Текст книги "Мечты сбываются"

Автор книги: Лев Вайсенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

С этого дня, однако, встречаясь с Баджи, Хабибулла раскланивался с ней любезней, порой останавливал ее, участливо расспрашивал о работе, давал советы, предлагал помощь. И всякий раз в памяти его возникала иная Баджи – какой он увидел ее в тот краткий миг, перед тем как она накинула на себя халат.

Он дивился своему новому отношению к Баджи, корил себя: чего это он так расчувствовался? Разве Баджи не его враг, и разве не следует ему, Хабибулле, где только возможно, причинять ей вред?

На любезности Хабибуллы Баджи отвечала сухо, по-деловому: он – директор, имеет право спрашивать ее, давать советы, а она обязана ему отвечать. При этом глаза Баджи упрямо глядели в сторону, на лбу лежала хмурая складка, губы едва разжимались для ответного слова. Все в ней говорило: ни ваши любезности, ни ваше внимание не вызовут во мне добрых чувств – я знаю вас давно и слишком хорошо!

Хабибулла чувствовал это. Но он считал, что плох тот мужчина, который, добиваясь расположения женщины, падает духом при первых неудачах. А уж себя-то он плохим мужчиной не считал! Хитрости у него хватит, чтоб при желании найти ключ к любой женщине, даже к такой недотроге, как эта Баджи. Неужели он глупей ее первого муженька, кочи Теймура, или ее теперешнего избранника, этого белобрысого учителишки? Нет, конечно! И, размышляя так, Хабибулла молодцевато подкручивал усики, с некоторых пор подернувшиеся сединой настолько густо, что время от времени их приходилось подкрашивать у парикмахера.

Добиться расположения Баджи, сделать ее своей возлюбленной? Хабибулла живо представлял себе блаженные минуты, которые сулила желанная покорность Баджи.

Однако, мечтая о сладости победы, Хабибулла не забывал и о главном: если Баджи станет его возлюбленной, ему, конечно, удастся оторвать ее от старых друзей, нарушить их враждебное к нему единство. Они, впрочем, сами от нее отвернутся, узнав о связи с директором, а он, разумеется, не станет делать из этой связи тайны. На худой конец – если Баджи и не порвет с друзьями окончательно, – ей все же вольно или невольно придется их предавать: в промежутках между любовными утехами умному мужчине не трудно выведать у возлюбленной все, что ему необходимо знать.

«Как говорится, сочетать приятное с полезным!» – мысленно острил Хабибулла.

А вскоре появились и некоторые обстоятельства, казалось, способствующие осуществлению его желаний.

К постановке готовилась новая пьеса, и на художественном совете обсуждался вопрос, кому из актрис поручить главную роль. Виктор Иванович и Гамид советовали занять в этой роли Баджи. Сейфулла, по обыкновению, ратовал за свою подшефную, Телли. Чаши весов колебались, и вот тут Хабибулла заявил, что прежде чем решить этот вопрос, он хочет лично побеседовать с каждой из кандидаток.

Первой Хабибулла вызвал к себе Баджи.

– Садись, Баджи, потолкуем! – радушно проворковал он, указывая на широкий кожаный диван.

Баджи присела на краешек дивана, огляделась. Повсюду новые картины, новые шкафы красного дерева с книгами в красивых переплетах. И лишь по-прежнему с той же знакомой строгой и вместе доброй улыбкой смотрит на нее с портрета Мешади Азизбеков.

Хабибулла вынул из книжного шкафа хрустальный графин с коньяком, вазу с фруктами и шоколадом, поставил на низкий круглый столик перед диваном.

– Впрочем, о чем нам долго толковать? – сказал он. – Для меня и так все ясно!

Быстрым движением он налил коньяк, протянул Баджи рюмку.

– Спасибо, товарищ директор, но я не пью.

– Жена русского человека и не пьет? – с деланным удивлением воскликнул Хабибулла.

– Голова у меня будет болеть от коньяка.

– Не будет! Учти, что разговор у нас пойдет о новой ответственной женской роли! Итак… – Хабибулла высоко поднял рюмку, словно собираясь произнести тост.

Уж не хотел ли директор сказать, что эта ответственная женская роль поручается именно ей, Баджи? Стоило взглянуть на его торжественную улыбку, на высоко поднятую рюмку, чтоб поверить в это. Ну, ради такого случая она, Баджи, готова уступить и сделать небольшой глоточек.

Хабибулла выпил, снова взялся за графин. Баджи рукой прикрыла свою рюмку.

– Мне больше нельзя – я на работе.

Хабибулла покровительственно заметил:

– Можешь не беспокоиться: хозяин здесь – я!

– Нет, нет, товарищ директор, ни в коем случае!

Хабибулла выпил вторую рюмку, третью. Речь его стала быстрой, возбужденной, короткие ручки замелькали в воздухе. Он не мог найти себе места, нервно юлил подле Баджи, пока наконец не присел на диван.

– Ты, Баджи, самая красивая, самая талантливая из наших актрис! – прошептал он, наклоняясь к ее уху.

– После рюмки коньяка мужчины нередко говорят так женщинам! – отшутилась Баджи, отстраняясь.

– Поверь, Баджи, я говорю всерьез… – Хабибулла попытался привлечь ее к себе.

Ну вот – этого еще не хватало!

Баджи выскользнула из его объятий, встала с дивана. Стремясь удержать ее, Хабибулла потянулся за ней, опрокинул рюмку. Но Баджи уже была у двери.

Хабибулла остался в кабинете один. Подняв рюмку, он наполнил ее коньяком, залпом выпил. Шайтан с ней, с этой недотрогой! Найдутся другие – более сговорчивые!

В тот же день Хабибулла вызвал к себе Телли.

– Садись, Телли, потолкуем! – с улыбкой сказал он, указывая на широкий кожаный диван.

Хрустальный графин с коньяком, ваза с фруктами и шоколадом уже стояли на низком круглом столике перед диваном.

– Хочу поговорить с тобой об одной новой ответственной женской роли… Впрочем, о чем нам долго толковать? Для меня и так все ясно! – Быстрым движением Хабибулла налил коньяк, протянул Телли рюмку, присел рядом на диван. – За твои удачи, Телли!

– И за ваши, Хабибулла-бек!..

С этого дня реже стали видеть Телли с Чингизом.

– Ты что, поссорилась со своим другом? – как-то спросила ее Баджи.

– Мы – не Ромео и Джульетта, как некоторые другие, и в вечную любовь не верим, – ответила Телли.

– Что ты хочешь сказать?

– То, что была любовь и ушла.

– И, быть может, есть уже новая?

Телли загадочно промолчала.

Баджи вспомнила, что в последние дни не раз встречала ее с Хабибуллой.

– Уж не директор ли наш к тебе благоволит? – спросила она, испытующе глянув в глаза Телли.

Та усмехнулась:

– А ты что – за родственницу свою длинноносую обеспокоилась? Стоит ли? Хабибулла-бек все равно к этой гусыне не вернется… А может быть, самой стало завидно?

– Чужой беде завидуют дураки!

– Так чего же ты…

– Просто жаль тебя: не по той дорожке идешь.

– Жалость свою прибереги для себя! – глаза Телли сузились, блеснули злым огоньком: эта Джульетта только и знает, что всех учит, а сама… – Ты, что ли, шла по верной дорожке с твоим первым супругом?

О, как больно, оказывается, умеет Телли колоть!

– Я была виновата, конечно, что дала согласие, – тихо вымолвила Баджи, стараясь скрыть волнение. – Но пойми: время было другое – мы, женщины, были тогда в тяжелой неволе.

– Вот нам и нужно теперь пользоваться свободой!

– Так, как ты?

– Каждый пользуется свободой, как считает для себя удобней и интересней!..

Новой ответственной роли Баджи не получила – ее получила Телли.

Произошло это, правда, не без горячих споров: Виктор Иванович и Гамид доказывали, что у Баджи, как у актрисы, больше данных для этой роли, Сейфулла же и особенно директор утверждали, что Телли больше подходит к роли по типу.

Баджи оставалось проглотить обиду и порадоваться за подругу.

– Желаю тебе успеха! – сказала она, как принято говорить в таких случаях.

Телли почувствовала, что Баджи говорит искренне.

– Спасибо, – ответила она, тронутая вниманием Баджи. – По правде сказать, не ожидала я от тебя такого… Ты, впрочем, не думай, что я отняла у тебя роль! – поспешила она заверить. – Хабибулла-бек предложил мне ее уже после того, как вы не договорились. – Помедлив, Телли спросила: – Что это у тебя с ним произошло?

– Ничего особенного.

Понизив голос, Телли с поучающей укоризной заметила:

– Откровенно скажу: не следовало тебе быть с ним такой суровой.

– Не следовало? – Баджи метнула на Телли подозрительный взгляд. – Уж не хочешь ли сказать, что ты была с ним более мягкой?

– Ты меня не так поняла… Хабибулла-бек ко мне хорошо относится еще с техникумских времен – он старый знакомый моего отца. – Видя, что Баджи не сводит с нее испытующего взгляда, она дерзко вскинула голову и, тряхнув челкой, бросила: – Впрочем, думай как хочешь!

– Я и думаю о тебе так, как ты заслуживаешь! – гневно сказала Баджи и отошла.

Почему так резка Баджи с Телли?

Может быть, в самом деле, точит ее зависть к удаче подруги? Может быть, у нее дурной характер, как это утверждает Телли? А может, она и впрямь ханжа и недотрога, осуждающая свободу чувств?

Нет, не потому! Она не завистлива, и, право, характер у нее не такой дурной, как об этом повсюду твердит Телли. И вовсе она не ханжа и не недотрога, чтоб осуждать других женщин. Вот ведь не осуждала она Ругя, когда та сошлась с Газанфаром. Не осуждала она и Телли, хотя той следовало бы найти избранника более достойного, чем Чингиз… И, наконец, она сама… Как не вспомнить тот вечер, когда, вернувшись домой, она застала у себя Сашу, и внезапный ливень задержал его и принес ей счастье?

Нет, нет, не ханжа она, не недотрога! Любовь – дело сложное, загадочное, каждая женщина любит так, как подсказывает ей сердце. Но сейчас, с Телли, дело совсем в ином… Прошло то время, когда женщину продавали и покупали, как скот!..

О причине размолвки между подругами стало известно Сейфулле.

– Чего это ты обижаешь нашу Телли? – с укором сказал он Баджи.

– Она сама себя обидела, сама себя оскорбила! – с жаром ответила Баджи.

– Согласись, милая, что театр – не монастырь.

– Но и не место, где женщина продает свою честь.

Сейфулла поморщился:

– Слишком резко ты выражаешься про свою подругу!

– А как же иначе говорить о таких делах?

Сейфулла развел руками:

– Так в театре издавна ведется.

Юлия-ханум, стоявшая неподалеку, услышала эти слова. Ее доброе лицо омрачилось.

– Напрасно ты, Сейфулла, всех актрис прошлого стрижешь под одну гребенку! – промолвила она строго.

– Речь, конечно, идет не о таких, как ты, Юлия-ханум! – поспешил Сейфулла поправиться. – Я-то знаю, что ты и Али-Сатар прожили совместную жизнь душа в душу, Но согласись, уважаемая, что так обычно бывает и, очевидно, такова уж доля женщины, особенно актрисы.

Юлия-ханум не успела ответить, как Баджи, не сдержавшись, воскликнула:

– Не смейте так говорить про советскую женщину, про советскую актрису! Многие из нас, поверьте, не будут мириться с той долей, какую вы нам отводите в жизни, даже если б пришлось из-за этого отказаться от самой яркой, от самой интересной, от самой выигрышной роли на сцене!

ТИПАЖНЫЙ ПРИНЦИП

Телли провалила роль.

Многие удивлялись: как могло такое случиться? Ведь Телли – способная актриса.

Но Виктор Иванович, Али-Сатар и Гамид не считали эту неудачу случайной и отчасти винили за нее себя. В свое время, правда, они высказывались, чтоб роль поручили Баджи, однако не сумели убедить, настоять на своем.

Видел провал Телли и Хабибулла, но до поры замалчивал его. Да и как мог он вести себя иначе? Ведь это он, директор, настоял, чтобы роль дали Телли. Признать теперь, что ответственная роль в спектакле провалена, означало также признать и собственную ошибку.

– Что руководило мной, когда я предлагал доверить роль нашей талантливой актрисе Телли-ханум? – спросил он при обсуждении спектакля. – Я придерживался мнения, что, подбирая актера на ту или иную роль, нужно прежде всего отдавать предпочтение тому, кто по своим типажным данным наиболее подходит к этой роли.

– По типажным данным? – с жаром прервал его Виктор Иванович. – Да ведь этот вреднейший принцип уже давно скомпрометирован в сценическом искусстве! Это, с позволения сказать, метод, когда на роль назначается не тот актер, который мог бы лучше других ее сыграть, – я подчеркиваю: сыграть! – а тот, кто по своим чисто внешним данным представляется наиболее подходящим.

Сейфулла, по обыкновению, принялся возражать:

– По-вашему, Виктор Иванович, типажные данные – ничто. А я убежден, что, скажем, роль Отелло не сможет с успехом сыграть маленький щуплый человечек с комической внешностью, точно так же, как роль прекрасной Дездемоны не сможет сыграть старая, уродливая актриса.

– Нет нужды доводить мою мысль до абсурда! Бесспорно, внешние данные имеют большое значение при подборе актера на ту или иную роль, но все же не они должны определять выбор. Иначе перед актером возникает серьезная опасность: он привыкает к самопоказыванию, перестает работать над собой, как актер, и тем самым дисквалифицируется. Подобное мне не раз приходилось наблюдать.

– Но какое отношение все это имеет к нашей талантливой Телли? – воскликнул Сейфулла.

– А вот какое… Неудача, которая произошла с Телли, показательна и подтверждает мои слова. Года четыре назад Телли, хотя и не блестяще, но для начинающей актрисы удовлетворительно провела роль Эдили. Уже тогда она в известной мере «играла себя» и в дальнейшем, в других ролях, она также главным образом показывала себя. И, наконец, теперь, в новой интересной роли мы видим ее – в который раз! – такой же… Скажу прямо: если так будет продолжаться, я не поздравляю Телли. Актриса не может, не должна играть только себя!

– Позвольте!.. – вскинулся Сейфулла, обидевшись за подшефную. – А как же в таком случае ваша пресловутая Мария Николаевна Ермолова? Ведь вы не раз ставили ее в пример, говоря, что во всех ролях она оставалась сама собой, даже гримом почти не пользовалась. Разве не так?

– Так!

Хабибулла усмехнулся:

– Туманно и непонятно!

– Дело в том, что «оставаться самим собой» – не значит «играть самого себя», – спокойно ответил Виктор Иванович. – Бессмертная Мария Николаевна не «самопоказывалась», но умела по-своему вникнуть в сущность образа, по-своему осмыслить его, донести до зрителя, и в этом она «оставалась сама собой»…

Возможно, если б Баджи слышала этот разговор, она не обратилась бы к Гамиду с такими словами:

– Признаться, я верила, что Телли справится с ролью – ведь персонаж-то во многом напоминает ее.

Гамид многозначительно улыбнулся:

– Напоминает ее? Но в этом-то вся беда!

– Беда в том, что образ сходен с натурой актрисы? – удивленно переспросила Баджи: – Странно слышать такое!

– Попробую объяснить… Согласна ты с тем, что если актер не обладает нравственными качествами и воззрениями передового человека нашего времени, он не сумеет хорошо, правдиво сыграть в советских пьесах роли положительных героев?

– Согласна.

– Даже в том случае, если обладает талантом и владеет техникой актерского искусства?

– Пожалуй… Но ведь образ, который воплотила Телли, – далеко не положительный образ!

– Не забегай вперед… Так вот, мне думается, что в советском театре не только положительный, но и отрицательный образ нельзя убедительно и ярко сыграть, если актер не влюблен в тот идеал, который живет в его сознании, в его сердце в противовес отрицательному персонажу, который он воплощает. История актерского искусства нас убеждающе учит, что лучшие сатирические образы созданы людьми, обладавшими высокими качествами ума и сердца… А какой, скажи по совести, положительный идеал живет в душе нашей Телли?

Баджи не ответила: ей не хотелось дурно говорить о подруге – и без того бедняга достаточно наказана.

– Интересная мысль… – пробормотала она, внутренне соглашаясь с Гамидом. Помолчав, она задумчиво спросила: – Не думаешь ли ты, что потому-то и в роли Эдили Телли была не так уж хороша?

– Именно потому!

– А как стремилась она тогда к этой роли, с каким восторгом, не раздумывая, схватилась за нее – помнишь?

– Помню, конечно… Тогда я не вполне понимал, почему она не имела успеха, и относил это за счет лени и неопытности Телли. Конечно, и эти причины оказали свое влияние, но только теперь я понял главное: в сущности, Телли в душе не осуждала Эдиль, а, может быть, даже сама того не сознавая, во многом симпатизировала ей… И вот теперь – почти та же история!

Баджи кивнула: пожалуй, что так!

– Мне жаль Телли… – печально промолвила Баджи. – Она способная актриса, а вот все как-то неладно с ней получается.

– Может быть, в этом есть доля нашей вины…

В тот же день в пустом актерском фойе Баджи столкнулась с Телли.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она, останавливая подругу.

– Не о чем тебе говорить с той, кого ты иначе, как челкой, не называешь! – огрызнулась Телли. – И мне тоже не о чем говорить с тобой.

– Нет, есть о чем!

Насмешливо покривившись, Телли с вызовом спросила:

– Снова будешь учить меня, как жить? – Сделав понимающее лицо, она добавила: – То, о чем ты хочешь говорить, – мое личное дело!

– А как смотрят на это личное дело твои товарищи – ты знаешь?

– Пусть не уважают – плакать не стану!

– Постыдись так говорить, Телли!

– Я сама знаю, чего мне стыдиться!

– Не думаю, поскольку ты сдружилась с Хабибуллой.

– Хабибуллу-бека оставь в покое!

Они заспорили горячо, страстно, едва не поссорились снова.

Первой опомнилась Баджи: ссорой ничего не достигнешь. Сдержав себя, она переменила тон. Она продолжала говорить все о том же, но теперь осмотрительно выбирая выражения, избегая резких слов, остерегаясь подводных, камней, которые так опасны, когда люди спорят о дорогом для них и хотят договориться. Теперь Баджи говорила ласково, убеждающе, как могла бы говорить мать, старшая сестра. И она чувствовала, что слова ее мало-помалу проникают в сердце Телли.

О, как много нужно терпения, мнимой уступчивости, доброй хитрости, когда борешься за человека!

Телли опустила глаза, уныло сказала:

– Может быть, ты права, но теперь уже поздно об этом толковать.

– Нет, нет, Телли – не поздно! Ошибку можно исправить. Но ты должна, ты обязана с ним порвать.

– Не знаю…

– Это не ответ.

– Я постараюсь…

– Нет, обещай мне!

– Ну, ладно…

Баджи облегченно вздохнула: вот и все!

– Дай-ка я тебя за это обниму, расцелую, славная ты наша Телли! – воскликнула Баджи, прильнув к подруге. Она почувствовала, как из глаз Телли скатилась слеза…

– Что может быть для директора приятней, чем созерцание столь трогательного мира и благоволения между товарищами по работе? – послышался вдруг знакомый скрипучий голос.

Телли вздрогнула, невольно высвободилась из объятий Баджи. Застигнутые врасплох, обе так опешили, что не сразу нашлись, что ответить. Хабибулла стоял перед ними, заложив руки в карманы брюк, покачиваясь с носков на пятки. Он медленно переводил свой взгляд с одной на другую и ухмылялся, явно наслаждаясь их смущением.

– Баджи-ханум, надеюсь, извинит меня, если я оторву от нее подругу – у меня срочное дело к Телли, – промолвил он с издевкой.

И сразу будто кто-то подменил Телли:

– Ты меня извини… – пробормотала она растерянно и покорно последовала за Хабибуллой.

Досада, ярость охватили Баджи: быть так близко к цели… Какой черный шайтан принес сюда этого проклятого Хабибуллу! Давно не кипела в Баджи ненависть к Хабибулле с такой силой, как в эту минуту.

– Разговор наш еще не окончен! – крикнула она вдогонку не то Хабибулле, не то Телли.

Те уже были за дверью, а Баджи все стояла в опустевшем фойе, в бессильном гневе сжимая кулаки. Оставшись с Телли наедине, Хабибулла спросил:

– О чем это вы болтали и в честь чего обнимались?

Еще не высохли слезы на щеках Телли, еще звучали в ее ушах добрые слова подруги, но она понимала, что слезы и слова эти не придутся по вкусу Хабибулле.

– Просто так… женские разговоры… – ответила она, незаметно смахивая слезу.

Хабибулла искоса взглянул на Телли.

– Рассказывай все начистоту! – приказал он. – Нашла с кем обниматься! Тебе, видно, мало, что эта выскочка и вся ее компания радуются твоим неудачам, распространяют слухи, что ты бездарная актриса.

Задето было больное место Телли. Ко всему Телли знала, что от расспросов Хабибуллы не отвертеться – она убеждалась в этом не раз. И Телли, как приказал Хабибулла, рассказала ему все начистоту.

– Они хотят заманить тебя в ловушку и погубить, а ты, глупая, этого не понимаешь! – сказал Хабибулла. – Что с того, что ты один раз сыграла не совсем удачно? В другой раз я дам тебе выигрышную роль, и ты сыграешь отлично, – так, что эта ханжа лопнет от зависти… А теперь… Неужели ты так глупа, чтоб променять меня, директора театра, твоего покровителя, на пустую болтовню, на сомнительные посулы так называемого театрального коллектива? – Хабибулла вложил в последние слова все свое презрение. – А что такое этот пресловутый коллектив? Сборище завидующих друг другу актеров, костюмерш, гримеров, невежественных рабочих сцены! Кто они тебе – этот ненавидящий тебя тверской худрук, нахал Гамид, эта Юлия Минасян, грузинка-портнишка и, наконец, твоя Баджи, завистница и ханжа? Неужели я, Хабибулла-бек, значу для тебя меньше, чем весь этот сброд?

Хабибулла распалился. Впервые за время своей работы в театре говорил он так откровенно. Он почуял, что у него хотят отнять женщину, которой он еще не пресытился и с которой не намерен был так быстро расстаться. Понимал он и то, что если Телли примкнет к лагерю его недругов, – она с их помощью обретет в конце концов подлинный успех как актриса, а это ему совсем не улыбалось: любовь любовью, но не следует забывать, ради чего он здесь директорствует. «Хорош же ты оказался, наш милый друг Хабибулла-бек! – могут сказать ему в один прекрасный день те, кто его сюда направил. – Мы тебе предоставили руководящее место в театре, чтоб ты выполнял нашу волю, а ты вместо этого, себе и большевикам на радость, выпестовал из своей возлюбленной талантливую советскую актрису? Спасибо тебе за это, старый верный член партии мусават, – остается тебе только получить по заслугам!..»

Нет, этого допустить нельзя, ни в коем случае!

– Ну, что ты скажешь? – спросил Хабибулла Телли.

Она молчала, не зная, что ответить.

– Так что же – перестать мне встречаться с Баджи? – спросила она неуверенно.

– Напротив! – с недобрым огоньком в глазах воскликнул Хабибулла. – Встречайся, встречайся возможно чаще! Но только ни на минуту не забывай, для чего ты это делаешь. Я должен знать о каждом шаге наших недругов. Понятно?

ПЕРО ВРАГА

Удержав Телли подле себя, Хабибулла приободрился, вновь поверил в свои силы. Не пора ли ему начать большой поход против врагов?

Баджи уже получила свое – осталась не у дел. Не наступило ли время избавить театр, да и самому избавиться и от ее покровителя, от тверского чужака?

Правда, действовать против такого человека открыто – опасно: худрук пользуется уважением, доверием, в то время как он, директор, в глазах многих не более чем сложивший оружие мусаватист.

Действовать следует сугубо осторожно, за спинами верных людей, самому оставаясь незамеченным, в тени. Кому можно довериться? Кто они, эти верные люди, готовые выступить против худрука и не предать его, Хабибуллу?

Сейфулла?

Да, старик недолюбливает худрука, уже не раз сталкивались они между собой, жестоко препирались друг с другом. Но способен ли Сейфулла, эта нервная развалина, справиться с таким серьезным, опасным делом? Он неплохой актер, но совершенный осел в политике.

Может быть, Телли?

Телли – веселая, приятная женщина. Хорошо, что удалось удержать ее подле себя. Она еще с техникумской скамьи имеет зуб против худрука. Она, конечно, сделает все, что он, Хабибулла, прикажет. Но разве можно ей довериться? Баба есть баба! Не застань он ее в ту минуту, когда она миловалась с Баджи, он, возможно, потерял бы ее навсегда.

А Чингиз?

Тот питает к худруку явно злые чувства за то, что не дают развернуться его воображаемым талантам. Чингиз хитер, ловок, находчив. Не его вина, что все так неудачно обернулось тогда с этой «Могилой имама». Чингиз не трус, решителен. Почему бы и впрямь не остановить внимание на этом молодце?..

– Садись, Чингиз… Рассказывай, доволен ли ты работой? – приветливо начал Хабибулла, вызвав Чингиза к себе в кабинет.

Этим вопросом директор обычно начинал беседы с подчиненными. Стоило кому-нибудь выразить удовлетворение работой, как Хабибулла без лишнего стеснения давал понять, кому тот обязан этим. И наоборот: стоило кому-либо высказать недовольство, жалобу на непорядки в театре, как Хабибулла тут же находил слова сочувствия, сваливал любую свою вину на других. Этим вопросом директор умножал число друзей, наносил удары врагам.

Мягкий, участливый тон Хабибуллы заставил Чингиза вообразить, что Хабибулла чувствует себя перед ним неловко из-за Телли и стремится загладить свою вину.

– Доволен ли я работой? – переспросил он развязно. – Откровенно сказать – недоволен!

– В чем причина? – с притворной озабоченностью осведомился Хабибулла.

– Затирают меня, Хабибулла-бек, и как актера и как режиссера.

– Затирают? – наигранно мрачнея, протянул Хабибулла. – Кто смеет вести себя так с нашей талантливой азербайджанской молодежью?

– Есть такие люди…

Хабибулла понимал, кого имеет в виду Чингиз. Он опасливо покосился на дверь и, лишь убедившись, что она закрыта, ободряюще сказал:

– Ты не стесняйся, мой друг, говори прямо!

– Что ж…

И Чингиз рассказал о своих взаимоотношениях с худруком, перемежая жалобы с нападками, полуправду с ложью, охваченный желанием очернить того, в ком видел причину своих неудач.

Хабибулла слушал с преувеличенным вниманием.

– Совсем распоясался наш Виктор Иванович! – с искренним возмущением воскликнул он, едва Чингиз окончил. – Следовало бы его осадить!

И тут Чингиз понял: не для того вызвал его Хабибулла, чтоб каяться за Телли, а для того, чтоб использовать в борьбе против худрука.

– Осадить Виктора Ивановича не так-то просто! – ответил он, подумав.

Хабибулла едва сдержал кивок: он знал это не хуже Чингиза. Но согласиться с этим означало вселить в Чингиза сомнение с первых же шагов.

– Тот, кто не видел слона, считает, что самое большое животное – верблюд! – сказал он, небрежно махнув рукой.

– Верблюд тоже может укусить.

– Если умело взнуздать – не укусит… – Хабибулла переменил тон, заговорил вкрадчиво и убеждающе. – Неужели ты, Чингиз, не понимаешь, что пока мы не осадим худрука, ни мне, ни тебе, ни любому из наших друзей житья не будет?

– Понимаю… Но как его осадить?

Лицо Хабибуллы мгновенно повеселело. Он хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Вот это уже деловой разговор! Как осадить? Есть много путей! Ну, хотя бы такой: вспомни, что существует печать, предоставляющая свои страницы для освещения недостатков.

– Вряд ли газета решится выступить против Виктора Ивановича: он как-никак – заслуженный человек.

– Найдутся в газете люди, которые нам помогут! В твою задачу входит весьма немногое – написать о тех безобразиях, которые творит здесь худрук в отношении нашей молодежи. Все это, конечно, нужно сделать умно, тонко.

Чингиз смущенно заметил:

– Мне, Хабибулла-бек, не написать так, как нужно.

Казалось, Хабибулла только и ждал этого.

– Я напишу с твоих слов, а тебе останется лишь подписаться и отправить статью в газету, – сказал он.

Вспомнив, как много огорчений доставила ему в свое время в молодежной газете безымянная подпись «Рабочий» и словно в отместку тому неизвестному, кто так долго томил его, Хабибулла, зло усмехнувшись, добавил:

– Пожалуй, не нужно подписываться своим именем, подпишешься… ну, скажем так: «Молодой актер».

– Как вы скажете, Хабибулла-бек.

– В таком случае…

Хабибулла рьяно взялся за перо. Пером бывший репортер бакинской светской хроники владел бойко, особенно, если требовалось очернить человека, скрыв себя под маской невинности и благородства. Для него не составило труда состряпать статейку в нужном духе.

Окончив писать, Хабибулла внимательно прочел написанное и с довольной улыбкой приказал Чингизу.

– Садись, перепиши!

Несколько дней спустя в одной из местных газет появилась статейка. Она начиналась словами:

«Художественный руководитель театра – как ответственно и гордо звучат эти слова! Худрук – влиятельнейший человек в театре. Он сверкает, как алмаз в короне. Он повелевает судьбами маленьких театральных людей. День и ночь трудятся эти театральные кроты, и по их склоненным спинам, словно по ступенькам, поднимается художественный руководитель к славе…»

Далее рассказывалось, что Виктор Иванович окружил себя любимчиками, небрежно относится к азербайджанской талантливой театральной молодежи.

Заканчивалась статья словами:

«Прекратите травлю молодых!»

ПРОЧТЯ В ГАЗЕТЕ

Утром, просматривая газету, Саша воскликнул:

– Посмотри, Баджи, что с вашим бедным Виктором Ивановичем сделали! – и сокрушенно покачал головой.

Баджи заглянула Саше через плечо:

«Прекратите травлю молодых…»

Она пробежала глазами несколько строк, взволнованно выхватила газету, быстрым шагом направилась в переднюю.

– Куда ты, Баджи?

Она не ответила.

Нинель, кинув на стол ложку с кашей, побежала вслед за матерью, обняла ее за колени:

– Мама, не уходи!

Баджи резко отстранила дочь, едва не уронила:

– Я скоро вернусь!

Глаза Нинель наполнились слезами: минуту назад мать обещала пойти с ней в «Детский мир» купить игрушки…

Виктор Иванович, как обычно, священнодействовал над приготовлением утреннего кофе. Он был в ярком узбекском халате, на голове красовалась черная сетка для укладки волос. Язычки голубого пламени спиртовки лизали металлический кофейник, и Виктор Иванович с крышкой в руке весь ушел в созерцание кофе, готового вот-вот закипеть. Он, как обычно, был спокоен, приветлив.

Баджи прошла вглубь комнаты, увидела на письменном столе развернутую газету.

«Уже знает!» – с волнением подумала она.

– Я без кофе – мертвый человек, – сказал Виктор Иванович, словно оправдываясь.

– Вы читали это?.. – не утерпела Баджи, кивнув на газету.

– Читал… – ответил Виктор Иванович, с наслаждением отхлебывая ароматный дымящийся кофе.

– И что вы скажете?

– Скажу, что за долгий свой век видел немало глупых статей. – Тон Виктора Ивановича удивил Баджи безразличием.

– И вы считаете, что такие статьи могут беспрепятственно появляться в наше время?

Не спеша Виктор Иванович отхлебнул еще два-три глотка.

– Не волнуйся, Баджи: меня в Азербайджане хорошо знают, и вряд ли кто поверит этой чепухе.

– Это не только чепуха, это – подлость! А подлецов нужно выводить на чистую воду, гнать из нашей среды, из нашего общества!

– Мы с тобой и делаем это – средствами искусства!

– Извините, Виктор Иванович, если скажу что я на вашем месте дала бы автору отпор не только средствами искусства!

Виктор Иванович улыбнулся:

– Баджи, милая, пойми: у меня – художественное руководство театром, две новые постановки, техникум, подготовка к печати курса лекций. Нет у меня ни времени, ни желания заниматься опровержением этой глупой заметки, разоблачением ее глупого автора!

– Время и желание должны найтись! – строго сказала Баджи.

– Нет уж, уволь!