Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)
Среди невозможного вранья, которое я успел нагромоздить за эти четверть часа, последнее было феноменальным бредом. Три или четыре месяца накануне выборов я вообще не ночевал дома, перейдя на казарменное положение. Ситуация того требовала.
– Пусти же, Болек!.. – Президентская дочь опять попыталась ослабить мой самцовский натиск.
– Не пущу! – прорычал я, возбужденно терзая ее лифчик.
Я очень надеялся, что получу по морде раньше, чем дело дойдет до трусиков. Анна – не такой человек, чтобы позволить насилие по отношению к себе. Насколько я знаю, своего второго мужа она выгнала вон, едва тот на нее замахнулся.
– Отстань от меня! – Инфанта уже вырывалась в полную силу, ненавидяще глядя на меня. – Ты сам псих! Я улетаю в Завидово, сейчас же! Где ваш пилот?..
Ну наконец-то, с облегчением сказал себе я. Давно пора. Теперь – финальный пассаж, чтобы все сладилось наверняка. Апофеоз.
– Никуда ты не летишь! – Одна моя рука рванула лифчик, а другая бесцеремонно полезла за пояс ее брюк. – Ты остаешься! К черту приказ Президента, я тебя не отпускаю! Я!.. Мы созданы для вечной любви... – Я сделал так, чтобы мои руки оказались заняты, а ее свободны.
Действуй же, Красная Шапочка, нетерпеливо подумал я. Давай, милая, у тебя карт-бланш. Врежь похотливому волку по первое число, чтоб неповадно было! Только умоляю: без членовредительства...
Бенннннц! – фейерверк разноцветных искр вспыхнул у меня перед глазами. Анна исполнила мое желание. В боксе такой мощный удар снизу вверх, по-моему, называется апперкотом.
Каких-то пять секунд назад я знал про такой удар лишь теоретически, по книгам. И вот получен живой практический опыт.
Взмахнув фалдами, я вылетел прочь из кабины и растянулся на пыльном асфальте. Будь я и вправду Железным Болеком (как меня здесь именуют за глаза), металлический звон от моего падения уже поднял бы на ноги всю охрану в Кремле. А так обошлось глухим шмяканьем наземь мешка с отрубями. Какое уж там железо! Подчиненные вечно нам льстят.
– Пошел вон! – раздалось из вертолета. В голосе Анны не было уже ничего, кроме презрения и обиды. – Ты просто грязное гадкое ничтожество! Видеть тебя не могу!..
Третье действие трагифарса о президентском чаде вплотную приблизилось к логическому концу. Порок побежден и уползает прочь. Добродетель победила и улетает далеко-далеко. Минимум два дня инфанта в Кремле не появится, а мне другого и не надо. Болеслав Матросов закрыл амбразуру собственным имиджем.
Потирая поясницу, грязное (вернее, пыльное) ничтожество встало с асфальта и сделало знак рукой невидимому пилоту «Аллигатора», дежурившему у окна второго этажа.
Скоро вертолетчик уже был внизу. Разыгрывалась сцена последняя: те же и пилот. Главное, чтобы Анна из кабины не увидела нас вместе.
– Маршрут вам уже сообщили? – спросил я бывшего майора, поскорее заводя его обратно в подъезд.
– Так точно. Спецобъект «Завидово», – кратко ответил новоиспеченный полковник. Он очень старался не смотреть на мои пыльный костюм и разбитую губу. – Квадрат А-9, сектор 18. Позывной для посадки – «Зебра».
– Слетаете без происшествий, будете отмечены, – посулил я вертолетчику. – Для опытного пилота, умеющего не болтать, новое ваше звание – тоже не потолок, запомните... Ну, с Богом!
Спустя полминуты «Белый Аллигатор» на пятачке двора загудел, закружил всеми своими лопастями, постепенно превращаясь в размытый полумираж, окантованный взбитой пылью и волной дрожащего теплого воздуха. Затем этот полумираж резко прыгнул в небо, окончательно пропадая из виду.
Еще несколько таких челночных рейсов, соображал я по пути к себе на этаж, – и экс-майор дорастет до генерал-полковника. И что же? Сразу начнет строить себе дачу в Жуковке, а после вообще забудет, как управлять вертолетом. Обыкновенная в России история...
Уже в лифте разбитая губа стала нещадно ныть и пухнуть. Против боли я почти не возражал: она помогала отвлечься от мерзости, только что мною учиненной. Но вот опухоль была некстати. В канун выборов лицо начштаба главного кандидата в президенты обязано иметь симметричный вид. Дабы лишний раз не радовать соперников.
– Ксения, быстрее лед и антисептик! – скомандовал я секретарше, распахивая дверь своей приемной.
Ксения в приемной была не одна. Вместе с секретаршей мне навстречу бросился знакомый субъект с бараньими глазами.
– Боже!.. – завопил он. – Болеслав Янович! Боже!..
Я пощупал языком разбитую губу. Неужели она так безобразно вздулась?
– Болеслав Янович!.. – Субъект выхватил из кармана бумажный листок. – Готово! Я обработал текстовку «Боже, царя храни!», как вы вчера просили. Успел даже на шесть дней раньше, чем вы назначили. В первой строке ритм слегка ломается, но можно подправить мелодию... Получилось три куплета и припев. А название будет такое: «Боже, храни Президента!» Как вам эта идея? Скажите, как?..
Идея была неактуальной, сам текст просто чудовищным. Убрать графомана с глаз долой я мог двумя способами – силой (кликнуть охрану) и хитростью. Второй путь мне показался короче.
– В названии есть слово «Бог», – вслух заметил я. – Ступайте и завизируйте у Патриарха.
У владыки в канцелярии сидят опытные крючкотворы. Волынку с визой они растянут на неделю как минимум. А мне и нужно-то всего полтора дня свободы.
49. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Вчера еще вождь мирового пролетариата покоился на вершине худосочного холмика. Сегодня он уже венчал собою аппетитную горку на размер больше. Поскольку ничего, кроме инфляции, в России быстро не растет, я сделал остроумный вывод: Царькова натолкала в свой бюстгальтер ваты.
Вот ведь дурында, не без сочувствия подумал я. Революционная романтичка эпохи рынка. Знает, что с фигуристыми девками конкурировать – полный бесполезняк, а все равно упрямо лезет из кожи. С веселым другом барабаном, с огнем большевистским в чахлой груди.
– Товарищ Царькова! – Строгим пальцем я указал на ворох бумаг, лежащих на столе. – Ты чего мне сюда нанесла? Макулатуру, между прочим, я бросил собирать еще в пионерском возрасте.
– Это не макулатура, товарищ Сыроежкин. – Томная дурында обиженно зарделась, словно я завел с нею беседу о наилучшей марке гигиенических тампонов. – Это последние отчеты из региональных парторганизаций, насчет готовности к завтрашним выборам. Я разложила их вам по алфавиту, от Абакана до Якутска. И в каждом отчете сделала многоцветные закладочки, где самые главные итоговые цифры...
– Ладно, оставь, я взгляну, – произнес я, не желая зря нервировать комсомольскую лахудру. – С цветными закладками ты, в принципе, неплохо придумала. За проявленное усердие объявляю тебе благодарность Центрального Комитета. Устную.
Царькова опять покраснела, теперь уже от радости. Ее физиономия приобрела оттенок пунцовой ленты, туго вплетенной в ее же косичку.
– Спасибо, товарищ Сыроежкин, – выдохнула она, почти впадая в оргазм от моей протокольной похвалы. Комсомольский значок с вождем мирового пролетариата заходил туда-сюда на ее ватной горке. – Я оправдаю, товарищ Сыроежкин!
Все старания Царьковой обеспечить себе достойный товарный вид выглядели, разумеется, смехотворными. Где нет товара, там и с видом напряженка. Косичка ее была слишком жидкой, платье чересчур блеклым, губная помада излишне яркой, золотой перстенек на пальце казался копеечным – да и был копеечным.
И все-таки в невероятном убожестве комсомолки-доброволки проглядывало нечто трогательное, даже симпатичное. Может, в этом и есть сермяга? – вдруг осенило меня. – Может, забрать ее с собой в Южную Африку? Если вдуматься, не такая уж безумная мысль. Черненьких гладких мочалок для удовольствий я и на стороне поимею, а моя коза пусть сидит дома и рожает мне белых наследников. Неказисто, зато с гарантией генофонда. Русская лахудра – самая преданная в мире жена, потому как отступать ей некуда: кроме мужа-камикадзе, никто на такую и с доплатой не клюнет...
– Слушай, Царькова, – спросил я, – ты за границей когда-нибудь была?
– Ни разу, – сообщила дурында, перебирая свою жалкую косичку.
– А хочешь поехать?
– Хочу, – мечтательно призналась коза. – В Корейскую Народно-Демократическую Республику. Я про нее столько читала...
Связки рекламных журнальчиков из Пхеньяна мы регулярно получали в обмен на нашу партийную печать. Точно по весу, кило за кило. Но я даже не подозревал, что эти бандерольки хоть кто-то у нас вскрывает.
– Эх, товарищ Царькова! – вздохнул я. – Мелко ты плаваешь. Есть места и покруче Северной Кореи. Ты только вообрази себе: теплый океан, пальмы, песок, белые тенты. Рядом наша яхта качается на волнах. Лиловые негры в бикини разносят холодную кока-колу...
– Куба? – радостно предположила идейная лахудра.
– Товарищ Царькова! – с упреком сказал я. – Проявляешь близорукость. Неужели кроме Кубы и КНДР никаких других стран в мире не осталось?
В который уже раз дурында покрылась густым румянцем. Теперь от напряженных раздумий.
– Остались, – вымолвила она наконец. – Ливийская джамахирия. Исламская республика Иран. Белорусская ССР. Но там, по-моему, нигде нет океа...
– Свободна, товарищ Царькова, – досадливо перебил я лахудру. – Международную политику партии ты усвоила отлично, поздравляю... Теперь иди.
Припадок великодушия миновал. Сохранять генофонд с этой упертой козой меня уже не тянуло. У такой фанатки, раздраженно подумал я, и в генах наверняка одна классовая борьба. Нарожает мне кучу павликов Морозовых, а те потом сдадут богатого тятю налоговой полиции города Кейптауна. Очень надо! Приспичит – женюсь на зулуске. Лучше черные дети, чем красные.
– Ну иди же! – повторил я.
Идейная Царькова убралась из кабинета, но уже через секунду заскреблась ко мне опять.
– Там сочувствующие пришли, – доложила она, приоткрывая дверь. – В количестве двух делегатов. Срочно хотят видеть товарища генерального секретаря... Чего им сказать?
«Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят», вовремя вспомнил я детсадовский стишок.
Кандидатуру Зубатика на выборах подпирал монолитный блок соратников, сторонников, союзников и официально сочувствующих партий. Последних в единственном числе представлял отряд Карташова. За свое сочувствие патриоты ломили с нас бешеные бабки да еще при этом мелочно допытывались об их происхождении: не в крови ли христианских младенцев они отмыты? Меня давно тянуло ответить утвердительно, а затем посмотреть, возьмут или нет.
– Товарищ генеральный секретарь в отъезде, – объявил я громко, чтобы мои слова услыхали и Царькова, и патриоты под дверью. – Скажи, пусть заходят ко мне...
Даже к живому Зубатику в кабинет я допускаю не всякого посетителя. А к покойному Зубатику и подавно. У нас тут не мавзолей.
Усатый Карташов и его тощий очкарик-адъютант распространили по всей комнате едкий запах сапожного крема. Сапоги их, однако, не отличались особым блеском. Можно было подумать, что свой вонючий крем гости используют не по назначению: лопают его с хлебом, украшают им новогоднюю елку и лишь остатками полируют обувь.
– Честь и слава героям! – выкрикнул усатый и картинно вскинул вверх правую руку. Очкарик сделал то же самое.
Я лениво отмахнулся ладонью, даже не приподымаясь с кресла. Фирменным карташовским приветствием я и вовсе пренебрег. Надо быть кретином, чтобы подскакивать с воплем: «Героям честь и слава!» Дурь несусветная. Где вы сейчас найдете героев? Если только в Голливуде держат парочку, для нужд мирового кино.
– Так, значить... – желчно протянул Карташов, не дождавшись приглашения сесть. – Интере-е-есный фокус. Мы к вам, значить, со всей душой, а вы за нашенскими спинами во-о-он чего творите... Ну-ка, Денис, зачти радиоперехват!
Очкарик выступил вперед и, подглядывая в бумажку, начал пересказывать уже знакомый комментарий вражеского радио к еврейским танцулькам генсека. В изложении Дениса комментарий выглядел еще более идиотским. Получалось, что наш Зубатик специально ездил в колхоз «Заря» охмурять крестьян танцем «Семь сорок».
– Русский народ вам уже, значить, побоку... – вынес суровый приговор Карташов, едва очкарик умолк. – Под сионистскую дудку вы, значить, пляшете...
Я усмехнулся. То, что вчера было важным, сегодня пошло прахом. Из механизма выпала главная ось. Всего одна сливовая косточка величиной с ноготь сделала ненужным весь разноцветный альянс сторонников, союзников и сочувствующих. Надобность в Русской Национальной Лиге у меня также отпала. Когда фирма-матка идет ко дну, с убыточными дочерними фирмами не церемонятся. Теперь-то я перестану миндальничать с быдлом, не знающим разницы между клирингом и лизингом.
– Пляшем, – нагло соврал я. – А что? Сионисты – народ деловой. Бабки имеют, прихват держат, слов на ветер не кидают. Реальная сила. Это вам не кучка дармоедов, которые только и умеют маршировать под черным флагом.
Карташов оторопел. К такому резкому повороту он не был готов. Он-то думал, что я стану оправдываться, а он меня будет учить патриотизму. Стоило мне отойти от сценария, как усатый нянь сразу растерял свой обличительный задор. Он даже зыркнул глазками по стенам, боясь увидеть вместо портретов Политбюро галерею сионских мудрецов.
– Мы не кучка под флагом, – забурчал вожак черных рубах. – У нас движение массовое, боевое, национальное...
– Про массовость это вы газетчикам заливайте! – оборвал я его, наслаждаясь моментом. Даже в хреноватой ситуации можно отыскать приятную сторону. – И насчет «боевого» не канифольте мозги! У вас на всю компанию полтора человека с военным опытом... Кто обещал привлечь к себе участников кавказской заварухи?
– Их привлечешь, жди-ка! – скривился усатый. – Они там каждый второй с приветом или инвалид без рук, без ног. Кому же охота собирать отморозков по госпиталям и психушкам?
Я критически оглядел обоих гостей – от черных голенищ вонючих сапог до черных пилоток с блестящими нашлепками в виде черепочков.
– Не понимаю, – заметил я с притворным удивлением. – Решительно не понимаю. А где же вы прежде находили свои кадры, если не в психушках? В мусорных баках, что ли?..
После такого хамства гостям полагалось немедленно развернуться и хлопнуть дверью. Очкарик-адъютант уже был готов навострить отсюда лыжи. Но сам Карташов еще не мог поверить, что от его услуг отказываются. Похоже, великий патриот согласился бы замять скандальчик с еврейскими плясками: видно, наши бабки усатому были позарез.
– Хоть бы пивком угостил, по русскому-то обычаю... – примирительно сказал он, бросая жаждущий взгляд на книжный шкаф.
Карташов знал о наличии холодильника за запертой дверцей шкафа. Зато он не знал, что вместо жестяных банок там внутри охлаждается труп генсека. Замена неравноценная, согласен. Пиво можно пить, а от мертвого генсека проку уже никакого.
– Пивбар – на первом этаже, – объявил я, а потом демонстративно посмотрел на часы.
Теперь даже усатый Карташов понял, что его гонят в шею.
– Вот оно как, значить, – пробормотал он. – Ладночки, гражданин Сыроежкер, так и запишем. Придет время, это вам припомнится. И тебе, и пархатому твоему товарищу Зубатману. Кровавыми слезами будете плакать. Наша черная когорта сомнет ваш кагал...
– Привет когорте. – Я прощально помахал усатому рукой. – Голосуйте за товарища Зубатмана.
– Разберемся и без тебя, за кого голосовать! – злобно окрысился Карташов. – Мы не пропадем, патриоты всюду в цене!
С этими словами усатый и его адъютант очистили помещение, оставив после себя едкую вонь сапожного крема. Я включил эр-кондишен в полную силу. И, пока выветривались следы гостей, все раздумывал о судьбе карташовской Лиги. В самом деле, к кому им теперь податься? К Президенту? Болек не купит подержанный товар такого качества. К Изюмову? Изюмов бы их взял, до кучи. Но партии педиков Лига не по деньгам: усатый больно круто дерет, как будто эксклюзивно владеет патриотизмом...
Ход моих мыслей был нарушен телефонным тарахтеньем. Подавал голос не карманный мобильник, а один из трех обычных городских аппаратов, которыми в соседней комнате заведовала Царькова. После четвёртого-пятого звонка я смекнул, что лахудра куда-то слиняла с поста. Пришлось вырубить гудящий кондиционер и ответить самому.
– Алло! – недовольно проговорил я. – Сыроежкин у телефона.
– Здравствуйте, господин Сыроежкин, – обволок меня мягкий-мягкий шепот. – Вас беспокоит Крохина из «Свободной газеты»...
– Обратитесь в пресс-службу, – быстро сказал я, намереваясь дать отбой. Я не люблю журналистов. Еще сильнее я не люблю журналисток. И я терпеть не могу, когда телефонные разговоры ведутся таким вкрадчивым шепотком. Инстинктивно я чую в нем опасность.
– Подождите! – зашептала трубка. – Не надо пресс-службы, я не насчет выборов. Мне известно, что Товарищ Зубатов – ужжасный любитель ягод...
Трубка превратилась в огромную связку динамита, к которой, шипя, подбирался огонек. Проклятая страна, с ненавистью подумал я. Болтун на болтуне, трепач на трепаче. И вы еще капитализм хотите строить в этом болоте! Да где вы найдете капитализм без понятия о коммерческой тайне? Абсурд! Не успел еще генсек превратиться в эскимо, а какая-то Крохина уже разузнала обо всем и надеется подзаколотить бабок элементарным шантажом.
– Тихо-тихо, понял вас, не продолжайте... – Я тоже понизил голос, спешно задувая опасный огонек. – Сколько вы хотите?
– Двести, – сразу ответили на том конце провода.
Шантажистка не борзела, просила умеренно. В понедельник я собирался обналичить с партсчета порядка двух лимонов зелени. Потеряв двести тысяч баксов, я по-прежнему остаюсь с большим положительным сальдо... И все-таки для приличия надо бы поторговаться. Не торгуются только лохи.
– Сто семьдесят, – назвал я свою цену, сбивая тридцатку.
– Вы прямо как Виктор Ноевич, – интимно зашептала трубка. – Он тоже сначала хотел не больше ста семидесяти. Но я его убедила, что ягодки вашего генсека тянут на все двести.
– Какой еще Виктор Ноевич? – вздрогнул я. Бикфордов шнур телефонного провода опять угрожающе затлел.
– Мой шеф, – счастливо хихикнула трубка.
– Он что, тоже в курсе? – Всеми силами я старался, чтобы на том конце не обнаружили панических ноток в моем голосе.
– А как же? – удивилась трубка. – Я не могу действовать на свой страх и риск. Мало ли какие возникнут осложнения.
Крохина давала понять, что обезопасила себя. На случай, если я вздумаю ее грохнуть при передаче баксов.
– Идет, – устало согласился я, про себя увеличивая сумму вдвое. Ей двести и столько же ее крыше. Итого четыреста. – Условия приняты. Но, кроме вас двоих, больше-то никто не знает?..
– Вся редколлегия, – наповал сразила меня трубка. – Мы с шефом и еще шесть человек.
Я мысленно умножил двести кусков на восемь, затем произвел операцию вычитания и понял, что теперь могу не ждать понедельника. Уже нерентабельно. Ради двух лимонов обналички актива еще можно было рискнуть. Но сутки ходить под шантажом из-за четырехсот кусков, держа в пассиве труп гаранта, – просто ересь. Мадам Крохина здорово переборщила с подстраховкою: не надо было брать в долю столько компаньонов. Теперь все мы дружно пролетаем мимо денег. Слава Богу, у меня они не последние.
– Хорошо-хорошо, – проговорил я. Из бокового ящика стола я одновременно уже извлекал пухлый справочник с расписанием авиаполетов. Где у нас рейсы на Кейптаун?.. Ага-ага, страницу уже отыскал...
– К вам можно подъехать прямо сегодня? – Крохина решила, будто шантаж удался. Не стоит разочаровывать ее и семерых ее подельщиков. Пусть пока себе воображают.
– Сегодня никак, – ответил я, водя пальцем по строчкам. В ближайшие пять часов ничего приличного не находилось, а ведь мне еще надо сложить барахлишко и забить пару стрелок. – Не успеем все для вас подготовить... – Она наверняка решит, что я говорю о сборе необходимой налички. – Подъезжайте сюда завтра утром. Часиков в...
А вот это мне подойдет! Солидная южно-африканская авиакомпания «Ван Страатен». Рейс на Кейптаун через Брюссель, Мадрапур и Йоханнесбург. Конечно, это большой крюк, зато без пересадок и транзитных досмотров. Вылет завтра, в половине одиннадцатого утра.
– ... Часиков в двенадцать. – К этому времени я уже давно буду в воздухе, вне пределов досягаемости. Пускай они подавятся своим компроматом.
– Завтра в двенадцать, – удовлетворенным шепотом повторила трубка. – Но вы меня не подведете? Встреча состоится? Это ведь и в ваших интересах...
– Честное партийное, – заверил я. – Не волнуйтесь, я себе не враг. Все будет, как договорено.
Какие же они дилетанты, развеселился я, бросая опустевшую трубку. Дети! На мое счастью, в этой стране тупиц еще не выстроен полноценный капитализм. В любом развитом государстве мною бы занимались классные шантажисты-профи, которые держали бы меня на крючке, пока не выдоили досуха. А эти – журналистские недоумки: поверили, что не сбегу, отпустили до завтра! Обустроюсь в Кейптауне, нарочно выпишу себе их «Свободную газету». Будет что почитать в сортире.
В дверь заскреблись. Царькова, разумеется, ну кто же еще?
– Товарищ Сыроежкин, а товарищ Сыроежкин... – Стоя в дверях, дурында застенчиво теребила свой значок. – Вы вот сказали: песок, белые тенты, холодная кока-кола... Я не поняла, вы мне это просто так говорили или с намеком?..
За прошедшие полчаса коза успела переодеться. Теперь вместо блеклого платья песочной расцветки она напялила блеклую юбку того же цвета, а к ней – грязно-белый батник с портретом Че Гевары. Бугорки под Че Геварой еще больше набухли ватой. Жидкая косичка превратилась в жидкий конский хвостик. Ярко-красную губную помаду сменила кричаще-фиолетовая. Нет, лахудра была неисправима.
– Конечно, с намеком, товарищ Царькова, – ласково произнес я. – Тебе надо отдохнуть. Послезавтра бери отгул и езжай на городской пляж.
