Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)
Хотели взять меня в клещи. Все против меня. Все на одного. Думали, что я сдамся.
Не-е-ет, господа! Полковник Панин никогда не уклоняется от боя и не задирает лапки кверху. Полковник Панин – из тех, кто сражается до конца. Уложу гадов, сколько смогу, а последняя пуля – себе.
– Ну где там эти фашистские ублюдки? – Я опять занял оборону за столом и расстегнул планшет.
53. БОЛЕСЛАВ
По утрам я обычно экономлю время. Секретарша Ксения приносит мне завтрак прямо в кабинет, где я съедаю марципановую булочку и выпиваю стакан кефира, не отходя от рабочего стола.
Но сегодня – случай особенный.
В день выборов полезно подчеркнуть близость босса к простому кремлевскому народу, у которого нет персональных секретарш. Все мы – от Президента и до последнего делопроизводителя! – сегодня одинаковые субъекты всеобщего избирательного права. У каждого имеется ровно один голос. Каждый может свободно отдать его, кому захочет: демократия. И так как Президенту, увы, не дано проявить единение с нацией, я возьму эту ношу на себя. Я лично позавтракаю в служебном буфете на первом этаже.
Все равно народу там бывает маловато. А тот, кто есть, не рискнет подсаживаться за мой столик...
Едва я отпил глоток кефира, как возникший из пустоты Валера Волков мигом подсел за мой столик. В руке он держал сине-бело-красную жестянку пепси.
– Здрасьте, Болеслав Янович, приятного вам аппетита! – сказал Волков и, не тратя время даром, пустился каяться в свеженьких грехах.
Валерин монолог занял несколько минут. После него Волков скорчил рожицу честного дитяти, чье раскаяние учитель обязан вознаградить минимальной трепкой. Лучше символической. Погрозить пальцем и простить.
Я выдержал небольшую начальственную паузу, в течение которой мрачно допивал кефир. Валера послушно ждал, не притрагиваясь к своей пепси-коле.
– Допустим, несчастный случай, – наконец, сказал я этому великовозрастному шкоднику. – Поднялся сильный ветер, шар «Элефант» сорвался с привязи и улетел. Допустим. Но зачем тебе вообще приспичило надувать слона? На кой он тебе сдался, Валера?
Волков всплеснул руками.
– Он ведь совсем без пользы валялся, Болеслав Янович! – проникновенно объявил он. – С предыдущих выборов. А я его к хорошему делу хотел приспособить.
– К чему можно приспособить огромного надувного слона? – изумился я. Наверное, от кефира я изрядно поглупел.
– Ченч, – быстро ответил Волков. – Я уже все посчитал. Мы бы отдали задаром этот шар «Аэрофлоту», «Аэрофлот» бы задаром свозил в Сибирь четыре рок-группы и певицу Надежду Лисовскую. Баш на баш. Теперь придется платить самим...
– Постой, а «Аэрофлоту» наш слон зачем? – Светлая валерина идея никак не давалась мне в руки.
– Для рекламы, естественно, – пожал плечами Волков. – Я им даже сочинил забойный сценарий рекламного ролика. Там сперва идет площадь Пушкина, общим планом. Потом крупняком памятник Пушкину. Сверху ему на голову какает голубь, опять крупно. «Хорошо, что коровы не летают!» – говорит Пушкин... ну там типа мультипликации. Дальше встык показывают, как над головой памятника пролетает наш слон. Фонограмма смеха. И титр во весь экран: «Летайте самолетами Аэрофлота!»... Правда клево, Болеслав Янович?
– Ничего не понимаю. – Я озадаченно глянул на Волкова. – При чем тут слон?
– Это теперь эмблема «Аэрофлота», – растолковал мне Валера. – Очень стебно. Раньше-то у них были серп и молот с крылышками. Потом серп с молотом убрали, остались одни крылышки. А после уж кто-то допер, что так чересчур смахивает на женские прокладки... Ну и придумали слона.
– А Пушкин здесь при чем?
– О-о, Пушкин в России всегда при чем, – махнул рукою Валера. – Куда у нас ни плюнь, обязательно попадешь в Пушкина...
Как бывшему педагогу, мне сделалось обидно за Александра Сергеевича. Мало того, что его именем называют дискотеки, парфюмерию и глянцевые журнальчики. Мало того, что его строки перевирают всуе разные шизофреники-террористы. Так теперь еще мой собственный помощник едва не обкакал поэта рекламным голубем. Весь аппетит мне испортил.
– Ты у меня доплюешься в классика, варвар! – Я сердито отложил недоеденную булочку в стакан из-под кефира. – Даже американский резиновый слон не пожелал участвовать в твоем кощунстве. Улетел, и на здоровье.
Волков смутился. Вернее сказать, на его физиономии вновь возникла гримаса заблудшего отрока, осененного глубоким раскаянием.
– Так ведь на слоне какие-то надписи остались, с прежних еще выборов, – открыл мне Валера подлинную причину своего беспокойства. – Вдруг конкуренты присмотрятся и придерутся? Будут говорить, что мы агитируем слоном в день голосования... Может, сбить его к черту, силами ПВО? А город подумает: ученья идут.
Я живо вообразил, как надувной слон, подбитый нашими доблестными зенитчиками, при падении цепляется за какой-нибудь высокий шпиль – вроде главного билдинга МГУ. Картинка, знакомая до боли! Аэростат «Святой Серафим Саровский» уже повисел разок на гостинице «Украина». С дырочкой в правом боку.
– Остынь, Валера, – вздохнув, попросил я. – Твоими фантазиями я сыт по горло. У тебя сегодня дел других нет? Или ты забыл про командировки рок-звезд и про англичанина? Ну-ка допивай свой любимый напиток и катись отсюда.
– А слон?
– А слон пускай летит, куда хочет. Нам он не помеха.
Волков удивленно заморгал глазами. В политике ведущий шоумастер страны разбирался так же плохо, как и главный кремлевский кардиолог.
– Все нормально, – разжевал я ему. – Предыдущие выборы были у нас когда? В прошлом году. Куда? В Государственную Думу. Стало быть, и агитировали шарики не за Президента, а только за нашу фракцию в Думе. У «Элефанта» на боку обычный список наших кандидатов по округам. И так получилось мелко, что без бинокля все равно не прочитать.
– Выходит, ничего страшного я не сотворил? – искренне восхитился собою Волков.
– Пока нет, Валера, – сказал я. – Но ты уже близок к этому. Если через секунду я застану тебя здесь, что-то страшное действительно произойдет...
На мгновение я поднес к глазам ладонь, а когда убрал руку, творческой натуры и след простыл. От разгильдяя осталась одна пустая жестянка цвета нашего национального флага – в воронежском его варианте.
Я встал из-за столика и, оглядевшись по сторонам, помахал на прощанье редким посетителям кремлевского буфета. Редкие посетители ответили мне тем же самым. Ритуал единения с народом в день всенародных выборов можно было считать законченным.
Пора возвращаться к себе на этаж. И так я здесь задержался по милости Валеры.
Кроме Ксении в предбаннике уже сидели оба моих референта. Павел был нагружен кипой разноцветных бумаг. Петр явился налегке, с маленьким блокнотиком. Первый из помощников сегодня отвечал за выборную информацию, а на второго была возложена вся остальная оперативная текучка.
– Сначала Паша, потом Петя, – обозначил я очередность, как только мы из приемной зашли в кабинет. – Даю вам обоим по четыре минуты.
Жестом опытного картежника Паша перетасовал свои листки и объявил:
– В восточных областях выборы проходят успешно. На девять утра по московскому времени явка уже перевалила за тридцать процентов. Особенно хорошая наполняемость в шахтерских районах Прибайкалья. Прогноз: от шестидесяти двух до шестидесяти семи за нашего кандитата.
– Расквитались с долгами? – сообразил я.
– До копеечки. – Паша взмахнул очередным листком. – Накануне краевые власти изыскали средства для погашения всех задолженностей и даже выплат премий. По сведениям ИТАР-ТАСС, деньги перевели местные бизнесмены, сочувствующие Президенту.
Ай да Назаренко, весело подумал я. Ай да сукин сын! Выкрутился!
– Что там у соперников? – спросил я.
– Мертвый штиль. – Паша вновь перетасовал свою колоду, чтобы красные и зеленые бумажки легли сверху. – Наблюдателями по-прежнему не отмечено никакой активности наших основных конкурентов. Зубатовцы не шевелятся, словно их подморозило. По возвращении из колхоза «Заря» генсек больше нигде не возникал.
– Генерал?
– Еще на Кавказе. После пятничной пресс-конференции в Кара-Юрте он опять полез в горы и всю субботу оттуда не спускался...
Наш вояка совсем потерял голову, усмехнулся я про себя. Ну куда его понесло? Сейчас оставаться на Кавказе – просто политическое самоубийство. Если Генерал так крепко привязан к далеким горам, то победа ему не светит. Центральные регионы обижать опасно. Электорат терпит долго, но измен не прощает.
– Про Изюмова надо докладывать? – Паша уже держал наизготовку голубой листок.
– Есть что-нибудь интересное?
– Ничего из ряда вон, – признался мой референт. – Драка в ресторане, скандальчик на телевидении, мелкая потасовка с украинской диаспорой... Все как всегда. Изюмов есть Изюмов.
– Хоть этому фрукту в активности не откажешь. – Я поглядел на часы. – Ну хорошо. Павел остается на прямой связи с Центризбиркомом и нашими наблюдателями. Новые цифры по регионам жду через сорок пять минут... А что слышно из Брюсселя?
Выдвинулся Петя со своим блокнотиком.
– Пока без изменений, – доложил он. – Премьер Шлычков еще ведет переговоры с директором-распорядителем МВФ. Валютный транш нам практически дали, но итоговый пакет документов пока не подписан.
И не будет подписан до понедельника, подумал я. Это как дважды два. Международные финансисты не такие уж остолопы, чтобы связывать себя обязательствами прежде времени. Вдруг перевесит Товарищ Зубатов? Логичнее выждать.
Честно говоря, хитрые увертки МВФ меня сейчас меня устраивали. Я был рад, что Шлычков появится в Москве не раньше понедельника и уже после выборов. При всех своих несомненных достоинствах наш премьер имеет крупный недостаток: ему неважно удается прилюдное вранье. Лицо его каменеет, язык костенеет, и речь – довольно ладная в обычных обстоятельствах – сразу же напоминает перекатывание здоровенных булыжников по неровной поверхности.
Пускай Шлычков еще побудет в Брюсселе и в полном неведении, решил я. Если мы одолеем выборы и он прилетит на все готовенькое, особое вранье ему не понадобится. К тому же траурным церемониям высокое косноязычье первых государственных лиц отвечает как нельзя лучше.
– Ладно, мы подождем, – сказал я. – Хорошие финансовые документы обязаны готовиться без спешки. Сегодня делегации опять заседают?
– Полчаса назад начался третий раунд переговоров, – доложил референт Петя.
Слово «раунд» вызвало у меня в памяти собственные переговоры с президентской дочерью, которые завершились ее боксерским апперкотом и падением моего имиджа на асфальт. Разбитая губа ныла до сих пор. Надеюсь, получение Россией нового валютного транша не требует от премьера аналогичных жертв.
– Можете идти, – скомандовал я помощникам. – Теперь вы сюда являетесь строго по графику и делаете доклады в форс-мажорном ритме. Без лирики, три минуты на двоих.
Я нарочно выбрал быстрый темп, чтобы у Паши с Петей не осталось времени для обсуждения посторонних вопросов. Например, о состоянии здоровья Президента. В пятерку самых-самых посвященных оба референта не попали, а лицедействовать без крайней надобности не хотелось.
Даже гроссмейстеру вранья полезен скромный тайм-аут. И даже у матерого провизора обмана рука может случайно дрогнуть. Вот уже третий день я элементарно боялся перепутать, кому и что надлежало врать. Анне требовалось говорить одно, Козицкому другое, англичанину третье, помощникам четвертое, Баландину пятое...
Ах да, Баландин! Вот кто мне сейчас нужен. К дьяволу тайм-аут.
Как только мои референты скрылись за дверью, я вызвонил себе президентского пресс-секретаря. Черный ворон немедля примчался за поживой, широко разевая клюв. Со вчерашнего дня я посадил его на голодный паек. Теперь Баландин жаждал информации.
– Как... э-э... самочувствие Президента? – первым делом спросил он.
Воскресным утром Макин еще не выходил в коридор со своей бутылочной симфонией, и пресс-секретарь томился догадками: миновал запой или нет?
– Плохи дела, – объявил я с фальшиво-скорбной миной. – Очень плохи, Иван Алексеевич. Сердце, сами понимаете...
«Запой продолжается», немедленно понял Баландин и грустно склонил голову.
– Такое состояние, – заключил я, – конечно, не позволяет Президенту голосовать на своем избирательном участке в Крылатском. А ведь туда обязательно сбегутся журналисты... Что будем делать, Иван Алексеевич? Нужна толковая отговорка для прессы.
Баландин привычно поджал губы и закатил глаза.
– Интересы безопасности, – после кратких размышлений предложил он. – Это, пожалуй, будет весомо.
Умница, нежно подумал я о пресс-секретаре. Не забыл моих россказней про террориста. Смекнул, как их применить наилучшим образом. Теперь каждое лыко у нас аккуратненько ложится в строку. Все очень правдиво и натурально. Есть даже подлинное письмо с угрозами, для прикрытия нашей версии.
– Пойдет, – вслух одобрил я. – Теперь конкретизируйте.
Пресс-секретарь включил свой стрекочущий аппаратик для придумывания нужных формулировок. На голых косточках казенной версии стало нарастать особого сорта канцелярское мясо. Рацион для журналистской братии.
– «Пресс-служба Президента Российской Федерации уполномочена сообщить, что в связи с осложнившейся накануне выборов криминогенной обстановкой в районе Крылатское и по соображениям безопасности Президент посчитал необходимым перенести процедуру своего волеизъявления из Крылатского в поселок Завидово, где Президент и проголосовал на местном избирательном участке в десять часов утра по московскому времени», – выдал готовый текст баландинский аппаратик.
– Годится, – похвалил я. – Но только почему именно в Завидово? Почему не в Барвиху, Ново-Огарево или Горки-9?
– Убедительнее, – сказал пресс-секретарь. – Прецедент уже имеется. Он ведь там голосовал однажды. Три с половиной года назад, зимою, когда были выборы в Московскую областную Думу. Тогда мы еще придумали про сильный насморк, не помните?
Зимой позапозапрошлого года у Президента был еще другой Глава администрации, а я набирался вице-премьерского опыта на Краснопресненской. В ту пору Баландин сочинял весомые отговорки для журналистов по заказу моего предшественника. Спектакли с треньканьем бутылок собственноручно разыгрывал Президент. Место Макина считалось высшей номенклатурой СБ, и занимал его сам генерал-полковник Сухарев... Как же давно это было!
– Ваш текст принят, Иван Алексеевич, – сказал я. – Озвучите его на специальном брифинге – не позднее полудня. И «поселок Завидово» замените на «одну из подмосковных резиденций». Будет солиднее. Пусть журналисты сами гадают, где именно Президент отдал свой голос. Безопасность так безопасность.
Называть Завидово мне абсолютно не хотелось: заподозрив неладное, Анна могла примчаться оттуда в Кремль. Обтекаемая формулировка устраивала меня куда больше. У нас этих подмосковных резиденций – около десятка, не считая бункеров на случай ядерной войны.
Я обговорил с Баландиным последние детали, а затем тактично спровадил его. Чтобы пресс-секретарю жилось веселее, я вручил ему на дорожку немного старых, еще майских, сплетен о школьных двойках президентских внуков. «Неужели и по поведению?» – удивился Иван Алексеевич. «Дергали за косы девочек из класса, – объяснил я. – Только смотрите, как бы журнал «Форбс» не узнал и не раздул сенсации. У них ведь, в Штатах, это уже считается сексуальным домогательством. Там за такие дела могут теперь привлечь уже с девяти лет...»
После ухода пресс-секретаря я сразу же велел Ксении соединить меня с Центральной клинической больницей. Школьные двойки, возникшие в разговоре с Баландиным, напомнили мне о Лелике Гурвиче, министре финансов и бывшем моем соседе по парте. Еще с пятницы мнимый больной Гурвич отлеживался в ЦКБ. Как ему там, страдальцу?
Услышав зуммер, я поднял трубку серенького дежурного аппарата.
– Привет, – сказал я. – Лелик, ты?
– Здравствуйте, Болеслав Янович, – раздалось из трубки. – Это Кукушин на связи. Вы только не волнуйтесь, все в полнейшем порядке...
Академик Кукушин с допотопных времен командовал Центральной клинической больницей. Генсеки приходили и уходили, а неизменный Ульян Кукушин пребывал вовеки.
– Здравствуйте, Ульян Петрович, – ответил я. – Я и не волнуюсь. Мне бы Гурвича к телефону.
– Лучше его пока не тревожить, – мягко попросил Кукушин. – Он отдыхает после операции...
– Операции?! – Я чуть не выронил трубку.
– Непростой был случай, – признался академик. – Но сейчас уже все хорошо. Вы его вовремя сюда направили. Такая разновидность порока сердца обычно плохо диагностируется и не дает симптомов, до самого последнего момента... А теперь с новым сердечным клапаном ваш министр в футбол будет играть!
– Спасибо, хотя навряд ли... – ошеломленно пробормотал я.
Чего-чего, но играть в футбол Лелика Гурвича нельзя было вынудить даже под угрозой отставки.
54. «МСТИТЕЛЬ»
Самый обыкновенный кнопочный электровзрыватель я выбрал как наиболее надежный. Не доверять химии обучил нас еще сержант.
«Усвойте же, чморики, – говорил он, отхлебывая свое адское пойло. – Химии сейчас великий крантец. Единый стандарт отливки мембран екнулся вместе с Союзом нерушимым, и каждая дерьмовая минная фабричонка заимела личные прибамбасы в смысле технологии. Это значит что? Это значит, что секундный интервал срабатывания минного устройства с химвзрывателем точно определить не... Ну-ка, повторяйте по слогам!» Сержант впивался в нас требовательным взглядом маньяка. «Не-воз-мож-но», – злым простуженным хором гнусавили мы. Дружно ненавидя нашего взводного мучителя, мы волей-неволей мотали его премудрости себе на ус. И кое-что намотали – не зря покойник старался.
От обычного «пояса шахида» моя конструкция отличалась так же, как «Вольво» от «Запорожца»: совсем другой уровень работы, не дилетантский. Изнанка моей летней куртки теперь походила на патронташ охотника, но калибром покрупнее. Десять матерчатых карманчиков я вшил двумя рядами, по пять с каждой стороны. А для страховки проводов еще приспособил изнутри четыре удобные нитяные петли. Одну – чуть пониже левого рукава, другую – в районе подмышки, третью – немного выше локтевого сгиба, последнюю – на уровне запястья, сантиметра три не доходя до будущей повязки.
Сверхсовременный радиовзрыватель я тоже брать не стал. С этим радио можно было легко пролететь, как фанера над Парижем: на хитрую жопу всегда найдется верткий болт с левой резьбой. Когда во время войны к нам сваливались инспекторские проверки из Генштаба и Разведупра, то каждую шишку пас особый лейтенантик с чемоданом – куда инспектор, туда и особняга. Наши связисты по-черному костерили этих «деточек с персиками»: блокиратор радиовзрывателей «Персей» забивал шумом все рабочие частоты. Зато уж никакому вражьему сигналу не светило продраться через помехи, даже если бы духи и намылились гробануть залетного генерала радиофугасом. Шишка уматывала нетронутой.
Готов ставить мешок денег против одного косячка, что у президентской охраны есть такой же «Персей» или фиговина покруче. Заглушит любой сигнал в радиусе километра. Против лома нет приема, однако и мы не пальцем деланы. Мы пойдем другим путем...
Сбруя была готова, оставалось ее снарядить. Я утопил в крайнее гнездо патронташа первую из десяти пластитовых сарделек, а сверху глубоко воткнул двузубую вилку детонатора с сине-зеленой парой хвостиков на конце. Этих пар тоже будет десять. Когда я набью патронташ целиком, то заплету хвосты в две большие косицы и выведу общую для всех проводку к источнику питания и замыкателю цепи. Батарейка ляжет в карманчик рубашки, провода я укреплю в рукаве нитяными петлями, а кнопка поместится в левой ладони, под бинт. Такая канитель с электропроводкой устарела лет на тридцать, зато абсолютно безотказна. Контакт? Есть контакт! Все взлетает на воздух.
Кнопка оказалась туговата в меру. Чтобы цепь замкнулась, надо будет сильно прихлопнуть забинтованной ладонью какой-нибудь предмет потверже: кирпичную стенку, железную ограду, дерево. Свою голову, наконец.
Нет уж, по голове стучать не придется, подумал я. Рядом будет и ограда, и деревья, и капот машины. Выбирай любое. На секунду я зажмурил глаза, чтобы восстановить в памяти карту-схему объекта на улице Осенней – вместе с внутренним двором, наружными подъездными путями и зеленкой по периметру.
Избирательный участок в Крылатском устроили на территории школы, так что совокупная карта получалась довольно простой. Слава Богу, не горы! Я разрисовал подробный план, крепко его вызубрил, а недели за две до выборов сделал последнюю рекогносцировку.
Ре-ког-нос-ци-ров-ку, по слогам повторил я. Люблю я очень это слово, но не могу перевести. Что-то вроде дежурного осмотра местности перед операцией, только звучит намного солиднее.
Объект «школа» на мысленной схеме я обозначал серой заштрихованной буквой «П». Перед войной я и сам оттрубил школьный срок лет в серой двухэтажке типа этой. Наше здание огибал точно такой же полуметровый заборчик из крашеных железных прутьев с поперечными перекладинами. Рискуя штанами, мы почти до самых выпускных экзаменов сигали через этот дурацкий забор. И не потому, что так было намного короче, а потому, что через открытые ворота проходили одни сопляки, выскочки, маменькины сынки и бабы. Настоящий мужчина принципиально не шел в обход.
Почти наяву я увидел, как Президент, хмуря свои ватные брови, лезет голосовать через школьный забор. Как на полдороге цепляется президентскими штанами о железные прутья ограды и как похмельно орет на своих шестерок: суки, не уследили, всех уволю!.. Я хмыкнул. В жизни все будет по-другому. Не царское это дело – сигать через забор. Наш царь Горох велит притормозить свой черный членовоз на подъезде к главному входу.
Дальше начинается простая топография. Я отлично знал, как выглядит президентская машина. Вплотную к воротам этой длинной колбасе никак не подобраться: проход коротковат. Расстояние от полотна дороги до школьных ворот я вымерил – пять метров тридцать сантиметров. Такой небольшой участок пути кое-кому придется пройти пешком. Бывает, цари ходят пешком не только в сортир.
Эти самые пять-тридцать – мои. На отрезке между членовозом и воротами Президента встречу я. И щелкну тугой кнопкой о твердый предмет...
Я снарядил последнюю пластитовую сардельку, а затем собрал синие-зеленые хвосты в два пучка и скрутил медные жилки, свободные от изоляции. Получилось уродливо, но крепко. Не порвется.
Оценив прочность разъемов, я стал бережно надевать на себя смертоносную сбрую. Один рукав готов, второй рукав готов, поправляем воротник, все очень хорошо. Куртка потянула меня вниз, хотя и ненамного сильнее, чем обычный кевларовый бронежилет. Главное, со стороны выглядит незаметно. Ну красавец! Только бы не забыть свои новые документы: там их обязательно проверят.
Обе ксивы устроил мне Друг. Я не спрашивал, где он добыл эту липу и каким макаром она прыгнула в мой почтовый ящик неделю назад. Друг умел так много, что слепить мне грамотный фальшак было ему проще простого. Он даже позволил мне самому выбрать для документов новое имя, хотя боевую фамилию «Победоносцев» решительно забраковал. «Твои ФИО должны быть понеприметнее, – разъяснила мне телефонная трубка. – Чтобы не бросалось в глаза. Фамилию я тебе придумал серенькую, а имя скажи сам. Михаил, Ярослав, Василий. Любое... Только не Валера».
Новое имя я успел присмотреть себе заранее, как новое обмундирование в каптерке. Против Константина мой благодетель не возражал.
– Игорь Исаев, – сказал я вслух, перекладывая в наружный карман липовый паспорт вместе с липовым пластиком. – Попрощайся с Игорьком Исаевым, контуженным чмориком. Теперь поздоровайся с Костей Леонтьевым, независимым наблюдателем на президентских выборах.
Независимому наблюдателю Косте жить оставалось не более трех часов. По словам Друга, членовоз должен был объявиться у избирательного участка в промежутке от без четверти двенадцать до четверть первого. Так было заведено по протоколу. Кремлевскую Службу протокола знающий Друг ставил высоко, а вот об охране Президента всегда говорил с юмором. «Тебе очень везет, – усмехалась трубка. – Старый пердун собственными руками разогнал СБ и доверил свою охрану Лубянке. Теперь перетряска кадров ему аукнется. При Сухареве тебя бы сцапали еще за километр от президентской машины, а сегодня ты его запросто сделаешь. У тебя получится. Ты отомстишь ему за войну, за своих ребят, за первый штурм Кара-Юрта...»
При одном лишь воспоминании о Кара-Юрте боль высунулась из засады и прямой наводкой дала осколочный залп. Чтобы прогнать из памяти горящие бэтээры с обугленными чмориками на броне, я побыстрее задымил остатком неприкосновенного косячка. Теперь можно. Боль-поганка мигом спряталась за бруствер и выставила перископ.
Главное, подумал я, жадно вдыхая горьковатое облако, чтобы она не успела атаковать до взрыва. Чтобы сидела в обороне. С поганкой в башке я хреноватый боец: у меня дрожат руки, темнеет в глазах и усыхают мозги. Сражаться на два фронта я не мастак.
– Не дай мне Бог сойти с ума, – пробормотал я вслух, двумя последними затяжками отгоняя боль обратно в ее убежище. – Не-да-ймне-бог-со-йти-су-ма... – Классную бубнилку я приготовил себе на дорогу до Крылатского. В ней было всего пять куплетов, но каждый можно было повторять до пятидесяти раз. Когда меня держали у Эрнеста, эта бубнилка помогала оставаться нормальным.
Сегодня она опять поможет. Эта да еще одна, тоже короткая, про любовь, надежду и славу – меня она всегда отвязывает.
Погасив боль, я завершил последние приготовления. Правой рукой я обмотал бинтом кнопку в левой ладони. Зубами затянул узел и убедился, что повязка не давит на кнопку и маскирует отвод провода. Лучше не бывает. Наблюдатель Костя Леонтьев немного поранил руку, но все равно принципиально явился на участок – исполнить свой гражданский долг. Точнее говоря, привести свой последний гражданский долг в исполнение...
Уже на пороге я окинул взглядом комнату: ничего ли не забыл?
Пыльный ковер. Диван. Телевизор. Книжный шкаф. Вчера, экономя травку, я попытался отвлечь себя чтением, однако шкаф был набит несъедобной глянцевой макулатурой – сплошь отечественной, ни одного даже захудалого Чейза. Я перелистал несколько русских боевиков, но вскоре бросил это занятие, потому как боялся окончательно разозлиться и ненароком разбудить боль.
В каждой такой книжонке было полно стрельбы, драк и поножовщины. Одни инвалиды сурово мочили других: слепые глухих, немые хромых, бешеные безруких, а все вместе – ментов или мафию. Кровища стояла по колено. В конце правильные инвалиды геройски уделывали неправильных, подбирали чужие баксы и двигали по чужим бабам. У самих авторов этой хреномундии следовало бы сперва оттяпать руку или ногу, выбить глаз или челюсть, потом подержать полгодика их в наших военных госпиталях, а затем уж смотреть, хватит у этого чморья силенок на махаловку и на баб – или нет...
Из-под всей глянцевой белиберды я выкопал лишь одну порядочную книгу, тоненькую и вообще без обложки. Картинок у нее тоже не было, зато написано было всерьез. Круто забирало. В той книге зеленый лейтеха со взводом отправлялись ночью совершать подвиг – подрывать какой-то склад боеприпасов. Но в темноте они склада не находили и гибли один за другим, не дотянув до рассвета.
Автор книги был мужик с понятием. Видно, он сам нахлебался досыта войны – не нашей, а еще старой, с немцами, – и на фронте хорошо просек одну нехитрую штуку.
По-настоящему в мире не бывает никаких подвигов и никакой геройской смерти. Смерти всегда на тебя глубоко насрать.
