Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)
10. ПРЕМЬЕР УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ
Я был уверен, что хоть немного знаю Кремль. Выяснилось – совсем не знаю. Или я уже впал в безнадежный старческий маразм, или здесь сменили обстановочку. Три против одного в пользу маразма.
В прошлый раз я наносил сюда визит года полтора назад, еще в качестве чрезвычайного и полномочного посла Украины в Москве. Накануне наш легкий крейсер «Богдан Ступка» (бывш. «Устинов») случайно протаранил в нейтральных водах российский танкер «Екатерина Великая» (бывш. «Дружба народов»). Никто не пострадал, убытки были копеечными, но Транснефтепром пошел на принцип, и меня вызвали для вручения официальной ноты протеста. Большой Брат пожелал строго указать брату меньшому на допущенные ошибки. Эдак по-братски: мордой об стол, чтоб неповадно было в море выходить. Республике Украина в лице своего посла Василя Козицкого пришлось отвечать за всех черноморских недоумков под жовто-блакитным стягом, которые свински назюзюкались на рейде и по пьяной лавочке перепутали норд-ост с зюйд-вестом. Такова уж нелегкая доля дипломатов – подставлять лицо, принимая пощечины за других. Я тогда был типичным мальчиком для битья, уже достаточно пожилым, дисциплинированным, на очень неплохом окладе, с хорошими перспективами роста – от министра и выше. Если регулярно прикрывать родину собственными щеками, родина в конце концов оценит твой незаметный подвиг...
Ноту мне вручали в Овальном зале, а перед тем долго водили по огромным сумрачным лестницам и длинным гулким коридорам, более всего смахивающим на катакомбы. Эхо от шагов суетливо бежало где-то впереди процессии и при нашем приближении торопливо пряталось то в громадных напольных вазах, то в проемах узких окон, слепых от катаракт древних мозаик. Хрустальные люстры-сталактиты угрожающе свисали со сводчатых потолков, обезображенных фигурной лепниной. По коридорам гулял сырой гриппозный ветерок. Словно живые, колыхались бархатные портьеры по углам. От портьер тянуло плесенью и давней-предавней историей. Чудилось, будто где-то неподалеку царь Иван Грозный только что завершил убийство своего сына, ополоснул руки и теперь осторожно выжидает, пока пройдут случайные свидетели и можно будет потихоньку замуровать труп в одном из стенных проемов. Было крайне неуютно и даже страшновато. Византийский мрамор стен, обступая со всех сторон, подавлял бессмысленной тяжеловесной роскошью. Гобелены в простенках изображали единственный сюжет: закованных в броню трех богатырей на битюгах и с двухметровыми мечами наперевес. От гобелена к гобелену менялась лишь сбруя у богатырских битюгов, сами же всадники оставались неизменными и зорко таращились на всех, проходящих мимо, молчаливо вопрошая: «Стой! Кто идет?!» Душная кроваво-красная лента ковровой дорожки через каждые полметра была пригвождена к лестничным ступенькам массивными позолоченными штырями – словно из опасения, что ковер, вырвавшись, превратится в чудище и жадно набросится на людей.
Сопровождал меня в тот раз почетный караул, больше похожий на почетный конвой. Два десятка высоченных парней в нелепом и цветастом обмундировании времен Отечественной войны 1812 года гордо шагали впереди меня, сзади и по бокам. Подкованные сапоги со шпорами то и дело выбивали на поворотах искры из кремлевского мрамора. К киверам, лосинам и саблям ряженых охранников почему-то прилагались современные автоматы Калашникова с укороченными стволами, а сами покусанные молью мундиры нестерпимо воняли музейным нафталином. Помню, уже через два коридора мне больше всего на свете хотелось недипломатично чихнуть, пусть даже нарушая при этом весь торжественный церемониал. Я крепился еще с полкилометра, но потом все-таки не выдержал пытки и громко расчихался возле ближайшего богатырского гобелена. Произошла непредвиденная заминка. Почетный караул сбился с шага и ткнулся в стену, расстроив свои ряды. Близвисящая портьера испустила серое пыльное облачко. Шпоры заскрежетали о ножны. Испуганное эхо выскочило из ваз и оконных проемов, взметнулось куда-то к потолку и запуталось в тускло блестящих подвесках очередной люстры. Люстра опасно звякнула, обещая вот-вот просыпаться на нас колким хрустальным градом. Вытканный Добрыня Никитич (или Илья Муромец?) со стены еще зорче стал пялить на меня глаза. Я тут же удостоился и подозрительного взгляда начальника конвоя, квадратного человека в гусарском ментике и остроносых итальянских туфлях. Очевидно, тот решал про себя, не собирается ли малороссийский посол под прикрытием невинного чиха стибрить какую-нибудь вазу или ценный хрусталь. За этой наглой Хохляндией нужен, сами понимаете, глаз да глаз...
И вот теперь я шел по тем же коридорам – и в упор не узнавал дороги. Тупо-расточительную Византию вдруг сменила экономная деловитая Европа. Варварский шик великой империи начисто сгинул, словно выметенный вон после генеральной уборки. Интерьеры вокруг сделались проще и строже. В простенках повисли легкие солнечные акварели: пейзажики, виды городов, натюрморты с цветами и фруктами. Ни громадных напольных ваз, ни тяжелых гобеленов с бдительно надзирающими богатырями – будто их и не было здесь никогда. Исчезли душные бархатные портьеры вместе с пыльными красными коврами на лестницах. Выветрились запахи плесени и нафталина. Незаметные кондиционеры теперь гнали по коридорам легкий теплый бриз с чуть заметным морским ароматом. Куда-то подевались огромные люстры, в любой момент готовые упасть и расплющить тебя в лепешку. Вместо них с потолка спустились на тонких и прочных нитях изящные плафоны дневного света – целые гроздья ярких голубоватых шариков. Даже потемневший мрамор стен, оставаясь по-прежнему сам собой, теперь казался вполне современным облицовочным материалом: почти невесомой пластмассой, умело декорированной под мрамор.
Это был совсем другой Кремль, совершенно мне не знакомый. Новый, непривычный, нестрашный. Я скосил глаз на Сердюка: не заметил ли он по моему лицу признаков наступающего маразма? Сердюк скосил глаз на меня и тихо выдохнул:
– Ни хрена себе ремонтик!
Стало быть, мозги мои в порядке, успокоился я. Просто нынешние российские власти прорубили еще одно окно на Запад. Меньше угрюмой самобытности, больше делового комфорта. Московия цивилизуется, хочется ей того или нет. Музей этнографии хорош для туристов, но, увы, неподходящее место для ведения крупных дел на высшем уровне. А в этой новой атмосфере Кремля уже неудобно по привычке стучать скипетром по полу, по-отечески карать и миловать, раздавать деревеньки и оплеухи, жаловать чины и кредиты с царского плеча.
Зато очень удобно аккуратно требовать выполнения обязательств и погашения долгов, учета векселей и выплаты процентов. Вежливо, спокойно и по-европейски дотошно. Стиль администратора пана Болеслава, надо полагать. Может, он не поляк, а все-таки немножко немец? Скажем, по материнской линии? Наличие какой-нибудь мамы-Штольц объяснило бы природное стремление к «орднунгу» в сонном царстве Обломовых. Надо при случае выяснить это у референта Сердюка, Безпека-то обязана знать такие тонкости.
Референт Сердюк между тем вовсю крутил головой, зачарованно следя за четкой и слаженной поступью почетного караула, который теперь совсем не напоминал конвой. Первоклассный дипломатический эскорт – другое дело. Пестрого музейного тряпья образца 1812 года теперь как не бывало: бравые молодцы в прекрасно пошитых штатских костюмах грамотно печатали шаг и тянули носок, ухитряясь в то же время не выглядеть ходячими роботами с застывшими напряженными физиономиями. Улыбки на бравых лицах эскорта похожи были на естественные, от пиджаков ненавязчиво пахло дорогим парфюмом, рации «уоки-токи» во внутренних карманах музыкально попискивали в такт шагам. Швейцарская гвардия, да и только.
– Красиво идут, – завистливо шепнул мне на ухо Сердюк. – Интеллигенция... Куда там нашему быдлу!
Первая фраза показалась мне очень знакомой, однако я не смог сообразить, откуда мой референт ее выкопал. Из какой-то телерекламы, не иначе. Любимый отдых Сердюка – торчать у телевизора и переключать каналы. При этом передачи на ридной украиньской мове-нэньке этот тип нахальным образом игнорирует. Патриотизма ни на грош.
– Ведите себя прилично, господин референт, – вполголоса посоветовал я своему спутнику. – И не забудьте, что по штатному расписанию вы еще и переводчик премьер-министра. Перекладач першого министра, розумиете?
– Трохи розумию, – кислым голосом прошелестел Сердюк. – Со словарем. Сами ведь знаете, Василь Палыч: детство в Донецке, школа КГБ в Москве... Разве я должен здесь чего-то переводить? – опасливым шепотом добавил он и покосился на почетный караул.
– А як же! – с серьезным видом ответил я, решив немного попугать референта. На такую высокую встречу я брал его впервые, пусть слегка понервничает. – Протокол, пан перекладач.
– Перекладаты усю розмову? – мигом струхнул несчастный Сердюк. Как видно, служба в Безпеке не приучила его к нештатным ситуациям такого рода. Он бы, наверное, сейчас предпочел ночной десант в горах Джанкоя, с одним лишь ножом в зубах. – Усю? Вид початку до конца?.. до кинця?
Сжалившись над референтом, я отрицательно помотал головой.
– Тильки привитання, – тихо объяснил я. – Приветствие. Хоть с этим-то справитесь?
Конечно, во время протокольных мероприятий такого уровня обеим сторонам официально предписывалось вести весь диалог на своих государственных языках. Другое дело, предписание это пока никем у нас не выполнялось. В высших эшелонах трудолюбиво корпели над учебниками, истово зубрили мову, но всеми тонкостями языка Шевченко и Коцюбинского еще никто не овладел. Даже разговорный украинский самого пана президента нашей республики еле-еле тянул на суржик харьковского розлива. Пан президент всю жизнь проработал директором электробритвенного завода-гиганта на Харьковщине. Кто же знал, что в конце века нам обломится независимость? Она же незалэжность.
– Це я зможу зробыты, – успокоился Сердюк. – Приветствие у нас на мове будет... будет... Вот! «Доброго ранку», верно?
– Почти, – вздохнул я. – Так, немного промахнулись во времени.
«Доброго ранку» было часов шесть назад, когда в утреннем аэропорту нас встречал мой российский коллега, премьер-министр Шлычков со свитой. На летном поле было довольно прохладно, и мы сократили процедуру до минимума. Торопливо обняв меня и церемониально чмокнув в щеку (для этого низенькому Шлычкову пришлось встать на цыпочки), премьер сунул мне хлеб-соль на рушничке и поспешил к другому самолету, на котором немедля отбыл в Брюссель. Я не обиделся на краткость ритуала встречи: за два дня до выборов Москва надеялась получить от МВФ внеочередной беспроцентный валютный транш на развитие демократии в России...
Сердюк тактично тронул меня за рукав, отвлекая от воспоминаний. Я снова вернулся в Кремль. Штатские гвардейцы уже завершили свой марш и теперь красиво выстроились у входа в Екатерининский зал. Фотографы числом около полудюжины направили свои объективы на закрытые двери. Невидимый оркестрик под управлением фортепьяно сыграл сначала гимн Александрова, а затем «Ще не вмерла Украина». Мой внутренний голос, до поры притихший, недовольно завелся снова. Внутренней Безпеке не понравилось, что начало нашего гимна сыграно-де было не в той тональности. Не сделано ли это с дальним умыслом? Не играет ли невидимый пианист на руку антиукраинскому лобби? Я мысленно призвал к порядку свою больную интуицию, напомнив про совет не стрелять в пианистов, которые играют как умеют. «Значит, плохо умеют», – огрызнулась интуиция, однако притихла.
И вовремя. Как только отзвучали последние такты обоих гимнов, двери в зал распахнулись и румяный протокольный чиновник важно, но без излишнего подобострастия объявил:
– Президент Российской Федерации.
11. МАКС ЛАПТЕВ
Бац-бац – и мимо! Бац-бац-бац – и... все равно мимо. Плохим танцорам известно что мешает. А плохим стрелкам? Целых три вещи: мушка, патроны и мишень.
Первые пули из автоматов поразили деревянный столб, на котором висел почтовый ящик. С треском разлетелись во все стороны щепки. Новая порция автоматного свинца – еще выше – прямиком угодила в сам облезлый коробок для писем. Ржавое железо с гулким металлическим звуком, похожим на стон, приняло удар на себя. Терпи, старик, благодарно подумал я, поскорее пригибаясь и выхватывая из-за пояса свой табельный «Макаров». Терпи, дружище. Тот, кто висит прибитый к столбу, почему-то всегда расплачивается за других. Так уж заведено у нас, у людей.
Стрелки из «Мерседеса» взяли ниже, но теперь я был в безопасности. От выстрелов меня надежно заслонил мощный корпус асфальтового катка, памятника несостоявшейся стройке на пустыре. Каток с легкостью выдержит не только пули, но и кумулятивный снаряд из базуки, если понадобится. Очень надежный агрегат этот каток – простой, как ручная мясорубка, и увесистый, как три тяжелых танка. Да здравствует асфальт, мысленно проговорил я, окидывая взглядом свое убежище. И да здравствуют строители, бросающие полезную технику в самых неожиданных местах. Под хлипким прикрытием деревянного столба с распятым ящиком я не продержался бы и минуты.
Следующая очередь – дзынь-дзынь-дзынь-дзынь! – пришлась по передней части моего железного защитника, не причинив тому ни малейшего вреда. Так расходовать боеприпасы было, по-моему, совсем уж глупостью. Ясно же, что издали меня им никак не достать. И не надо пытаться, жечь заряды понапрасну. Я бы на их месте тормознул «Мерседес» как можно ближе к столбу, быстро взял меня в кольцо и расстрелял наверняка, как в тире. Но эти дальнобойщики геройски держатся от меня на солидной дистанции. Наверное, из вежливости. А скорее всего не хотят рисковать по пустякам ценным автомобилем: вдруг моя шальная пуля разобьет им фару или даже попадет в лобовое стекло? Убытков ведь не оберешься, долларов триста придется выложить за техобслуживание и ремонт... Что ж, дурацкая экономия сгубила уже не одного автовладельца. Погубит, даст бог, и этих.
Я на секунду высунулся из-за укрытия, не целясь пальнул раза два в сторону «Мерседеса». Стрелял я не на поражение, пока лишь для острастки. Главное – удержать их на расстоянии, поближе к своей машине и подальше от меня. Пусть займут оборону, залягут, изведут лишний десяток-другой патронов, а я пока подумаю, кому же я так крепко насолил? Международной наркомафии или местным наци? Дальневосточным контрабандистам или ближневосточным террористам? За последние полгода у меня в оперативной разработке появилось каждой твари по парс: генерал Голубев, по своему обыкновению, сваливал на меня все малоперспективные дела, типа тайваньских «бурых волков» или лжепринца Хатанги. Я внезапно вспомнил, что у Хатанги помимо липового диппаспорта Монако есть еще и настоящее ливийское подданство. Может, сам полковник Каддафи открыл на меня большую охоту? Да-а, это было бы здорово.
Автоматные пули снова затренькали по корпусу моего убежища. Разумеется, снова впустую. Со времени предыдущей очереди каток не превратился из металлического в картонный и по-прежнему был прекрасным укрытием. Чтобы не оставаться в долгу, я тоже выстрелил еще разок по нападавшим. Опять-таки вслепую и наугад. Запасная обойма в кармане позволяла мне быть расточительным, словно нефтяной шейх из арабских сказок.
Возможные ливийцы ответили на одиночный выстрел ураганным и таким же слепым автоматным огнем. Мой каток с легким презрительным звоном отразил нападение стальным трамбующим валом. Ладно уж, займите себя хоть чем-то полезным, пока я ищу новую обойму для «Макарова». Как найду, опять поиграем в охотника и зайчика.
Я запустил руку в карман – без суеты, гордо и неторопливо, как и подобает личному врагу полковника Каддафи. Все-таки красивую ливийскую версию придется отвергнуть, с сожалением признал я, нашаривая прохладный брусок обоймы. Среди террористов-джамахирийцев, конечно, полным-полно неумелых стрелков и любителей роскошных авто. Но выходцы из Триполи не стали бы кататься по Москве на немецких «Мерседесах» и палить из российских спецавтоматов «Вал». Будучи большими патриотами своей малой родины, они отчего-то стараются пользоваться техникой смертельных врагов родной страны – американского империализма и израильского сионизма: брезгливо ездят на проклятых дорогих «Кадиллаках» и с отвращением носят с собой трижды проклятые Аллахом многозарядные «Узи».
Пробарабанила еще одна очередь. Пиф-паф, ой-ей-ей, умирает зайчик мой. Все никак не умрет. Значит, опять мой ход.
Обойма в кармане оказалась неожиданно легкой, гладкой и все время выскальзывала у меня из пальцев. Пока наконец я не ухватил ее и не извлек на свет божий... Ну что я за дурак! Феноменальный. Грандиозный. Клинический. Вот какой рассеянный с улицы Лубянки.
Брусок был не совсем обоймой. Совсем даже не обоймой.
С запозданием я вспомнил, что сегодня утром лишь собирался прихватить резервный боезапас. Собирался, однако не взял. Очень спешил на службу, закрутился с отчетом и забыл. То есть взять-то я взял, но совсем другое. Некоторое время я строго глядел на синий нераспечатанный брикет жевательной резинки в руке, машинально прикидывая, можно ли мятным бабл-гамом заменить патроны к «Макарову». По всему выходило, что замена будет неравноценной. В лучшем случае можно хорошенько разжевать мятную пластинку, выдуть огромный белый пузырь и броситься с ним в психическую атаку. Увидев такую жуткую картинку, противник моментально сдастся.
Я пересчитал патроны в единственной обойме. Из восьми штук у меня осталось всего пять – ровно по числу нападавших. Не разгуляешься. Пистолет системы Макарова менее всего предназначен для прицельной стрельбы на дальние расстояния, а я при этом отнюдь не снайпер, рыжей белке в глаз не попаду. Да и там, у «Мерседеса», притаились с автоматами далеко не белочки... Что же мне делать? Я распечатал брикет с бабл-гамом, сорвал обертку с одной из жвачек и стал сосредоточенно ее жевать. Реклама уверяла, будто свежий мятный вкус во рту прекрасно успокаивает. Вот-вот, скоро меня начисто успокоят, подумал я и чуть-чуть выглянул из-за укрытия. Очередь тут же просвистела над головой, сантиметрах эдак в трех. Уже пристрелялись, однако. Я их недооценил. Стоит им сейчас понять, что у меня кое-какие проблемы с патронами, как они дружно поднимутся в атаку. И пойдут, и пойдут! Значит, сейчас придется высунуться, сжечь еще один заряд. Ничего не поделаешь.
Мой «Макаров» недовольно сказал: «Та-тах!», и в обойме осталось уже четыре штучки – на одну меньше, чем нападающих. От пятого придется уже просто отбиваться ногами. Либо забрасывать его жвачкой или камнями, на выбор. А что, совсем недурная идея насчет камней! Эффективное народное средство. В библейской древности ими, говорят, вовсю били нечестных женщин и вороватых мужиков... Я поискал глазами вокруг и обнаружил поблизости только один библейских размеров булыжник, прямо под задним валом катка. Так-с, попробуем вытащить это оружие пролетариата. Как глубоко он врос! Ну-ка, ну-ка...
Многотонная глыба асфальтового катка вдруг угрожающе заскрипела и попыталась сдвинуться с места, едва не раздавив мне руку. Я поспешно вогнал камень в прежнее положение и с повышенным интересом осмотрел свое укрытие. Вот теперь мне ясно, почему же эта махина застряла здесь, а не скатилась давно вниз, под уклон. Строители, уходя, поставили его на тормоз. Точнее, по-простому подложили камень под задний валик. Рашен смекалка. Как хорошо, однако, держит! И камешек ведь невелик, вполне поддается уговорам. Голыми руками можно уговорить.
Наконец-то у меня созрел план – рискованный, зато остроумный. Мой начальник генерал Голубев назвал бы этот план чистой авантюрой и был бы абсолютно прав. Но, с другой стороны, нелепо остаток жизни тратить на игру в прятки незнаемо от кого. Да еще с таким жалким запасом: четырьмя патронами в обойме и початым брикетом жвачки в руках! Не убьют тебя, так сам с голоду помрешь. Я вот уже и проголодался. Сильные стрессы обычно вызывают у меня приливы энергии и нездоровый аппетит. Кажется, быка на скаку остановишь. Чтобы тут же сожрать.
Быстро высунувшись из-за укрытия, я в последний раз осмотрел поле битвы и нырнул обратно под новое звяканье вражьего свинца о железо. Вероятная траектория катка выглядела почти идеальной. Пустырь есть пустырь. Даже с учетом поправки на неровность почвы освобожденная глыба металла быстро покатится вниз и упрется точно в основание ржавого подъемного крана. А на прямой линии между краном и началом пути у нас находится что? Верно-верно: красивая машина марки «Мерседес». Надо ведь им было так удачно ее тормознуть! Молодцы. Всем благодарность – пожизненно и посмертно.
Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я достал из початого брикета с бабл-гамом еще одну пластинку жвачки и медленно, со вкусом, ее разжевал. Затем выдул приличный пузырь размером с теннисный мячик. Хорош. Раз продуман распорядок действий, то неотвратим конец пути. Вот случай, когда необязательно приходить к финишу первым. Сейчас важнее прийти к финишу живым. И быть при этом как можно дальше от катка-убийцы.
Приготовиться... Пузырь – во рту, «Макаров» – в левой руке, а булыжник – сейчас будет в пра... Теперь ходу, ходу, Макс! Твоя задача – отвлечь внимание, остальное случится без тебя! Техника... в наше время... решает... все! Все, понеслось!..
Громко мыча, потрясая камнем и пистолетом, я рванулся куда-то вбок, плюхнулся на землю, вскочил, швырнул в сторону булыжник, без остановки выпустил, не целясь, последние четыре пули и в довершение громко чмокнул пузырем из жвачки. Пузырь сработал лучше всего: чистый жалобный звук потряс окрестности холмика. Стрелков из «Мерседеса» это, по-моему, задело за живое. Возможно, они приняли звук за вой вакуумной бомбы. Не меньше двух десятков свинцовых пташек тут же рассвистелось вокруг меня, норовя клюнуть наповал. По-военному это называется вызвать огонь на себя. Любимое занятие самоубийц, мечтающих о бюсте на родине героя. Я шлепнулся наземь, снова вскочил и, петляя, побежал дальше... В магазине каждого спецавтомата, очень вовремя вспомнил я на бегу, по два десятка девятимиллиметровых патрончиков, а пульки – со смещенным центром. Одно попадание, и во мне... ого-го!.. во мне будет дыра величиной с утюг. И зачем, скажите, я отвлекаю автоматчиков от катка? Ведь это он, железный, просит бури. Он, а не я!.. Ему-то ничего плохого не светит, кроме покоя, а мне...
Крр-рак!! Вслед за оглушительным скрежетом за спиной раздались громкие крики. Выстрелы, напротив, стихли. Я позволил себе замедлить бег и обернуться на шум.
План сработал, и успешно! Ну надо же, как все точно сошлось. Тютелька в тютельку... Пока пятерка нападавших пялила на меня глаза и тратила на меня патроны, мой секретный союзник каток стремительно – насколько был способен – покатился по прямой, кратчайшему расстоянию от пункта «А» до пункта «Б». Благо булыжник-тормоз я убрал и траекторию вычислил правильно, спасибо глазомеру... Оп-ля! Передний бампер «Мерседеса», напоследок лязгнув, окончательно превратился в неопрятную гармошку. Легковая машина супротив одичавшего катка – все равно как спичечный коробок против армейского сапога-говнодава. Шансов никаких. Пятерка вооруженных дуралеев тем временем сделала самое худшее, что можно сделать в такой ситуации: вместо того чтобы спасаться самим, они вздумали спасать непоправимо сминаемое авто... Кран, остолопы, сзади ведь еще подъемный кран... У вас же наверняка бензина полный бак, а бензобак у этой модели очень уязвим во время аварий...
Пизанской башне подъемного крана оказалось достаточно небольшого толчка. С пронзительным скрипом железная конструкция стала заваливаться сверху вниз – аккурат на гармошку «Мерседеса» и окруживших авто людей-муравьев. Стрела упала куда-то на капот несчастной машины; издали мне не удалось рассмотреть, куда именно. Новый, еще более громкий «крр-ракк!!», вопли – а затем сработали законы физики: на месте машины, автоматчиков, катка и крана образовалась одна большая огненная вспышка, вслед за которой грянул рукотворный гром. Груда металла поднялась в воздух, чтобы шумно осесть на землю. Меня обдало жарким ветром и едва не повалило на землю.
Сражение закончилось, мои противники перестали существовать. Вместо них корчился на костре остов «Мерседеса», зажатого между катком и краном. Смертельный горячий гамбургер – для тех, кто стреляет без предупреждения. Ничего живого уцелеть в пламени и поблизости от него уже не могло. Мое чувство голода разом уступило место тошноте.
Я осторожно подобрался ближе и остановился, глядя на погребальный костер. Есть правило техники безопасности – «Не стой под стрелой!», подумал я. Любой индеец это знает... А вас куда понесло? И кого «вас»? И главное, зачем? На моих глазах огонь быстро пожирал все улики, а я так и не догадался, кто и для чего приезжал за моим скальпом. Может быть, хоть гений-криминалист Сережа Некрасов сумеет здесь что-то выкопать, но и он навряд ли. В этой мешанине стали и огня ничего путного не отыщешь при большом желании. У обгорелых трупов редко бывают отпечатки пальцев. Не бывает у них документов и особых примет, все равны как на подбор. Пришлось мне сегодня выбирать: либо выживут они, со всеми документами, приметами и автоматами – либо я. Что бы сами вы избрали на моем месте?.. Морщась от жара, я на всякий случай обошел костер со всех сторон и ничего, понятно, не обнаружил. Огненная геенна – кладбище всех следов. Огонь, которым все в мире началось, все и заканчивается. Финита. В общем, пора мне отсюда уносить ноги. Местность здесь пустынная, однако пламя на горизонте видно издали. Когда на пепелище прибудет пожарная команда с милицией, лучше бы мне быть где-то в другом месте...
Из таксофона в вестибюле метро «Нагатинская» я сначала позвонил маэстро графологу – вдруг тот все-таки объявился на рабочем месте? Ничуть не бывало. Телефон нашего шарлатана по-прежнему отзывался длинными гудками. Тогда я попытал счастья в МУРе, и на сей раз преуспел. Трубку поднял сам Некрасов.
– Привет, Сережа, – сказал я. – Это Макс. Как там твой труп?
– В каком смысле? – озадачился Некрасов на другом конце провода.
– Я звонил тебе час назад, и мне доложили, что ты выехал на труп, – разъяснил я.
– Ах, этот... – успокоился ведущий криминалист МУРа. – Ничего особенного, убийство на почве ревности. Банкир с директором гастронома не поделили даму сердца...
– И кто убит? – из вежливости поинтересовался я. – Банкир или директор?
– Дама, конечно, – с профессиональным безразличием эксперта ответил Сережа. – Я же тебе говорю: не поделили. Бензопилой решили пилить.
У меня совсем пропал аппетит. Как отрезало.
– Вся комната в крови, – неторопливо продолжал Некрасов. – Редкая группа, хорошо идентифицируется...
Не будь мой друг ученым, он бы давно свихнулся от такой ненормальной работы. Ладно, Сережечка, тогда уж прими и моих покойников. Для компании...
– Готов подкинуть тебе еще пяток жмуриков, – сказал я. – Это на пустыре, в Юго-Восточном округе... Записывай адрес. Может, тебе как-нибудь удастся их опознать?
– Почему «может»? Почему «как-нибудь»? – обиделся Сережа. – Естественно, опознаем, если... Надеюсь, это не жертвы пожара?
– Жертвы, – признался я. – Все пятеро, так вышло. Извини.
Мой муровский друг присвистнул в трубку.
– Чем ты их так? – недовольно осведомился он. – Вам что, огнеметы «Шмель» теперь выдают в качестве личного оружия?
– Какой там огнемет! – вздохнул я. – Я даже патроны к «Макарову» дома забыл. Кое-как обошелся с помощью жвачки и асфальтового катка... Но вообще это был несчастный случай. Неосторожное обращение с башенным краном...
Некрасов, похоже, намеков моих не понял, однако переспрашивать не захотел.
– Черт с тобой, – произнес он. – Сейчас пошлю туда бригаду. Что-нибудь выясним, я тебе позвоню.
Сережа руководствовался принципом: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. А по мне – так не видеть бы этих вовсе.
– Лучше я тебе сам позвоню, – предложил я. – Меня ты можешь не застать, тут одно дельце срочное... Ты еще не забыл о моей вчерашней просьбе? Я тебе тетрадный листок давал, с угрозами Президенту...
– Да-да, листок, – спохватился Некрасов. – Определить сорт бумаги, помню. Очень интересная проблема, я часа два на нее вчера убил. Что ж ты меня не предупредил заранее? Хоть бы направление поиска задал...
– Направление? – Настала моя пора удивляться. Теперь уже я не понимал некрасовского намека. Квиты.
– Твой листок – из тетрадки, – объяснил Сережа. – А тетрадка – из подарочного комплекта, я выяснил. Редкая фактура бумаги, мне просто случайно попался образец. Там в комплекте кроме тетрадки должны быть еще шариковая ручка, флажок, банка пива, майка с эмблемой и бейсболка... Благотворительный подарок ветеранам на День независимости. Каждый год вручают.
– Каким ветеранам? – непонимающе переспросил я. Мне почему-то сразу представились наши дедули-пенсионеры в майках, с баночным пивом и флажками в руках, играющие в бейсбол.
– Обыкновенным, американским, – уточнил Некрасов. – Ветеранам войны во Вьетнаме.
