Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)
Между тем коммуналка как раз не пустовала. Из-за дверей несло запахом щей и мокрого белья, тихо играло радио, раздавался скрип полов; кто-то неуверенной походкой проследовал по коридору, задевая за стены и бормоча. Я уже примерился стукнуть в дверь ногой, но тут мне на помощь пришел случай.
– Джерри, фу! – послышалось сзади. – Рядом!
Очень маленькая женщина с очень большим черным догом на цепи, появившись с улицы, открыла замок простым гривенником. И потом уже снизу вверх взглянула на меня.
– Вы водопроводчик? – с некоторым сомнением спросила она.
В шкуре милиционера я сегодня уже побывал, в качестве покровителя инвалидов тоже натерпелся плевков. Отныне говорю чистую правду и ничего, кроме правды. А то еще запрягут чинить здешние краны.
– Нет, – покачал головою я. – Мне надо к господину Заварзину.
Дог оскалился и заворчал. Наверное, ему не понравился мой голос. Или – совсем не понравилась фамилия, которую я назвал.
– Фу, Джерри! Домой! – приказала очень маленькая женщина своему псу. А мне недовольно объяснила: – Первая дверь сразу налево... Ноги вытирайте. Ходят тут...
Под конвоем хозяйки собака послушно затрусила домой. Я попридержал дверь, честно зашаркал ногами о половичок и отправился следом по темному коридору. Дамочка с собачищей вскоре исчезли за поворотом коммунального лабиринта, я же притормозил у серой двери с цифрой «9».
Тук-тук! – я постучал костяшками в серую фанеру. Звуки радио доносились как раз оттуда. По-моему, передавали мелодии советских композиторов.
– Проваливайте, – ответил мне глуховатый голос. – Я же сказал: не выключу. Однозначно. – У радиомузыки, наоборот, сильно прибавилось громкости.
– Господин Заварзин! Глеб Иванович! – громко произнес я, наклоняясь поближе к замочной скважине. – Моя фамилия Лаптев. Я офицер Федеральной службы безопасности...
Мелодии советских композиторов тотчас же смолкли. Я бесшумно отодвинулся вбок, к косяку, – на тот случай, если Заварзину вдруг захочется пульнуть в меня через фанеру.
Несколько мгновений в квартире с цифрой «9» царила тишина.
– Все-таки явились, – сказал, наконец, Заварзин. В его голосе я уловил непонятную насмешку. – Ну, заходите, раз вы уже здесь. Открыто. Сдаюсь властям, можно сказать, добровольно.
Я понял, что перестрелки не предвидится, потянул за ручку и сразу провалился в непроглядные сумерки. В комнате стояла плотная ночная темень: словно бы я внезапно попал в планетарий, где еще не зажгли россыпь искусственных созвездий. Тусклый лучик из коридора лишь на секунду выхватил из комнатной мглы черный сгусток в углу.
– Две-е-ерь! Дверь за собой прикройте! – с ходу потребовал голос Заварзина, а когда я, скрипнув створкой, вернул полную тьму, голос объяснил мне: – Терпеть не могу яркого света...
Я растопырил руки, пытаясь обнаружить на ощупь какую-нибудь мебель. Сидеть в темноте все же лучше, чем стоять в темноте.
– Табуретка справа, – пришел мне на помощь незримый Глеб Иванович. – На уровне вашего колена... офицер Лаптев.
Ощупью я отыскал высокую табуретку и сел.
– Значит, эфэсбэ ко мне пожаловало, – уже без насмешки произнес голос Заварзина. – Дождался... Вы меня сразу будете арестовывать или как?
28. БОЛЕСЛАВ
Чем меньше комфорта, тем лучше для дипломатии. Комфорт располагает к лени. В роскошных апартаментах с удобными креслами и идеальной обслугой официальные переговоры можно вести неторопливо, раунд за раундом, делая большие перерывы на ланч. В жарком грязном подъезде рядом с благоухающим мусоропроводом государственные дела решаются намного быстрее. Не прошло и четверти часа после начала саммита, как украинский премьер прекратил твердить об «измене Родине» и перевел разговор в нормальное конструктивное русло.
– Восемьдесят пять процентов, – сказал он, отряхивая испачканный мелом рукав пиджака. – Мне кажется, это будет вполне справедливо.
– Сорок пять, – предложил я свой вариант. – С учетом традиционных дружественных связей между нашими странами. Вспомните Переяславскую Раду.
Запах от мусоропровода то ослабевал, то вдруг усиливался. Боковым зрением я заметил у себя под ногами несколько апельсиновых корок и яичную скорлупу. Не подъезд, а какая-то помойка.
– Семьдесят пять, – Козицкий понизил ставку на десять пунктов. – Переяславская Рада – это из области истории. И не забывайте, Болеслав Янович: у Республики Украина нет врагов и нет друзей. У нее есть только интересы.
– Пятьдесят, Василий Павлович. – Я сделал шажок в сторону, чтобы не наступить на скорлупу. – И то, если Киев финансирует нашу военно-морскую базу в Севастополе...
– Семьдесят процентов, – еще немного уступил Козицкий. – И без базы. С ней вопрос обоюдоострый, сами понимаете. Чуть что, наше Министерство закордонных справ встанет на дыбы.
– А вы его дустом, дустом... – посоветовал я. – Хорошо, пятьдесят пять плюс база. Это максимум для меня. Поймите и вы, Василий Павлович: Россия не может просто так списать семьдесят процентов годового нефтяного долга Украины. Сколько бы мы ни говорили на пресс-конференциях про славянское братство и взаимопомощь, этот жест будет выглядеть подозрительным. Чехи, между прочим, тоже братья-славяне. Однако Прага платит нашему Транснефтепрому, как миленькая.
– Да, но за премьером Чехии вы не гоняетесь по Москве на вертолете, – вежливо улыбнувшись, напомнил мне Козицкий. – Ну, ладно, пусть будет шестьдесят пять минус база. Из уважения лично к вам, Болеслав Янович. Но – ни процентом меньше.
Число «65» меня по-прежнему не устраивало. У России, черт побери, тоже имеются свои интересы.
– Шестьдесят, – предложил я. – И половину финансирования нашей базы. Только из глубоких симпатий лично к вам, Василий Павлович.
– Не пойдет, – сказал Козицкий. – Мне очень жаль, но...
Премьер-министр Украины сделал вид, что засобирался уходить, и опять запачкал побелкой обшлаг своего пиджака.
– Шановный пан премьер. – Я все-таки наступил на скорлупу, которая сейчас же тревожно захрустела у меня под подошвой. – Давайте на минуту забудем о цифрах. Давайте вернемся к началу и опять займемся экстраполяцией.
– Милости прошу, – согласился Козицкий, сосредоточенно отряхиваясь.
Снова начиналась сказка про белого бычка. Точнее сказать, про красного, серпасто-молоткастого.
– Допустим, – проговорил я, – мы здесь с вами сейчас ни до чего не договоримся. Допустим, разойдемся восвояси. Допустим, вольно или невольно вы дадите ход утечке информации о нездоровье Президента России. Наш электорат будет деморализован, а Товарищ Зубатов послезавтра сделается новым хозяином Кремля. Его экономических воззрений мы уже касались. Теперь коснемся зубатовских взглядов на геополитику. Вы ведь знаете о его отношении к Украине?
– В самых общих чертах, – уклончиво ответил премьер Украины, и я понял, что Козицкий вполне изучил вопрос. Тем лучше.
– И вас не пугает сама возможность его победы? – напрямик спросил я. – Не как премьер-министра, а просто как гражданина суверенной республики?
– Пугает, – неожиданно признался мне просто гражданин Козицкий. Но тут же вновь натянул непроницаемую маску дипломата: – Однако мы думаем, что предвыборные выступления не обязательно отражают истинную позицию кандидата...
Когда как, подумал я. Иногда очень даже отражают. Плохо вы знаете товарищей. Успели забыть?
– Нам, конечно, ближе всего взвешенный подход нынешнего Президента России. – Теперь каждая фраза премьера Козицкого была округлой и правильной, как на трибуне ООН. – И нас не могут не беспокоить экспансионистские речи названного вами кандидата от оппозиции. Тем не менее мы не склонны драматизировать ситуацию. Наша сторона полагает, что любой, кто бы ни победил на выборах, станет воздерживаться от непродуманных заявлений, ведущих к конфронтации в рамках Содружества.
– Как знать... – коротко сказал я и вытащил из-за пазухи тоненькую полиэтиленовую папку, которую в последний момент передал мне Паша. Мои ребята в штабе еженедельно готовят мониторинг самых идиотских публичных высказываний наших конкурентов. Цитаты прекрасно годятся для контрпропаганды. Используем последний аргумент.
– Это что? – осведомился украинский премьер, принимая от меня папку.
– Позавчерашнее выступление Товарища Зубатова на московской фабрике пиво-безалкогольных напитков... – Я показал пальцем на нужный абзац. – Читайте отсюда.
– «Крым далеко, но остров-то нашенский...», – зачел Козицкий вслух.
Остановился, пробежал текст еще раз, уже про себя.
– Остров? – с недоумением повторил он.
– Остров, – кивнул я.
Я знал, чем зацепить Козицкого. Люди умные и образованные чаще всего страдают от наглого невежества других.
– Какая нелепость! – подернул плечами Козицкий. Человек в нем опять выглянул из-за чиновника. – Он призывает аннексировать у нас Крым и даже толком не знает, что это такое...
– Ошибка простительная, Василий Павлович, – заступился я за Товарища Зубатова. – Насколько мне известно, генеральный секретарь и его первый зам, некто Сыроежкин, любят отдыхать на острове Кипр. Если не ошибаюсь, на Кипре Товарищу Зубатову очень нравится... Вот и спутал человек в разговоре. Машинально назвал полуостров островом...
– Спутал? – переспросил украинский премьер.
На лице его возникло выражение чрезвычайного уныния. Вероятно, с точно таким выражением сам я взираю на грамматические ошибки в наших официальных бумагах.
– Ну да, – невозмутимо сказал я.
Кажется, я и впрямь стал первосортным кремлевским интриганом. А ведь начинал, господа, простым учителем литературы в заурядной московской школе.
– Спутал Крым – с Кипром? – уточнил Козицкий.
– Именно, – кивнул я.
Некоторое время премьер-министр Украины молча осваивал мою информацию, затем произнес:
– Пожалуй, вы правы, Болеслав Янович. Такого человека, как этот ваш Зубатов, не стоит подпускать к власти. Два дня можете рассчитывать на мое молчание, чего бы мне ни стоило. Согласен на ваши шестьдесят процентов...
– Плюс налоговые льготы для наших моряков в Севастополе, – добавил я. – В качестве жеста доброй воли. Не волнуйтесь, расходы будут мизерные.
Премьер Козицкий посмотрел мне в глаза.
– Удивляюсь, – со вздохом проговорил он, – почему я до сих пор не в посольстве? Почему вообще тут с вами разговариваю?
– Потому что мы во многом похожи, – предположил я, ответно глядя в глаза украинскому премьеру. – Потому что мы оба мечтаем жить в нормальной мирной Европе. Не в красной, не в коричневой и не в темно-зеленой с камуфляжными крапинками. Потому что мы оба хотим для наших стран примерно одного: скучного и спокойного буржуазного застоя, без войн и потрясений... Богатые супермаркеты, детишки в колясках, стриженые газончики и никакой революции... Так что, Василий Павлович, убедил я вас, наконец? По рукам?
Премьер-министр Украины внимательно рассмотрел мою протянутую ладонь.
– Вы настырный, – сказал он. – Ценю. В Киев не желали бы переехать? Нет? Очень жаль, мы бы с вами прекрасно сработались... Ну, хорошо, согласен.
Мы обменялись рукопожатиями.
– Спасибо, – сказал я. – Сегодня же подготовлю проект соответствующего указа. Как только Президенту станет лучше, указ будет незамедлительно подписан.
Употребив слово «подготовлю» в будущем времени, я немного слукавил. Честно говоря, проект указа о реструктуризации украинских нефтяных задолженностей в обмен на очередные уступки по флоту готов был еще неделю назад, и наши финансисты уже заложили там как раз шестьдесят процентов. Но пусть Козицкий думает, будто цифр тех он добился в споре со мною...
– Хочу надеяться, это произойдет скоро, – произнес Козицкий. – Как руководитель Кабинета министров Республики Украина желаю вашему Президенту быстрейшего выздоровления и победы в первом туре.
Василий Павлович уже знал от меня, что хотя с президентским здоровьем катастрофы нет, кардиологи далеки от оптимизма. Само собой, я не мог бодренько соврать, что самочувствие главы нашего государства уже великолепное, а за обедом имело место только легкое недомогание. Козицкий не врач, но и не тупица. Когда человек падает навзничь во время официального приема, это едва ли обычная простуда. Пришлось быть откровенным с премьер-министром Украины. Правда, в меру: процентов эдак на шестьдесят – в точном соответствии с долей наших уступок по их нефтяным долгам. По-моему, справедливо.
– Сделаем все, что в наших силах, – отозвался я, вкладывая в свои слова особый смысл. Ход выздоровления Президента зависит от Господа Бога и Рашида Дамаева. Но вот за победу в первом же туре ответственность лежит полностью на мне. Что бы ни случилось, предвыборный штаб будет у меня работать, как швейцарские часы.
– Не сомневаюсь, – учтиво проговорил Козицкий. – Приятно было побеседовать.
– Рад был встретиться с вами, – в свою очередь, ответил я.
После этих фраз российско-украинский саммит в подъезде можно
было считать завершившимся. Устное коммюнике согласовано, а бумажки в таких делах не нужны и даже вредны.
– Всего вам доброго, Болеслав Янович. – Козицкий отвесил мне церемониальный поклон. Он уже освоился с обстановкой и сумел не испачкать рукав. – Если желаете, я могу выделить вам одного из своих охранников.
– Благодарю вас. – Я тоже освоился и больше не наступал на яичную скорлупу. В принципе, не такая уж здесь помойка, решил я. Сюда бы пару кресел, кондиционер, и обстановка будет почти сносной. – Вы очень любезны, Василий Павлович. Но, думаю, мои референты давно прибыли...
Так и оказалось.
Когда мы вышли, Паша с Петей уже маячили у подъезда. Чтобы не умножать количество посвященных, я распорядился не привлекать лишних секьюрити для моей охраны, а справляться собственными силами. Выполняя приказ, мои референты исправно бдили возле входа. То и дело они искоса поглядывали на подозрительного типчика в кожаной куртке, стоящего поодаль, и были слегка разочарованы, поняв, что это водитель «чайки» премьер-министра Украины, тоже поставленный здесь на страже.
– Автомобиль за углом, – объявил помощник Петя.
– Дорога свободна, – добавил помощник Паша, провожая глазами свиту украинского премьера и оглядывая окрестности.
Пробка в Большом Афанасьевском переулке сама собой рассосалась. Лишь посольская «чайка» с желто-голубым флажком на капоте стояла метрах в двадцати от подъезда, да еще темно-серый приплюснутый «рафик», которого я раньше не видел, жался к бордюру на противоположной стороне. Боковая дверца фургончика была чуть приотворена.
– Болеслав Янович, – вдруг шепнул мне Паша, чуть заметно кивая на фургончик. – Пожалуйста, вернитесь в подъезд!
Сначала я даже не понял, что его так насторожило. «Рафик» как «рафик», удобный транспорт, на них пол-Москвы ездит... И лишь когда «чайка» Козицкого неторопливо тронулась с места, я вдруг тоже сообразил: солнечный зайчик.
В ясную погоду любимым развлечением моих великовозрастных балбесов в школе номер 307 были зеркальца. Когда я отнимал их на уроке, балбесы ухитрялись пускать зайчики в глаза друг другу с помощью обычных стекляшек...
Бинокль? Нет, видеокамера!
Кто-то, сидя в «рафике», исправно фиксировал на пленку наш совместный выход из подъезда – мой и Козицкого. Теперь я ясно различал в щели ободок объектива.
Референты Паша с Петей в свое время прошли спецподготовку, но за месяцы административной работы в предвыборном штабе подрастеряли важные навыки. Их резкий бросок к фургончику не достиг цели. Почувствовав опасность, «рафик» неожиданно сорвался с места и, хлопая открывшейся боковой дверцей, пустился наутек. Я хорошо рассмотрел долговязого типа с видеокамерой на плече. И еще кое-что я заметил...
– Павел! Петр! – позвал я референтов, которые бросились было следом за машиной.
Оба моих помощника, красные, злые и виноватые, с полдороги вернулись ко мне. Им было ужасно стыдно своего непростительного недогляда. За такие промахи положено объявлять о неполном служебном соответствии, оба про это знают. Когда все закончится, каждому лично влеплю по выговору. И себе заодно.
– Погоня отменяется, – сурово объявил я обоим. – Пешком вам их все равно не догнать, а на автомобиле – уже опоздали. Дайте мне телефон.
– Вызываем вертолет, Болеслав Янович? – догадался Паша, протягивая мне трубку с антенной.
Он наверняка заподозрил, что его начальник вошел во вкус и отныне станет перемещаться в Москве исключительно по воздуху. Картинка: Глава администрации Президента на ручном «Белом Аллигаторе» совершает ежедневный облет своих владений. Да еще под музыку Вагнера, как в знаменитом американском фильме. Вот маразм-то будет!
Я помотал головой, взял мобильник и стал набирать номер. На этот раз вместо вертолета можно обойтись обычным телефоном. Судя по эмблеме, замеченной мною в последний момент, фургончик был не бесхозный.
Он принадлежал телецентру «Останкино».
Ну, Полковников!.. – мрачно думал я, прислушиваясь к гудкам.
29. ДИРЕКТОР «ОСТАНКИНО» ПОЛКОВНИКОВ
После второго раза я про себя загадал: если смогу три раза подряд, то сегодня на работе больше не будет никаких происшествий. Ни маленьких, ни больших.
Откровенно говоря, я при этом немного смухлевал, сыграл с Фортуной в поддавки. Аглая оказалась такой идеальной партнершей, что с нею я смог бы и трижды, и четырежды без всяких усилий. Мысленно я поздравил себя с замечательным приобретением, а экс-начальнику Александру Яковлевичу принес глубокие соболезнования по случаю безвозвратной потери. Я припомнил, с какой скорбью в глазах наш старик расставался с рабочим кабинетом. Да уж, ему было что терять помимо руководящего кресла...
К примеру, он лишился вот этого руководящего стола рядом с креслом – просторного, как взлетно-посадочная площадка, и гладкого, как каток. На столе, представьте, бывает уютно не только телефонам, папкам с бумагами и вазой с букетом цветов. Если убрать все ненужное, то здесь найдется много свободного места и для другого. Сколько ритмичных телодвижений мы тут уже насовершали – и хоть бы одна заноза! Умели у нас в былые времена полировать рабочие столы, грех жаловаться.
– Вам так удобно, Аркадий Николаевич? – предупредительно шепнула Аглая. Два горных отрога ее безупречного бюста, нависшего надо мною, были самым заманчивым пейзажем, какой мне когда-либо доводилось видеть. Теперь понимаю чувства альпинистов у подножья Памира. Хочется скорее лезть вверх и водружать древко.
– Удобно-удобно, – отозвался я, обеими руками неторопливо взбираясь по склонам. – Ты прелесть. Ты лучше всех.
В мыслях я уже произвел кадровые перестановки среди своих женщин. Алла сдвинулась на второе место, Вика – на третье, а Наталью я и вовсе отправил в отставку. Все равно мне в ней никогда не нравились три золотых передних зуба. Известно ведь, что золото вкупе с цифрой «3» приносит удачу лишь Тельцам, рожденным в Год Дракона, а я даже не Телец. К тому же это выглядело довольно глупо: как будто целуешься с открытым банковским сейфом. Всякий раз мне чудилось, что после каждого нашего свидания Наталья тайком проверяет сохранность золотого запаса... Все, никаких драгметаллов!
– Вы мне тоже очень нравитесь, Аркадий Николаевич, – нежно прошептала Аглая, и я почувствовал, как напряглись обе Джомолунгмы в моих альпинистских ладонях. Ясно, что программу-минимум я выполню и перевыполню. Пару минут передышки – а затем я вновь, как пионер, готов буду водрузить свой стяг еще раз. И еще много-много раз.
– Ты великолепна, – сказал я, пробуя на ощупь склоны гор и собираясь с силами для нового победного восхождения.
– Вы неистощимы, Аркадий Николаевич, – по-кошачьи замурлыкала в ответ Аглая.
Из всех возможных комплиментов это был сейчас самый своевременный. Умная Аглая словно бы догадывалась о моем интимном пари с госпожой Фортуной...
– Постой, а почему ты еще со мной на «вы»? – вдруг удивился я. – Правда, мы на брудершафт не пили, но после этого сам Бог велел перейти на «ты».
– Как тебе больше нравится, – нежно отозвалась Аглая и погладила меня по щеке. От руки ее пахло молоком и медом. То есть, конечно, французскими духами с тонким запахом молока и меда. – Я просто подумала, что, может быть, вы... что ты захочешь соблюдать дистанцию...
– Вздор! – решительно возразил я, вдыхая библейский аромат. – Никаких дистанций. Чем ближе к телу, тем толще карма. Так говорил Заратустра.
– Поняла, – голосом послушной гимназистки произнесла Аглая. Без очков она выглядела лет на пять моложе: уже не девочкой, но еще не мадам. Самое то. – Как же вас... как тебя лучше называть? Аркашей? Ариком?
Я попробовал на вкус оба слова, особенно последнее. Ни одна из моих прежних женщин не звала меня Ариком. Свежо и оригинально. Жаль, что это сокращение от Арона или Арнольда, а не от Аркадия. Будь я Шварценеггер, мне бы подошло.
– А как ты называла нашего Александра Яковлевича? – вместо ответа поинтересовался я. – Наверное, Аликом?
– Не совсем, – засмущалась секретарша.
– И как же? – не отставал я.
– Хомячком, – потупив взор, сообщила Аглая. – Ему нравилось.
Меня позабавило, что экс-начальник «Останкино» откликался на такое фамильярное прозвище секретарши. Но сам я, пожалуй, остановлюсь на более традиционном варианте. Луиза, моя первая неверная пассия, надежно отучила меня от всех этих рыбок, птичек, заек, крокодильчиков и прочего зоопарка в постели. К сожалению, от хомяка до рогатого оленя – расстояние всего в полшага.
– Знаешь что? – предложил я, поразмыслив. – Зови меня запросто Аркадием... Николаевичем. Тебе и самой будет легче запомнить, и при подчиненных не собьешься.
– Гениально, Аркадий Николаевич. – Секретарша покрепче прижала двух моих альпинистов к своим Альпам, рискуя раньше времени вызвать в горах снежную лавину.
Я почувствовал острый прилив сил. С этаким ее темпераментом я даже могу не донести флаг до вершины и водрузить его где-нибудь на пол пути.
– Оверкиль! – спешно скомандовал я, чтобы не потерять инициативу. – Играем классику.
Сообразительная Аглая уже знала эти выражения и вместе со своим богатым ландшафтом перекатилась на мою позицию: ноги шире плеч, глаза в потолок. Я сразу очутился наверху. Вид сверху вниз был еще более выразительным, чем снизу. Теперь мне предстояло стать шахтером и добывать полезные ископаемые полуоткрытым способом. Отбойный молоток в чехле, уже готовый к работе, ждал только команды «Даешь стране угля!».
– Ой... – внезапно пискнула Аглая, и ее ландшафт дрогнул.
Это скоропостижное ойканье не было похоже на призывное «Даешь!». Неужели все-таки заноза? Как некстати!
– Ты в порядке, радость моя? – с легкой досадой спросил я. В предвкушении глубины сибирских руд любому порядочному шахтеру не так-то просто хранить гордое терпенье.
– Что-то колет в бок, – пожаловалась эта принцесса на горошине и, поерзав, извлекла из-под себя предмет беспокойства.
Вовсе не горошину, а мой пластмассовый кубик.
С верхней грани кубика на меня издевательски поглядывала все та же четвёрка – явная примета сегодняшних неудач. Ехидная Фортуна давала мне понять, что список неприятностей пока не закрыт.
Я отпрянул. Пакостный кубик мгновенно выбил меня из седла. Третья моя попытка сразу кончилась, еще не начавшись.
– Аркадий Николаевич, что с тобой? – осторожно подала голос чуткая секретарша. Она уже наверняка успела заметить, как притих отбойный молоток, внезапно оставшийся без компрессора.
– Ничего, – еле выдавил я. В конце концов, Фортуна могла ведь просто пошутить. Черный юмор ей не чужд, заразе. – Ничего страшного, Аглая. Чепуха...
И сразу же, вслед за моими словами, в кабинете немелодично зазвякало. Раз, другой, третий. Требовательный колокольчик надрывался где-то у меня под столом, куда мы свалили все, что нам мешало.
У меня похолодело в животе. Будильников в моем кабинете не водилось. Значит, телефон. Или у меня просто в ухе звенит? Господи, лучше бы в ухе!
– Разве наши аппараты... не отключены? – Я ухватился за последнюю соломинку.
– Я все отключила, Аркадий Николаевич, – торопливо подтвердила мне секретарша. – Кроме АТС-1.
Вот оно! – со страхом понял я, кубарем скатываясь под стол и хватая скользкую, как змея, трубку «кремлевки». По этой линии со мною могут связаться только два человека в стране. И ни с тем, ни с другим никому не рекомендую связываться. Затопчут.
– Полковников слушает... – Я постарался, по возможности, унять дрожь и говорить нормальным тоном.
– Нет, это я вас слушаю, Полковников, – из трубки ощутимо потянуло ледяным ветерком. Голос руководителя президентской администрации не сулил ничего хорошего. – Вы, наверно, не знаете, что контрольный пакет Акционерного общества «Останкино» по-прежнему принадлежит государству?
– Что вы, Болеслав Янович, – забормотал я, – я знаю...
В Железном Болеке до сих пор не умер школьный педагог. С каждой секундой разговора по «кремлевке» я все сильнее ощущал себя малолетним хулиганом, вызванным в учительскую, но пока не сообразившим, за какое из своих безобразий он сейчас получает по башке.
– Ах, знаете, – процедил Железный Болек. – Тогда вы должны еще и помнить, что можете быть отставлены от должности в пять минут, простым президентским указом. И никакая кроличья лапка вам не поможет...
От таких слов я едва не потерял сознание. Заметил! Тогда, на приеме, он все-таки углядел мой талисман! Как будто у Главы президентской администрации не два глаза, а, по меньшей мере, дюжина. Мне показалось, что он и сейчас меня видит: потного, испуганного, дрожащего под столом и вдобавок скудно одетого – в одних швейцарских часах и индийском презервативе.
– За что?.. – жалобно спросил я у всеведущего Болека. Я бы совсем не удивился, услышав в ответ: «За разврат в рабочее время и на рабочем столе, кобель ты паршивый».
Но вместо этого Глава администрации загадочно произнес:
– За дурацкое любопытство, Аркадий Николаевич. Ненавижу, понимаете ли, перебежчиков и шпионов.
Я испытал краткий приступ непонятного облегчения. То, чем мы только что занимались с Аглаей, никаким боком не походило на шпионаж. Дотянувшись пальцами до подлокотника кресла, я нащупал заветную подковку и со всей искренностью, на которую был способен, простонал в трубку:
– Не понимаю, Болеслав Янович! Ей-Богу, не понимаю, клянусь вам! Я бы никогда...
– А кто заслал ваш «рафик» с оператором в Большой Афанасьевский? – гневно оборвал мои стоны Железный Болек. – Директор Си-Эн-Эн, да?
Я судорожно попытался припомнить, какой же секретный объект находится в Большом Афанасьевском переулке. По-моему, там вообще нет объектов, достойных хоть какого-нибудь внимания, – если не считать ресторана «Три поросенка».
– Я никого не засылал, – чистосердечно выдохнул я, одной рукой сжимая трубку, а другой цепляясь за серебряную подковку. – Этого быть не может. У меня под контролем все операторские бригады...
И в этот миг я с ужасом осознал, что не все. Утренние негодники, двое похмельных сынов эфира, мною самим же были отправлены на «рафике» в свободный поиск: за мелким криминалом для вечерних новостей. Мельников и Печерский никогда не считались в «Останкино» вольнодумцами. Но кто знает, куда их потянуло после утреннего бодуна!
– ... Почти все бригады, – упавшим голосом поправился я.
– Конкретнее, – приказал Железный Болек.
Торопясь и комкая фразы, я начал излагать главному администратору Президента историю поездки двух ослов с «Бетакамом» в колхоз «Заря». Сперва я еще старался подыскивать более-менее официальные формулировки, но потом, увлекшись, незаметно для себя перешел на обычную человеческую речь. В итоге получилось довольно складное повествование о пагубности пьянства на производстве – готовый сюжет для утренней программы «За трезвость!». Страх лишиться кресла вместе с Аглаей прибавил мне красноречия, и к концу рассказа трубка в руках стала немного оттаивать. По коротким репликам, которые Железный Болек по ходу бросал мне, я понял, что подозрение в предательстве и злостном саботаже с меня вот-вот будет снято. Останется, правда, обвинение в нерадивости... Господи, да что такого эти ханыги умудрились наснимать? Секретное испытание новой баллистической ракеты? Или какого-нибудь вице-премьера, которого вытащили из ресторана на бровях? А может, не дай Бог, самого пана Болека в компании звезды стриптиза? Задавать вопросы я, естественно, не рискнул.
– У вас что, все операторы такие... любители? – недовольно поинтересовался Глава администрации, стоило мне замолчать.
Пока я объяснялся по «кремлевке», моя секретарша успела одеться, навести марафет и приволочь для меня из приемной охапку ромашек. Придерживая трубку плечом, я оборвал три цветка подряд. Два раза из трех мне выпало «Не выгонят». Я воспрянул духом.
– Нет-нет, Болеслав Янович! – с воодушевлением ответил я. – Не все такие! Эта парочка – две паршивые овцы в здоровом стаде. Развели самодеятельность!
Выгоню паршивых овец с волчьими билетами, в сердцах подумал я. Пусть только явятся! А их начальничку Шустову – на вид, и двадцать процентов премии срежу. Нет, двадцати мало: пятьдесят!.. Положа руку на сердце, следовало признать, что абсолютных трезвенников у нас среди операторов не водится: даже Мокеич из команды Журавлева по выходным налегает на коньячок. Но до нынешнего дня никто не позволял себе по пьянке запороть новостной сюжет. И, тем более, – так подставить своего директора. Даже при хомяке, при Александре нашем Яковлевиче, подобного бардака, кажется, не было. Может, меня сглазили? Но если сглазили, то когда – в день назначения или только сегодня? А если сегодня, то кто?
– Выходит, умысла вы тут не видите... – уже почти спокойным тоном проговорил Железный Болек.
– Ни боже мой, – откликнулся я и оборвал еще две ромашки. «Не выгонят»! Опять «Не выгонят»!
– Стало быть, это самодеятельность, с похмелья...
– С бодуна! – уверил я, любовно глядя на облысевшие цветочки в руке. – С него, Болеслав Янович! Я их, придурков, сегодня же, по стенке размажу... по статье...
– Значит, так, – перебил меня Железный Болек. – Никаких увольнений накануне выборов. Просто тихо заберите у них кассету, тихо отдайте моему референту, а этих двух идиотов отправьте подальше из Москвы, с глаз долой...
– Сделаем, Болеслав Янович, – истово пообещал я. – Отправим. И, если надо...
– В течение часа ждите референта, – не дослушав, сказал мне Главный президентский администратор, после чего из трубки кремлевского телефона донеслись прерывистые гудки.
– Ждем, – ответил я гудкам. Неужели пронесло?
Следующие четверть часа я потратил на то, чтобы одеться, отдышаться, привести кабинет в порядок, допить остывший кофе, сгонять Аглаю за Шустовым и – пока зам не пришел – немного порепетировать у зеркала суровейшую гримасу (после накачки Железного Болека зверский оскал дался мне с первой попытки). Едва мой заместитель Юра появился в дверях, как я обрушил на его бедную голову весь ледник, который остался в кабинете после разговора по «кремлевке». Напуганный моими лицом и голосом, Шустов посинел и стал беспрерывно шмыгать носом. Он не догадывался, в чем снова виноват, но боялся переспросить начальника; поэтому он лишь кивал и соглашался со всем. В конце концов совершенно уже синий Юра дал мне клятву лично доставить материал, отснятый Мельниковым и Печерским: сразу же, как только как «рафик» с двумя ханыгами въедет в ворота «Останкино». Буквально через пять минут.
