Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
– Через три минуты, – грозно уточнил я и жестом выпроводил зама за дверь. Раз уж мне сегодня устроили нагоняй, я тоже обязан отметелить ближайшего подчиненного. Отрицательную энергию нельзя копить в себе, это дурная примета.
Дожидаясь результата, я оборвал еще десятка два ромашек. Потом выпил еще кофе, изучил кофейную гущу на блюдечке. Потом стал раскладывать на столе простенький пасьянс «Голова Медузы». Обычно я не пользовался «Медузой» для гадания, но в этот раз разворачивать «Гробницу Наполеона» было долго, хлопотно, да и небезопасно: вдруг не раскроется?
Как я и надеялся, примитивный пасьянс сошелся без хлопот, и тотчас же в кабинете вновь объявился мой зам с кассетой в вытянутой руке.
– Отсматривали? – строго спросил я, кивая на кассету.
– Нет, – помотал головою замороченный Шустов. – А надо было?
– И не надо было, – лаконично ответил я. – Где сейчас эти двое, Мельников и Печерский?
– Я пока оставил их в тон-ателье, – доложил Юра. – Взять с них объяснительные? Будете гнать?
На мгновение мне очень захотелось ослушаться Железного Болека и все-таки вытурить обоих негодяйчиков из «Останкино», поганой метлой. С убийственной статьей в трудовых книжках, чтоб их ни на один коммерческий канал не взяли, даже уборщиками...
– За что же их гнать? – пожал плечами я и небрежно сунул пленку в верхний ящик стола. – Хорошие инициативные работники. Наоборот, пусть им выпишут премии.
– А... – начал оторопевший Юра, провожая взглядом кассету и одновременно пытаясь не упустить из виду выражение лица начальника. – Ага... Понял... Премии... Ясно... – Глаза моего заместителя чуть было не разъехались в разные стороны. Юрина физиономия сейчас живо напоминала экран старого советского цветного телевизора: блеклые ненатуральные краски, уплывающая вбок картинка, частота строк вдвое выше среднего. Еще одна такая встряска, и к природной близорукости Шустова добавятся благоприобретенные косоглазие плюс нервная трясучка.
– Так надо, Юра, – сжалился я над бедным Шустовым. – Парни во что-то вляпались, сверху велено спустить на тормозах. И не спрашивайте, сам больше ничего не знаю.
На лицо моего зама медленно вернулись нормальная развертка по горизонтали и более-менее приличная цветопередача. Еще не «Sony», но уже не «Рубин».
– У нас есть вакансии в корпунктах, поближе к северу России? – осведомился я, как только цветовая гамма Юриного лица достигла нормы.
Слава Богу, среди недугов Юры склероз отсутствовал.
– За полярным кругом практически везде недобор, – немедленно ответил Шустов. – В Воркуте, Норильске, Верхоянске, Нижне-Колымске... В Нарьян-Маре вообще собкоров не осталось. Их там и было-то всего двое, Шеллер да Михайлов.
– И где они теперь? – полюбопытствовал я. Корреспондентскую сеть я знал плоховато, передоверяя ее своему заму.
– Олега Шеллера поощрили переводом в Париж, – объяснил Юра. – За классные натурные съемки оленеводов, вторая премия на телефестивале в Торонто... А Сережу Михайлова задрала рысь.
– Какая еще рысь? – удивился я.
– Точно не знаю, – шмыгнул носом Шустов. – Рыжая, приблизительно. Возможно, с кисточками на ушах. Поймать все равно не удалось: говорят, ушла в тайгу.
В моем воображении возникли два заснеженных чучела – Мельников с Печерским – в компании рысей, полярных волков, белых медведей и прочей саблезубой голодной живности. Причем, за сотню километров до ближайшей распивочной. Я человек не мстительный, но ведь должна быть в мире справедливость? Пусть Фортуна помогает этим двоим где-нибудь в северных широтах. Если вдруг захочет.
– Ну, что же, – проговорил я, – подготовьте приказ об их временном переводе в Нарьян-Мар. Прямо с сегодняшнего дня, чтоб в воскресенье уже улетели. И скажите в бухгалтерии, пускай оформят все северные надбавки, как положено. Приказ потом передадите Аглае – она сразу и завизирует. Северные рубежи нашей Родины нельзя надолго оголять. Не ровен час нагрянут янки с Си-Эн-Эн.
– Ясно... – повторил Шустов. Осмысленное выражение уже прочно утвердилось на его лице. Долгосрочная командировка к оленям мало чем отличалась от увольнения, но формально не считалась таковым. Теоретически мы посылали на север самых крепких и стойких полпредов нашей телекомпании.
Когда мой заместитель покинул кабинет, я извлек из ящика стола кассету и украдкою принялся ее разглядывать. Вообще-то следовало бы скопировать пленку или хотя бы ее посмотреть, однако я не решался. Меня по-прежнему не оставляло чувство, что Железный Болек все время наблюдает за мной, за каждым моим телодвижением, и в любой момент готов высунуться из портрета Президента над креслом, чтобы пребольно щелкнуть меня по затылку... Нет, не будем искушать судьбу. Послушание – залог долголетия. Александр Яковлевич никогда не испытывал терпение Кремля, а потому и просидел здесь так долго. Его пример – другим наука. Меньше будешь знать – долго не состаришься.
Я решительно завернул кассету в прозрачный полиэтиленовый пакет, для верности заклеил скотчем. (Так и отдам!) Посидел, подумал, посоображал, чего же мне сейчас больше хочется: рискнуть? не рисковать? И того, и другого хотелось примерно одинаково. Я еще раз вгляделся в многозначительные бурые разводы кофейной гущи. Должен ведь я знать, из-за чего я отправляю двух гавриков в тайгу на съедение хищникам? Или не должен? Да – или нет? Сжав в кулаке кубик, я загадал: четная цифра – я немножко посмотрю пленку, нечетная – оставлю, как есть.
Выпала четверка! Опасная, несчастливая цифра. Но четная.
Покосившись на портрет Президента, я отодрал скотч от пакета, опять извлек кассету и на цыпочках подошел к видеомагнитофону в углу кабинета. Наверное, с такими же чувствами очередная жена Синей Бороды приближалась к секретной комнате. И знает ведь, что нельзя, но очень хочется.
Кассета со щелчком встала на место. Я отмотал немного, затем, напоследок поколебавшись, нажал на «play»... и мгновенно испытал глубокое разочарование.
Запись была низкого качества. Даже не низкого – нулевого. Безнадежный производственный брак, еще хуже, чем утром. На экране мельтешили какие-то машины, чьи-то макушки и ботинки. Крупно вылезла и пропала мигающая фара. Наверное, похмельный Печерский все же искупал в спирте казенный «Бетакам», еще в колхозе «Заря». А, может быть, видеокамера прыгала в его руках вверх-вниз по причине жестокого послеколхозного тремора. Пару минут я старался поймать хоть на стоп-кадре какую-нибудь мордашку, но кроме бегущих по экрану носов и щек, зафиксировать ничего внятного не удалось. Один раз мне показалось, будто расплывшееся в кадре лицо отдаленно напоминает Железного Болека. Но кто рядом – ни за что не разобрать, да и сам Болек – под вопросом...
Пришлось вытащить кассету обратно и снова ее упаковать. Подумать только: я был на грани увольнения из-за такой бестолковой дряни, которую даже толком посмотреть нельзя. Как обидно! За подобное качество работы почетная ссылка в Нарьян-Мар – слишком мягкая санкция.
Я набрал номер Шустова и, дождавшись его трепетного «алло», сказал:
– Слушайте, Юра, я еще раз хорошенько подумал о новом назначении для наших героев. Да-да, я все о Мельникове с Печерским... У нас случайно нет корпункта где-нибудь в Антарктиде?
30. МАКС ЛАПТЕВ
Для тех, кто любит искать черную кошку в темной комнате, давно изобретен прибор ночного видения. Такое хитрое устройство на селеновых батарейках, внешне напоминающее аппарат для коррекции зрения в кабинете офтальмолога. Разница в том, что через линзы у окулиста ты все-таки видишь мир в красках, а приспособление для отлова кошек дает тебе плоскую выцветшую картинку, типа любительской черно-белой фотографии.
Но Бог с ними, с красками. Я согласился бы и на черно-белое изображение этого Глеба Заварзина – лишь бы не пялиться теперь в непроницаемо-густой сумрак, реагируя только на голос хозяина комнаты. И отчего капитанам ФСБ не выдают в личное пользование столь необходимые для жизни приборы? Надо при случае подать докладную генералу Голубеву. Положим, нашей конторе эта моя идея с повсеместным ночным зрением обойдется недешево. Но, как известно, слепой платит дважды. Кто может гарантировать, что скромный ветеран малой войнушки не держит сейчас в руках портативную швейную машинку марки «Стингер»?
– ... Арестовывать? – преувеличенно бодро переспросил я. – С чего это вы решили, Глеб Иванович, будто ФСБ желает вас обязательно арестовывать?
Из угла, где сидел Заварзин, донесся неясный шорох: как будто тяжелая птаха в безветренный день уселась на слегка провисшую бельевую веревку. В худшем случае, это могло быть звуком медленно натягиваемой тетивы лука или арбалета. В лучшем – вздохом потревоженной подтяжки. Предосторожности ради я стал медленно, по миллиметру в минуту, сдвигаться на край сиденья.
– Узнаю родные органы, – с укором сказал мне невидимый Глеб Иванович. – У нас в батальоне особист был, Гарик Луковников, так он тоже увиливал до последней минуты. Мы его Бонифацием звали, Гарика этого. Бывало, уже и ордера у него на руках, и тумбочки прикроватные уже обшмонал, и «калаши» вынул из пирамиды, а все вкручивает парням, что, мол, это обычная плановая проверка личного состава и скоро они, как огурцы, вернутся обратно в часть, исполнять свой воинский долг... Все вы, особые, – одинаковые мастера придуриваться и темнить.
Заварзин был ко мне явно несправедлив. В его комнате без единого лучика света дальше темнить было некуда.
– А почему вы его Бонифацием звали? – поинтересовался я, чтобы выиграть время. Придуриваться не хотелось. Но и честно отвечать на вопросы насчет ареста пока было рановато. Если Глеб Иванович и есть «Мститель», то всякое возможно. Вплоть до.
– Гарика-то?.. – Невидимка чуть помедлил. – Кино было похожее, «Каникулы Бонифация». Вроде мультика, про льва из цирка. Луковников наш тоже часто ездил на каникулы. Законопатит кого-нибудь в дисбат, а сам – в отпуск. Цирк, одним словом.
– Я, между прочим, три года в отпуске не был, – зачем-то признался я.
– Вот самое время и сходить, – рассудительно заметил Заварзин. – Повяжете меня, и гуляйте смело. Вам из-за меня выйдут тройные каникулы, мне из-за вас – баланда тюремная. За правду готов я и пострадать.
Со стороны могло показаться, что собеседник мой искренне тоскует по «воронку», наручникам и КПЗ. Припомнив разговор с Ваней Воробьевым про чокнутых инвалидов, я еще немного сместился на край табуретки.
– Глеб Иванович, – задушевно проговорил я, обращаясь к тому месту в темноте, откуда доносились голос и шорохи, – с какой же радости в тюрьму вас сажать? Растолкуйте уж, будьте добры.
В сумраке опять вздохнула потревоженная тетива арбалета (или резина подтяжек). Скрипнуло старое дерево – не то кресло, не то диван. Звякнула в углу неясного назначения железка. Затем мой собеседник коротко и сухо кашлянул.
– Вот и Бонифаций был такой деловой, – сказал он. – Всюду нос свой совал. Откуда, спрашивает, соломка в вещмешках и где, спрашивает, подствольнички со склада? Вчера только были, сегодня сплыли. Объясните, говорит, простому человеку, где они? Будто сам, шнырь, не знает, чего такое натуральный обмен.
– Мне не надо объяснять, что такое натуральный обмен, – успокоил я Заварзина. – Это все равно, что бартер. Правильно?
– Точно, бартер, – с удовлетворением откликнулся ветеран-невидимка. – И Бонифаций был такой дошлый. Тоже вот так же доставал по ерунде рядовой личсостав и сержанта. Все вы, особые, – одного поля яблочки. Ягода от ягодки... Знаем-знаем.
Незнакомый особист с львиным прозвищем стал помаленьку доставать и меня. Грустно, когда нашу службу по невежеству путают с ГУО или тем более с военной контрразведкой. У тех свои каникулы, у нас – свои.
– Глеб Иванович, – терпеливо произнес я. – Давайте не будем отвлекаться. Лучше расскажите, за какие конкретно грехи вас арестовывать? Вы что, застрелили этого самого Бонифация?
Под аккомпанемент деревянных скрипов невидимая во мраке резина издала новый тяжкий вздох. У Глеба Ивановича были, вероятно, самые чуткие в мире подтяжки. Они отзывались на каждое движение их хозяина.
– Бонифация? – В голосе Заварзина прозвучало сожаление. – Нет, его-то я точно не тронул. Не довелось. Однозначно.
Важные вопросы надо задавать как бы между прочим, перемешивая их с пустяковыми. Только тогда есть надежда на успех, который дилетанты от сыска почему-то называют «моментом истины».
– Так кого тогда убили вы? – зевнув, лениво осведомился я. – А, Глеб Иванович?
– Президента России... – торжественно объявил мне Заварзин. – Его, душегубца!
Мне послышалось, что к скрипу мебели и стонам резины сразу добавился еще один важный звук: громкий шум съезжающей набок крыши.
– Та-ак, – протянул я, стараясь сохранить невозмутимость. – Значит, вы лишили жизни главу государства и за это я должен вас арестовать... Та-ак. Понимаю. Серьезное преступление. И когда, извините, вы Президента нашего... того? Просто по-человечески интересно, накануне-то выборов.
– Убить я его не убил, но смерти его желаю! – провозгласил Заварзин. – Я хочу, я именно хочу убийства!
После этих слов крыша с прежним звуком вернулась почти на то же место. Опасения мои оказались преждевременными: Заварзин всего лишь выдал желаемое за действительное. Не исключено, что и письмишко в Кремль накатал он. Тоже мне, братец Карамазов.
– За что же вы его эдак круто? – осторожно поинтересовался я. – Как-никак всеобщий избранник, верховный главнокомандующий, почти помазанник божий... Народ может вас не понять.
– Наро-о-од, скажите пожалста! – нарочито гнусавя, передразнил меня невидимый ветеран. – Да весь народ наш – дерьмо. Дерррь-мо! – Последнее слово он с явным наслаждением повторил по слогам. Четко и вкусно, словно команду «кру-гом!» на плацу.
– Неужели весь? – удивился я. – И Алла Борисовна? – Я был уверен, что хотя бы для нее суровый кандидат в «Мстители» сделает исключение.
– Весь, от начала до конца, – убежденно произнес Глеб Заварзин и снова защелкал во мраке таинственными подтяжками. – Целая свора вонючих засранцев. Крысы тыловые. Глисты в томате. Говнюки. Пока я горел под Ялыш-Мартаном в своем БМП, бортовой номер сто семнадцать «бис», они у меня тут комнатенку одну втихую оттяпали. Зачем, говорят, ему вторая комната, раз все равно жена сбежала? Это, значит, Верка, сука... Хватит, говорят, ему и одной за глаза... Теперь они заявы на меня строчат – то в ЖЭК, то в мэрию, а то и в органы... Пидоры знойные! Эх, замочу же я их! Однозначно! – Ветеран возвысил голос до крика и в подтверждение своих угроз резко долбанул в стену чем-то железным. По звуку – здоровой металлической скобой или молотком.
С той стороны сразу же раздался ответный стук. Впрочем, довольно слабый: там, наверное, берегли штукатурку и обои.
– Зассали! – злорадно сообщил мой собеседник и вновь победно шваркнул по стене своим металлом. – Боятся они спецназа, сволочи! Мне бы сейчас систему «Град», минут на десять, – мечтательным тоном прибавил он. – Я бы им такую зачистку Кара-Юрта устроил, долго бы помнили, паразиты...
Я уже понял, что для Заварзина весь народ, включая Аллу Борисовну, сосредоточился в его соседях по квартире. Наверное, и главу нашего государства ветеран поселил где-то поблизости от себя, между кухней и коммунальной уборной.
– Глеб Иванович, не связывайтесь вы с «Градом», – сказал я, когда обмен ударами в стену, наконец, прекратился. – Сильная штука, весь дом ваш развалится к чертовой маме. Давайте-ка лучше вернемся к Президенту...
– Чтоб он сдох! – не переводя дыхания, тотчас же откликнулся Заварзин. Ветеран был неутомим. – Полководец долбаный! Сраный козел! Начал войну зимой, это ж охренеть можно! Я понимаю, конституция, порядок, блин, но потерпи ты до лета, а там наводи порядок, пока не умудохаешься. Не-ет, зимой его потянуло!.. Зимой! Да еще в горах! Да с этими мазуриками в Генштабе!.. Ты сам-то попробуй повоевать на таком ветру, если на блок-постах каждой ночью по минус двадцать пять... Если во всей роте по документам – полный ажур, а в наличии – по одному полушубку на четверых... и те, которые есть, за спирт и соломку моментом отойдут к духам. По бартеру, значит... А как, скажите, без спирта и без соломки, когда эти ненормальные духи босиком по снегу шпарят, аты и в родных сапогах просто загибаешься от холода, ногою не пошевелишь?.. Там за ночь не то что тебе пальцы – член примерзнет к пулемету! Видали вы примерзшие члены мертвых рядовых спецназа? На утренней зорьке видали, нет?.. Ну, валяйте, забирайте меня на свою Лубянку, раз не видали. Бонифаций накануне Дня Конституции обязательно кого-нибудь утаскивал, план у него был. У вас, поди, тоже разнарядка, перед выборами-то...
Мрачно заскрипела мебель, и в который уже раз тяжко вздохнула невидимая резина. Заварзина опять заклинило на их батальонном особисте – отменной, скорее всего, сволочи. Меня же тема войскового воровства сегодня ни капли не интересовала: дело-то было понятное и привычное, еще со времен Александра Македонского. Начальники в армии крадут, чтобы хорошенько нажиться. Младшие чины – чтобы элементарно выжить. Как хотите, но мерзлому спецназу в горах я не прокурор и не судья.
– Вам, наверное, Генерал сильно нравится? – предположил я, надеясь отвернуть беседу куда-нибудь в сторону, подальше от армейского бартера и сволочи Бонифация. Например, в сторону ближайших выборов. – Худо-бедно, а он закончил эту войну. Герой...
– Герой? – злобно переспросил в темноте Заварзин. – Да я бы ему башку оторвал! И лысого этого, това-а-арища из Думы, заодно с ним пригробил. Задушить бы его – вот и вся недолга! Своею собственной рукой!
– Погодите, Глеб Иванович, а тех-то двоих с какой стати? – тихо полюбопытствовал я. Даже в черном безумии обязана быть своя логика. Если один кандидат плохой, то другой должен выглядеть лучше, и наоборот. Заварзин же был убийственно настроен ко всем сразу. Такой тип вполне мог бы отправить взрывную цидулю и в Кремль, и в Думу, и вообще куда угодно, хоть в Международный валютный фонд.
– Лысого из Думы – за то, что чесал языком, когда мы мерзли! – мигом растолковал мне ветеран. – Трепливый ур-род! Ему, выходит, теплый Крым подавай, море подавай, виноградное винцо подавай, а нашим, значит, парням – чего? Холодные горы, ночью минус двадцать пять, драный полушубок на восьмерых и спиртяга в ржавом котелочке...
– А Генерала за что?..
– Предатель! – не дал мне договорить воинственный Заварзин. – Иуда! К будущей осени наши бы духов и так кончили, всех до единого. Выкурили бы огнеметами, маленько причесали бы «Градом». Потом ковровая бомбардировка с воздуха – ох и здоровская вещь, когда с умом! Города ихние, понятно, с одного налета не разменяешь, зато от аулов один только дым вонючий остается и мелкое-мелкое такое крошево, вроде салатика «оливье». Ходишь потом, смотришь: где косточка, где глазик, где духов ноготок обкусанный вместе с пальчиком... Похоронной команде делать нечего. – О бомбардировке Глеб Иванович разглагольствовал с каким-то сладким упоением, как о любимой женщине. – Сколько мы их, на хрен, положили! Сколько они наших из засад постреляли!.. А теперь, выходит, у нас с духами мир? Братание с духами, получается? И все чтобы Генерал этот в президенты прошел? Да в гробу я видал такой мирный договор и такого, к гребаной матери, Генерала!.. В гробу! В гробу! Однозначно!
Невидимые миру подтяжки аккомпанировали каждому возгласу ветерана глухим резиновым шелестом. Скрипела растревоженная мебель. В кромешном мраке комнаты мне от всех этих выкриков и звуков стало как-то не очень уютно. Я уже догадался, что Заварзин, скорее всего, ничем серьезным не вооружен – иначе бы с такими настроениями давным-давно оставил от своей коммуналки пепелище. Но тем не менее осторожность не помешает. Даже безоружные, психи бывают весьма опасны и не ограничиваются одними письмами с теплыми пожеланиями скорейшей смерти.
В который уже раз я инстинктивно подвинулся к краю табуретки... И, не рассчитав своего последнего движения, опасно забалансировал на краю, рискуя позорно свалиться прямо на пол.
Ах ты, Господи! До чего же ты неуклюж, капитан Лаптев!
Чтобы не грохнуться в темноте, я судорожно зашарил руками в поисках опоры и сразу же наткнулся ладонью на стену. А затем на электрический выключатель, торчащий из стены...
Раздался громкий, на всю комнату, щелчок. Вспыхнула запыленная лампочка под потолком.
– Све-е-е-ет! – истерически взвыл энтузиаст ковровой бомбардировки аулов. – Погаси-и-и-те! Неме-е-е-едленно-о! Ненавии-и-и-жу!..
Я поспешно щелкнул второй раз, возвращая тьму на прежнее место. Мне хватило увиденного за этот краткий миг электрической вспышки.
Глеб Иванович Заварзин не мог быть «Мстителем». В принципе не мог. И не только потому, что помятый пакет от Фонда Кулиджа валялся нераспечатанным между облезлым диваном и кривобокой тумбочкой с дряхлым, еще ламповым, радиоприемником. Металлическая скоба, которой Глеб Иванович колотил в соседскую стенку, оказалась железным крюком, заменяющим ветерану войны в горах бывшую кисть правой руки. На левой руке не хватало большого пальца. То, что я на слух посчитал подтяжками, было грязными эластичными бинтами, кое-как опоясывающими культяпки обеих ног. Вместо глаз на пятнистом от ожогов лице виднелись два красных мертвых бельма без зрачков.
Очень маленькая война за Конституцию и Порядок в чужих холодных горах отобрала у Заварзина все и оставила ему лишь жалкий обрубок жизни, словно в насмешку. Мне вдруг стало ужасно стыдно, что я – молодой, здоровый, зрячий – целых полчаса допрашивал в темноте этого безумного несчастного инвалида и даже чуть не арестовал его, всерьез заподозрив в терроризме. Ну до чего же паскудная иногда у меня работа...
– ... Президе-е-ента! – что есть сил выдохнул невидимый Заварзин и снова застучал железом в стенку. – Слышите, вы? И Генерала! И лысого гада! Всех убить, всех! Давайте, вяжите меня!
– Простите, Глеб Иванович, – покаянно забормотал я, разыскивая входную дверь на ощупь. – Я, пожалуй, пойду. Служба такая.
Вслед мне донеслось неистовое:
– И Президента!.. Генерала-иуду!.. Лысого!.. Всех!.. Две-е-ерь! Дверь за собой, кому говорю!.. Вяжите меня, суки!.. Зачистка территории, на хрен!.. Минус двадцать пять, на хрен!.. И из гранатомета, из гранатомета по всему, что движется!..
Сбегая вниз по лестнице, я еще долго слышал эти приглушенные крики и металлические удары в стену. А, может, мне просто чудилось, будто я их еще слышу, и это пошли мои глюки. Плохо, раз уже начинаются глюки: чужое безумие прилипчиво. Следующий в моем списке – некто Исаев, соображал я на ходу. Если этот однофамилец Штирлица окажется таким же чокнутым, как Ежков или Заварзин, то внеочередным кандидатом в психбольницу наверняка буду я сам. Однозначно.
