Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)
– Извините, Виктор Ноевич, – опять вылез этот умник Рапопорт. – Накладочка выходит. Насколько я знаю, вертолеты этой серии – не грузовые, а штурмовые машины. Кроме пилота, в кабине может поместиться только один человек...
– Слушайте, Рапопорт! – рассердился я. – Мало того, что вы опоздали, вы еще и критиканствуете. Лучше бы подкинули идею для завтрашней первой полосы. Есть у вас предложения?
Критикан скорчил виноватую гримасу.
– Тогда не возникайте, – посоветовал я ему. – Значит так, Бортников, – обратился я к военному обозревателю, – срочно садитесь и пишите материал на завтра. И особо подчеркните, что за эти вертолетные игрушки деньги выкладываем мы, простые налогоплательщики... Теперь по поводу иллюстрации к материалу Глеба. Щербаков!
Митенька Щербаков, завотделом иллюстраций, тут же вскочил с места. Его сравнительно недавно взяли в штат и лишь две недели назад кооптировали в редколлегию. У Митеньки тоже было право голоса, но он пока стеснялся им пользоваться.
– У нас есть фотография этого «Белого Аллигатора»? – осведомился я.
Щербаков развел руками.
– А что есть?
– Есть фото вертолета Ка-50... «Черной Акулы», – пробормотал Митенька. – Они, наверное, похожи, только вот цвет...
– Значит, напечатаем негатив, – распорядился я. – Спасибо, Щербаков, садитесь. – Митенька остался стоять. – Да садитесь, я уже все у вас выяснил. Или вы сами желаете что-то сказать?
– Я тут... подумал... – неуверенным голосом сказал завотделом иллюстраций. – Я вдруг подумал...
Члены редколлегии, не сговариваясь, зааплодировали: впервые за две недели Щербаков решился внести предложение.
– Ну, смелее, смелее, – подбодрил я. – Инициатива у нас ненаказуема. В крайнем случае лишу вас премии.
– Мне тут на днях попалось... – Митенька все еще робел, запинался и делал большие паузы, – я тут нашел в наших папках хорошее художественное фото... Там главный корпус Центральной клинической больницы... деревья, облака... красиво... Давайте дадим на первую полосу, а?
– И какой же будет текст под фотографией? – улыбнулся я. Невинный лепет завотделом иллюстраций пробуждал воспоминания о безвозвратно ушедшей поре моего младенчества.
– Какой-нибудь такой текст... – замялся Щербаков. – Про здоровье Президента... Он ведь там лечится... иногда... Он может, допустим, заболеть...
Наиболее несдержанные члены редколлегии принялись громко хмыкать и переглядываться. Я строго погрозил им пальцем, вышел из-за стола, приблизился к Митеньке.
– Господин Щербаков, – произнес я, дружески похлопав большого младенца по плечу, – вы сколько времени у нас в штате?
– Три месяца и пять дней, – ответил Митенька, предчувствуя подвох.
– То-то и оно, – вздохнул я. – Да будет вам известно, что «Свободная газета» существовала и до вашего прихода. И о том, что Президент болен или даже при смерти, мы за последние два года писали уже раз десять, не меньше...
– Двенадцать раз. – Рапопорт, не выдержав, снова блеснул эрудицией. – Двенадцать. И дважды мы публиковали ту художественную фотографию ЦКБ с облаками. В декабре и в марте. Больше никаких сенсаций из этой темы не извлечешь, отработанный материал. Как говорят в Одессе, Митя, вчерашняя хохма – уже далеко не хохма.
22. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Комсомольская лахудра принесла стопку свежих рейтингов. Встала у стола, задорно выпячивая под платьем свои жалкие бугорки. На левом ее бугорке повис маленький одинокий вождь мирового пролетариата.
– Тебе чего, Царькова? – сухо поинтересовался я, видя, что она не спешит уходить.
– Ничего, товарищ Сыроежкин, – томно ответила лахудра. – Я так...
– Вот это правильно, – одобрил я. – Никогда ничего не проси у партии. Когда придет время, та сама тебе предложит и сама все даст... Ну, иди.
Слегка обиженная лахудра удалилась, тряся жиденькой косичкой с заплетенной красной лентой. Все эти комсомолки-доброволки, бесплатно работающие в штабе из одной любви к Великому Учению, были, как на подбор, плоскозады, криворуки и редкозубы. Все они изъявляли готовность хоть даром отдаться старшим товарищам при первых звуках «Интернационала», но члены ЦК отчего-то не торопились покушаться на честь младших соратниц и дружно пялили аполитичных валютных девок из моего казино. Странная вещь: чем невзрачней выглядели штабные мочалки, тем ближе к сердцу они воспринимали идеи, равенства и братства. Возможно, всемирная победа Зубатика связывалась у них с надеждой заполучить мужа по карточкам, в порядке одной справедливой очереди. Каждой лахудре хотелось бы, конечно, молодого Алена Делона в целлофановом пакете, перевязанном золотой тесемкой.
Будет вам Делон, про себя пообещал я. Уже летит из самого Парижу.
Я с трудом дождался, пока закроется дверь за томной Царьковой, и подошел к шкафу с трудами классиков марксизма. Нижняя секция скрывала большой вместительный холодильник, где наш генсек обычно морозил свои целебные ягоды, а я – пиво. Сейчас здесь было одно только пиво, в бутылках и в жестяных банках. Выбрав наугад полулитровую банку «Монарха», я возвратился к столу и начал просматривать рейтинги.
Умники из службы профессора Виноградова драли за свои опросы кругленькие баксы, зато делали работу красиво, в цвете. Синие столбики на таблицах означали избирателей Президента, бодрые красненькие – наших сторонников, а зеленые пока болтались, как дерьмо в проруби. То ли они намеревались поддерживать Генерала, то ли просто не определились, голосовать им вообще или махнуть всей семьей на рыбалку. Из-за этих раздолбаев баксовой расцветки вся картина постоянно менялась. Временами мне казалось, что точно лидирует Зубатик, временами – что у Президента есть шанс на выигрыш уже в первом туре, а на двух-трех таблицах зелень забивала все остальные цвета. Впрочем, на глазок синих было побольше.
Все-таки зря наш генсек выбрал себе докторскую по социологии, с досадой подумал я, отхлебывая пиво. Хитрая приблизительная наука, ничем не лучше философии. Надо мне было купить ему диссертацию по математике. Дважды два – всегда четыре, независимо от того, какая моча послезавтра ударит в голову избирателю.
Отложив рейтинги и опустевшую банку, я хотел снова включить телевизор, да передумал. После того, как Зубатик в теленовостях отплясывал вместе с бухими колхозниками, у меня надолго пропало всякое желание глядеть на экран. Лучше что-нибудь поспокойнее, наподобие западного радио. Давно я не слушал вражьих голосов.
Я выдвинул из-под кресла приемник, нырнул в эфир и стал настраиваться на волну любимой зарубежной радиостанции. Господа диссиденты так привыкли за деньги американского Конгресса подкусывать наши власти, что, когда режим сменился в их пользу, они все равно по привычке продолжили это увлекательное занятие – и за меньшие, кстати, бабки. Кроме того, их пронырливые радиорепортеры о многих вещах узнавали быстрее других. Так что наша партийная печать теперь нередко пользовалась чужими сводками с комментариями, убирая из них только явные диссидентские закидоны вроде прав человека.
Нужная волна отыскалась довольно быстро. Я подкрутил ручку настройки, прибавил громкости. Сквозь шум и треск атмосферных помех прорезался чистый голос диктора.
– ... А теперь – новости в подробном изложении, – послышалось из динамика. – За два дня до президентских выборов в России все три основных кандидата стараются увеличить свой электорат. Как сообщил корреспондент нашего московского бюро Борис Филимонов, сегодня представитель от левой оппозиции Товарищ Зубатов весьма нетривиальным способом попытался привлечь на свою сторону еврейских интеллектуалов – влиятельную часть научного, культурного и предпринимательского истеблишмента. Российское телевидение показало, как после брифинга в колхозе «Заря» Товарищ Зубатов лично выступил перед аграриями с исполнением танца «Семь-сорок». Не секрет, что в массовом сознании «Семь-сорок» так же прочно увязывается с еврейским менталитетом, как танец зирк – с чеченским, гопак – с украинским, полька – с польским, менуэт...
Несколько минут я терпеливо выслушивал перечисление танцев народов мира, попутно раздумывая над тем, кто же здесь больший идиот. Устроитель колхозных плясок под любимую музычку сионских мудрецов? Наш дорогой генсек, которому не следовало запивать ранние сливы водкой «Astafyeff»? Или все-таки мудак из московского бюро зарубежной радиостанции, способный выдать такой мудацкий комментарий? Все одинаково хороши, в конце концов понял я. Страна недоумков, кочерыжка к кочерыжке. Потому-то у Зубатика в этой стране предпочтительные шансы на победу. Если, конечно, конкуренты не перехватят у нас лозунги, так обожаемые здешними идиотами.
Я подумал – и словно накликал беду. Полюбовно расставшись с танцами и Зубатиком, заграничное радио принялось месить Президента.
– ... рецидив имперского мышления, – строгим голосом поведал мне диктор. – Как мы уже сообщали в краткой сводке новостей, встреча главы российского государства с премьер-министром Украины неожиданно оказалась сокращена на двадцать шесть минут. Кремлевская пресс-служба пока никак не комментирует этот факт. Однако независимые аналитики всерьез полагают, что данный инцидент может быть напрямую связан с ужесточением позиции российского Президента по проблемам Крыма. Последнее время позиция Кремля в этом вопросе была относительно взвешенной и конструктивной. Но, принимая во внимание настроения электората левой ориентации, Кремль мог перед самыми выборами разыграть так называемую «украинскую карту», чтобы привлечь на свою сторону немалое количество...
– Ворюги, мать вашу!.. – злобно выругался я в радиоприемник. – Кидалы, гоп-стопщики позорные, на ходу подметки режут!
Борьба с хохляцким империализмом всегда была самой сильной идеей именно нашего кандидата и никакого другого. Когда Зубатик ораторствовал в Думе о проклятых чубатых желто-сине-жупанниках из Киева, в нем просыпалось подлинное вдохновение. Словно хватанув шестидесятиградусной горилки с перцем, генсек сразу же становился крутым народным трибуном, способным говорить без подготовки, темы, регламента и даже без шпаргалки. Здесь Зубатик был орел. Географические названия, даты, имена Мазепы, Петлюры, Бандеры выстреливались у него изо рта со скоростью пулеметной очереди и поражали присутствующих наповал. В такие минуты вдохновение всегда несло нашего Летучего Голландца в нужном направлении и не сажало, как обычно, на рифы. «Этот Рух!.. – надсаживался Зубатик, выбрасывая вперед руку аж до первого ряда. – Эти незаможные незалежники!.. Эти мелкодержавные националисты!.. Эти рыцари сала, галушек и шкварок, недостойные наследники Ярослава Мудрого и Платона Кречета!..» Мало кто знал, что под Симферополем, у родного дяди генсека Ивана Никитича Зубатова был когда-то вишневый сад, еще в незапамятные времена проданный украинскому куркулю и тогда же вырубленный под корень. Сильные детские воспоминания о поспевших вишнях в саду у дяди Вани делали Зубатика незаменимым борцом за национально-территориальные интересы...
Теперь же наши главные козыри нагло выхватывают из рук президентские стратеги. Небольшая показательная грызня Москвы с Киевом запросто может переманить на сторону власти миллион-другой избирателей! Народ – лох, его кинуть – как плюнуть. Покажи избирателю пальчик, другой, третий – он и пойдет за тобой на веревочке. И будет идти даже после того, как ты сложишь свои пальцы в дулю.
– ... что касается третьего кандидата на пост президента, то Генерал завершает сегодня свою агитационную поездку по Северному Кавказу. Как передает из Кара-Юрта наш собственный корреспондент Рафик Аборигян...
Радио перешло к подробностям кавказских гастролей Генерала. Но я больше не вслушивался в эту дребедень – я уже набирал номер зубатовского мобильного телефона.
Промедление смерти подобно, думал я, барабаня по кнопкам. Зубатику никак нельзя опоздать на дебаты в «Останкино», хоть зарежься. Надо доказать всей России, кто болеет за народные интересы, а кто так, еле-еле прикидывается. И пусть в экономике все кандидаты барахтаются одинаково плохо, зато уж по Крыму наш молодец искренне переорет любого. Дядин вишневый садик – секретное оружие партии, самого большого калибра.
Ждать не пришлось: я соединился по сотовому с первой же попытки.
– Эт-то кто-о? – поплыл из трубки неуверенный голос охранника Иванова. Или Матвеева, черт их разберет.
– За идиотские вопросы буду штрафовать! – прошипел я. – Считай, двадцатки ты уже недосчитался... Где генеральный?
– Виноват, товарищ Сыроежкин! – сразу же протрезвел не то Иванов, не то Матвеев. – Они покушать сели, товарищ Сыроежкин! Сию секундочку позову, товарищ Сыроежкин!
Озабоченный голос Зубатика довольно быстро возник в трубке.
– Гармонист так и не признался в диверсии, – сквозь мерное чавканье объявил генсек. – Мои парни пытались его расколоть, но он – ни в какую. Уверяет, будто ничего, кроме русских народных и гимна Советского Союза, вообще играть не умеет... И гармонист-то вроде наш, не похож на провокатора. Тридцать лет в партии, водку нормально пьет... А, может, ты ослышался? Может, я все-таки плясал «Калинку»? Я ведь хотел плясать «Калинку», честное сло...
– Теперь уже всем начхать, чего ты там хотел! – перебил его я. – Весь мир уже знает, что ты заигрываешь с сионистами... Но сейчас есть дела поважнее. Немедленно возвращайтесь, надо заново готовиться к прямому эфиру. Садитесь в машину, и по газам.
– Я не могу немедленно, – поспешно возразил Зубатик. – У нас еще не вся программа выполнена, из-за гармониста задержались... Я ведь тебе уже объяснял: местные мичуринцы вывели новый сорт сливы и назвали моим именем. «Зубатовская ранняя», представляешь? Через полчаса начнется презентация в клубе, потом еще один митинг, ансамбль народной песни...
Генсек был неисправим. Иногда мне хотелось его убить.
– Бросай презентацию, к черту народные песни! – отрезал я. Я сдерживался из последних сил, чтобы не назвать генсека словом, которого он заслуживает. – Пока ты жрешь в колхозе ягодки, Президент хавает наши идеи. По слухам, он уже для вида поцапался с самостийниками...
– То есть как «бросай»? – окрысился Зубатик. – Колхозники, можно сказать, проявили уважение к нашему делу и лично ко...
Генсек вдруг замолк на полуслове.
Возможно, он проникся, наконец, моей тревогой и моим беспокойством. Но, скорее всего, просто дожевывал очередную мичуринскую сливу имени себя.
23. БОЛЕСЛАВ
– ... И мы не смогли их задержать. – У референта Паши был вид щенка, который не выполнил элементарную команду «апорт». Щенку было неловко, стыдно, хотелось поджать хвост и спрятаться под кресло.
– Еще не хватало, чтобы вы их задерживали, – нервно произнес я. – Был бы дипломатический скандал на всю Европу.
Ситуация стремительно выходила из-под контроля. Как же я так лопухнулся? Прошляпил, проворонил, прозевал! Пока гасил инцидент и заметал следы, два наиглавнейших свидетеля успели преспокойно выехать за пределы Кремля. Секьюрити в воротах только козырнули машине с украинским флажком на капоте, а что еще делать? Требовать подписку о неразглашении у премьер-министра суверенного государства – верх кретинизма. Однако и пускать все на самотек – тоже форменное самоубийство.
Куда ни кинь, везде клин. А я – на острие клина. И если бы только я!
Думай, Болеслав, скомандовал я себе. Ты же головастый, думай скорей. Навряд ли украинский премьер, покинув Кремль, тормознет машину прямо на улице, выйдет в народ и станет рассказывать встречным-поперечным о том, что видел. Но как только машина доедет до посольства, утечки не избежать. Тогда всему конец. Всему и всем. Значит...
Сунув в руки помощнику телефон, я приказал:
– Соедини меня с автомобилем Козицкого!.. Шевелись, шевелись, Павел! Какой там номер, хоть выяснил?
Доверять такие вещи телефону – последнее дело. Вернее, предпоследнее. Бездействие еще хуже.
– У них там вообще нет спецсвязи, – потерянно произнес референт, возвращая трубку. – Мы уже проверяли. Это старая «чайка» из их посольского гаража. Обычно они пользуются «ауди» и «вольво», но сегодня обе вдруг забарахлили...
«Чайка»! Без спецсвязи!
Ситуация перестала быть безнадежной и стала всего лишь просто плохой. А это – уже шанс. Крохотный, дрянненький, но реальный шансик, зацепка. Я торопливо взглянул на часы. На нормальной машине отсюда до украинского посольства добираться минут тридцать. На развалюхе «Чайке» времен Щербицкого – до сорока минут. Накинем еще десять, как минимум, на дорожные пробки в центре города (дай бог здоровья мэру Круглову!). Сейчас машина должна быть примерно на полпути. То есть, у меня осталось в запасе минут двадцать пять.
Пусть даже двадцать. Еще не вечер.
– Мы перехватим их! – Я бросился к лифту, Паша – за мной.
Скоростная кабина резко взяла старт, нас обоих чуть-чуть прижало к зеркальному полу. На виноватом щенячьем лице референта Паши, замершего напротив меня, проступила легкая встревоженность. Парень не понял, каким сачком я собираюсь ловить украинский автомобиль, – и, по-моему, забеспокоился: не тронулся ли его начальник умом от всей этой ужасной кутерьмы? Тем не менее Паша по привычке не задал мне вслух ни одного вопроса. Вышколен на совесть, браво.
Что ж, дисциплина – прекрасное свойство для референта, про себя отметил я. К ней бы только щепотку сообразительности. Про двухвинтовую белую стрекозу во внутреннем дворе Паша почему-то не вспомнил. Растерялся. Ладно, не буду мучить человека.
– Вертолет, Павел! – Пальцем я изобразил вращение пропеллера, и лишь тогда сомнения покинули моего помощника. Начальник в порядке, у него есть план, жизнь продолжается. Бюрократический рай для младших клерков.
Тремя предложениями я объяснил Паше порядок его действий. Теперь Паша сразу понял и кивнул. Минута слабости прошла; он опять стал сосредоточен, уверен и деловит. Стоило кабине затормозить на этаже, как мой референт со скоростью футбольного мяча выкатился из дверей и понесся вдоль по пустынному коридору – точно в открытые воротца нашего архива.
Я же бегом кинулся из лифта направо, в сторону выхода во внутренний дворик. Направо, налево, опять налево...
Топография Кремля даже после ремонта оставалась крайне запутанной. Любой злоумышленник, чудом преодолев все кордоны на входе, сроду не отыскал бы в наших лабиринтах нужного поворота и, проплутав часок-другой, добровольно отдался бы в руки секьюрити. Сам я, не желая попадать в глупое положение, первым делом изучил по карте пару-тройку удобных быстрых маршрутов.
Как видите, пригодилось. Более чем.
Вопреки математике, кратчайшим расстоянием между двумя точками здесь была кривая. Зигзагообразные переходы я преодолевал прыжками, незапертые двери открывал пинками. Техника бега в закрытых помещениях у меня была хорошо отработана со школы, где нашу учительскую и мой кабинет литературы разделяли длинный рекреационный зал и четыре лестничных пролета. У своих учеников я проходил под кличкой «Пикирующий Болек». Под ноги мне лучше было не попадаться...
Дверь. Еще дверь. Еще тамбур. Господи, да сколько их? Новых, что ли, успели понастроить?
Самая последняя дверь была замкнута электронным «сторожем», но у меня в руке уже имелся наготове пластиковый пропуск.
Пластик вошел в прорезь. Смачно щелкнув, механизм сработал, и я очутился на асфальтовом пятачке внутреннего двора.
Белая стрекоза и сверху-то слабо напоминала аллигатора, а вблизи – тем более. Кто, интересно, так хулиганит, придумывая эти названия? Наверняка какой-нибудь эстет из отдела дизайна. При случае попрошу Камова, пусть объявит ему выговор. Чтоб не выпендривался.
Пилот, слава богу, уже сидел на своем месте. Сдвинув на затылок шлем, он разгадывал скандинавский кроссворд из «Собеседника».
– Летим! – скомандовал я, козликом запрыгивая в кабину. Ремни безопасности на сиденье были точно такие же, как в обычном автомобиле.
– Уже? – осведомился пилот, косясь на переднюю панель «аллигатора». Там между непонятными рычажками и звездочками приборов поблескивал обычный хронометр.
Вертолетчик был не из моей команды и мог не знать меня в лицо. Я стараюсь особо не светиться на телеэкране.
– Уже! – торопливо сказал я. Секундная стрелка хронометра, по-моему, чересчур резво описывала круг. – Заводите вашу механику.
Пилот лениво отложил кроссворд в сторонку. Он явно принимал меня за рядового сотрудника предвыборного штаба. Много их нынче развелось, командиров.
– Мне велено через час, – спокойно проговорил он. – У меня, между прочим, есть график полетов...
Стрелка сделала еще полкруга. Самое глупое, что я мог себе позволить, – это препираться с упрямым вертолетчиком, который к тому же формально был прав.
– Вы в каком звании? – с ходу спросил я.
– Ну, предположим, майор, – нехотя отозвался вертолетчик. – А вам-то что?
– Выбирайте, майор, кем хотите стать, – без церемоний предложил я, – полковником или лейтенантом? Только быстро. Даю пять секунд.
Пилот вытаращил глаза. Сморгнул. Уже хотел нагрубить. И тут, кажется, меня опознал.
А опознав, наверняка припомнил те гадости, которые про меня говорят и пишут в Москве. О том, какой я подлый и злопамятный. Мстительный и коварный. Короче, кардинал Ришелье с отравленным фломастером: одна резолюция – и нет человека.
Лицо вертолетчика позеленело, как будто он уже получил порцию моей отравы. Пальцы его сразу забегали по приборной панели, оживляя стрекозу с крокодильим прозвищем. Кабина стала быстро наполняться шумом и гудением – сначала тихим, потом все более и более громким. Где-то высоко над головой острые лопасти со свистом принялись шинковать жаркий воздух. «Ка-75» проснулся и начал нетерпеливо подрагивать всем корпусом: ему уже хотелось поскорее оторваться от скучной земли.
Очень вовремя из двери, ведущей во дворик, показался запыхавшийся референт Паша. Он сунул мне полиэтиленовую папочку и сделал попытку влезть третьим в кабину. Пилот энергично замотал головой. Руки его уже лежали на штурвале.
– Втроем не поместиться! – С большим трудом мне удалось перекричать свист лопастей. – Здесь только два сиденья...
– Что? – Из-за шума референт никак не мог разобрать мои слова. – Что?!
– Для троих! Нет! Места! – Еще немного, и я сорву голос.
Паша замахал руками, принялся что-то выкрикивать в ответ, однако я не слышал и половины его слов.
– ... без сопровождения!.. – Грохот, шум лопастей. – По инструкции... – Шум, свист. —... хотя бы один... или заменяющее...
В конце концов я сообразил, что Паша печется о моей безопасности. За пределами Кремля меня обязан сопровождать, по меньшей мере, один телохранитель. Либо заменяющее его лицо.
Я бросил взгляд на зеленоватое лицо вертолетчика. Сгодится. Рано или поздно мне придется сегодня побыть без охраны, но пока инструкция не нарушена. Знаком я показал референту, что временно беру этого пилота на должность и. о. охранника.
На Пашином лице обозначилось легкое недовольство. По его разумению, пилот был явным дилетантом, пусть и умеющим управлять железной стрекозой. Помощник Паша, напротив, считал себя профессионалом во многих областях, но вождению вертолета его не обучили. Заменить собой майора за штурвалом он, следовательно, не мог при всем желании.
Рискуя лишиться голоса, я прокричал Паше последние указания и махнул рукой.
Вертолет, словно только ждал этого жеста, с грохотом оторвался от земли. У меня тотчас заложило уши, в глазах потемнело, а в желудке противно затрепыхался съеденный обед. Это с непривычки, подбодрил я сам себя. Полетаем – пройдет. До сегодняшнего дня я никогда не совершал вертолетных прогулок, довольствуясь казенной «волгой».
Пилот ткнул пальцем в шлем, который я, оказывается, держал у себя на коленях. Я послушно надел его, клацнув холодной металлической застежкой на подбородке. Желудку от этого не полегчало, зато шум в ушах сразу стих. Прямо у моего рта оказался микрофончик, и я понял, что теперь сумею общаться с и. о. телохранителя, не повышая голоса. Равно как и он – со мной.
– Курс на Теплый Стан? – раздался в шлеме голос вертолетчика.
Прежде, чем заняться кроссвордом, пилот, как водится, изучил полетное задание, разработанное в нашем штабе. Предполагалось, что агиткалендарями с портретом Президента будут засеяны лишь спальные районы столицы, менее сознательные по части политики: Зюзино, Никулино, Тропарево, Беляево-Богородское, Теплый Стан... Но, как известно, жизнь преподносит сюрпризы и вносит коррективы. Преподносит, негодяйка, – и вносит. Придется опылять самый центр.
– Нет, нам гораздо ближе, – в микрофон ответил я.
Обведя глазами кабину, я быстро нашел то, что искал, – планшет с картой города. Так, посмотрим. Краткий путь от Кремля до Гагаринского переулка исключен – где-то копают, где-то наш мэр возводит очередной памятник. Чудненько. Стало быть, им приходится ехать кружным.
– Пока держите курс на Новый Арбат, – скомандовал я. – А там видно будет. Кстати, вы как военнослужащий давали подписку о неразглашении? Давали, полковник?
– Так точно, подписывал, – коротко ответил пилот. Стремительное прибавление в чине явно пришлось ему по душе. Теперь у него будет лишний стимул позаботиться о моей персоне: случись что со мной, и о его производстве в новое звание никто не узнает.
– Вот и ладно. – Я проверил прочность ремней безопасности и рискнул глянуть из кабины вниз.
С высоты Москва похожа была на аккуратный кукольный городок, специально выстроенный нашим мэром в рекламных целях, для привлечения иностранных туристов. Золотели луковицы церквей. Поблескивали стальные лапки башенных кранов. Там и сям тянулись ввысь свежие побеги монументальных Георгиев-Победоносцев – сверху даже не таких уродливых, как вблизи. Из воды Москва-реки весело выглядывал шарик солнца, слепя глаза. Мимо опрятных игрушечных многоэтажек чинно передвигались красивые заводные машинки.
Литл-Москау на блюдечке, плиз.
Я напряг глаза, вглядываясь в поток заводных автомобильчиков. Интересно, где же на этом блюдце игрушечная «чайка» с нашими украинскими друзьями? Должна быть примерно здесь. Или здесь. В крайнем случае, немного дальше по Большому Афанасьевскому переулку. На зрение я не жалуюсь, а такого динозавра сверху трудно не заметить.
– Возьмите левее, – сказал я пилоту. – И немного ниже.
Послушная стрекоза совершила предписанный маневр. Блестящие спинки заводных автомашин приблизились. Эта не она. И эта не она. А вот тот длинный черный жук, сдается мне...
– Еще ниже! – Прикрываясь рукой от ветра, я уже по пояс высунулся из кабины. Желудок вновь затрепыхался, но слабее, чем всего минуту назад. Приспособился, молодец. Мне почему-то было совсем не страшно, только непривычно. В детстве я был довольно робким мальчиком: пугался темноты, двоек, уличных собак, дворовых хулиганов и т. п. Однако годам к тридцати большинство моих страхов рассосались сами собой, без следа. Теперь я, оказывается, еще и не боюсь высоты. А может, просто Большая Опасность заслонила для меня все опасности поменьше? Ладно: герой я уже или не совсем, уточню как-нибудь на досуге.
Крыши картонных многоэтажек еще выросли в размерах и замелькали почти у меня под ногами. Я не тревожился, что наш бреющий полет над городом вызовет особое любопытство прохожих. Москвичи – люди привычные. После прошлогоднего запуска агитдирижаблей наших горожан уже ничем не удивишь.
Черный лаковый жук тем временем трудолюбиво полз в сторону перекрестка. Я разглядел желто-голубой флажок на капоте, и сомнений у меня не остались. Они! Медленно едут, шановные паны. Но быстрее тут никак не получается: Большой Афанасьевский переулок – это вам не Крещатик. Здесь узко и тесно, особо не разъездишься со скоростью. А если еще возникнет приличный затор...
Какому-нибудь голливудскому киногерою или хоть Дику Ньютону из компьютерной стрелялки полагалось бы выпрыгнуть из вертолета прямо на их «чайку» и распластаться на ее лобовом стекле. Хорошо, что в реальной жизни такие подвиги не обязательны. Особенно когда у тебя под рукой огромный контейнер с десятью тысячами календариков. Десять выстрелов по тысяче штук.
Я вернул свою голову обратно в кабину и начал разыскивать рычаги, когда-то отвечавшие за запуск ракет. Ребята из камовской фирмы показали нам в штабе, как управлять этим устройством. Однако лететь вместе с пилотом должен был, разумеется, кто-то из младших референтов, поэтому сам я не забивал голову всеми премудростями, и зря... Вроде бы эта коричневая рифленая рукоятка – та самая.
– Виноват, – послышался предупредительный голос пилота. – Это не то, что вы думаете. Пульт – справа, где экран прицела... А это просто пулемет. Он, извините, заряжен...
– Пулемет? Заряженный? – с удивлением переспросил я, быстро отодвигаясь от рукоятки на безопасное расстояние. Признаться, я и понятия не имел, что здесь еще осталось боевое оружие. – Но для чего? Вам разве ничего не сказали о цели нашего полета?
– Так точно, сказали, – доложил новоиспеченный полковник. – Я откомандирован в распоряжение администрации Президента, с целью разового агитационного вылета накануне выборов. Ракетную установку перемонтировали. А пулемет с боекомплектом я оставил на всякий случай. Вдруг вашим пригодится?
Я недовольно фыркнул. Хорошенькое же у него мнение о президентской администрации! Он что же думает, мы – зондеркоманда СС? Похоже, я несколько перегнул палку, распространяя в кулуарах слухи о собственной безжалостности. Увлекся. Переборщил.
– Когда вернемся, уберете эту штуковину из вертолета, – распорядился я. – А пока напомните-ка мне, как обращаться с пультом. Тут где-то должен быть экранчик с мишенью...
Вскоре я уже ловил в перекрестье живописную толпу на углу Большого Афанасьевского и Сивцева Вражка. Здесь, у светофора, самое подходящее место для устройства затора на проезжей части. Перекрыв дорогу украинской «чайке», я выигрываю упущенное время. Конечно, наши календарики – не доллары и даже не рубли. Но российский избиратель падок на любые бесплатные подарки, даже копеечные. У него уже выработался условный рефлекс: перед выборами что-то обязательно дают задаром.
Катапульта сработала с первого нажатия. Никаких звуков я, понятно, не услышал, однако вертолет слегка тряхнуло.
Мой дебют в качестве бортового стрелка был на редкость неудачным. Я не догадался учесть направление ветра и бездарно просадил впустую первую тысячу портретиков Президента. Блестящее разноцветное облако осело далеко за перекрестком, у входа в какой-то фешенебельный ресторан.
Я шепотом ругнулся и взял левее. На сей раз я рассчитал верно. Манна небесная в виде календариков с правом двух поездок на метро просыпалась прямо на толпу. Сверху я увидел, как электорат, завороженный пластиковым дождем, пришел в волнение. Скоро кто-то распробовал находку, и началась суета. Не обращая внимания на красный кроличий глаз светофора, люди принялись ловить уже в воздухе блестящие дары нашего штаба. Что-что, но деньги горожане считать не разучились. Один календарик – две дармовых поездки, пятнадцать штук – готовый бесплатный проездной на полмесяца. Я заметил, как водители некоторых авто тоже стали покидать свои машины, дабы не остаться обделенными. Казалось бы, им-то, автовладельцам, зачем суетиться? Ан нет, гипноз толпы неумолим: все побежали – и я побежал, все хватают – и мне надо. В течение полуминуты узкое горлышко переулка было надежно перекрыто энергичными гражданами, жаждущими халявы. Мне даже почудилось, будто я с высоты слышу бессильные гудки завязших в переулке машин. Поздно, братцы-электоратцы, гудками делу не поможешь. Автомобили, которым не повезло доехать до светофора, встали здесь намертво. И среди них – черная лаковая «Чайка» с украинским премьером на борту.
