Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)
26. СОРАТНИК ГЕНЕРАЛА ПАНИН
Консультант Гриша Белов обошелся мне дешево, почти даром. В институте, где он изучал каких-то древних французских королей, уже год никому не платили зарплату, даже их директору-академику. Институтские специалисты, кто поэнергичней, давно разбрелись по частным фирмам и торговым палаткам, а этот, без коммерческой жилки, прибился к нам. И со временем пригодился. Когда Генерал выступал перед интеллигентами, то в его речи, кроме дежурных афоризмов, всегда имелась парочка умных фраз, написанных рукою Гриши. Историю, политологию, всякую геральдику-херальдику этот лейтенант запаса знал назубок, ничего не скажешь. Единственным и главным его недостатком был ужасающе гражданский вид. Все мои попытки заняться его выправкой успеха не имели: легче было научить зайца играть на трубе.
– Я составил примерный маршрут, – объявил Гриша. За четверть часа он успел натащить из своего драного портфельчика кучу бумаги и захламить всю нашу секретную комнату.
«Секретной» я называл комнату по старой армейской привычке. Дверь украшал кодовый замок, но на самом деле никаких тайн в этом чулане не водилось. Здесь висели только карты, на которых были отмечены предвыборные поездки нашего кандидата по стране и миру. Не будь этих карт, он мог бы запросто посетить дважды один и тот же населенный пункт. С географией у Генерала были довольно сложные отношения: любовь без взаимности.
– Примерный? – переспросил я нашего консультанта, стараясь не обращать пока внимания на его прическу, подворотничок мышиного цвета и болтающийся шнурок на грязном ботинке.
– Ну да, – хлопая глазами, ответил Гриша. – На случай победы, как вы и заказывали. Потому что если он проиграет, то и ездить никуда не...
– От-ста-вить! – железным тоном оборвал его я. – Что за гнилые разговорчики? Предвыборная кампания суть кампания военная. А в военное время за пораженческие настроения положен трибунал. Забыли, лейтенант запаса Белов?
Слова «проигрыш» и «проиграть» считались в нашей команде запретными, как «ретирада» для суворовских гвардейцев. Усомнившегося я объявлял трусом и строго наказывал. Сомнения и колебания, шатания и неуверенность – вся эта цивильная ржа угробила в России не одно полезное дело. Тысячи славных начинаний были сведены на нет паникерами в гражданских костюмах. Стоит одному пойти не в ногу, и весь строй рано или поздно рассыпается к такой-то матери. Один идиотский вопрос «зачем?» в сто раз опасней ковровой бомбардировки. Поэтому – никаких вопросов и сомнений вслух. Мы выиграем выборы, и точка.
– Есть отставить! – Смущенный консультант начал переминаться с ноги на ногу и тотчас наступил себе на шнурок.
Если бы я вовремя не подставил стул, Гриша валялся бы уже на полу комнаты – нестриженой головой строго на юго-запад, нечищеными башмаками на северо-восток.
– Я извиняюсь... – пропыхтел он вместо уставного «виноват, товарищ полковник» и склонился к ботинку. На завязывание одного шнурка у него ушло столько же времени, сколько грамотный сержант тратит на полную экипировку со всеми застежками.
Гриша был безнадежен, как большинство штатских. Образцовый шпак. Мраморный слоник с полки. Прискорбно, что без штатских шляп великой России пока не удается обойтись. Для такой большой страны нас, военных, здесь еще слишком мало. А вернее, это России для нас – слишком много. Пустое пространство не благоприятствует дисциплине и порядку. В любой банановой республике величиной с пятак наш Генерал давно уже ходил бы в президентах, без проблем.
– Лейтенант запаса Белов, – устало сказал я, – по вам плачет пожизненная гауптвахта. И не просто плачет, а рыдает – горючими напалмовыми слезками... Я услышу сегодня ваш доклад или нет?
– Разумеется, – ответил этот шпак вместо «так точно».
Захватив со стола щепотку флажков, консультант приблизился к карте мира и стал втыкать в нее булавки с нанизанными красными треугольниками. Как он при этом умудрился не проткнуть себе ладонь – ума не приложу. Счастливая случайность.
– Составляя маршрут, – начал, наконец, лейтенант запаса, – я руководствовался не только тезисами, положенными в основу нашей предвыборной стратегии, но и последними разработками Института Гэллапа, Рэнд Корпорейшн, Бритиш Коммуникейшн, Азимовс Фундэйшн, Джюиш Аппроксимейшн...
От змеиного шипения у меня голова пошла кругом. Эти умники ни в чем не знают меры, с досадой подумал я. Лучше бы он ботинки себе вычистил.
– ... В результате чего, – Белов уже завладел указкой и чуть не сшиб пару флажков с карты, – картина передвижений получилась следующая: Москва – Париж – Исламабад – Вашингтон – Буэнос-Айрес – Асунсьон – Сантьяго – Москва. Весь вояж займет двенадцать дней. В среднем, по два дня на каждый официальный визит.
– Асунсьон – это какая же страна? – осведомился я.
– Парагвай, – ответил наш консультант и прицельно ткнул указкой в южное полушарие. – Вот он.
– По-моему, перебор экзотики, – сухо заметил я, рассматривая карту. К Европе был пришпилен всего один флажок, зато из Латинской Америки торчало целых три. – Париж с Вашингтоном – понимаю, но на кой хрен нам сдался Парагвай? Вам поручено спланировать первое мировое турне нового президента России, а не развлекательный круиз.
– Турне выглядит неожиданным, – согласился Гриша. – Не вполне репрезентативным. На первый взгляд, даже провокативным. Однако при ближайшем рассмотрении оно хорошо укладывается в глобальную поствыборную концепцию нашего кандидата. Маршрут поездки – это своего рода познавательный экскурс в прошлое, компактный реестр исторических прецедентов. С гносеологической точки зрения...
Как я ни дрессировал нашего консультанта, дурацкая интеллигентщина все равно выпирала из него, словно живот из-под фартука беременной гимназистки.
– Лейтенант запаса Белов, – без церемоний перебил я докладчика, – тут вам не Академия наук. Я, к вашему сведению, тоже знаю много интересных слов, однако не употребляю их где и когда попало. Излагайте свою мысль просто. Умеете говорить по-русски?
– Умею. – Консультант Гриша обидчиво задвигал бровями. Он воображал, будто его птичий язык и есть русский. – Проще говоря, мы должны успокоить Запад. Напомнить, что генерал на высшем государственном посту – явление вовсе не уникальное в мировой практике и потому не обещающее международных конфликтов. Как только мы обозначим эту бесспорную преемственность, напряжение будет редуци... уменьшено.
Идея консультанта еще не перестала казаться мне туманной и чересчур заумной, но в этом тумане уже кое-что смутно прорисовалось. То ли дорожка в зыбкой топи, то ли отблеск света в конце туннеля.
– Давайте подробнее, – распорядился я, – во всех деталях. Мне необходимо хорошенько вникнуть.
– Каждый государственный визит Генерала, – продолжил слегка приободренный Белов, – будет распадаться на две части: официальную и, так сказать, историческую. Вторая для нас важнее... Например! – Консультант шагнул к столу и вернулся обратно к карте уже с кипой бумажонок. – Например, Париж. Утром – приземление в аэропорту Орли, в первой половине дня – прием в Елисейском дворце. Но вот после обеда – обязательная поездка в деревню Коломбс-ле-Дез-Эглиз... – Лейтенант запаса с явным удовольствием воспроизвел длинное французское название.
– Что еще за деревня? – удивился я.
– Место захоронения бывшего президента Французской республики генерала Шарля де Голля, – радостно отбарабанил консультант. – Здесь я запланировал символическое возложение венка, генералу – от Генерала. То есть, равному – от равного, согласно феодальной иерархии. Таким образом, мы безболезненно вписываемся в европейский контекст.
Вязкий туман понемногу начинал рассеиваться. И верно, нашему Григорию нельзя было отказать в находчивости.
– А что дальше? – полюбопытствовал я.
– Та же самая методика, – охотно ответил консультант. – Исламабад: утром – прием во дворце Бхутто, а после дневного намаза – поездка в пригород Карачи, возложение венка к усыпальнице экс-президента Пакистана генерала Зия-Уль-Хака. Вашингтон: с утра – встреча с президентом в Белом доме, днем – визит на Арлингтонское кладбище и десять минут в почетном карауле возле мемориала бывшего президента Соединенных Штатов генерала Айка... то бишь, Дуайта Эйзенхауэра. Буэнос-Айрес и Асунсьон – та же самая схема: вначале тет-а-тет с нынешними президентами Аргентины и Парагвая, потом, соответственно, – цветы на могилы экс-президентов генералов Перона и Стресснера. Последняя точка у нас Сантьяго. До обеда, как и положено, официальный прием в президентском дворце, а по окончании сиесты...
– ... возложение венков, – не задумываясь, закончил я. – Понятно.
Штатский консультант вежливо покачал своею нестриженой головой.
– В Чили будет небольшая корректировка ритуала, – извиняющимся тоном проговорил он. – В связи со временным, если можно так выразиться, отсутствием усыпальницы...
– Ну да, верно, – с опозданием припомнил я. – Генерал Аугусто еще жив, цветы класть некуда. Обидно, красивая церемония пропадает.
– Я тут придумал кое-что на замену, – неуверенно предложил Белов. – Часах в двух лета от побережья Чили находится остров Пасхи, а на нем – такие всемирно известные каменные изваяния. Наш Генерал и генерал Аугусто могли бы арендовать «Боинг», слетать на остров и возложить венки к любой из статуй, на выбор... Правда, после того случая в Англии генерал Аугусто больше не рискует покидать свою страну, но эта островная территория – юридически еще в границах Чили. Сложностей быть не должно.
– И кому поставлены эти памятники? – осведомился я.
– Никто уже не знает, – пожал плечами консультант. – Древние они очень, каждому по полторы тысячи лет.
– Тогда не стоит, – подумав, решил я. – Слишком почтенный возраст. Сами ведь мне говорили: «равному – от равного», феодализм и все такое прочее. А наш Генерал значительно моложе.
Белов рукою взлохматил и без того лохматую прическу. Вытащил из кармана очки, нацепил, опять снял.
– Моложе, – после долгой паузы признал он. – Да, в некотором смысле принцип равенства будет нарушен. И как это я сам не сообразил? У меня ведь по аналогичной причине выпали из списка Испания и Ливия. И там, и там по-своему нарушается паритет...
– Ну-ка поясните, что вы имеете в виду, – велел я.
Для меня слово «паритет» означало равное количество ядерных боеголовок у нас и у вероятного противника.
– Недалеко от Мадрида есть приличная гробница, – пояснил Гриша, – бывшего испанского президента Франко. Но он перед смертью успел произвести себя в генералиссимусы, и кортесы это узаконили. Выходит, покойный каудильо теперь старше нашего по званию. Не очень корректно.
– Генералу наверняка это не понравится, – признал и я. – Стало быть, откладываем Испанию до лучших времен. А как там в Ливии... или где там?
– В Триполи имеет место неувязка обратного свойства, – развел руками консультант. – Президент Муамар Каддафи – по званию всего-навсего полковник. К тому же, его политическое лицо многим не внушает...
– Ну и пес с ним, с Муамаром, – без малейшего сожаления отмахнулся я. – Мне тоже не внушает. Вычеркиваем. – Вслед за фамилией ливийского президента я разом вспомнил и физиономию этого волосатика, которую видел в каком-то журнале. С такой гривой на голове носить фуражку – значит, оскорблять военную форму.
Я еще раз окинул взглядом карту с флажками. Все-таки числом их было маловато, а в Азии почти не было. Кругосветка будущего президента получалась скособоченной.
– Имелся еще запасной вариант, на Дальнем Востоке, – заметил Белов, проследив за моим взглядом. – В Южной Корее президентами были целых два генерала, Чон и Ро. Но оба они... как бы помягче сказать...
– Да, знаю. Не повезло им, – признал я. Там, где делают высококлассную радиотехнику, крайне сурово обошлись с бывшим начальством. Невзирая на их заслуги, погоны и мундиры. – Отрыжка демократии, будь она неладна. Они все еще сидят?
Про себя я решил, что Южная Корея будет последней страной, куда Генерал, сделавшись президентом, нанесет официальный дружественный визит. На редкость отсталая республика. Никакой передовой «Самсунг» не может перевесить такого отношения государства к своим высшим военным чинам.
– Их выпустили, – сообщил мне Белов. – По амнистии. Но теперь они не имеют права... – Гришину фразу прервал на середине осторожный стук в дверь секретной комнаты.
Я высунулся наружу. Как я и думал, стучал мой адъютант Дима Богуш.
– Виноват, что побеспокоил, товарищ полковник, – предупредительно сказал он. – Есть свежий факс с Кавказа. Только опять дефектный.
Оставив консультанта сторожить карты с флажками, я быстрым шагом проследовал в комнату к факс-аппарату и там, на месте, изучил бумажку. После часового глухого молчания аппарат связи вновь подал признаки жизни, но опять-таки невнятные. Помехи превратили строчку на листе в абстрактную картинку, где с трудом угадывались лишь первые два слова.
– «Я вам...» и дальше неразборчиво, – произнес я вслух. – Что бы это значило, а, капитан?
– Мне кажется, товарищ полковник, – осторожно возразил Богуш, – это больше похоже на «Я сам...» и дальше неразборчиво.
– Хрен редьки не слаще. – Я бросил лист на стол.
Хотелось бы понять, какие тут были слова, с раздражением подумал я, вновь разглядывая факс. Но еще больше мне хотелось бы знать, какого черта Генерал вообще так долго шастает в горах и не торопится лететь в Москву, на прямой эфир. Полторы сотни чабанов, которых он там сагитирует голосовать за себя, – ничто по сравнению с миллионами телезрителей...
– Вы не засекли точное место, откуда был отправлен факс? – спросил я у своего адъютанта.
– Виноват, товарищ полковник, – смешался капитан Дима. – Мы дали запрос на спутник, но у них там аппаратура старая и довольно низкое разрешение... Точно никак не удалось. Приблизительно это между Кара-Юртом и Гамаль-Галой, где-то недалеко от святого места.
– Какого святого? – сперва не понял я.
– Места захоронения их имама... – пустился в сбивчивые объяснения адъютант. – Правильнее сказать, возможного места предполагаемого захоронения... У меня, товарищ полковник, друг служил на Кавказе, капитан Мирошниченко. Он говорил, могилу эту никто из русских не видел, но многие уверены, что она где-то там, в горах. Будто бы лежит этот Гамаль забальзамированный, в хрустальном гробу, в парадном генеральском мундире...
У меня в голове как будто вспыхнула осветительная ракета. Наконец-то мне стало ясно, о ком идет речь!
До начала 90-х генерал-майор саперных войск Гамаль Асланбеков тихо-мирно командовал отдельной бригадой в Подмосковье, но после выхода в отставку и возвращения на землю предков он очень скоро возглавил Кавказское сопротивление и выбился в главные вожди. Саперное искусство пригодилось президенту Самой Свободной Горской Республики и доставило кучу неприятностей нашим бэтээрам. Прежде, чем погибнуть, Асланбеков порядком потрепал регулярные войска – за что посмертно был удостоен высокого титула имама. В переводе на наши звания – что-то вроде Героя России, патриарха и почетного святого в одном лице.
– Спятить можно... – пробормотал я.
Невероятное подозрение охватило меня, едва я вспомнил биографию усопшего имама. И чем больше я об этом думал, тем быстрее моя догадка делалась похожей на правду. Приказав адъютанту и дальше бдить у аппарата, я поспешил обратно, в секретную комнату. Если я прав, мрачно соображал я на ходу, то это сразу многое объясняет. Очень многое. И упрямство Генерала, и его шатания по горам, и «Магомета» из телефакса...
Консультант все еще топтался возле карты, близоруко разглядывая южное полушарие.
– Лейтенант запаса Белов, – зловещим тихим голосом проговорил я, – вы кому-нибудь, кроме меня, рассказывали вашу идею насчет турне по генеральским могилам? Отвечайте.
– Да нет вроде, – растерялся этот несчастный шпак. – Только вам вот... и нашему кандидату в президенты. Ему – самые предварительные наметки...
– Когда ему рассказывали?
– Примерно дней пять назад. Он еще тогда проявил большую заинтересованность, задавал различные вопросы...
Вот сукин кот! – в который уже раз подумал я о Генерале. Не терпится ему. Не дожидаясь дня выборов, он вздумал отрепетировать свои будущие заграничные гастроли и устроить себе пробное турне по Кавказу. «Равному – от равного»! Ублюдок, не при нижних чинах будь сказано. Форменный ублюдок. Найдет он асланбековскую могилу или нет, еще не известно, но теледебаты в «Останкино» мы уж точно потеряли.
Здесь как в боксе: невыход на ринг многие засчитают как поражение. Скольких же избирателей мы недосчитаемся из-за этого послезавтра? Миллиона, двух? Отдельное мерси болтливому консультанту. И ведь сказано ему было: докладывать идеи только мне. Но этому штатскому сброду не понять законов армейской субординации. Мраморные слоники, а не солдаты!
– Я что-то сделал не так? Не надо было предварительно обсуждать с Генералом?.. – Ученый шпак Гриша, тряся копной нечесанных волос, робко переступил с ноги на ногу. Теперь у него уже был развязан другой шнурок и волочился по полу.
– Лейтенант запаса Белов, – ласковым голосом сказал я. – Будь мы сейчас на передовой, я бы вас с радостью пристрелил, интеллигент вы паршивый. Для вашей же, подчеркиваю, вашей пользы.
27. МАКС ЛАПТЕВ
Дедок лет ста сидел на маленькой скамейке у самой стены и ловил кайф. Минут пять назад он, шамкая, выпросил у меня пару сигарет. Когда же я спускался обратно по лестнице, дедок уже высыпал табак из одной сигаретины на приготовленную серую бумажку и ловко сворачивал самокрутку.
Это бессмысленное занятие, похоже, доставляло старику непонятное удовольствие. Он жмурился на солнце и время от времени улыбался щербатым ртом.
– Дедушка, – проговорил я, – а где у вас жилец из третьей квартиры? Николай... – я сверился со списком. – Николай Долгополов... Уехал он куда-нибудь?
Старик не спеша послюнил краешек бумаги, заклеил самокрутку и стал чиркать спичкой. Я терпеливо ждал. Кроме как у старика спросить здесь было не у кого: замусоренный двор был безлюден.
Столетний курильщик в конце концов запалил папиросу собственного производства. Пахнуло табачным дымом напополам с горелой бумагой.
– Помер Колька, – ответил дед, наслаждаясь дымом. – Уж с месяц назад закопали на Солнцевском. Болел, болел и отмучился, царство ему небесное. Он и с войны-то еле-еле приполз на протезах, обгорелый весь, страшенный. Семеныч, говорил мне, ты хоть и старый, но меня, молодого, переживешь. Вот я и пережил... А ты его родственник, что ли, будешь? Или из собеса? Потому как ежели из собеса, то я к тебе сам имею вопрос про выплату пенсий в срок... про пенсии, значит...
Дед внезапно уронил голову и задремал. Я немного подождал, не проснется ли он вдруг, не скажет ли еще что-нибудь. Но старый только сопел и умиротворенно пускал слюни. Я оставил на скамейке рядом с ним полпачки «Московских крепких» и вышел со двора на улицу.
Еще один подозреваемый отпал. Отмучился.
Из стопки карточек, взятых у Вани в Комитете поддержки инвалидов, я прежде всего отобрал ветеранов афганской и последней кавказской кампаний – тех, кто получил сиротский подарочек от Фонда Кулиджа. Бывший военный снайпер Николай Долгополов шел в моем перечне под номером третьим. Проверка первых двух, танкистов Аблеухова и Бугаева, тоже оказалась безрезультатной: ни один не подходил на роль автора письма к Президенту. Всего за полтора часа работы число кандидатов в террористы сократилось у меня на треть. Благо почти половина подозреваемых из «Списка Лаптева» кучковались вдоль одной ветки метро.
Номер четвертый, морпех Евгений Ежков, проживал в двухподъездной девятиэтажке на Автозаводской, в квартире двадцать семь. Еще поднимаясь вверх на лифте, я слышал где-то над головой глухие крики, женские причитания, детский плач и веселый звон разбиваемого стекла. Трудно было не узнать все душераздирающие приметы рядового семейного скандала.
Дверь в двадцать седьмую квартиру была распахнута настежь. И не просто распахнута, а вообще висела сбоку на одной жалкой петле, грозя вот-вот упасть. Из дверного проема доносились громкие звуки – прямо на весь коридорчик. Слышимость в этой панельно-картонной московской хрущобе была изумительной, как в хорошем театральном зале. Только играли здесь не «Отелло» и даже не бессмертную пьесу «На дне», а всю ту же докучливую документальную драму с винным прологом и милицейским эпилогом. Сходство с театром дополняли любопытствующие соседские бабульки, которые сгрудились на галерке, возле самого выхода из лифта: все боялись вмешиваться и с интересом ждали развязки.
Меня галерка почему-то приняла за переодетого милиционера.
– Убивает, – доложила мне крючконосая бабка Яга в засаленном халате и резиновых ботах на босу ногу. – Уже почти убил. Нюшку, орет, стерву, счас с балкона скину, а обоих детишек, орет, бошками об угол... Телевизор раскокал, цветной, между прочим, импортный. Сервиз, вазу напольную... триста тысяч ваза, старыми деньгами...
Подтверждая последние слова, из квартиры донесся уже знакомый стеклянный звон, грохот и новые вопли. Судя по многоголосию криков, морпех Ежков никого из своих домочадцев пока не убил, ограничиваясь лишь порчей семейного имущества. Однако аппетит приходит во время беды.
Я вошел в ту минуту, когда багровый глава семейства, одетый в кальсоны и тельняшку, кулаками приканчивал торшер. По комнате разбросаны были вперемешку кастрюли, одеяла, истерзанные матрацы и несчастные подушки, пережившие харакири. Семья морпеха в полном составе была загнана на платяной шкаф и оттуда навзрыд оплакивала производимый в квартире разгром. Телевизор с разбитым кинескопом уже валялся на боку, весь обсыпанный белым пухом, а десятки разноцветных осколков еще недавно были сервизом с вазой. В комнате стоял тяжелый спиртовой дух: казалось, зажги спичку – и вся атмосфера разом полыхнет.
При моем появлении хор на шкафу дружно смолк и в шесть глаз уставился на пришельца. Озадаченный внезапной тишиной, номер четвертый в моем списке поднял голову от недобитого торшера.
– Евгений Борисович, – миролюбиво сказал я, – у меня к вам небольшой разговор. Давайте пойдем на кухню, спокойно заварим чаю...
– Убью? – с вопросительной, как мне показалось, интонацией произнес морпех.
– Не надо, – посоветовал я. – Лучше попьем чайку.
– Убью! – коротко взрыкнул Ежков и метнул в меня что-то черное, стальное, похожее на копье. В морской пехоте неплохо готовили к рукопашной: не обладай я чекистской сноровкой, тяжелый костыль угодил бы мне точно в голову и почти наверняка сбил с ног. А так он просвистел сантиметрах в десяти над моей макушкой, после чего врезался в кухонную дверь.
– Евгений Борисович, – с огорчением сказал я. – Вы ведь могли меня покалечить этой штуковиной...
– Убью! – опять зарычал пьяный морпех и, отломив от торшера железную стойку, попер прямо на меня. Кажется, в его хмельных мозгах занозой засело одно-единственное слово.
Разборки с семейными дебоширами не входят в обязанности ФСБ. Меньше всего мне хотелось бы сейчас затеять ненужную драку с подозреваемым, к тому же основательно поддатым. Да еще в присутствии его жены и детей. Одно дело – давить асфальтовым катком вооруженных до зубов киллеров и совсем другое – лупить по морде взбесившегося ветерана с обломком торшера в руке.
– Господин Ежков... – начал я, но вся моя вежливость сразу улетучилась, как только бывший морской пехотинец сделал выпад и вскользь задел меня по плечу своим орудием.
– Убива-а-ает! – радостно проныли бабки из дверей. С галерки они уже переползли в партер и теперь наблюдали за спектаклем с близкого расстояния.
Пришлось быстро объявлять антракт. Оттолкнувшись от стены, я сделал обманный жест правой рукой, и как только морпех Ежков попытался поставить блок, опрокинул его хуком слева с одновременной добавкой удара ногою в пах. Возможно, хватило бы и первого, но я решил застраховать себя на будущее от разных печальных неожиданностей. Если все-таки окажется, что наш герой и есть «Мститель», то лучше подержать его в лежачем положении.
Потеряв равновесие, морпех удачно грохнулся на разоренный матрац и вряд ли сильно ушибся. Однако падение домашнего хулигана вызвало неожиданную реакцию у жертв его безобразий.
– Папочка, папочка! – ударились в слезы сидящие на шкафу дети, которым добрый тятя недавно обещал размозжить головы об угол.
Супруга, которую Ежков намеревался выкинуть с балкона, тотчас же соскочила вниз и с воплями бросилась к своему благоверному.
– Женюра! – заголосила она. – Женюсик! Что с тобой? Ты жив, солнышко?!
Солнышко Женюсик, немного очухавшись, ответил домочадцам длинной бессвязной фразой, сплошь состоящей из матерных слов.
– По-моему, он жив, – сказал я. – Он уже приходит в себя, слышите? Он уже говорит...
Гнев супруги морпеха Ежкова моментально нашел новое русло. Главным виноватым во всем тут же сделался не тихий застенчивый Евгений Борисович, а бандитствующий ваш покорный слуга.
– А вам чего здесь надо? – накинулась на меня она. – Вы-то чего сюда явились? Кто вас звал? Я никого не вызывала!
Изможденное лицо гражданки Ежковой уже пылало праведным гневом на меня, нагло нарушившего их семейный уют.
– Сла-а-адили с инвалидом, тоже мне! – злобно продолжала она. – Женечка в горах воевал, Женечка ранен был, две операции перенес, кавалер Боевого Триколора... Пособие ему по ранению дали – одно издевательство, и того не плотят!.. И в артели инвалидов такие жирные ворюги, коты, сволочи поганые! Женечка только сказал, что не надо жульничать с расценками, – и они его коленом под зад, и телевизор новый отнять хотят, за просрочку... Вот этих ворюг забирайте, а не мужа моего, дурака несчастного!
– Сама ты... дура несчастная... – пробурчал лежащий на полу Ежков, делая слабые попытки встать. – А телевизор им – хрена обратно целый достанется... хрена... пусть вот теперь битый получают...
Морпех выдал еще одну заковыристую матерную фразу. Жена посмотрела на супруга с нежностью.
– Я никого здесь не забираю, – поскорее возразил я гражданке Ежковой. – Я вообще не из милиции...
– А откуда же тогда? – подозрительно спросила та.
Мне не захотелось говорить, откуда я на самом деле. Иначе мадам Ежкова наверняка решит, что я хочу увести ее обожаемого мужа на Лубянку, и устроит мне еще одну истерику.
– Я пришел к вам из... из Комитета поддержки инвалидов, – обтекаемо ответил я. Это было все-таки не совсем вранье: в этом Комитете я и впрямь сегодня побывал. Даже разминировал там входную дверь.
Слова мои произвели странное воздействие на чету Ежковых. Лежащий глава семейства выматерился громче прежнего, а его изможденная супруга, не мешкая, густо плюнула мне на пиджак.
– Смотрите, кто пришел! – обратилась она к бабкам, которые, совсем осмелев, пролезли из партера прямо на сцену. Бабки уже поняли, что боевых действий, опасных для здоровья зрителей, в этом театре больше не предвидится.
Тряпичный медвежонок, метко запущенный детьми со шкафа, чуть не попал мне по уху.
– Вы только гляньте, люди добрые! – Ежкова с гадливой гримасой указала бабкам на меня. – Они еще к нам домой приходят, ни совести, ни стыда! Сами живут в хоромах, жрут колбасу американскую, консервы в масле, ананасы в банках. А инвалидам отдают одну заваль, дрянь никому не нужную отдают... Нате, мол, примите и будьте довольны!.. И мы еще спасибо им должны говорить, ножки им целовать! Вот вам спасибо! – Мой пиджак украсился еще одним плевком.
Я подобрал с пола какой-то лоскут и кротко вытер им заплеванную одежду. Надо было говорить о себе правду, с раскаянием подумал я. Кто тебе сказал, Макс, что благодетелей из всяких фондов народ любит больше, чем чекистов? Совсем наоборот. От нашей конторы народ хоть и не получает никогда консервов с колбасою, зато и не ждет их, и не надеется. А спонсор, сколько ни давай от щедрот, все равно обманет чьи-то ожидания...
– Да подавитесь вы своими подачками! – Моя кротость лишь раззадорила мадам Ежкову. – Берите взад! Проживем мы без вашей дряни, больно надо... Правда, Женечка?
Морпех Ежков согласно выматерился с полу. Получив поддержку главы семейства, супруга кавалера Боевого Триколора резко рванула дверцу шкафа, выхватила оттуда какой-то надорванный бумажный пакет и с криком «Получите обратно ваше говно!» кинула в меня.
Я человек не гордый, живу по принципу: дают – бери. Скромный опыт игры в баскетбол помог мне более-менее грамотно принять пас мадам Ежковой, а приняв, – бегло рассмотреть находку. Надо же! Самозванство мое вдруг оказалось кстати. Теперь я мог честно покинуть театр военных действий, унося с поля боя единственный, но крайне важный трофей.
Обычно вещдоки приходится добывать. Этот сам прыгнул ко мне в руки. Бумажный пакет украшала круглая розовая наклейка с четкой надписью «Coolidge Foundation». Даже с моим скромным знанием английского нетрудно было вычислить, что это фирменная отметина Фонда Кулиджа.
Увернувшись от нового яростного плевка супруги морпеха, я быстро отступил из разгромленной квартиры, прошел сквозь строй недовольно галдящих бабок и очутился в лифте. Спуск вниз занял всего секунд пятнадцать. За это короткое время число подозреваемых уменьшилось еще на одного: в пакете отсутствовали бейсболка (должно быть, утащили дети) и банка пива (почти наверняка вылакал отец семейства), но американский флажок, дешевая шариковая ручка, смятая майка с эмблемой и, главное, тетрадка были на месте.
Все до одного листа в тетрадке оказались целы. Бывший морской пехотинец Евгений Ежков был скандалистом и пьяным хулиганом, но вот письма в Кремль он точно не писал...
Я добрался до метро и проехал одну остановку. В районе станции Коломенской жили сразу двое из моего списка – Заварзин и Исаев. Номер пятый и номер шестой.
Пойдем по алфавиту.
Квартира Глеба Заварзина, бывшего водителя спецназовской бронемашины, находилась в доме на улице Академика Миллионщикова. Не знаю уж, в какое время жил и в каких науках отличился академик с такой денежной фамилией, но только вся улица заполнена была тяжелыми малоэтажными строениями сталинских времен – с крохотными окнами-амбразурами и фигурными балкончиками, на которых чувствовали себя в безопасности лишь средних размеров кошки. Когда-то мне тоже довелось прожить года полтора в доме, похожем на этот; все полтора года я воевал с дверным замком, старой искрящей электропроводкой и худыми, как сито, трубами парового отопления.
Я нашел заварзинский особняк, поднялся по лестнице и, изучив блеклые таблички возле входной двери, три раза мягко коснулся кнопки звонка.
Тишина. Я повторил свой маневр, трижды надавив на кнопку изо всех сил. Звонок опять гордо промолчал: вероятно, он терпеть не мог, когда чекисты оказывают на него любое давление, даже мягкое. Нет – и все, гражданин начальник, сплошная несознанка. Ни звука, пустой номер.
