Текст книги "Мечты сбываются"

Автор книги: Лев Вайсенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Не всякий житель низин сразу почувствует прелесть раннего утра нагорий во всем его своеобразии и полноте. Но Баджи, проснувшись чуть свет и выйдя на балкон, остановилась и застыла, плененная увиденным. С дальних гор потянуло бодрящей свежестью, чистотой. Как тут прекрасно, спокойно! Здесь даже лучше, чем там, в долинах. И если б она не жила в Баку, она хотела бы жить только в горах!

Неожиданно внимание Баджи привлек старик крестьянин, подошедший к дому и знаками призывавший Баджи спуститься с балкона.

– Я – дедушка Фарзали, – сказал старик, когда Баджи спустилась, и, свидетельствуя ей почтение, приложил обе руки сначала к лохматой папахе, а затем и к разрозненным газырям своего ветхого бешмета.

– Слушаю тебя, дедушка Фарзали…

Старик потоптался на месте, затрудняясь, с чего начать, и наконец промолвил:

– Плохой он человек, этот мулла Меджид!

– Плохой! – охотно согласилась Баджи, уже привыкшая к подобным оценкам сельчан.

Дедушка Фарзали склонился к уху Баджи и шепнул:

– И у нас тут есть один такой.

Баджи насторожилась:

– Кто ж это?

Старик опасливо огляделся и молча, кивком головы указал на дом, подле которого стоял.

– Он? – удивилась Баджи.

– Он самый! Хуже муллы Меджида – во сто раз. Аллах – свидетель!

За время, поездки членам бригады приходилось выслушивать множество жалоб от крестьян, незнакомых людей. Далеко не все в этих жалобах было справедливым, во многих звучало стремление свести личные счеты. Не всегда легко было понять, где правда.

– А Так ли это, дедушка Фарзали, как ты говоришь? – спросила Баджи испытующе. – Ведь мулла Меджид, как ты сам вчера видел, отвлекал крестьян от колхозных полей, а ваш председатель, Курбанов, как он нам рассказывал, привлек в колхоз всех ваших сельчан.

– Привлек!.. – старик невесело усмехнулся. – А как? Созвал сельский сход и объявил: «Кто не запишется в колхоз, тому не дадим ни земли, ни продуктов, а детей таких контрреволюционеров, мусаватистов выгоним из школы и вместе с лишенцами вышлем из Азербайджана».

– И тебя он тоже заставлял записываться?

– Заставлял, да только я не пошел – куда мне, старику, в колхоз? А вот теперь он снова стал грозиться, что если не запишусь, вышлет меня в Сибирь.

– Он не имеет права так говорить!

– Имеет или не имеет – не знаю: я неграмотный. А вот что он так говорит, об этом знают все.

– А кем он был в прежнее время, этот Курбанов?

– Богатый был человек. Скупал у наших крестьян землю – у тех, у кого не хватало денег заплатить долги беку. Держал здесь большую лавку. Построил себе на барыши вот этот дом.

– А теперь он – председатель колхоза?

– Сама видишь!

Дедушка Фарзали рассказал, что еще несколько месяцев назад Курбанов яростно боролся против колхозов, но затем, из боязни быть раскулаченным, круто повернул курс, вступил в колхоз, пролез в председатели.

Баджи удивилась:

– Как же это ему удалось?

Из слов старика она поняла, что Курбанов использовал один из пунктов постановления ЦК партии о колхозах: там указывалось, что, не допуская кулаков в колхозы, можно, однако, делать исключения для членов тех семей, в составе которых есть преданные советской власти красноармейцы, могущие поручиться за своих родных, вступающих в колхоз. Просьба отца в этих краях – закон для сына, и стоило Курбанову написать об этом сыну, как поручительство было немедленно выслано. Вступив в колхоз и став его председателем, Курбанов, однако, почувствовал непрочность своего положения и решил укрепить его, зарекомендовав себя в глазах районного и окружного начальства колхозным активистом. С этой целью он и стал принуждать сельчан вступать в колхоз.

– Вот и скажи теперь, дочка, как нам быть? – закончил старик, понуро свесив голову…

В тот же день на собрании агитбригады Баджи рассказала о делах, творимых Курбановым.

– Не вмешивайся, ты, Баджи, в эти колхозные дела – не тебе в них разбираться, только неприятности наживешь! – увещевающе заметил Сейфулла.

А Чингиз добавил:

– Хватит с нас, что мы целый месяц мотаемся по районам, показываем мужикам наше искусство! А в их делах пусть разбираются те, кому положено.

Баджи упрямо мотнула головой:

– Их дела, в конечном счете, оборачиваются против нас самих!

– В конечном счете! – Чингиз усмехнулся. – У Баджи, видите ли, все в мировом масштабе. Уж не от мужа ли твоего ученого это у тебя?

– Мужа моего не задевай!.. – злой огонек блеснул в глазах Баджи.

– Извиняюсь! – с подчеркнутым смирением пробормотал Чингиз: он знал цену этому огоньку.

– И не паясничай!

– Слушаюсь…

Стоя поодаль и прислушиваясь к разговору, Курбанов уловил, о чем идет речь.

– У меня в поле уборка, горячка, а ваша барышня-артистка занимается тут разговорами, агитирует сельчан против колхозов, против меня, – с обидой в голосе сказал он, подойдя к Сейфулле. – Неудобно как-то получается, товарищ старший!

Сейфулла в ответ лишь покачал головой. Если б этот мужик знал, сколько у него, у товарища старшего, хлопот и неприятностей от этой самой барышни артистки, – он бы не лез еще и со своими делами! Курбанов стоял в ожидании ответа, и на выручку шефу пришел Чингиз:

– Ну, что ты пристала к человеку? – сказал он, обращаясь к Баджи. – Что сделал тебе Курбанов плохого? Он поселил нас в своем доме, кормит, поит, заботится о нас, а мы, в благодарность, будем мутить против него людей? Нет, Баджи, так у нас в Азербайджане не делается!

– Дело не в нас! – ответила Баджи. – А что видят от него крестьяне? Беззакония и угрозы!

Чувствуя, что старшие в бригаде не на стороне Баджи, Курбанов вызывающе спросил:

– Ты лучше скажи, товарищ артистка, кто тебя уполномочил так поступать? Уж не кто-то ли вроде муллы Меджида, какого вы вчера показывали?

– Ленин меня уполномочил! – решительно воскликнула Баджи. – Ленин!

– Постыдись, товарищ артистка, так говорить! Ленин давно умер, а когда был жив, ты, наверно, его и в глаза не видывала!

– Нет, видела!

– На картине, что ли?

– Живого! – неожиданно для себя выпалила Баджи.

Присутствующие недоуменно переглянулись, а Сейфулла, взявшись за голову, пробормотал:

– За такое самозванство нам не поздоровится!

Курбанов не унимался:

– Может быть, скажешь, товарищ артистка, где и когда ты видела Ленина?

– Не все ли равно, где и когда? Впрочем, подожди минутку!

Круто повернувшись, Баджи направилась к дому. Скрывшись в дверях, она вскоре вновь появилась с книгой в руке.

Славная, умная, предусмотрительная Натэлла! Уезжая из Баку, Баджи готова была упрекнуть костюмершу, что та перегрузила ее багаж, сунув на прощание в чемодан несколько книг. А сейчас – не было для Баджи в мире книги дороже той, которая находилась в ее руках.

– Вот, Курбанов, послушай, что говорит товарищ Ленин! – сказала Баджи, перелистав несколько страниц и найдя место, отчеркнутое карандашом.

Слова Ленина были на русском языке, и Баджи приходилось переводить их на азербайджанский, а отдельные фразы, не легко поддававшиеся переводу, пересказывать своими словами и разъяснять.

– Товарищ Ленин говорит, что всякий, кто попытался бы насадить колхозы силой, поступил бы дурно и лишь оттолкнул бы крестьян от колхозного дела, погубил бы его… – Баджи подняла раскрытую книгу высоко над головой. – Вот, председатель, видишь?

Курбанов подошел, подозрительно заглянул в книгу.

– Здесь написано по-русски – кто знает, верно ли ты читала? – сказал он, переводя вопросительный взгляд на Сейфуллу, а когда тот утвердительно кивнул, он добавил: – Все равно, я этой книге не подчиняюсь!

Баджи вспыхнула:

– А чему же ты, председатель, подчиняешься?

– Бумаге из райцентра – там наше начальство.

– Вот мы и съездим туда, расскажем, что у тебя здесь творится, и привезем такую бумагу, от которой тебе не поздоровится! Тогда, надеюсь, подчинишься?

– Привезите – посмотрим… – с виду равнодушно ответил Курбанов.

Районный центр находился у подножия горного кряжа, километрах в двадцати, если идти по проселочной дороге, обвивавшей кряж. Только вчера, направляясь в горы, агитбригада проезжала этот городок.

– Если товарищ бригадир разрешит, я готова поехать, – сказала Баджи.

– Я поеду с тобой! – воскликнул Алик, до этой поры молча наблюдавший за происходившим, и шагнул к Баджи.

Сейфулла строго прикрикнул на него:

– Никуда ты не поедешь!

Алик остановился на полпути, поглядывая то на Сейфуллу, то на Баджи.

Баджи встретилась с его взглядом. Нет, Алик сам еще нуждается в няньке.

– Не нужно, Алик… – сказала Баджи. – Я поеду одна. Так вы разрешаете мне, товарищ Сейфулла?

Бригадир был в нерешительности. Загадочно усмехнувшись, Чингиз подсказал ему:

– Пусть едет, если хочет!

– И поеду! – с вызовом воскликнула Баджи.

Приняв молчание Сейфуллы за согласие, она решительно направилась к автобусу, стоявшему в глубине двора…

Так вот что означала загадочная усмешка Чингиза! Один бок автобуса высоко поднят кронштейном, тут же рядом – снятое колесо, а сам шофер, наполовину скрывшись под автобусом, возится там, что-то исправляя.

– Я бы охотно подбросил вас в райцентр, да вот, сами видите… – грустно ответил Синцов, выслушав Баджи.

– Никак?

– Не раньше чем исправлю.

Баджи нахмурилась: кто знает, сколько это продлится? А ведь наутро назначен отъезд бригады – через перевал, окружным путем, домой.

Она сказала:

– А что, если двинуться пешком? Не по проселочной – так слишком далеко, – а напрямик, вниз по ущелью, вдоль речки?

– Не советую вам – там, слышал я, водятся волки, – ответил Синцов.

– Но ведь иначе не успею.

Синцов покачал головой:

– Ну, смотрите…

Баджи шла узкой тропкой.

Справа бежала шумная горная речка, слева высились крутые скалы. То тут, то там бурливая вода подбиралась к скалам вплотную, и Баджи приходилось продвигаться по камням, выступавшим из воды.

На одном из них Баджи оступилась, соскользнула в воду. Речка была неглубокая, и Баджи без особого труда выбралась на тропинку, но, увы, в каком виде! Платье мокрое, каблук сломан, на подвернувшуюся ногу больно ступить.

Добравшись до перекрестка, образуемого тропинкой и проселочной дорогой, Баджи присела и осмотрела ногу. Щиколотка распухла, разболелась. Нелегко будет продолжать путь по камням! Может быть, свернуть на проселочную? Нет, уж лучше продолжать путь напрямик!

Уже в третий раз готова была Баджи пересечь проселочную дорогу, как вдруг услышала позади конский топот и, обернувшись, увидела нагоняющего ее всадника. Гремя прибрежной галькой и обдавая Баджи мутными брызгами, всадник объехал ее и, круто повернув коня, загородил дорогу.

– Поворачивай назад! – сказал он.

Что-то знакомое показалось Баджи в лице всадника, заросшем густой черной бородой. И что-то знакомое послышалось в его голосе. Баджи вгляделась и с изумлением воскликнула:

– Кара?

– Я…

Жив он, оказывается, этот кочи! Лет десять назад она потеряла его из виду и никогда о нем не вспоминала. Как он попал сюда, что он здесь делает? Наверно, бежал из Баку после падения мусавата и теперь отсиживается в ожидании лучших для себя времен.

– Не узнаешь? – спросила Баджи.

Кара всмотрелся:

– Нет…

– А Теймура ты помнишь?

– Какого Теймура?

– Дружка твоего бакинского, кочи Теймура.

– А-а… – ухмылка прорезала черную бороду, обнажив желтые прокуренные зубы. – Помню, как же… Слышал, что бедняге не повезло – дали ему бесплатный билет за решетку на восемь лет, а потом еще подбавили по 402-б.

– Ты, я вижу, в статьях закона разбираешься!

– Приходится… – Кара хмурился, продолжая испытующе всматриваться в Баджи, все еще не узнавая ее.

– Ну, а жену твоего дружка Теймура ты помнишь? Была у него при мусавате девочка-жена. Неужели забыл? Она вас частенько поила чаем, вином…

Только теперь понял Кара, с кем свел его случай, и, поняв, с силой хлопнул себя по лбу:

– Ты ли это, шайтан тебя возьми?

– Я самая!

– Признаться, не узнал тебя сразу.

– Немудрено!

Да и как было Каре узнать в этой взрослой женщине ту девчонку, которую он видел лет десять назад, да и то лишь мельком, так как Теймур не разрешал ей показываться открытой даже перед своими ближайшими друзьями?

И хотя прошлое между Карой и Баджи не таило в себе ничего интересного или приятного, Кара чуть было не расчувствовался, как это нередко случается при неожиданной встрече с человеком, который напоминает тебе о давно прошедших лучших временах.

Но тут же вспомнив, что Баджи в свое время сбежала от Теймура и что это из-за нее вновь получил бедняга Теймур бесплатный билет за решетку, Кара сообразил, что такой же билет, может быть, ждет и его, если эта актерка расскажет в райцентре, кого она только что встретила здесь у реки. Удачно, оказывается получилось, что Курбанов приказал догнать актерку – не допустить, чтоб она попала в райцентр.

– Так вот… – угрюмо молвил Кара. – Возвращайся-ка ты, Баджи, в селение!

– Это еще почему?

– Не спрашивай, а слушайся!

– А кто ты такой, чтоб мне тебя слушаться?

– Мне приказывают – и я приказываю!

– Уж не Курбанов ли, твой новый хозяин после Наджафа-кули?

– Тебя не касается… Говорю тебе: возвращайся!

– А я говорю: пропусти! – Баджи шагнула вперед.

– Назад! – крикнул Кара, тронув поводья и двигаясь на Баджи.

Баджи пыталась обойти лошадь, но Кара загородил дорогу. Баджи упорствовала, стараясь проскользнуть, но всадник, умело маневрируя в узком пространстве между речкой и скалами, то преграждал ей путь крупом коня, то наезжал на нее, угрожая смять копытами, и заставлял отступать.

Баджи выбилась из сил. Теперь она досадовала на себя, что ввязалась не в свое дело, впуталась в неприятность. А ведь ее об этом предупреждали!

Может быть, подчиниться Каре и вернуться в селение, а затем, уже по возвращении в Баку, написать в райцентр о Курбанове? Вернуться? Но как посмотрит она в глаза дедушке Фарзали, что ответит ему, ждущему ее помощи? Нет, нет! Райцентр теперь уже не так далеко – нужно бороться и добраться!

Баджи снова двинулась вперед:

– Пропусти, говорю тебе… Не то… – она подняла с земли увесистый острый камень.

Кара презрительно усмехнулся: ай да баба – вздумала с ним воевать!

– А ну, попробуй… – угрожающе молвил он, подняв плетку и наезжая на Баджи.

Он ловко увернулся от кинутого в него камня и, пригнувшись к шее коня, хлестнул Баджи плеткой по плечу.

Баджи вскрикнула, схватила еще один камень. Кара снова занес плетку, но на этот раз камень с силой ударил его в грудь.

Кочи рассвирепел. Тут, видно, добром не обойтись! Что ж… Перебросив плетку в левую руку, он правой потянулся к кобуре револьвера… Пусть поищут эту актерку среди скал, в кустарнике – вовек не найдут!

О нет, не только в кино, в приключенческих фильмах свершается чудесное спасение – оно плод сознания долга, мужества и надежды, которыми проникнута наша жизнь!

Отбежав, Баджи стала кидать в Кару камень за камнем, принуждая его увертываться, мешая взяться за револьвер, и тут со стороны проселочной дороги неожиданно послышался шум. Баджи прислушалась. Насторожился и Кара. Гудки, фырчание автобуса.

Воспользовавшись минутным замешательством Кары, Баджи выбежала на дорогу. Навстречу катил знакомый автобус. А спустя минуту Баджи была окружена спасителями. Шофер Синцов, Алик, еще двое из бригады, дедушка Фарзали, какие-то трое незнакомых, но дружески улыбающихся ей сельчан…

– Я говорил вам, Баджи-ханум, что здесь водятся волки, – многозначительно сказал Синцов, кивнув на скалы, за которыми скрылся Кара.

С этими словами нельзя было не согласиться. Но сейчас, в безопасности, среди друзей невольно напрашивался самонадеянный ответ.

– Волков бояться – в лес не ходить!

Синцов кивнул на дедушку Фарзали:

– Это вы его, старика, благодарите за спасение – запыхавшись прибежал к нам и сообщил, что за вами вслед в ущелье поскакал какой-то Кара, из подручных Курбанова, темный человек. Ну, мы тут же снарядили спасательную экспедицию, а старик потребовал, чтоб мы взяли его проводником.

Уловив, о чем идет речь, Фарзали гордо вставил:

– Я знаю здесь каждый камень, каждый куст!

Так вот, оказывается, кто ее главный спаситель! Как хорошо, что она может прямо смотреть ему в глаза!

– Спасибо тебе, дедушка Фарзали, спасибо вам, товарищ Синцов, спасибо вам всем, товарищи! – растроганно говорила Баджи, пожимая руку каждому в отдельности.

Когда она обратилась к Алику, тот угрюмо заметил:

– Меня, Баджи, незачем благодарить – я не должен был тебя отпускать одну… Прости меня…

В глазах Алика стояли слезы.

– Что с тобой, Алик? – удивилась Баджи.

– Пойми… ведь я… – Алик сделал движение, словно готовясь обнять ее.

Ну вот – то, чего она опасалась, произошло!

Баджи мягко отстранилась. Окружающие были смущены. Что оставалось ей делать, как не отшутиться?

– Алик, славный, да ведь я гожусь тебе в матери! – сказала она, снисходительно улыбаясь. – Лучше будем с тобой друзьями! Ладно?

Не дожидаясь ответа, она обратилась к Синцову:

– Так, значит, едем?

– Бригадир велел возвращаться в селение, как только вас разыщем, – ответил Синцов.

– В селение?..

Не для того спорила она с Сейфуллой, с Чингизом, не для того пустилась в опасный путь вдоль ущелья, не для того отбивалась камнями от кочи, чтоб теперь повернуть назад!

Синцов прочел ее мысли.

– Так и быть! – сказал он решительно. – Подвезу вас. Они без меня все равно из селения никуда не уедут!..

По узкой проселочной дороге, обвивавшей горный кряж, автобус покатил в районный центр, с тем чтоб к вечеру вернуться в горы.

На обратном пути, у одного из поворотов, в зарослях за скалой мелькнула фигура человека, а вслед за тем послышался выстрел и что-то глухо ударило в кузов автобуса.

Был ли этот человек Курбанов, извлекший из-под половицы заржавленную берданку, сохраненную с мусаватских времен, подстерегший автобус и в бессильной злобе пустивший в него пулю? Был ли это Кара, наконец разрядивший свой револьвер? Или, может, быть, кто-нибудь третий из той же породы?

ТВОРЧЕСКИЙ ОТЧЕТ

Результаты поездки агитбригады заставили Хабибуллу задуматься.

Казалось, он мог быть доволен: ее успехи укрепляли его положение в театре, в глазах общественности – ведь это он, директор, поддержал план создания бригады. Они способствовали его дальнейшей деятельности.

А вместе с тем было от чего и огорчаться: эти успехи свидетельствовали о крахе его надежд на то, что семена, брошенные единомышленниками, дадут пышные всходы.

Увы! Развеялась темная вера крестьян в исцеляющие свойства могилы имама Али и в святость чудотворца муллы Меджида. С горечью приходилось признать, какую существенную роль сыграла в этом та самая бригада, созданию которой он, Хабибулла-бек, способствовал.

Хабибулла был смущен, озадачен. Но поскольку успехи бригады стали широко известны, он решил использовать их с выгодой для себя и тотчас по возвращении бригады в Баку предложил ее руководителю выступить с творческим отчетом, причем дал понять, что роль директора в этих успехах должна быть достойно отмечена.

Свой доклад о поездке Сейфулла и начал поэтому с того, что изобразил Хабибуллу как главного инициатора и организатора агитбригады.

Затем он рассказал о работе бригады, старательно умолчав о столкновениях среди ее участников. Стоит ли говорить об этом в торжественный час, когда бригада рапортует о своих успехах? Вряд ли прибавит это славы руководителям и участникам поездки и скорей лишь усугубит разлад между актерами. Далеко позади остались причины давешних споров и раздоров, хлопковые поля, колхозы, колхозники с их делами, – ну и шайтан с ними! Не нужно забывать, что участникам бригады придется в дальнейшем работать не в колхозах, на хлопковых полях, а, благодарение аллаху, в театре, на сцене, в своей родной среде.

К концу выступления Сейфулла выделил участников бригады, заслуживающих, по его мнению, похвалы. Ну как не назвать такого энергичного помощника по хозяйственной части, как Чингиз? Как не вспомнить, сколь умело находил и обеспечивал он для бригады удобный ночлег, хорошее питание? Или как не порадоваться за молодую актрису Телли-ханум, пленившую крестьян своим сценическим обаянием в легких сборных концертах и в пьесе «Могила имама»? Впрочем, если быть справедливым, то следует признать, что и остальные не отставали от общего высокого уровня. Ну, скажем… – Сейфулла поименно назвал всех членов бригады.

Едва он окончил, послышался голос Баджи:

– Прошу слова!

В ответ на утвердительный кивок председательствующего Хабибуллы Баджи сказала:

– Товарищ Сейфулла любезно перечислил участников поездки, но он забыл упомянуть еще об одном человеке, и вот о нем-то я хотела бы сказать.

– О ком же это? – не мог понять Хабибулла, быстро перебрав в уме всех участников бригады.

– О Халиме-ханум!

С месяц назад он, Хабибулла, видел эту Халиму в спектаклях узбекского театра. Кто б мог подумать, что та неуклюжая рябая девчонка-узбечка, с которой он впервые столкнулся в театральном техникуме на дискуссии о чадре, станет такой способной актрисой? Тогда, на дискуссии, эта узбечка рьяно выступала против принудительного снятия чадры – за что ратовали все противники советской власти, а среди них и он, Хабибулла, в надежде, что такая мера вызовет недовольство в массах. Уж не собирается ли сейчас Баджи возносить эту узбечку?

– Мы будем рады выслушать Баджи-ханум, – сказал Хабибулла. – Но мне думается, что сначала нужно высказаться о работниках нашего театра, а затем, если позволит время, можно будет потолковать и о посторонних.

Чингиз крикнул:

– Правильно! – Он хорошо помнил, как отчитала его Халима в поездке.

Но тут же послышались возгласы:

– Халима – не посторонняя!

– Она наш товарищ по техникуму!

– Она наша гостья и друг!

Чингиз упорствовал:

– Халима – не член нашей бригады!

– Она советская актриса, а это важнее того, является ли она членом нашей бригады или нет! – крикнул в ответ Гамид.

Все требовали дать слово Баджи, и Хабибулле пришлось великодушно объявить:

– Охотно следую общему, а также моему желанию и даю слово о нашем друге из Узбекистана, талантливой актрисе Халиме-ханум!

Мало порадовало Хабибуллу это слово: вот, оказывается, сколь многим обязана-бригада Халиме в своем первом успехе с «Могилой имама»! Эта узбечка, видать, только для того и задержалась в Азербайджане, чтоб примазаться к агитбригаде и нажить политический капиталец борца за коллективизацию. Не следовало ему, директору, давать ей разрешение на поездку. Ехала бы со своими узбеками к себе в Узбекистан сразу же после гастролей.

Выслушав, Хабибулла сказал:

– Нашей гостье, по-видимому, было неизвестно, что дирекция дала нашему уважаемому товарищу Сейфулле, руководителю бригады, строжайшие установки: быть сугубо осторожным в сложных условиях борьбы за коллективизацию, зря не рисковать жизнью наших товарищей, действовать наверняка. Хорошо, что наш друг Халима-ханум не член агитбригады, и поэтому с нее ничего не спросишь. Вот если б она была членом бригады…

– Есть и у нас такие! – не сдержался Чингиз. – Да хотя бы товарка этой Халимы – Баджи!

И Чингиз принялся расписывать все прегрешения Баджи, совершенные ею за время поездки.

– Жаль, очень жаль, что Баджи нарушила наши установки, проделывала все эти опаснейшие эксперименты! – со вздохом сказал Хабибулла.

Гамид спокойно заметил:

– Победителей, как известно, не судят!

Хабибулле показалось, что сказанное Гамидом имеет не только прямой смысл. Но если так…

– А дирекция вовсе не собирается судить нашу талантливую Баджи-ханум! – отшутился он. – Напротив: имя Баджи-ханум стоит в общем списке участников агитбригады, получившей благодарность дирекции. И я уверен, что в дальнейшем перед нашими молодыми актрисами лежит большая дорога, где их ждут интереснейшие достижения и успехи!

И Хабибулла разразился потоком ни к чему не обязывающих слов, какие обычно говорят пустые или нечестные люди, когда они знают, что правда не на их стороне и когда им ничего иного не остается сказать…

Минуло бакинское знойное лето, воцарилась долгая ясная осень. Как всегда быстро прошла апшеронская зима – ветры, дожди, два-три снегопада, – и вот уже снова воздух пахнет весной.

В один из этих дней Баджи вызвали из-за кулис в проходную:

– Тебя какой-то человек спрашивает, говорит – твой старый знакомый.

В проходной, за перегородкой, стоял мужчина, одетый не то по-городскому, не то по-деревенски, с толстой палкой в руке. Едва Баджи показалась, лицо мужчины расплылось в приветливую улыбку.

– Сулейман! – радостно воскликнула Баджи. – Какими судьбами?

– Направили меня, Баджи-ханум, наши крестьяне делегатом на Первый съезд колхозников-ударников Азербайджана – вот и очутился я у вас в Баку.

– Добро пожаловать!

– А сейчас я пришел сюда передать от наших крестьян колхозный товарищеский привет. Они до сих пор вспоминают «Могилу имама» и благодарны товарищам актерам… Извини, Баджи-ханум, за беспокойство!

– Такое беспокойство я готова терпеть каждый день! Спасибо тебе, товарищ Сулейман, за привет, но не лучше ли будет, если ты зайдешь в театр и сам передашь привет нашим актерам, будешь нашим гостем? У нас как раз только что закончилась репетиция.

Сулейман замялся:

– Я, Баджи-ханум, не один – там, на улице, меня дожидаются земляки, товарищи делегаты.

– Зови и их!

– Если позволишь…

Сулейман заковылял к выходу и тут же вернулся, ведя за собой нескольких сельчан.

Двух из них Баджи сразу же узнала:

– Зарифа! Дедушка Фарзали! Ну, входите же, входите, друзья!

Старик вахтер заколебался: пускать ли всех? Но Баджи коротко бросила:

– На мою ответственность!

И хозяйским жестом широко раскрыв калитку проходной, пропустила гостей за кулисы, в свою уборную.

Не прошло и минуты, как за кулисами стало известно о приходе колхозников. Маленькая уборная наполнилась до отказа. Пришлось перейти в актерское фойе.

Усевшись в углу за круглым столом, принялись вспоминать о днях, когда бригада ездила по районам. В непривычной обстановке гости чувствовали себя несколько смущенно, но тут подоспел чай с угощением, и разговор оживился.

– Теперь в такую чушь, как могила имама, у нас уже никто не верит, – сказал Сулейман.

– Разве только самые древние старухи, – добавил дедушка Фарзали.

А Зарифа поправила его:

– И темные старики!

Разговор зашел о колхозах.

– Помню, ты сетовал, что женщины ваши плохо идут в колхоз, – сказала Баджи.

– После того как вы у нас побывали, они свой самостоятельный колхоз организовали. Вон сестры наши из Баку уже давно на сцене играют, а мы, что ли, не сумеем засеять и собрать хлопок? Мы, говорят, не глупей мужчин – справимся и без них. Ну, выделили им участок земли, лошадей, тягло, инвентарь, и засеяли наши женщины два десятка га хлопка. – Сулейман бросил взгляд на Зарифу. – Она у них была главной, председательницей.

Зарифа вдруг чего-то застеснялась, прикрыла рот платком:

– Хватит тебе, Сулейман…

Баджи спросила:

– А как работал женский колхоз?

Сулейман досадливо махнул рукой:

– Ясно как – плохо!

Баджи укоризненно заметила:

– Ты чего это, Сулейман, так ополчился на женщин – может быть, какая-нибудь не угодила?

Теперь пришла очередь смутиться Сулейману:

– Не в том, Баджи-ханум, дело, что кто-то мне не угодил, а в том, что женщины наши перемудрили: не следовало им дробить, распылять наше колхозное хозяйство. В районном центре им это растолковали и посоветовали ликвидировать их колхоз.

– Ну и как?

– Поартачились наши женщины с недельку, а потом свою же выгоду поняли и вошли в общий колхоз, теперь работают с нами рука об руку.

– Выходит, значит, что женщины в самом деле не глупей мужчин! Так ведь?

Сулейман улыбнулся:

– Выходит, что так!

Он и Зарифа обменялись дружелюбными взглядами, и Баджи поняла: мир полностью восстановлен…

О том, что в театр явились колхозники, узнал и Хабибулла. Он покривился: мало того, что к ним выезжала агитбригада, они еще приперлись в театр, за кулисы. Нет покоя от мужичья!

Но он все же не утерпел и заглянул в актерское фойе.

Вот они, эти колхозники! Простые мужицкие лица, грубые руки, запах земли, пота, дешевого табака.

Было в этих незнакомых людях что-то напоминавшее Хабибулле крестьян, каких он встречал в детстве. Его отец, покойный Бахрам-бек, находился с ними в непрестанной тяжбе из-за спорных участков, из-за права на воду, из-за всевозможных видов податей. Это они однажды взбунтовались против Бахрам-бека, захватили его землю, пригрозили убить. Из-за них вынужден был Бахрам-бек покинуть родные края и умереть на чужбине. Из-за них пришлось молодому Хабибулле изведать горечь унижений.

Но было в этих людях, сидевших сейчас в актерском фойе и дружески беседовавших с актерами, и нечто такое, что решительно отличало их от крестьян, каких Хабибулла привык видеть с детства. Быть может, их одежда? Да, отжили свой век крестьянская, пропахшая потом папаха-косматка, рваный, ветхий бешмет, лапти из сыромятной кожи с закрученным, поднятым вверх носком. И все же не в этом было разительное отличие… Откуда-то появились сознание собственного достоинства, свобода в разговоре с актерами, будто с ровней. Посмотреть только на этого инвалида и на эту женщину в платке!

Сидеть рядом с ними и слушать, как это мужичье выхваляется своими успехами на земле, которая, быть может, принадлежала его отцам и дедам, тем, чей род восходит к древнейшим властительным фамилиям Азербайджана? Нет, это для него, Хабибуллы-бека, превыше сил!

С деловитым видом взглянув на часы, Хабибулла шепнул стоящему поблизости актеру:

– К сожалению, я принужден покинуть наших гостей – меня вызвали в Наркомпрос, мне пора идти…

Спустя несколько дней съезд колхозников ударников Азербайджана закрылся.

Разъехались по всей республике его участники. Уехали Сулейман, Зарифа, дедушка Фарзали.

Но память о них в душе Баджи жила, и долго еще с особым вниманием следила она за жизнью и событиями тех мест, где побывала.

Было не мало радостей и огорчений, приходивших из тех мест, но одно Баджи твердо знала, как в минуты радостей, так и в минуты огорчений, что к прошлому нет возврата и что никогда ханы и беки, кулаки, муллы и кочи не будут хозяевами на той земле, где хоть однажды зацвели белым цветом колхозные хлопковые поля, на которых трудятся такие люди, как Сулейман, Зарифа, дедушка Фарзали.

Часть седьмая

ОТВЕТСТВЕННАЯ РОЛЬ

ПРОГУЛКА ПО ГОРОДУ

Часто, после занятий в институте, Бала приходил в Крепость – навестить отца.

Так было и в этот ясный осенний день. Расспросив отца о здоровье, коротко поделившись институтскими новостями, Бала предложил:

– Пойдем, отец, погуляем!

– Попьем-ка лучше чайку – Ана-ханум нам свеженького, крепкого заварит да инжировым или айвовым вареньем угостит, – в ответ предложил Шамси.

Не хотелось старику уходить из дому… Вот уже год, как он прекратил разъезды по районам в качестве оценщика и скупщика ковров. Теперь вместо него ездили Ругя или Ильяс. Шамси уступил свое право не без боя и сдался лишь после того, как убедился, немало поездив по районам, что не в его годы карабкаться по нагорьям и что Ильяс, обычно сопровождавший его в поездках, вполне сможет его заменить. С той поры Шамси как-то сразу отяжелел и без особой надобности перестал выходить из дому. Чего ради по улицам шататься, словно бродяга, чего ради старые кости трясти?.. И сейчас, состроив жалобное лицо, он просительно промолвил: