Текст книги "Мечты сбываются"
Автор книги: Лев Вайсенберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
– Похоже на него. Во всяком случае, из той братии!..
Хабибулла оказался легким на помине. Спустя несколько дней Юнус, будучи в городе, увидел на улице знакомую тщедушную фигурку, движущуюся ему навстречу.
Юнус хотел уклониться от встречи – не стоит марать руки об эту дрянь, поскольку негодяй уже посидел там, где следует!
Но Хабибулла первый учтиво ему поклонился и, преградив дорогу, почти силой сунул ему свою руку.
– Можешь меня поздравить, Юнус, я уже работаю в наркомпросе! – сказал он тоном исправляющегося грешника, одновременно заискивающе и самодовольно.
– Что же ты там делаешь? – насмешливо спросил Юнус.
– Читаю лекции на темы о литературе и культуре.
Юнус покачал головой:
– Скажу откровенно, я бы на твои лекции не ходил и другим не посоветовал бы ходить!
– Почему?
– Потому, что недавно ты читал совсем другие лекции, помнишь?
Хабибулла обиженно поджал губы.
– Ты все о старом, Юнус! Но, если позволишь и мне быть откровенным, то я скажу: старое ты хулишь, а сам, извини меня, отстаешь от жизни.
– Уж не потому ли, что не хожу слушать твои лекции? – спросил Юнус с усмешкой.
Хабибулла, казалось, только и ждал этого вопроса.
– Именно потому, Юнус, именно потому! – воскликнул он. – Не веришь ты, видно, что я понял свои ошибки и могу быть полезным нашей советской власти… – Он сделал ударение на слове «нашей»… – И вот послушай-ка… – Хабибулла извлек из туго набитого портфеля газету и, уставившись в нее темными стеклами своих очков, прочел: – «Наши национальные республики настолько бедны пока местными интеллигентными работниками, что каждого из них следует привлекать на сторону советской власти всеми силами…» – Он многозначительно подчеркнул: – Каждого из них!.. Всеми силами!.. – Затем он быстро сложил газету и, сунув ее в карман потертой толстовки, которую носил теперь вместо пиджака, с укоризной взглянул на Юнуса.
Юнус не нашел, что ответить.
– Надо, товарищ Юнус, внимательнее читать газеты! – сказал Хабибулла неожиданно покровительственным тоном, хлопнул себя по карману, куда спрятал газету, и распрощался с видом победителя.
Юнус с изумлением поглядел ему вслед.
Вечером он рассказал об этой встрече Кафару.
– Неладно, если такие люди будут работать рядом с нами… – закончил он хмуро. – Я ведь Хабибуллу-бека знаю хорошо!
– Что-то он не то говорит, твой Хабибулла-бек… – пробормотал Кафар, задумчиво покачивая головой. – В каком это номере газеты было – не помнишь?
Они прошли в красный уголок, разыскали газету, «внимательно прочли вслух всю статью, на которую сослался Хабибулла. Вслед за словами, процитированными Хабибуллой, стояла фраза:
«Меры эти ни в коем случае не должны осуществляться путем каких бы то ни было уступок в принципах марксизма и, напротив, предполагают систематическую борьбу за эти принципы… Привлекать людей к ответственной работе нужно с серьезнейшим отбором…»
Юнус и Кафар переглянулись.
«Надо, товарищ Юнус, внимательнее читать газеты…» Конечно, надо! И при этом гораздо внимательнее, чем их читает Хабибулла!
– Плохо кончит он, этот негодяй, – сказал Юнус.
Кафар решительно поддержал:
– Несомненно!..
Вопрос о брачном возрасте обсуждался и в женском клубе, на собрании. По поручению городского комитета партии докладчиком здесь выступает Газанфар.
– Это член нашего райкома, Газанфар, он живет с нами в одном доме! – с гордостью сообщает Баджи сидящей рядом Ругя, указывая на Газанфара, поднявшегося на трибуну. – Мы с ним друзья! – шепчет она. – Хороший, умный человек!
Взор Ругя устремляется к трибуне. Хороший, умный он, этот Газанфар, или нет – об этом можно будет судить после того, как он выскажется, а что мужчина он статный и приятный – так это видно с первого взгляда!..
Докладчик говорит:
– Чаще всего девушек выдавали замуж в раннем возрасте, чтоб сбыть из дому лишний рот.
Ругя подталкивает Баджи:
– Правильно он говорит, твой сосед! Помнишь: Семьдесят два?
Баджи снисходительно кивает: еще бы неправильно говорить такому человеку!
– Иногда же, – продолжает докладчик, – девушку торопились выдать замуж, чтоб получить от жениха подарки, деньги.
Баджи кажется, что теперь Газанфар имеет в виду именно ее. Она, в свою очередь, подталкивает Ругя и шепчет с недоброй усмешкой:
– А так – благодарение твоему уважаемому супругу! – было со мной!
Следовало бы, конечно, жене вступиться за своего мужа, когда о нем говорят в таком тоне, но что скажешь против правды?
Вслед за докладчиком одна за другой выступают женщины. Много обид накопилось у них в душе – хочется высказаться! Они говорят об унижениях, оскорблениях, побоях, которые им пришлось претерпеть в свое время и которые – нечего греха таить – приходится кое-кому терпеть и по сей день. Непривычные к публичным выступлениям, женщины говорят волнуясь и сбивчиво, но в их словах явственно звучит протест против прежних порядков и вера в новую, лучшую жизнь.
– Я бы тоже кое о чем рассказала, – горячо шепчет Баджи, нетерпеливо ерзая на стуле.
– А ты расскажи! – подбадривает ее Ругя. – Бояться теперь некого: Теймур твой, слава аллаху, за решеткой!
Эх, была не была!..
Впервые в жизни стоит Баджи на трибуне. Смело и откровенно рассказывает она о днях своего замужества – о том, как муж заставлял ее, девчонку, пить водку, запирал на ключ, не давал учиться, готов был проиграть в карты. Пусть люди знают обо всем: может быть, ее горький пример послужит предупреждением для других! Впрочем, теперь иные времена, и, надо думать, подобное ни с кем больше не случится.
Сидящие в зале женщины сочувственно кивают: у многих жизнь не слаще! Но, в самом деле, теперь иные времена, и нужно надеяться на лучшую жизнь.
Под одобрительные возгласы зала, провожаемая ласковым взглядом Газанфара, Баджи возвращается на место. К ней подходит Софиат с девочкой на руках, вторая цепляется за юбку матери.
– Чего тебе? – неприветливо спрашивает Баджи: нелегко забыть брошенный в лицо грязный мешок.
– Хорошо ты говорила… – начинает Софиат.
– В похвалах твоих не нуждаюсь! – обрывает ее Баджи.
Софиат шепчет виновато:
– Ты на меня не сердись…
Баджи хмурится: пусть скажет спасибо, что оставила ее тогда в живых! Но из глаз Софиат выкатываются слезы, медленно ползут по впалым щекам, и Баджи сразу смягчается:
– Ну ладно, ладно…
Пошарив за пазухой, Софиат вытаскивает маковую лепешку.
– Возьми, Баджи…
– Я сыта, дай ребенку!
– Прошу тебя, возьми!
Баджи берет лепешку, сует ее в рот старшей девочке Софиат.
«Нелегко ей с детьми, дома еще – третий, – думает Баджи. – Надо будет давать ей работу полегче…»
Громкий женский голос прерывает размышления Баджи:
– Хорошо, если б закон не разрешал выходить замуж моложе восемнадцати!
– А то и двадцати! – раздается другой женский голос.
– А я бы за этих собак-мужчин и вовсе запретила бы выходить! – взвизгивает вдруг какая-то подслеповатая старуха: видно, несладко прошла ее жизнь в замужестве.
– Ну нет, бабушка, это ты уже хватила через край! – добродушно восклицает Газанфар.
– Хотела, как говорится, подправить бровь, а выколола глаз! – подхватывает чей-то молодой веселый голос.
– Без мужчины женщина – все равно что печь без дров! – вторит ей другой задорный голос.
В зале смех, вольные шутки. Газанфар, сдерживая улыбку, с трудом водворяет порядок…
Разговор о брачном возрасте возникает и в доме Арама.
– Ты, Газанфар, я слышала, хорошо выступал на собрании, в женском клубе? – говорит Розанна, разливая чай.
Похвалы обычно смущают Газанфара, и он старается уклониться от ответа.
– Женщины там хорошие, – говорит он. – Все как одна одобрили декрет. Молодцы!
– Хорошие, ты говоришь, те женщины? – лукаво переспрашивает Розанна. – Что же ты там не приискал себе невесты? Выбор большой!
Газанфар чувствует, что приперт к стенке: ох, уж эта Розанна! – не упустит случая, чтоб не поддеть его.
На помощь Газанфару спешит Арам:
– Да что ты, жена, пристаешь к с женитьбой? Пусть живет как нравится!
Розанна бросает на мужа строгий взгляд человеку:
– Может быть, скажешь, холостым жить лучше?
Нет, этого Арам не говорит.
– То-то же, – смягчается Розанна. – А Газанфар твой других учит, кому когда выходить замуж, а сам сидит в бобылях! – Она поворачивается к Газанфару. – Ну, в самом деле, скажи, когда же ты наконец женишься?..
Когда же он, Газанфар, женится?
Да почему, скажите на милость, это так беспокоит Розанну? Почему и многие другие нередко обращаются к нему с подобным вопросом, шутя или всерьез? Неужели у него такой одинокий, заброшенный вид?
А он сам, Газанфар, – разве он чувствует себя одиноким, заброшенным? Нет, конечно нет! Разве можно чувствовать себя таким, когда вокруг тебя хорошие люди и кипит работа? Стоит побыть пять минут у него в райкоме, чтоб убедиться, что только глупые и злые люди выдумали такое слово: одиночество!
И все же… Возвращаясь по вечерам домой, Газанфар нередко думал: как было бы приятно, если б окно его дома было освещено и дверь открыла бы любящая жена. Он сидел бы рядом с ней, рассказывал о проведенном дне, о своих делах. Они вместе радовались бы всему, что удалось сделать за день, посетовали бы на неудачи. Может быть, она дала бы ему разумный совет?
Кто это – она?
Она еще не встречалась Газанфару, несмотря на его уже не юные годы, и все же нередко он обращал к ней свои мысли и чувства, как если б она уже существовала. Кто знает, быть может, Розанна права, и в самом деле настало время жениться?..
Много дум вызвал вопрос о брачном возрасте и у Баджи. Прежде ей не раз доводилось слышать, как говорили о ком-нибудь из женщин:
– Ей уже восемнадцать – прошла ее молодость!
А теперь она часто слышит:
– Тебе всего восемнадцать – все у тебя, сестра, впереди!
КТО ВЫШЕ?
От глаз людских, как ни таись, не скроешься. Чадру, как говорится, на тайну не накинешь! Донесли Шамси, что ходит его младшая жена в женский клуб.
Не подобает, конечно, почтенному человеку выслеживать жену, подобно ревнивцу-молодожену, но что поделаешь, если все бабы с ума посходили с этим чертовым клубом!
Увы, не соврали люди – своими глазами узрел Шамси свой позор.
– Посмей-ка пойти еще раз! – пригрозил он Ругя.
– Захочу – и пойду! – огрызнулась та.
– Ты, может быть, и чадру скинешь, как подружки твои бесстыдные?
– Может быть, скину!
Шамси вспылил:
– Ты с кем так разговариваешь, негодная, – с мужем?
Ругя небрежно махнула рукой:
– Заладили все мужчины одно: муж да муж!
– Да ведь в святом коране сказано: мужья выше жен! Так определил сам аллах, потому что мужья кормят и одевают своих жен. Муж, как говорится, ореховое дерево рубит, а жена орешки грызет!
– В коране! А в других книгах сказано иначе.
– Давно ли ты книги стала читать?
– Зато другие читают, ученей тебя, и говорят, что муж жене не хозяин.
– Этому вас учат в вашем клубе?
– А хотя бы и там!
– Вот не дам тебе есть, тогда узнаешь, хозяин муж или нет, ослица упрямая!..
Шамси приказал Ана-ханум не кормить Ругя: поголодает – станет шелковой!
Старшая жена ревностно исполняет приказание. Конечно, Ругя может сходить в лавочку к частнику и взять продукты в долг – ей, как жене Шамси, частник поверит. Но она выдерживает характер и целый день сидит у себя в комнате голодная.
Перед тем как лечь спать, Шамси запирает кухню на ключ. Улегшись, он долго ворочается с боку на бок, размышляя о происшедшем. Ему становится жаль Ругя. Крадучись, стыдясь своей слабости перед Ана-ханум, он пробирается на кухню, наполняет тарелку холодной бараниной и несет к Ругя.
– На, ешь… – говорит он, не глядя на Ругя.
Она отталкивает его:
– Уйди!
Тарелка летит на пол, разбивается вдребезги. Куски мяса разлетаются по ковру. Ана-ханум, полураздетая, заспанная, выползает из своей комнаты.
– Что еще тут случилось, полуночники?
Шамси понимает, что он разоблачен. Его охватывают досада, гнев. Впервые в жизни замахивается он на Ругя…
Шамси решил не кормить Ругя до тех пор, пока она не откажется ходить в клуб, а частник-лавочник, узнав про ее размолвку с мужем, не стал ей отпускать в долг. Вот уж впрямь по пословице: стоит мужу побить жену – ее укусит и собака!..
Ругя поделилась с Баджи своими невзгодами.
– Может быть, перестанешь ходить в клуб? – спросила Баджи испытующе.
– Нет, не перестану! – решительно ответила Ругя. – И даже если старый черт смилостивится и согласится меня кормить – не стану теперь принимать от него еду.
– А как будешь жить?
Ругя беспомощно развела руками: в том-то и вопрос!
Баджи задумалась.
– Слушай, Ругя, – сказала она наконец. – Ты на меня не обижайся, если я тебе кое-что предложу.
Она взяла Ругя за руку, привела в мешочную артель.
Обидно, конечно, ковроткачихе-искуснице возиться со старыми мешками, но уж лучше латать эту рвань, чем снова все дни просиживать дома, как птица в клетке, и терпеть попреки за хлеб.
Прощаясь, Баджи сунула Ругя немного денег:
– Заработаешь – отдашь!..
Шамси, в свою очередь, сетовал перед Ана-ханум и Абдул-Фатахом: нет сладу с младшей женой!
– Вышвырнуть надо ее из дому, эту гусеницу! – советовала Ана-ханум. – Только грязь в приличный дом вносит, позорит твое имя.
– Это ты из ревности меня подбиваешь, старуха! – угрюмо ворчал Шамси, но в глубине души колебался: может быть, старшая жена права?
Абдул-Фатах советовал иное:
– Припугнуть надо твою младшую жену разводом. Ты, как муж, вправе дать его жене когда захочешь. Я могу написать свидетельство о разводе, а если Ругя смирится и ты пожелаешь вновь приблизить ее к себе, я могу снова составить кебин – брачный договор. Шариат этого не запрещает.
– А будет ли этот кебин действителен сейчас? – спросил Шамси, подчеркивая последнее слово. – Говорят, издан какой-то новый закон о браке и кебины, которые заключаются при советской власти, не считаются настоящими брачными договорами.
Абдул-Фатах пренебрежительно усмехнулся:
– Много ли женщины разбираются в законах!
Шамси медлил: неужели придется тратиться на свидетельство о разводе и на новый брачный договор?
– Уверен ли ты, что это поможет? – спросил он жалобно.
– Испокон века так поступали! Поартачится немного твоя младшая жена и пойдет на попятный. Ты сам посуди: куда ей идти? В городе родственников у нее нет. До отца доехать, в селение – нет денег. А если бы и добралась туда как-нибудь, отец ее все равно не примет, отошлет обратно. Не для того, скажет, выдавал я тебя замуж, чтоб ты, опозоренная и голодная, ко мне вернулась. Где постелила, скажет, там и спи! Да и Балу она никогда не оставит.
Шамси раздумывал: Ана-ханум говорит – вышвырнуть надо Ругя из дому; Абдул-Фатах – пригрозить разводом. Как же, в самом деле, поступить? Будь он проклят, этот женский клуб!..
Вечером, после работы в артели, Ругя возвращается домой.
Ее провожает Баджи. Обе они устали; на лице, во рту, в волосах осела мешочная пыль. Тяжелый был день! Но сейчас Ругя умоется, поужинает – хлеб и сыр она купила на деньги, взятые в долг у Баджи – приласкает Балу и завалится спать.
Дверь дома, по обыкновению, наглухо заперта. Ругя долго стучит, но никто в доме не откликается. Наконец слышится сердитый голос Ана-ханум:
– Кого еще там носит по ночам?
– Это я, Ругя. Открой!
– Какая такая Ругя? Была у нас в доме одна Ругя, так той муж сегодня дал развод и не велел впускать!
Ругя стучит сильней:
– Бала, эй, Бала! Мой мальчик, открой!
За дверью возникает возня, и слышен голос Шамси:
– Не лезь, щенок, куда не следует! – И вслед за тем шлепок и плач Балы.
– Иди-ка в твой клуб или к твоей подружке черногородской, драный мешок! – доносится насмешливый голос Ана-ханум, и в доме снова воцаряется тишина.
Тщетно стучит Ругя в дверь дома, где она прожила двенадцать лет и откуда ее вышвырнули сейчас, как драный мешок. Нет, даже с драными мешками так не поступают!
В памяти Баджи мелькают дни ее скитаний по городским улицам, ночевки на лестницах, голод, отчаяние. Неужели и Ругя ждет такая участь? К жалости присоединяется чувство ответственности: ведь это она, Баджи, связала Ругя с женским клубом, с артелью. Баджи отводит Ругя от запертых дверей.
– Поедем ко мне! – говорит она решительно. – Будешь жить с нами.
– А Юнус?..
Баджи на мгновение задумывается: в самом деле, как посмотрит на это брат? Но тотчас, с еще большей решительностью восклицает:
– Брат умный и добрый! Он все поймет. Устроимся!..
Да, Юнус понял. В маленькой комнате стало еще тесней.
По праздничным дням здесь, как обычно, собираются гости. Друзья принимают участие в судьбе Ругя.
С хлебом и кровом, говорит Ругя, она устроена пока – спасибо Юнусу и Баджи. И люди вокруг нее хорошие, заботливые – жаловаться не приходится. Беда в ином…
– Не могу я жить без Балы, без моего мальчика, – плачет Ругя. – Придется, видно, вернуться к Шамси и смириться.
– Этого еще не хватает! – возмущается Баджи.
– Надо бы поговорить с твоим мужем, может быть он сжалится? – предлагает кто-то.
Розанна напоминает, как приехал Шамси на промыслы за Баджи, и, качая головой, возражает:
– Нет, не сжалится!
– В таком случае нечего с ним церемониться! – восклицает Баджи. – Надо подстеречь мальчика возле дома и увезти к нам. Вот и все! Пусть попробует Шамси сюда сунуться!
– Глупости ты говоришь! – обрывает ее Юнус. – Мы не кочи, чтоб детей воровать! Надо придумать что-то другое. Вот только не знаю – что…
Принимает участие в судьбе Ругя и Газанфар.
– Я вот, если Ругя-ханум позволит, посоветовал бы обратиться в суд.
Ругя молчит. Что хорошего может ждать от суда женщина?
Газанфар читает ее мысли.
– Советский суд теперь занимается подобными делами и все по справедливости разбирает, – говорит он в ответ на молчание Ругя и ободряюще добавляет: – А правда, надо думать, на твоей стороне.
Каждый из гостей предлагает свой план. После долгих споров все сходятся на предложении Газанфара: подать на Шамси в суд.
– Если даже мне отдадут мальчика, где я буду с ним жить? – вздыхает Ругя.
– А у нас разве тебе плохо живется? – спрашивает Юнус.
– Я и так вам уже, наверно, надоела – вам и без меня тесно.
Снова вставляет свое слово Газанфар:
– Не пойми меня ложно, Ругя-ханум: у меня вроде двух комнат, и одну из них я могу тебе временно уступить. Дома-то ведь я почти не бываю – из райкома иду прямо к матери обедать и часто ночую там.
Ругя стыдливо опускает глаза. Поселиться незамужней женщине в квартире холостяка? Нет, она, Ругя, не из таких!
Баджи шепчет ей на ухо:
– Он хороший человек, не обидит тебя! А если что – мы с Юнусом тут под боком, вернешься к нам.
Ругя украдкой поглядывает на Газанфара… Какой он статный, сильный! Приятное, доброе, открытое лицо. Как правильно он говорил в женском клубе на собрании. В самом деле, похоже, что он хороший человек! Но все же он мужчина, холостяк, а с такими надо держать ухо востро.
Не желая, однако, обидеть Газанфара, Ругя уклончиво говорит:
– Подождем, что скажет суд…
НОВЫЙ ЗАКОН
Где любовь, которой пылал Шамси к младшей жене? И где уважение, которым она платила ему за эту любовь? Где нежные взгляды, какими смотрел он на ее пышные формы и круглое лицо? И где нежные краски, которые, как бы в ответ, вплетала она для него в ковровую ткань? Где подарки, которыми он ее одарял тайком от старшей жены? И где уступчивость, которой она его за эти подарки вознаграждала?
Всему конец! Все это сменилось взаимной злобой и отчуждением. Шамси и Ругя стоят друг против друга перед народным судом.
Судья обращается к Ругя:
– Что заставило вас разойтись с мужем?
Выступать в суде, как, впрочем, вообще в публичном месте, Ругя приходится впервые. Она теряется, отвечает сбивчиво, невразумительно. Она заявляет, что муж морил ее голодом, выгнал из дому и что если бы не добрые люди, приютившие ее в своей комнатке, не остаться бы ей, наверно, в живых.
– А к сыну вашему как муж относился? – спрашивает судья.
– Бил его… – неуверенно отвечает Ругя.
Судья переходит к допросу Шамси.
– Все она врет! – заявляет Шамси, пренебрежительно кивая в сторону Ругя.
– И насчет того, что отказывались жену кормить? – спрашивает судья, внимательно присматриваясь к Шамси.
– Врет! – уверенно настаивает Шамси. – Она сама отказывалась есть. А когда однажды я стал ее упрашивать, выбила у меня из рук тарелку с едой. – Шамси вспоминает разбитую тарелку и куски баранины, разлетевшиеся по ковру. Лицо его выражает обиду.
Судья поворачивается в сторону Ругя:
– Истица Шамсиева, было подобное?
– Было, – признает Ругя.
– И бить я ее никогда не бил, как бьют другие мужья, – добавляет Шамси, хотя Ругя и не заявляла суду, что ее били.
– Верно это? – обращается судья к Ругя.
– Верно… – признает Ругя, опуская глаза. Шамси ободряется.
– А мальчика, товарищ судья, правда, шлепнул разок-другой, – он делает мягкий жест рукой, – так на то я отец. Разве ты, товарищ судья, не шлепнешь своего сына, если он того заслужит? Что ж до того, чтоб бить, как бьют некоторые отцы, – аллах избави! Не такой у меня сын, чтобы он в этом нуждался.
Шамси говорит уверенным тоном, с чувством собственного достоинства. Хабибулла предварительно инструктировал его, как вести себя на суде. Сам Хабибулла, однако, прийти на суд не решился: не пойдет ему на пользу, если узнают, что он выступает в защиту ковроторговца, своего тестя, да к тому же против женщины-азербайджанки, работающей в артели при клубе.
Судья приступает к допросу Ана-ханум, вызванной в суд в качестве свидетельницы.
В душе у Ана-ханум борьба: с одной стороны, ей хочется, чтобы суд постановил оставить Балу у Шамси – хороший урок получила бы младшая жена, а она, старшая, была бы за многое отомщена; с другой стороны, хочется, чтобы суд постановил отдать мальчишку матери – этим окончательно был бы изгнан из дому ненавистный дух младшей жены. Впрочем, руководствоваться в своих показаниях Ана-ханум приходится не своими желаниями – надо говорить так, как приказал муж.
– Мальчик для меня все равно как родной сын! – рассказывает Ана-ханум. – С того времени, как его мать связалась с этим клубом и сбежала из дому, я хожу за мальчиком как родная мать, кормлю его, одеваю.
– А что, по-вашему, плохого в том, что мать ходит в клуб? – спрашивает судья, чувствуя в тоне Ана-ханум неодобрение.
– Плохо ребенка своего забывать! – отвечает Ана-ханум.
Судья бросает взгляд на Балу. Мальчик не производит впечатления забитого, заброшенного ребенка – он хорошо выглядит, чисто одет. Быть может, он в самом деле в заботливых руках? Есть ли необходимость отдавать его на воспитание матери? Та, как выяснилось, живет у чужих людей, в маленькой комнатке, в углу. Лучше ли будет мальчику у матери? Вряд ли. Может быть, следует оставить его у отца?
Дело грозит принять дурной оборот для Ругя. Она чувствует это и волнуется.
Судья обращается к Бале:
– С кем хотел бы ты жить, молодой человек, – с отцом или с матерью?
– Обоих люблю… – отвечает Бала со слезами в голосе.
Присутствующие начинают взволнованно перешептываться, сморкаться.
Судья переходит к допросу свидетельницы Баджи.
Баджи откашливается.
Что она знает по этому делу? Что она может сказать? Очень многое. Она три года прожила в доме Шамсиева служанкой. Знает всех и все… Верно ли, что у отца мальчик сыт и одет? Верно. Против правды она ничего не скажет. Верно ли, что отец его не бьет? И это верно. Любит ли его отец? Наверно, любит – какой отец не любит своего сына!.. Только это еще не все! Знает она и то, что Шамси не отдает Балу в советскую школу, хотя мальчику скоро пойдет одиннадцатый год. Знает, что собирается Шамси, по совету муллы Абдул-Фатаха, отдать Балу в медресе, с тем чтоб отправить потом в Персию – в Неджеф или в Хорасан – и сделать ученым муллой. А зачем, скажите на милость, товарищ судья, быть Бале муллой? Муллой быть легко, человеком быть трудно – так ведь, кажется, говорится? Знает она еще и то, что не хочет Шамси учить Балу русской грамоте – опять же по совету муллы Абдул-Фатаха. Она сама когда-то была у Шамси в служанках, так вот, разбил он ей лицо в кровь и запер в подвал за то, что нашел у нее русскую книжку… Многое знает она, многое может рассказать!..
Баджи говорит горячо, страстно. Ее слова звучат обвинительной речью против Шамси.
Ругя смотрит на Баджи с благодарностью и восхищением: именно так сказала бы она сама, если б умела!
А Шамси с горечью думает:
«Это за то, что я ее, подлую, взял в свой дом и воспитывал как родной отец!»
– Вы, верно, родственница Ругя Шамсиевой? – спрашивает судья, обращаясь к Баджи.
– Переходя реку, спинами столкнулись! – отвечает Баджи, как принято говорить, когда хотят подчеркнуть полное отсутствие родства.
– А Шамси Шамсиев?
– Родственник… Вроде дяди… – отвечает Баджи нехотя.
Многое становится судье ясным после показаний Баджи. Он обращается к Ругя:
– Есть ли у вас достаточно средств, чтоб содержать и воспитывать вашего сына?
– Я работаю в мешочной артели при клубе, – отвечает Ругя.
Шамси восклицает с места:
– Да много ли она там зарабатывает? Гроши!
– Скоро будем зарабатывать больше – артель купила швейные машины, будем шить белье для красноармейцев и на продажу, – возражает Ругя, ободренная поддержкой Баджи.
– Заморит мальчика голодом, а у меня он сыт и одет! – не унимается Шамси.
– Мать своего ребенка не обидит, не беспокойся! – обрывает его Ругя.
– Ну и отец ему не чужой! – огрызается Шамси.
В пререкания вмешивается Ана-ханум:
– Такая мать, как ты, хуже чужой!
У каждой из сторон находятся сочувствующие. Завязывается спор, перебранка. Судья грозит удалить посторонних из зала. Ему едва удается восстановить порядок.
– На то у сына есть отец, чтобы сыну не голодать, – говорит судья, складывая бумаги. И суд удаляется на совещание.
В ожидании решения суда присутствующие ни на миг не прекращают перебранку.
Шамси, полагая, что суд стал на его сторону, бодро разгуливает по залу и громко разглагольствует:
– Правильно говорит судья: на то у мальчика есть отец, чтобы ему не голодать! Отец – это все!
Ругя молча, с заплаканными глазами, сидит в углу.
Баджи ободряет ее:
– Не торопись слезы лить, – правда будет на нашей стороне!..
Суд выносит решение:
«Передать мальчика Балу Шамсиева, года рождения 1913, на воспитание его матери Ругя Шамсиевой, обязав его отца, Шамси Шамсиева, выплачивать ей алименты до совершеннолетия их сына, означенного Балы Шамсиева…»
Ругя бросается в объятия Баджи. Слезы печали, еще не высохшие на ее щеках, смешиваются со слезами радости.
Шамси ошеломлен: вот это так! Мало того, что отнимают от отца родного сына, еще хотят заставить отца кормить сына в чужом доме. Да что они, все сума посходили? И кто их выдумал, эти алименты? Нашлись хозяева на чужой карман!
– Если вы недовольны решением народного суда, можете в десятидневный срок подать кассационную жалобу в городской суд, – разъясняет судья.
Но Шамси только отмахивается – хватит с него одного суда!
На Ругя он не желает даже смотреть, а проходя мимо Баджи, бросает со злобой:
– Так-то ты мне отплатила за то, что я взял тебя в свой дом, кормил и одевал!
– Я тебе уже давно отплатила – своей работой, – говорит Баджи. – Скажи спасибо, что в суд на тебя не подаю, как теперь многие другие бедные родственницы-служанки поступают, чтобы выплатил ты мне за все три года жалованье, какое полагается по закону!
Шамси умолкает: не ровен час, еще обозлится, неблагодарная, и тоже подаст в суд. Все они теперь научились судиться, эти промысловые и деревенские!..
На одиннадцатый день, рано утром, Ругя пришла в Крепость за Балой. Но Шамси не отпустил сына.
– Суд постановил, чтобы мальчик жил со мной, – сказала Ругя.
– Плевал я на тебя! – ответил Шамси и для большей убедительности в самом деле плюнул.
– Смотри, Шамси… – начала было Ругя, но Шамси заорал:
– Вон уйди из моего дома, мешок драный!
Ругя ушла, но вскоре вернулась, и на этот раз в сопровождении судебного исполнителя и милиционера. И Шамси понял, что сопротивление бессмысленно.
Губы его задрожали:
– Единственного сына у отца отнимаете, безбожники… Совести у вас нет…
Он судорожно обнял Балу и зарыдал. Бала, видя отца в слезах, заплакал сам.
– Не расстраивайся, отец, и мальчика не расстраивай, – сказал исполнитель. – Сын твой остается твоим сыном, можешь ходить к нему в гости, когда захочешь, и он будет ходить к тебе, когда ты его позовешь. Никто тебя права отцовства не лишает.
Но Шамси не слушал исполнителя и продолжал рыдать.
Не выдержала и Ругя.
Может быть, она поступает с Шамси слишком жестоко? Ведь он, что ни говори, отец ее сына. Нелегко ей будет скитаться с мальчиком по чужим углам. Может быть, еще не поздно пойти на мировую, вернуться назад, к мужу, в дом, где она прожила двенадцать лет, и жить в достатке, как жила прежде?
Как жила прежде?.. Целыми днями сидеть дома, как в тюрьме, грызться с Ана-ханум? Беспрекословно слушаться мужа, потому что мужья, как говорит коран, выше жен? Растить сына, чтоб вышел из него мулла, вроде Абдул-Фатаха? Перестать ходить в клуб, не общаться с людьми и увянуть под чадрой?
Нет, ни за что!
Ругя взяла Балу за руку, направилась к выходу.
– Прости меня, Шамси, что доставила тебе столько горя… – сказала она, оборачиваясь в дверях и вытирая слезы.
Мать и сын поселились в одной из комнат Газанфара.
Какой здесь холостяцкий беспорядок! Книжки, газеты, одежда, сапоги разбросаны по всем углам.
Ругя привела в порядок не только свою комнату, но и комнату Газанфара. Уж если уборка – так уборка! Странно: здесь Ругя – в чужой квартире, у малознакомого человека, но она чувствует себя хозяйкой больше, чем в доме Шамси, где над всем властвовала Ана-ханум.
Мать Газанфара живет далеко, и порой у него не хватает времени пойти к ней обедать. Тогда на помощь ему охотно приходит Ругя. В кулинарном искусстве ей до Ана-ханум далеко, но Газанфар искренне расхваливает ее обеды, и так почему-то случается, что все чаще не хватает у него времени пойти обедать к матери.
И вечера с некоторых пор Газанфар стал проводить дома. Он читает про себя и вслух, мастерит что-нибудь, играет с Балой в шашки. Сидя в своей комнате за новым ковровым станком – тянет ее и теперь к ковротканью! – Ругя через полуоткрытую дверь украдкой посматривает в соседнюю комнату. Приятная теплота разливается у нее в груди…
Проходит месяц.
Баджи заводит разговор с Ругя: не вышла бы та замуж за Газанфара?
– Замужняя равно стонет, как незамужняя, – равнодушным тоном отвечает Ругя. Так нередко еще и теперь отвечают на подобные вопросы, но Баджи видит, что Ругя при этом смущенно опускает глаза…
Баджи рассказывает Юнусу о своих планах.
– Хорошо бы их поженить! – говорит она мечтательно.
– Другого дела, как быть свахой, не нашла? – строго спрашивает Юнус. – Теперь люди сами женятся и выходят замуж, если любят друг друга.
– Так-то оно так, – соглашается Баджи, – но подтолкнуть их друг к другу все же не мешает – люди они хорошие.
