Текст книги "Мечты сбываются"
Автор книги: Лев Вайсенберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)
– Успехи были достигнуты вопреки вашим желаниям! – воскликнула Баджи.
И вслед за тем все, что накопилось у многих за время хозяйничанья Хабибуллы в театре, прорвалось наружу. Один за другим стали выступать люди, один за другим стали раздаваться против директора суровые голоса.
Хабибулла чувствовал, что теряет почву, катится под откос. Он заволновался, стал выбалтывать то, о чем ему выгодней было молчать. Но он уже не мог себя сдержать – отчаяние и страх толкали его в пропасть. Нервно жестикулируя, он задел вдруг свои очки, и они, отлетев в сторону, с треском разбились. Он бросился их поднимать, но тут же безнадежно махнул рукой.
Впервые увидела Баджи Хабибуллу без очков.
Она всегда представляла себе, что глаза у него большие, проницательные – такое впечатление создавали неизменные темные стекла очков, – но оказалось, что глаза у Хабибуллы маленькие, подслеповатые, как у крота. Привыкнув прятаться от света, они сейчас болезненно щурились, с угрюмой злобой и страхом глядели на окружающих.
И Хабибулла впервые увидел Баджи не через темные стекла своих очков. Она стояла перед ним, освещенная непривычным для него ярким светом, полная сил, гневная, неумолимая. Такой он ее никогда не видел. Что общего было у нее с девчонкой-служанкой, какую он встретил в доме Шамси? Не верилось, что это она, да и как было верить? Темные стекла очков долго скрывали не только его от Баджи, но и Баджи от него.
ПЕРЕСТАВЛЕННЫЕ ПОДКОВЫ
Счастлив человек, и радостно ему жить, если он верит, что правда в конце концов восторжествует.
И вдвойне счастлив он, и вдвойне радостней ему, если приложил он свой ясный ум, горячее чистое сердце и твердую руку, чтобы правда восторжествовала.
Но горько тому, кто не нашел в жизни верного пути, боролся против правды.
Да, Хабибулле удалось спрятать концы в воду, но многие в театре, зная его отношение к худруку, чувствовали, что он причастен к написанию статьи.
Необходимо тщательно замести все следы! Нужно прекратить вечные споры с худруком, с Баджи, с Гамидом. Нужно наладить с ними добрые отношения, в публичных высказываниях использовать их мысли, одобрять, а по мере возможности и осуществлять их советы.
Попутно Хабибулла решил ослабить свои связи с салоном, с малым кругом: теперь многое подсказывало ему необходимость соблюдать сугубую осторожность. Время суровое, любой неосмотрительный шаг ведет к гибели.
Бывали минуты, когда, томимый страхом и тревожными ожиданиями, Хабибулла задумывался, не заявить ли куда следует о своих делах? Это, быть может, смягчит его участь. Там, конечно, допытаются, что он в своих грехах не одинок. Что ж, он артачиться не станет: разве его не заманили в этот салон, не вовлекли в малый круг, будь он неладен! И злая фантазия Хабибуллы живо рисовала картины, как будут выглядеть все эти господа из малого круга, представ перед следователем.
Но много ли даст ему добровольное признание? В лучшем случае придется отсидеть с десяток лет. Ему уже стукнуло пятьдесят, пошел шестой десяток. Значит, выйти на свободу стариком? Нет! Счастливец этот Теймур! Он уже отстрадал свое и теперь беспрепятственно разгуливает по городу, покручивая усики. Счастливец Теймур! И, думая так, Хабибулла завидовал своему бывшему свойственнику, кочи Теймуру, как завидует болеющий тяжелой болезнью тому, кто этой болезнью уже переболел.
Была и другая причина, заставлявшая Хабибуллу стремиться ослабить свои связи с салоном, с малым кругом: день ото дня Хабибулла терял веру в то, что еще недавно считал смыслом и делом своей жизни и во что, по-видимому, все еще продолжали верить в салоне, в малом кругу.
Хабибулла испытывал боль и горечь разочарования, и его недавние авторитеты из малого круга все чаще казались ему наивными, упорствующими чудаками. Неужели не видят они, что советская власть день ото дня крепнет и что царство мусавата, некогда обогревшее его своим обманчивым теплом, давно сгорело дотла, не восстанет из пепла, не восторжествует?
Хабибулла вспоминал, как несколько лет назад, поздним осенним вечером возвращался он из салона домой и был преисполнен радости, нащупывая в кармане купчую на промысел «Апшерон». А на кой черт оказалась она нужна, это филькина грамота?.. Промысел «Апшерон»?.. Теперь это звучало почти насмешкой: нефтяные участки перепланированы, уничтожены каменные и тросовые ограды, отделявшие их один от другого, часть промыслового хозяйства вовсе переброшена на другие места – теперь сам черт ногу сломит, чтобы разобраться, какой из участков относится к старому «Апшерону»! Все, все изменилось, от старого не осталось и следа!
Хабибулла делал многое, чтоб ослабить связи с салоном, заставляя себя не думать о нем.
Но время от времени малый круг напоминал о себе телефонным звонком, приглашая Хабибуллу на очередную встречу. Хабибулла отговаривался нездоровьем, занятостью.
Однажды голос в трубке сказал:
– Друзья убедительно просят вас зайти вечерком на чашку чая – у хозяйки сегодня маленькое семейное торжество. Мы ждем вас, Хабибулла-бек!
Как обычно, голос в трубке был тихий, приглушенный, но в ушах Хабибуллы он прозвучал как требование, как приказ. И на этот раз, увы, пришлось подчиниться.
В салоне, в малом кругу, Хабибулла был встречен сухо и почувствовал, что это неспроста.
Как и предполагал он, в тот день никакого семейного торжества у Ляли-ханум не было. Даже угощение, каким хозяйка потчевала в этот вечер своих гостей, было скромней обычного, а традиционная ваза с очищенными орехами и изюмом отсутствовала. Казалось, все в этот вечер подчеркивало, что собрались сюда люди не в гости, а на деловую встречу.
– Не скрою, Хабибулла-бек, что в последнее время ваша деятельность в театре вызывает у многих из нас сомнение и тревогу, – сразу же, как уселись за стол, начал бек Шамхорский. – Мы доверили вам важный участок для борьбы с нашим врагом, и вы обязаны были с присущими вам талантами и энергией противодействовать тем разрушительным идеям, которыми пичкает азербайджанского зрителя советский большевистский театр. А вы, какую позицию заняли вы в последнее время? Позицию исполнительного советского чиновника, идущего на поводу у большевиков!
– На деле все оказалось не так просто, как я представлял себе поначалу, – угрюмо заметил Хабибулла.
– Вы имели достаточно богатый опыт в Наркомпросе, в управлении театрами и могли бы использовать его на посту директора, – возразил бек Шамхорский. – Если б только действительно хотели и старались его использовать, – добавил он многозначительно.
– В предыдущие годы нашим людям было гораздо легче работать… – начал было Хабибулла, но его грубо оборвал Мухтар-ага:
– Чем искать отговорки, признайте лучше, что вы не справились с порученной вам задачей! – Он все еще был зол на Хабибуллу и пользовался любым поводом, чтоб задеть, укорить его. – А может быть, остается предположить… – он не договорил и с деланным недоумением развел руками.
Хабибулла вспыхнул: они, видно, подозревают, что он переметнулся к большевикам, к врагам и сознательно проваливает порученное ему дело.
– Уж не хотите ли вы сказать… – начал он гневно, но бек Шамхорский тотчас умерил его пыл.
– Успокойтесь! – сказал он. – Вас никто не хотел оскорбить. Но согласитесь сами, что в последнее время ваше поведение как директора более чем странно… История со статьей, например… Чем все это объяснить?
Хабибулла молчал. О, если б мог он ответить! Но это означало открыто признать свой разрыв с тем, чем он жил сам и чем до сих пор упрямо продолжает жить малый круг. А решиться на это у Хабибуллы не хватало духу.
– Чем это все объяснить? – настойчиво переспросил бек Шамхорский и, видя, что Хабибулла не отвечает, продолжал: – Хочу думать, что не трусостью, – ведь мы знаем вас как участника героических, хотя а печальных для нас мартовских дней восемнадцатого года, когда вы с оружием в руках защищали честь мусульманского тюркского мира.
Почти два десятка лет отделяли Хабибуллу от тех мартовских дней, когда, завидя вдали советские войска, он трусливо сполз с крыши и поспешил в тыл, но в сознании Хабибуллы его роль в тех суровых событиях сложилась именно такой, какой ее рисовал сейчас бек Шамхорский, и тем горестней было слышать слова бека.
– Не понимаю, чем вас так встревожила эта злосчастная статья? – в свою очередь наседал на него Мухтар-ага. – Какая была нужда, чтоб из-за нее пострадал этот славный малый Чингиз?
– А вы считаете, что правильней было б, если б вместо него пострадал я и этим провалил бы свою работу? – огрызнулся Хабибулла и с надеждой перевел взгляд на бека Шамхорского.
Но бек не оправдал его надежд:
– Правильней было бы, если б вы выполняли то, что вам приказывают! – жестко сказал он. – И впредь я рекомендую вам беспрекословно подчиняться и неуклонно выполнять наши приказания.
Хабибулла нахмурился: таким тоном здесь говорили с ним впервые. Ладно, он не останется в долгу!
– А что будет, если я не подчинюсь? – спросил Хабибулла со сдержанным вызовом.
Присутствующие переглянулись. Казалось, они предвидели такой вопрос.
– В этом случае вы рискуете попасть в те неприветливые места, где вы после прихода большевиков однажды побывали, – холодно ответил бек.
Такого ответа Хабибулла не ожидал. Хороши, оказывается, эти люди, которых он привык считать своими друзьями! Он для них не больше, чем пешка и, стоит ему поступить не совсем так, как им это угодно, они готовы предать его, погубить.
– То, чем вы угрожаете мне, – палка о двух концах! – промолвил он, так же холодно улыбаясь и давая понять, что с его, Хабибуллы, гибелью несдобровать и многим другим.
Бек Шамхорский понял его.
– Вы ошибаетесь, уважаемый Хабибулла-бек! – с деланной мягкостью возразил он. – Можете быть уверены, что даже там, куда вы попадете, вы окажетесь в крепких руках наших людей, и голос ваш вряд ли дойдет до тех, кто захотел бы вам помочь.
Имел ли бек основания так говорить? Или пытался лишь припугнуть Хабибуллу? Так или иначе, слова эти возымели действие. Хабибулла размяк, переменил тон:
– Я устал… – жалобно пробормотал он. – Я очень устал… Поймите меня, друзья…
– Усталость не причина, чтоб забыть о своем долге! – резко оборвал его бек.
– Я забочусь не о себе, поверьте… У меня расшатались нервы, я боюсь, как бы не наделать новых ошибок… – продолжал Хабибулла плаксивым тоном и в поисках поддержки вперил просящий взгляд в Лялю-ханум.
Он вдруг впал в странное лихорадочное состояние – лицо его задергалось, руки стали дрожать. Похоже было, что с ним начинается нервный припадок.
Ляля-ханум была старым верным другом Хабибуллы, неоднократно приходила ему на помощь в любых затруднениях. Но в этот вечер все словно сговорились против него, даже она.
– Постыдитесь, Хабибулла-бек, и возьмите себя в руки! – строго приказала Ляля-ханум. – Признаться, я ожидала от вас большего. Я всегда считала вас настоящим мужчиной – с первой минуты нашего знакомства у «Исмаилие», когда вы так благородно и смело защитили меня от кочи. Но вот, оказывается… – Ляля-ханум брезгливо поджала губы.
Лицо Хабибуллы покрылось краской. Будь проклят день, когда он родился, этакий неудачник, несчастливец!..
Домой Хабибулла возвращался обиженный, обозленный. Давно не испытывал он таких унижений, да еще от самых близких ему людей.
Потерять расположение салона, малого круга, Ляли-ханум! В ушах Хабибуллы продолжал звучать властный голос бека Шамхорского, перемежающийся грубыми репликами Мухтар-аги, а перед глазами неумолимо мелькала брезгливая усмешка Ляли-ханум.
Как несправедливо, как сурово обошлись с ним сегодня! А ведь почти двадцать лет жизни отдал он на борьбу за таких людей, за торжество мусавата. Все последние годы жил он в неустанных заботах, в вечном страхе, в маяте. Но теперь – хватит! Он не намерен продолжать эту опасную игру.
Казалось, все потеряно. И все же где-то в глубине души тлел огонек надежды: быть может, придут на помощь западные державы, Германия? В Германии у власти теперь фашисты с неким Адольфом Гитлером во главе – они провозглашают борьбу против коммунизма открыто заявляют о своих планах напасть на Советский Союз.
Германия! Немцы! Хабибулла вспоминал желтоватое хаки немецких солдат, полковника фон дер Гольца, крепкие толстые немецкие сигары, от которых приятно кружилась голова. Великого ума был полковник фон дер Гольц! Жаль, что немцам в те годы не повезло в Закавказье. Но, может быть, этот Адольф Гитлер, ненавидящий большевиков и Советский Союз, окажется удачливей?..
С некоторых пор многие стали замечать в Хабибулле странные перемены. Кто-то сказал:
– Не узнаю я нашего директора – сильно изменился он за последнее время, и, как будто, в лучшую сторону!
Баджи, услышав, с сомнением покачала головой:
– Не верю я этому хамелеону!
А Гамид добавил:
– Про таких людей туркмены говорят: он только переставил своему коню подковы, задом наперед, чтоб замести следы, а сам движется по старому пути!
ЧТО ПРИНЕСУТ ГОДЫ?
Вот вновь летят птицы с севера!
Низко над берегом проносятся чайки, утки, кулики. Высоко в небе кричат журавли. Летят, летят птицы с севера, где осень и непогода, а здесь, на Апшероне, небо все еще синее и ласково светит солнце.
Быстро летят птицы, и так же быстро летят годы. Что несут они древней земле Азербайджана?
Вечным сном спит в этой земле Дадаш, страж чужого добра, и его жена, красавица Сара, и четверо их дочерей. Но что несут годы их друзьям?
Говорят, Газанфар получает высокий пост в Совете Народных Комиссаров. Держись, Газанфар, не зазнавайся, не стань чинушей, каких немало на высоких постах!
Помни, каким ты был, когда юношей смело вступился за своего односельчанина Гулама и как повел затем его сыновей в бой за советскую власть. Помни, каким ты был, когда лежал на земле, связанный по рукам и ногам, а Мурсель-паша угощал тебя по лицу каблуком турецкого сапога. Помни, как тебя, избитого, окровавленного, приютили, рискуя жизнью, товарищи апшеронцы в потайной каморке в глубине «казармы для бессемейных мусульман». Помни все это, друг Газанфар, не забывай!
И еще: крепко люби свою жену Ругя – она заслужила это, добрая, жизнелюбивая, с чистым сердцем. Она – родная мять Балы, ставшего тебе сыном, и названная мать Ильяса, бывшего рассыльного паренька из «Скупки ковров», а ныне антиквара. Лет твоей жене уже за сорок, но как много в ней сохранилось от широколицей девушки-толстушки, которую любил Шамси, но которую пришлось отдать тебе…
Есть о чем напомнить и тебе, Шамси!
Многое ты уже увидел и понял в нашем новом мире, но многое еще осталось для тебя закрытым.
Годы назад ты впервые уезжал на пароходе в Закаспий – скупать ковры. Было ясное утро, дул ветерок. Ты стоял на палубе, опершись о фальшборт, и наблюдал, как удаляются от тебя фруктовые лавки на набережной, дома, стены старой Крепости, минареты мечетей.
Нечто подобное происходит с тобой и теперь. Все что занимало тебя в молодые и зрелые годы, постепенно удаляется, ты будто снова стоишь на палубе корабля, плывущего к новой, неведомой земле, и незаметно теряешь из виду все, что привязывает тебя к родному берегу. И лишь одно остается неизменным: все так же тянется твое сердце к красоте ковра, к его узорам и краскам…
А жена твоя Ана-ханум совсем состарилась, хотя годами она много моложе тебя. Даже стряпня перестала ее интересовать. Быть может, исчезла в этой стряпне та сила, какой она долгие годы держала тебя в плену?..
Летят, летят годы…
Вот сидит Баджи у себя за столом в кругу друзей, в идет у них разговор о театре.
Много перемен прошло с той поры, как Хабибуллу убрали с поста директора. Разобрались, в конце концов, в его делах! Есть немало людей, которые знают и могут подробно рассказать, как все это произошло. Теперь обязанности директора исполняет Гамид.
– Что ж, остается мне спокойно вернуться на родину, в Тверь! – говорит Виктор Иванович. – Засиделся я здесь, в Баку, – всем, наверно, успел надоесть!
В таком духе Виктор Иванович высказывается не впервые вот уже в течение трех десятков лет, и никто не придает этим словам серьезного значения.
Но Баджи настораживается:
– На родину? – переспрашивает она. – А знаете, что говорил о вас ваш земляк Михаил Иванович Калинин? Он, собственно, говорил об узбекских крестьянах, но это все равно… Помните нашу Халиму? Так вот, она рассказывала, как к ним в Узбекистан приезжал Калинин… – И Баджи пересказывает услышанное от Халимы о Калинине и заключает: – Вы, Виктор Иванович, хотя родом из Твери, но должны считать своей родиной и наш Азербайджан.
– Так-то оно так, но…
– Может быть, вы не согласны с Калининым?
– В известном смысле Михаил Иванович, конечно, прав…
– Не в известном смысле, а полностью!.. – Неожиданно меняя тон, Баджи с наивным видом спрашивает: – Я слышала, что вам предоставили здесь новую квартиру, чтоб вы поменяли ее на тверскую. Верно это?
Виктор Иванович приперт к стенке.
– Конечно, работы для нашего брата и здесь непочатый край, – признает он. – Задачи, стоящие перед нами, перед советским театром, что в Баку, что в Твери, в конечном счете, одинаковые.
В разговор вступает Али-Сатар:
– Не так-то просто будет тебе отсюда уехать, дорогой Виктор Иванович! – говорит он с лукавой улыбкой.
– Почему же не просто? – удивляется Виктор Иванович.
– А потому, что Гамид как директор театра выдаст тебе такую характеристику, что тебя с ней ни в один другой театр на порог не пустят! Верно я говорю, товарищ директор?
Гамид охотно подхватывает шутку:
– Я, правда, не Хабибулла-бек, но для пользы дела могу дать оценку нашему худруку в духе Хабибуллы!
Ну, как при этом не рассмеяться? Баджи наливает Виктору Ивановичу бокал вина и с чувством говорит:
– Никуда мы вас, Виктор Иванович, не отпустим! – Она ждет, пока он опорожнит бокал, и с уверенностью добавляет: – Да и сами вы никуда от нас не уедете, никуда!..
Летят, летят годы…
А как живут Натэлла Георгиевна и Кюбра-хала?
У них новость: с неделю назад поселилась у них молоденькая девушка из района, приехавшая в Баку учиться в театральном техникуме.
– Ее обещали устроить в общежитие, а пока мы с Кюброй-халой решили приютить ее у себя, – говорит Натэлла Георгиевна, в в голосе ее звучат виноватые нотки.
Ах, Натэлла, славная! Кому ж, как не твоей бывшей жилице, знать, как долго может длиться благодаря твоей доброте это «пока»! Но не оправдывайся: Баджи не будет тебя ревновать к этой милой застенчивой девушке из района.
Летят, летят годы… Тридцать пятый. Тридцать седьмой. Тридцать девятый.
Фашистская Италия уже поработила Абиссинию, завершилась военная интервенция Италии и Германии против Испанской республики. Японская военщина захватила Пекин, оккупировала Шанхай. Германские фашистские орды вторглись в Австрию, вышли на Дунай, распространились на юге Европы. Во всех концах мира, на громадных пространствах от Гибралтара до Шанхая война уже втянула в свою кровавую орбиту свыше полумиллиарда людей. Тревога охватила мир.
Сбудутся ли безумные мечтания Хабибуллы, и вновь протянет ему его старый друг полковник фон дер Гольц ящик с толстыми немецкими сигарами, от которых вновь будет приятно кружиться голова? Взовьются ли над древней землей Азербайджана флаги со свастикой?
О, древняя, родная, многострадальная земля! Кто только тебя не топтал, не терзал! Набеги на твои горы и низины три тысячи лет назад совершали халды-рабовладельцы. На скалах близ озера Гокча они высекали хвастливые надписи в честь своих побед, и в надписи эти всматривается теперь молодой архитектор Бала Шамсиев, читая книгу прошлого своей страны. Но где они, те халды-рабовладельцы? Не удалось им покорить древние вольнолюбивые азербайджанские племена, как не удастся покорить народ Азербайджана никому другому!
