слово это женщине приходится теперь слышать на каждом шагу. Раньше, когда женщину хотели держать в рабстве и послушании, говорили: «шариат, закон писаный, запрещает» или: «адат, обычай дедов, не позволяет»; Теперь эти изречения утратили свой вес, и все запреты попрятались в слово «непривычно».

Баджи не выносит этого слова. Как хорошо, что брат ни разу больше его не произнес!

ВОТ ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ

– Баджи, изобразите слепого!

Баджи вперяет невидящие глаза в пространство и осторожно ступает, нащупывая дорогу воображаемой палкой. Лицо и фигура ее скованы робостью.

– А сейчас представьте, будто вы наблюдаете пролетающую над вами стаю журавлей!

Баджи закидывает голову и, заслоняя ладонью глаза, щурясь как бы от солнца, провожает мечтательным взглядом пролетающую по небу воображаемую стаю журавлей. Она следит, как птицы летят на юг, как их косой треугольник уменьшается, исчезает за горизонтом. Она машет им на прощанье рукой и улыбается с печалью и с надеждой. До свиданья, журавли! До новых встреч весной!..

«Изобразите… изобразите… изобразите!..»

Да, сестре удалось заставить брата поверить в нее: с грехом пополам сдала она вступительный экзамен – на первых порах девушкам-азербайджанкам было оказано снисхождение – поступила в театральный техникум и вот теперь, на уроках театрального мастерства, выполняет она все новые и новые упражнения.

Баджи прилежно шьет воображаемой иглой – благо есть опыт работы в мешочной мастерской! – печет воображаемые пирожки – спасибо учебе, полученной у Ана-ханум! – стирает воображаемое белье. Посмотреть только, как ловко вставляет она стекла в оконные рамы! Она измеряет отверстие в раме, режет стекло алмазом, прикрепляет к раме гвоздиками из проволоки, прилежно разминает замазку, вмазывает стекло, счищает излишек замазки стамеской, вновь ее разминает. Ни дать ни взять стекольщик!

Баджи приходится выполнять и маленькие мимические сценки: вот спит человек, и ей надлежит тайком, не разбудив его, вытащить из-под подушки платок; вот уличный франт стремится завести знакомство с девушкой, а она противится тому и гонит его прочь; вот две подруги дуются друг на друга, они готовы помириться, но самолюбие не позволяет ни одной из них заговорить первой.

Постепенно темы этюдов становятся более сложными. Без слов, все без слов! Недаром эти этюды называются «немыми». Правда, жестами и мимикой можно при умении высказать очень много, но как хочется иной раз заговорить в полный голос, произнести хотя бы одну фразу, одно слово!..

Уроки актерского мастерства перемежаются с уроками по литературе и истории.

Здесь Баджи ждал приятный сюрприз – преподавателем литературы и истории в техникуме оказался ее старый друг Ага-Шериф.

К занятиям по литературе Баджи относится с особым интересом, к истории – несколько холодней. Конечно, история интересней, чем а, бэ, цэ или гипотенуза, но, в сущности, так ли уж важно знать, как люди жили в старину? Что хорошего в этой старине?

По окончании урока Баджи спешит к преподавательскому столику.

– Кланяйтесь, пожалуйста, от меня Зийнет-ханум! – говорит она Ага-Шерифу.

Закрывая классный журнал, Ага-Шериф приветливо отвечает:

– Зийнет-ханум тебя тоже не забывает, всегда велит передать тебе привет!

На первом проверочном испытании. Баджи получает по литературе «отлично», по истории – «хорошо».

– Помнишь, как ты подглядывала и подслушивала, когда я занимался с учениками? – спрашивает Ага-Шериф, передавая Баджи зачетный листок.

Ей ли не помнить! Помнит она и то, как запрещал ей проклятый Теймур дружить с Ага-Шерифом и Зийнет-ханум, как оскорблял их, как запирал ее на замок, чтоб она к ним не ходила. Ей ли не помнить! Хорошо, что сам он теперь снова крепко сидит под замком!

– Были мы тогда с тобой не у дел… – говорит Ага-Шериф задумчиво.

Баджи морщится:

– Лучше не вспоминать!

– Нет, – возражает Ага-Шериф убежденно, – вспоминать про это необходимо!

– Зачем?

– Затем, чтоб лучше понять, как мы живем теперь. Настоящее мы лучше понимаем и больше ценим, сопоставляя его с прошлым. Понятно?

Баджи кивает головой. И тут ее осеняет: вот, оказывается, для чего нужна история!

На последующем проверочном испытании Баджи отвечает и по истории на «отлично». Спасибо Ага-Шерифу! Ах, если б он был лет на тридцать пять моложе, если бы не был женат на такой славной женщине, как Зийнет-ханум, и если бы она сама, Баджи, не думала так часто о другом человеке – она бы непременно влюбилась в него…

Вот Баджи на уроке пластики и акробатики.

Она в майке, в коротенькой юбке, непокорные черные волосы перевязаны лентой. Ритмично звучит пианино и счет «раз, два, три; раз, два, три!» Баджи изгибается, извивается, делает пируэты… И вдруг она вспоминает старый дом в Крепости и его обитателей: посмотрели бы Ана-ханум и Шамси в каком виде упражняется сейчас их племянница, их бывшая служанка, да еще при мужчинах, – упали бы в обморок от изумления и гнева!

Не меньше удивились и разгневались бы дядя и тетка, если б увидели свою родственницу на уроках сценического фехтования, где будущие актеры обучаются владеть шпагой, рапирой, кинжалом.

Преподаватель говорит:

– Фехтовальные эпизоды на сцене обычно очень коротки, но они должны быть максимально выразительны, так как являются высшей точкой столкновения между героями… Итак… – взгляд его обращается к Баджи, – представьте, что вы в течение долгого времени вынашивали вражду к какому-то человеку, и вот эта вражда вылилась сейчас в смертельный поединок.

Баджи берет в руки рапиру, сжимает рукоять. Глаза ее загораются гневом, ненавистью. Со звоном скрещиваются клинки. Баджи наступает, атакует, пронзает воображаемого врага. Она – олицетворение победы.

ДВОЙНОЙ ПАЕК

Лицо у Халимы грубое, со следами оспы. Она нехороша собой, застенчива. Движения ее угловаты. Не верится, что из нее выйдет актриса.

Но Баджи, наблюдая, как оживает и преображается Халима на уроках актерского мастерства, с какой простотой и тонкостью исполняет самые сложные задания Виктора Ивановича, не может удержаться, чтоб не воскликнуть:

– Халима – талант!

Жизнь Баджи и Халимы во многом сходна. Они легко находят общий язык.

Халима – дочь узбекского крестьянина-бедняка. Девочкой она была выдана замуж за нелюбимого и грубого человека. Настрадавшись с ним, бежала из родного селения в Ташкент, там поступила на работу в ткацкую артель и одновременно стала учиться на рабфаке. В кружке самодеятельности Халима, подобно Баджи, обнаружила артистические способности, и ее направили в Баку, в театральный техникум – единственный в ту пору на Советском Востоке.

Халима нередко рассказывает о том, как жила в прежнее время женщина-узбечка. Страшной была ее доля! Особенно тяжелое впечатление производит на Баджи рассказ о парандже – длинном мешке, покрывавшем тело женщины с головы до пят, и чачване – волосяной маске, скрывавшей женское лицо.

– Это почище, чем в наших краях чадра! – говорит Баджи, соболезнующе покачивая головой.

Халима берет карандаш и на обложке тетради делает набросок паранджи – для большей наглядности.

– Шесть лет ходила я в таком мешке! – говорит она с горечью. – Надела в одиннадцать, сбросила в семнадцать.

На рисунке – длинные пустые рукава, завязанные за спиной.

– А это зачем? – спрашивает Баджи.

– В знак покорности.

Баджи отталкивает от себя рисунок и гневно восклицает:

– Будь они прокляты, эти паранджа и чачван вместе с чадрой! А тех, кто эту мерзость выдумал, заставить бы так ходить всю жизнь!

Много горестного слышит Баджи о прошлой жизни ее подруги-узбечки. Подумать, сколько той пришлось пережить, пока она добралась до театрального техникума! Родные от нее отвернулись, преследовали, травили. На теле у Халимы следы жестоких побоев и шрам от пули – в нее стрелял муж-самодур.

Получив стипендию, Баджи выделяет некоторую сумму на сладости, чтоб угостить соучениц. Среди них щедрей чем всех она угощает Халиму: в Баку у той нет ни родных, ни близких; здесь Халима – гостья.

– Хватит тебе баловать меня! – сказала ей однажды Халима.

– Была бы ты у себя на родине, я бы тебя не баловала, – ответила Баджи.

– У себя на родине?. – Халима задумалась на мгновение и вдруг, решительно тряхнув головой, с живостью произнесла: – Слушай, Баджи, что я тебе скажу!.. Перед моим отъездом в Азербайджан приезжал к нам в Узбекистан Калинин Михаил Иванович. Был он и в том районе, где живут мои родные, в кишлаке Багаутдин. Знаешь, что он сказал дехканам на сходе? Он сказал: «Вы этот аул считаете своей родиной, а я считаю, что этого мало – вы и Архангельскую губернию, которая от вас за несколько тысяч верст, должны своей родиной считать!» Понятно?

Баджи кивнула головой и спросила:

– А где она, эта Архангельская губерния?

Халима подошла к висящей на стене карте Советского Союза, указала рукой на самый верх:

– Вот она где! Я сама только недавно узнала.

– Как далеко!.. – задумчиво произнесла Баджи, измерив взглядом расстояние до Баку.

Еще недавно, когда Баджи проходила мимо этой карты, взгляд ее невольно обращался к желтому клюву Апшеронского полуострова, врезавшемуся в синие воды Каспия, к маленькому кружку на южной его оконечности – к Баку. Здесь она родилась, здесь ее родина! А теперь Баджи с интересом рассматривает и Узбекистан и Архангельскую губернию. Здесь, оказывается, тоже ее родина! Взгляд Баджи охватывает на карте необъятные просторы Союза, с севера на юг, с запада на восток. И всюду, всюду, оказывается, ее Родина!..

Однажды, получив стипендию и наделив подруг кульками со сладостями, Баджи незаметно для других сунула Халиме второй кулек.

– Спасибо, ты меня уже угощала, – говорит Халима.

– Тебе – двойной паек! – шепчет ей Баджи.

Халима удивлена:

– За что?

– За шесть лет паранджи… За след от пули… За то, что рассказала про большую родину!

УЧЕБНИК ПО АНАТОМИИ

Как не похожа на Халиму другая ученица – Телли!

Она недурна собой, женственна, у нее красивые, хотя не слишком выразительные глаза.

Имя второй подруги Баджи, собственно говоря, не Телли, а Салтанэт, что означает «царство», но все зовут ее Телли, то есть «с челкой», – отчасти из-за густой, ровно подстриженной пряди черных волос, ниспадающей на лоб, отчасти по имени героини популярной оперетты Узеира Гаджибекова «Аршин мал алан» – служанки Телли, лукавые песенки и веселые танцы которой с немалым успехом исполняет вторая подруга Баджи.

Отец Телли, Абульфас, в прошлом – управляющий делами одного из бакинских богачей-домовладельцев. В свое время он окончил гимназию и с той поры, сочтя себя образованным передовым человеком, не прочь был посмеяться над невежественными муллами, старым законом и предрассудками. Став управляющим, он проводил вечера в Бакинском общественном собрании за картами или в буфете, балагуря в веселой компании за рюмкой водки и бутербродом с ветчиной. А между тем жена его, мать Телли, изо дня в день сиднем сидела дома, и если изредка выходила, то не иначе как в чадре. Теперь Абульфас работал в каком-то торговом учреждении в скромной должности инспектора.

Во всех забавах и затеях Баджи находит в Телли союзницу. Когда они идут по улице рядом, весело тараторя, редко кто из прохожих не посмотрит на них с улыбкой или не обернется им вслед.

В руках Телли часто можно видеть учебник по анатомии.

Однажды Баджи заглянула в него… Сердце, желудок, мозг, белые нити нервов, синие, красные трубки кровеносной системы, расползающиеся по всему телу, – вот, оказывается, как устроен человек!

– Интересная эта наука, анатомия! – заметила Баджи.

Телли поморщилась:

– Пусть мясники и повара возятся с костями да с кишками – я предпочитаю петь и танцевать!

– Чего же ты всюду носишься с этой книгой? – удивилась Баджи.

Телли в ответ только загадочно улыбнулась и промолчала.

Неожиданно Телли перестала посещать техникум. Баджи пошла на квартиру Телли узнать, что случилось с подругой.

– Нет дома, – сухо ответили ей.

На другой день Баджи пошла снова.

– Уехала! – буркнули в ответ, едва приоткрыв дверь.

Баджи покачала головой: не похоже на правду!

Она пришла в третий раз – поздно вечером, когда Телли не могла не быть дома. Тот же ответ!

Утром Телли неожиданно встретилась ей на улице.

– Ты где пропадаешь? – восклицает Баджи.

– Болею…

Жалобное выражение, которое Телли пытается придать своему лицу, не в силах скрыть ее завидного здоровья.

– Не похожа ты на больную! – говорит Баджи, покачивая головой.

– Да и успехи мои в техникуме не ахти как хороши, чтоб стоило продолжать. – Сидим на одних и тех же экзерсисах.

– Неверно! Училась ты неплохо. А не ходишь ты в техникум по какой-то другой причине. – Баджи испытующе оглядывает подругу. – Уж не вышла ли замуж?

– Нет.

– Может быть, родные не пускают?

Телли мнется.

– Да говори же! – подталкивает ее Баджи в бок. – Ты что, не доверяешь мне?

Телли не сразу рассказывает свою историю.

Оказывается, она в течение нескольких месяцев обманывала своих родителей, делая вид, что учится на акушерских курсах, а на самом деле посещая театральный техникум. Против акушерских курсов родители не возражали: быть повитухой – испокон века дело женское; акушерка – это не какая-нибудь бесстыжая актриса-танцорка. Но вот недавно обман Телли обнаружился, и отец строго-настрого запретил ей посещать техникум.

Баджи внимательно слушает. Так вот почему Телли повсюду таскает с собой этот учебник по анатомии!

– А что случится, если все же будешь посещать занятия? – спрашивает Баджи.

– Грозятся… – вздыхает Телли, и ее обычно веселое лицо омрачается непритворной печалью.

– Напомни им на всякий случай 142-б! – говорит Баджи многозначительно.

142-б – это статья уголовного кодекса. Она предусматривает суровое наказание за преступления, направленные против женщин, борющихся за свое раскрепощение. Недавно опубликованная, статья эта тем не менее быстро получила широкую известность, особенно среди женщин.

– Убить меня они, конечно, не убьют – теперь не те времена! – говорит Телли. – Но вот скандалов не оберешься, да к тому же могут отказаться кормить, а то и попросту выгонят из дому.

Баджи в досаде кусает губы: такая же история, как с Ругя! Знают, видно, чем угрожать женщине – голодом, нищетой. Немало девушек бросает из-за этого занятия в школах и в техникумах. Вот если бы выдумали какой-нибудь строгий закон – вроде 142-б – в ответ на такие угрозы!

– Неужели В самом деле покинешь техникум? – спрашивает Баджи. – Ведь ты способная девушка и, окончив техникум, сможешь стать актрисой.

Телли безнадежно разводит руками:

– Ничего не поделаешь.

Баджи вспоминает Женский день в клубе и человека из Наркомпроса, предложившего ей свою помощь. Лицо ее становится сосредоточенным:

– Еще посмотрим, чья возьмет!..

С утра Баджи снует по коридорам и комнатам Наркомпроса с ходатайством о стипендии, написанным ею от имени Телли, – у самой Телли не хватило на это решимости.

Баджи открывает дверь одного из кабинетов – здесь, сказали, находится нужный ей человек – и идет к письменному столу, за которым сидит мужчина в темных очках.

Хабибулла-бек? Вот это да! Она, правда, краешком уха слышала от Юнуса, что Хабибулла работает в Наркомпросе, но, признаться, не думала, что именно с ним придется ей толковать насчет стипендии Телли.

Баджи в нерешительности останавливается, но Хабибулла, тотчас узнав ее, с подчеркнутой приветливостью восклицает:

– Баджи, товарищ Баджи, ты ли это? Вот кого не ожидал видеть у себя! Милости прошу, садись! Как ты повзрослела, похорошела!

Баджи сдержанно отвечает:

– Здравствуйте… Я думала…

– Мой предшественник всего два-три дня назад перешел на другую работу… Пожалуйста, чем могу служить?..

Она не сталкивалась с Хабибуллой несколько лет и лишь мельком видела его на улице. Сейчас он кажется ей постаревшим, осунувшимся, неряшливым. Вместо пиджака с воротничком и галстуком – потертая толстовка. В висках появилась седина. Да, внешне он сильно изменился. И только темные стекла очков по-прежнему скрывают его глаза. Что-то враждебное чудится Баджи за этими стеклами очков, несмотря на радушие и почтительность их обладателя.

«Откажет…» – решает Баджи, но все же кладет заявление на стол и дополнительно излагает Хабибулле суть дела. По старой памяти она именует его Хабибулла-бек, но коротенькая приставка «бек», которой он некогда так гордился, теперь явно шокирует его.

– Зови меня просто: Хабибулла, товарищ Хабибулла, – мягко поправляет он Баджи. Затем, едва пробежав заявление, цветным карандашом накладывает резолюцию.

«Считаю необходимым удовлетворить», – читает Баджи, заглядывая ему через плечо.

– Я передам по начальству – уверен, все будет в порядке, – говорит он доверительным тоном.

Телли получит стипендию! Телли не придется покинуть техникум! Баджи так счастлива за подругу, что в знак благодарности готова кинуться Хабибулле на шею, забыть свою давнюю неприязнь.

– Как поживает твой брат? – неожиданно спрашивает Хабибулла.

– Здоров, – отвечает Баджи, – работает, учится.

– Пожалуйста, передай ему от меня привет, я твоего брата очень уважаю! – Хабибулла не дает ей опомниться от удивления и, чуть понизив голос, продолжает: – Театральный техникум в моем ведении. Если что-нибудь нужно – тебе лично или твоим товарищам, – я в любую минуту готов помочь. А когда окончишь техникум, устрою тебя на хорошее место в театре. И домой к нам, пожалуйста, приходи, Фатьма будет тебе рада – сидит целый день дома, возится с детьми, бедняжка. Обязательно приходи! Ведь мы с тобой, хоть и редко видимся, все же – свойственники!..

Баджи рассказала Юнусу о встрече с Хабибуллой, о том, с какой легкостью удовлетворил он ходатайство, с какой готовностью обещал помогать и впредь, как любезно приглашал к себе в гости.

Юнус слушал, и в памяти его промелькнула последняя встреча с Хабибуллой. Они столкнулись незадолго до этого, в дни XII съезда партии.

Тогда Хабибулла завел разговор о съезде и принялся, захлебываясь от восторга, цитировать тех, кто поддерживал на съезде национал-уклонистов.

– Видишь, Юнус, как мыслят некоторые большевики? – спросил он торжествующим тоном, тыча пальцем в газету.

Он готов был, как и в прошлый раз, тотчас сунуть газету в карман, но Юнус быстрым движением руки перехватил ее.

– Не то ты читаешь! – воскликнул Юнус с досадой: он внимательно следил за ходом съезда и готов был дать Хабибулле отпор.

– А по-моему… – начал Хабибулла, но Юнус его оборвал:

– По-твоему говорят национал-уклонисты и их покровители!

Хабибулла пожал плечами:

– Кто знает, может быть они правы?

– Нет! – уверенно воскликнул Юнус. – Неправы! – Он широко развернул газету и четко прочел: – «Для нас, как для коммунистов, ясно, что основой всей нашей работы является работа по укреплению власти рабочих, и после этого только встает перед нами другой вопрос, вопрос очень важный, но подчиненный первому, – вопрос национальный». Теперь ты понял?.. Что до меня, то я тебя, Хабибулла-бек, давно хорошо понимаю! И не только я!

Тон, каким были произнесены последние слова, заставил Хабибуллу воздержаться от продолжения спора: не те времена, чтобы ему высказываться начистоту.

– Я отстал от политики – может быть, ты прав! – сказал он покладисто и учтиво раскланялся, оставив в руках Юнуса газету.

Об этой сцене со всеми ее подробностями Юнус сейчас рассказал Баджи и завершил:

– Будь с ним осторожна!

Баджи подумала о резолюции на заявлении Телли и ответила:

– С паршивой овцы хоть шерсти клок!

Но Юнус неодобрительно покачал головой:

– Смотри, сестра, как бы овца твоя не обернулась волком!..

Баджи задумалась, вспомнила все дурное, что знала про Хабибуллу.

Почему, в самом деле, так любезен с ней ее старый недруг? Может быть, он боится, что она расскажет людям все, что знает о нем? Может быть, хочет показать, что изменился? Может быть, ищет расположения учащейся молодежи? Что скрывается за темными стеклами его очков?

МОЛОДЫЕ ЛЮДИ

Большинство учащихся в техникуме – юноши, девушек очень немного. Баджи дружит с девушками, но не чуждается и юношей.

В сущности, только в техникуме получила она возможность общаться с мужчинами на равной ноге: не приходится мужчине важничать перед женщиной, если он сидит на соседней парте, так же, как она, слушает преподавателя, отвечает на его вопросы. Тут важно иное: кто как учится и как успевает.

С этой точки зрения достоин ли уважения ее соученик Гамид?

Гамид – сын бедного ремесленника, портного. Окончив в свое время русско-татарское городское училище, он экстерном сдал экзамен за курс гимназии, стал выступать на сцене как актер. Стремясь получить серьезную общественно-политическую подготовку, он вскоре уехал в Москву, где слушал лекции в КУТВе – Коммунистическом университете трудящихся Востока, – отдавая все свободное время посещению московских театров.

Болезнь легких заставила его, однако, вернуться в Баку, отказаться от будущности актера. Здесь он поступил в открывшийся в ту пору театральный техникум, стал готовиться к деятельности режиссера.

По сравнению с другими учениками Гамид более развит, образован. Он переводит на азербайджанский язык произведения русских и западноевропейских драматургов, пишет стихи, иногда помещая их в общестуденческой газете. Случается, что он вступает в споры но принципиальным вопросам с преподавателями. Он охотно делится своими знаниями с товарищами, оказывает помощь отстающим. Как не избрать такого человека старостой курса?