Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)
50. МАКС ЛАПТЕВ
Клиника занимала целый квартал и имела два входа, главный и служебный.
Главный был прикрыт тяжелыми стальными воротами; сквозь решетчатое окно проходной легко угадывались силуэты нескольких вохровцев и контур турникета. Служебную дверь я нашел, пройдя от главных ворот метров триста по периметру: в высокий кирпичный забор была вмурована прямоугольная металлическая заплата с кнопкой переговорного устройства на уровне плеч и внимательной телекамерой над головой.
Я нажал кнопку. Телекамера скосила на меня круглый сорочий глаз, а из динамика глухо донеслось:
– Вход только для персонала. Посетители допускаются на территорию через проходную. Приемные дни – понедельник и вторник, с десяти до пятнадцати часов...
Система безопасности в некогда элитной психбольнице выглядела внушительно. Оборонный завод какой-то, а не клиника, с уважением подумал я.
Если отсюда так же трудно выйти, как сюда войти, то столице не грозит нашествие буйных психов. По крайней мере, из этой крепости.
– Я не простой посетитель, – заявил я, поднося корочки удостоверения ближе к объективу. – Капитан ФСБ Максим Лаптев. Мне надо потолковать с вашим главврачом.
– Вход только для персонала... – опять кашлянуло переговорное устройство, но внезапно смолкло. Сорока-телекамера метнулась к документу, словно к нитке блестящих бус. —... Идите на проходную, капитан, – послышался в динамике уже другой голос. – Вам будет заказан разовый пропуск.
Тем же путем я проследовал обратно к воротам и вошел в проходную. Из-за окошечка с надписью «Выдача пропусков» мне улыбнулась потрясающая девица в камуфляжной блузке.
Сразу видно элитное заведение, сообразил я. Э-ли-та! Отобрали самое лучшее. На оборонном заводе меня бы встретила мрачная столетняя горгона и полдня выясняла, откуда я и как меня зовут.
– Вы Локтев? – спросила элитная девица, мило перевирая мою незатейливую фамилию.
– Скорее, Лаптев, – деликатно уточнил я и протянул ей удостоверение. Такую куколку даже неловко было поправлять. – Лаптев, Максим Анатольевич.
– Проходите, вас сейчас отвезут, – вновь улыбнулась мне куколка, возвращая документ с вложенным квадратиком пропуска.
Бравые вохровцы у турникета оттиснули на квадратике чернильный штамп, после чего я был допущен на территорию клиники. Возле самых дверей меня уже дожидался крытый двухместный электрокар с могучим санитаром у руля.
– Поехали! – скомандовал рулевой, и мы покатили по извилистой асфальтовой дорожке.
Между желтыми больничными корпусами юркая машинка пропетляла, в общей сложности, минуты полторы. Это же расстояние можно было одолеть небыстрым шагом минуты за три. Черепашье ралли также было привилегией элитного заведения, пусть и наполовину бывшего: зачем ходить пешком, когда можно ехать?
Впрочем, самого маршрута поездки я толком не запомнил. Все девяносто секунд пути я с интересом разглядывал выданный мне бумажный квадратик. И наконец решил, что держать секс-бомбу на проходной – неразумное расточительство кадров. Красоте нужны воздух и простор. Красоте не место среди пыльных бумажек.
Девица все-таки умудрилась всучить мне пропуск на имя Максима Локтева...
Кабинет главврача был лишен острых углов, устлан пушистым ковром, обклеен до потолка мягким поролоном и обставлен безопасной надувной мебелью. Однако внешность самого хозяина кабинета бросала дерзкий вызов округлостям интерьера. Главврач был высок, крайне худощав и смахивал на скальпель, завернутый в три слоя медицинского бинта. Даже имя-отчество у него было острое и костистое: Эрнест Эдуардович.
– Чем я могу помочь, капитан? – спросил хозяин, когда мы оба погрузились в надувные кресла.
«Мне бы чуть-чуть везения, доктор, – мысленно ответил я. – Со вчерашнего дня его очень недостает».
Вслух такие слова я говорить остерегся, чтобы из посетителя дурдома не превратиться в его хронического жильца. Хотя капелька удачи мне теперь, ей-богу, не помешала бы.
Взрыв на руинах инвалидского Комитета разметал в клочки не только самого мистера Федотова с его иномаркой и охраной, но и мои надежды отыскать след Исаева-«Мстителя». Неведомый Толян обрубил почти все нити. Дело, начатое аммоналом, довершил пластит. Первый фугас оставил от архивной горы две-три пригоршни праха, а внезапная гибель директора ОКПИМВа на глазах его сотрудников запечатала им рты крепче любого кляпа. Дружно скорбя по покойному шефу, они устроили мне сеанс одновременной игры в молчанку.
«Извините-мы-так-потрясены! – разводили они руками. – Извините-мы-ничего-не-знаем». Точка.
Говорить со мной соглашался один Воробьев, но парня явно не приобщали к федотовским секретам. Вдобавок ко всему Ваню слегка контузило, и он зациклился на своей погоревшей картотеке – такой надежной, такой удобной, такой полной, вы не поверите, Максим Анатольевич, самой полной картотеке учета инвалидов малых войн. Ведь месяца, буквально месяца не хватило, чтобы перевести бумажный архив на компьютерные файлы, потому что Герман Семенович уже обещал выделить машину, для начала списанную «троечку» из бухгалтерии. Он, главное, твердо ведь пообещал и надо же, такая беда!
Кое-как успокоив безработного Воробьева, я взял у него номер домашнего телефона, а взамен дал слово звонить, если что. После чего прямым ходом отправился на Сущевку.
Клиника, которую я упустил при тотальной проверке психбольниц, стала моим последним шансом. Либо Исаев гостевал здесь, хотя бы разик, – и тогда я найду его историю болезни, вместе с фото и приметами. Либо этот чертов «Мститель» вообще ускользнул от эскулапов – и тогда у меня не останется ничего, кроме его фамилии-имени-отчества. Да еще особой приметы в виде крепкого стриженого затылка. Богатый набор...
– Так что вам угодно, капитан? – с еле заметным нетерпением в голосе сказал человек-скальпель. – Вы прибыли кого-то здесь навестить? Или по службе?
– Навестить, – кратко объявил я, – по службе. Исаева Игоря Серафимовича.
Добившись признания, главврач взял в руки телефон и стал накручивать здоровенный желтый диск.
– День у нас, конечно, неприемный, – посетовал он. – Но раз уж вы на службе... Сейчас узнаем, где он, каков диагноз и допустимы ли свидания.
Здешний надувной аппарат очень походил на игрушку из «Детского мира» – весь такой громадный, пухлый, яркого цыплячьего цвета. Только работал он по-настоящему.
– Регистратура? – спросил Эрнест Эдуардович в пухлую трубку. – Да, я. Посмотрите, в какой у нас палате Исаев И Эс. Игорь Серафимович... Так... Неужели? Проверьте-ка еще... Так, понятно. Ну спасибо.
Главврач положил трубку на рычаг и легонько шлепнул телефон ладонью. Тот радостно взлетел к потолку, словно веселый воздушный шарик, а потом живо запрыгал по полу. И, не будь провода, ускакал бы в дальний угол комнаты, прямо под надувной столик.
– Забавный у вас аппарат, – улыбнулся я.
– Забавный, – кивнул Эрнест Эдуардович. – Но удобный. Никаких осколков. С нашим контингентом, сами понимаете, ухо надо держать востро... Между прочим! – Человек-скальпель укоризненно поглядел на меня. – В регистратуре мне дали интересную справку. Видите ли, среди пациентов нет ни одного Исаева. Что-то вы крепко напутали, капитан.
Признаться, я был бы удивлен, если бы в списке нынешних обитателей клиники вдруг оказался «Мститель». Для того ли он грозил терактом и убегал с рюкзаком взрывчатки, чтобы после забиться в больничную палату? Вряд ли. Не до такой уж степени мой «Мститель» ненормален. Идея прятаться в психушке от лап ФСБ изжила себя еще в эпоху вице-короля Берлаги.
– Должно быть, напутал, – быстро согласился я. – Наверно, его уже выписали. Тогда ограничимся историей болезни. Я ведь могу ее получить? На время, естественно.
– Невозможно, – покачал острой головой Эрнест Эдуардович. – Прием посетителей у нас допускается. Выборочно. Но правила нашей клиники не позволяют разглашать фамилии пациентов, в том числе бывших. И, тем более, выдавать кому-либо на руки истории болезни – без санкции Генпрокуратуры.
Такого осложнения я как-то не предвидел.
– Минутку, одну минутку! – заторопился я. – Вы хотите сказать, что Исаев все-таки был пациентом клиники?
– Понятия не имею. – Хозяин кабинета притянул за шнур надувной телефон и вновь шлепнул его по резиновому боку. – У вас есть санкция? Тогда я отвечу на ваш вопрос. Нет – извините.
Выловить Генпрокурора в субботу вечером и добыть его подпись сумел бы, наверное, генерал Голубев. Однако после рассказа Сережи Некрасова я не спешил попадаться на глаза своему начальству. И рискованно, и бесполезно. Официальным порядком я ведь «Мстителем» не занимаюсь: мне поручено доводить Хатангу с Заточником. Тихая тупая писанина.
– Эрнест Эдуардович! – Я махнул корками удостоверения, которыми уже стращал сегодня телекамеру. – Может, обойдемся без высоких инстанций? Здесь ведь не военный объект, а гражданское госучреждение. У вас не должно быть секретов от Федеральной Службы Безопасности.
Я надеялся образумить главврача, но нашла коса на скальпель.
– Туг вы заблуждаетесь, капитан Локтев, – с легкой иронией возразил Эрнест Эдуардович. – У нас клиника смешанного типа. Смешанного. Вы понимаете?
Атмосфера дурдома уже почти примирила меня с «Локтевым». Пусть зовут, как хотят. Если вдуматься, то что значит имя? Роза пахнет розой, хоть ты горшком ее назови.
– Понимаю, чего же тут непонятного! – сказал я. – Раньше здесь лечились одни важные персоны. Теперь у вас клиентура двух видов: есть почище, есть попроще. Вот и все.
– Не только, капитан, не только... – Главврач встал с кресла и приблизился к окну. – Смотрите!
Подойдя, я глянул в окно. За толстым слоем плексигласа не было ничего, кроме знакомого пейзажа клингородка. Корпуса, газоны, асфальтовые дорожки, беседки среди деревьев и цветов... Правда, фасады были чистые, газоны подстрижены, беседки добротны, и даже асфальт не бугрился, как обычно. По гладким дорожкам сновали электрокары. Ну да, элита! Остатки цековской роскоши.
– Видите, во-он то здание? – Эрнест Эдуардович показал острым пальцем. – Это корпус номер два. Там регистратура, архив, процедурная и восемнадцать одноместных палат. Внутренняя облицовка коридоров – мрамор и лазурит. Паркет финский, люстры сделаны в Баварии по спецзаказу, везде телефоны фирмы «Эрикссен». Одного больничного оборудования на полмиллиона долларов... А вон, смотрите, корпус номер шесть рядом с газоном. Десять отдельных палат, и при каждой – бокс для личной охраны. Озонаторы, аэраторы, встроенные кондиционеры. Сантехника новенькая, японская...
– Хороша у психов жизнь, – вздохнул я. – Так бы жил любой.
– ... А клумбы? – продолжал главврач. – Луковицы тюльпанов доставлены прямо из Голландии. Газоны у нас обслуживаются настоящим английским садовником. Беседки строили лучшие дизайнеры «Моспроекта». Белые халаты видите на санитарах? От кутюр, сам Ярослав Цайц руку приложил... Ну подумайте, капитан, откуда у Минздрава такие деньги?
– В самом деле, – признал я. – Вы, стало быть, теперь частники?
– На сорок девять процентов, – ответил Эрнест Эдуардович. – Минздрав спускает квоту бесплатных пациентов, а платных набираем сами. Оттого и живем сносно.
– Много желающих? – поинтересовался я.
– Гораздо больше, чем вы думаете. – Тонкие губы главврача опять сложились в острую ироническую усмешку. – У богатых и знаменитых тоже есть фобии и неврозы. Им тоже хочется держать тонус, и чтобы не ездить за этим далеко. А здесь все под боком, в пределах кольцевой. Сервис, покой и секретность. Последнее распространяется на весь контингент. Таковы правила...
– Нет правил без исключений, – заметил я.
Мои подозрения в том, что Исаев побывал в здешних пенатах, перерастали в уверенность. Но мне хотелось разрулить дело без силовых приемов.
– Никаких исключений, – обрезал человек-скальпель. – Никаких вторжений в частную жизнь. Покой и секретность слишком дорого стоят. Поверьте мне как практикующему врачу с двадцатилетним стажем. При маниакальных психозах, при навязчивых неврозах, при реактивной депрессии и, конечно же, при инволюционной истерии любая тревога, даже тень тревоги может сорвать ремиссию и вызвать новое обострение. Разумеется, мы применяем инъекции, магнитотерапию, низковольтные разряды. Но тишина и безмятежность – лучшее наше лекарство.
– И здорово помогает? – тихо и безмятежно осведомился я.
– Отлично помогает! – заверил меня Эрнест Эдуардович. – Метод эффективен на девять десятых... Были бы все десять, но наши безмозглые журналисты лезут и портят, – с внезапным раздражением прибавил он. – Неймется этим писакам! Всюду нос суют!..
Из верхнего ящика розового надувного секретера главврач достал газету, сердито помахал ею и вернул обратно.
На зрение и память я не жалуюсь. За секунды, пока газетный лист был перед глазами, я успел зафиксировать крамольную статейку. Там сообщалось, в каких райских условиях врачует свои душевные раны – кто бы вы думали, господа? – экс-руководитель президентской СБ. Сам генерал-полковник Сухарев. Естественно, без голландских тюльпанов, шведских телефонов и японских унитазов такой знаменитой особе никак нельзя.
– Врут проклятые писаки? – невинным тоном спросил я. – Это ведь клевета, верно? Генерал-полковник лечится не у вас?
Лицо Эрнеста Эдуардовича посуровело донельзя. Черты его еще сильнее заострились: человек-скальпель стал похож на человека-бритву. Я даже испугался, что при первом неловком движении его подбородок пропорет тонкую оболочку надувного кресла или шкафа. И тогда воздух со свистом хлынет из пореза.
Вместо ответа главврач извлек из кармана халата капиллярную ручку и пометил мой пропуск острым росчерком.
– До свиданья, капитан Локтев. – В голосе хозяина кабинета я услышал неприятный металлический скрежет: как бритвой по скальпелю. – Сейчас вас отвезут к проходной и вы уйдете.
– Спасибо, Эрнест Эдуардович, – вежливо проговорил я. – Ухожу-ухожу. Всего хорошего.
Про себя я решил задержаться на территории клиники, не докладывая об этом главврачу. По-моему, он и так человек нервный. Зачем ему лишний повод для беспокойства?
51. МАКС ЛАПТЕВ (продолжение)
Обратно меня вез электрокар с тем же могучим санитаром, восседавшим за рулем. Толщина загривка рулевого меня несколько тревожила, но я надеялся управиться. Тут самое важное – выбрать правильный момент. Секунда в секунду. Стоило нашему экипажу приблизиться к беседке, как я ткнул пальцем в сторону клумбы слева и удивленно воскликнул:
– Ой, что это у вас?
– Где? – купился санитар, доверчиво подставляя мне загривок.
Существуют тридцать два испытанных способа надолго отключить противника голыми руками. По крайней мере, двенадцать из них наносят минимальный ущерб здоровью. Восемь из этих двенадцати имеют прямое касательство к шее человека.
В то мгновение, когда рулевой повернул свою крупную голову, я обхватил ее в замок и, не давая опомниться, нажал на две точки. Одну – сантиметров на пять ниже левого уха, а другую – между третьим и четвертым шейными позвонками.
Все произошло беззвучно. Санитар дернулся и обмяк, выпустив руль. Благодаря черепашьей скорости электрокара я легко перехватил управление и остановил повозку под сенью каштана. Даже если Эрнест Эдуардович вздумает проследить в окно за моим отбытием, он все равно ничего сверху не разглядит. Помешают крона дерева и купол беседки.
По-воровски озираясь, я выволок свою жертву из электрокара и перетащил рулевого в прохладный оазис беседки. Лучшие дизайнеры «Моспроекта» недаром ели свой хлеб с маслом: под каждую из двух деревянных лавок, прибитых внутри, можно запихнуть не то что человека – коня со святым Георгием в придачу. И еще места хватит для змея.
Прежде чем упрятать тело жирное в беседке, стоило прихватить с собой его халатик от кутюр. Санитар перебьется, а мне – какая-никакая маскировка. У нас в любой клинике белый халат вкупе с невозмутимой мордой давно заменяют удостоверение личности. Проверено.
Я совершил акт мелкого мародерства, затолкал обворованного беднягу под лавку и уже в образе санитара вернулся за руль. Со стороны мои манипуляции остались незамеченными. Следовательно, рассудил я, ни покоя, ни безмятежности я еще не нарушил.
Беседа с главврачом, несмотря на ее краткость, была для меня полезной. Теперь я уже знал: где-то во втором больничном корпусе хранятся сведения о бывших пациентах заведения. Очень возможно, что есть там и данные Исаева – нашего трудноуловимого «Мстителя».
Под моим руководством электрическая повозка тихо обогнула клумбу с голландскими тюльпанами. Осторожно свернула по дорожке направо. Без шума остановилась у дверей корпуса с крупной бронзовой двойкой на фасаде. Похоже, здесь.
Вылезая из электрокара, я нащупал в боковом кармане джинсов универсальную отмычку. Эрнесту Эдуардовичу так нравятся зарубежные причиндалы, что дверные замки они наверняка тоже ставили импортные. Удовольствие одинаково дорогое и бесполезное. Наши замки еще, случается, взбрыкивают при грубом вторжении в их организм, а уж с привозным-то хламом у моей отмычки стопроцентная совместимость. Когда меня выпрут с Лубянки, поступлю в воры-домушники.
Насчет финского паркета и облицовочных мрамора с лазуритом главврач не надул: все внутри так и было. Тяжелые баварские люстры вполсилы освещали просторную рекреацию, у стен которой выстроился ряд мягких плюшевых диванчиков. По левую руку уходил вдаль широкий коридор с множеством однотипных дверей без опознавательных знаков.
Наугад я повернул задвижку первой двери и вмиг догадался, что забрел не туда.
Посреди комнаты стояла длинная узкая кровать. По ней взад-вперед гулял одетый в розовую пижаму долговязый седой мальчик – лет пятидесяти, если хорошенько всмотреться. Очки без стекол и карандаш за ухом придавали ему вид глубокой философской скорби.
– Ужин? – капризно спросил он, заметив присутствие человека в белом халате. – А почему так рано?
– Нет, не ужин... – Я попятился прочь от пожилого мальчика.
Сквозь седой ежик его волос просвечивала багровая нитка свежего шва. В клинике Эрнеста Эдуардовича, видимо, лечили не одними только покоем и голландскими тюльпанами: шов означал трепанацию черепа. Как в страшном американском фильме с Джеком Николсоном.
– Стойте, не уходите! – велел мне горемыка, претерпевший лоботомию. – Ну-ка слушайте!
Он обхватил себя руками за плечи, запрокинул голову и с выражением провыл:
«Ласки девы не нуждаются в рекламе.
Чем мы старше и мудрей, тем выше траты.
Бросив женщин, я бы мог скупить парламент.
Да путаны мне милей, чем депутаты...»
Обитатель комнаты умолк и выжидательно посмотрел на меня.
– Мне понравилось, – из предосторожности похвалил я. – Простите, я тут недавно работаю, немного заблудился... Где регистратура?
– Потом! – Седенький мальчик взмахом ладони отмел мой глупый вопрос. – Сперва скажите: очень похоже на Бродского?
– Очень, – проникновенно сказал я. – Так где регистра...
– Не-е-е-ет! – громким шепотом перебил меня этот несчастный, соскакивая с кровати. – Лучше! Лучше Бродского! Забирайте вашу Нобелевку обратно!
Выхватив из кармана пижамы увесистую пачку зеленых ассигнаций, он швырнул ее в меня. Я отпрянул обратно в коридор. Денежный ком вылетел из комнаты вслед за мною, чтобы там, в коридоре, рассыпаться на десятки бумажек. Дверь хлопнула, а зеленые банкноты остались лежать у моих ног.
Я поднял с паркета несколько штук.
Собственно, мог бы и не поднимать. Это были детские игрушечные доллары – с портретами Микки Мауса, Утенка Дональда и Крокодайла Гены вместо американских президентов...
Вторую дверь по коридору я уже приоткрывал с некоторой опаской. На мое счастье, крутолобый шибздик в расстегнутом френче поверх пижамной куртки не проявил ко мне враждебности. Он вообще не обратил на меня внимания. Сидя верхом на своей кровати, недомерок утыкался в толстую измусоленную тетрадь и бормотал:
– Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет... Кто к нам с кирпичом придет, от кирпича и погибнет... Кто к нам с пивом придет, от пива и погибнет... Господи, что за страна у нас такая? Что за непонятная такая страна?.. Кто с чем придет, от того и погибнет! Никого нормально в гости пригласить нельзя...
– Э-э... – начал я, удивленный загадочными извивами мысли крутолобого.
Шибздик во френче поднял крутой лоб от тетради.
– Ужин? Почему так поздно? – недовольно вымолвил он. И, листанув свою писанину, прочел: – Мы в очереди первыми стояли, а те, кто старше нас, уже едят.
– Еду скоро подвезут, – уверил я крутолобого. – Вот-вот. Военно-полевые кухни парят последнюю репку. – Я решил пренебречь объяснениями и сразу переходить к надежному методу пряника. – Тебе дадут две порции, если скажешь, где тут регистратура и архив.
– Две порции? – заколебался шибздик. Он опять пошелестел универсальной тетрадью, но никакого компромата на репку там не обнаружил. – Вершки не могут, корешки не хотят... – наконец, произнес он. Уже с явным сомнением в голосе.
– Три порции! – кинул я на весы еще одну пареную репу. Обещание я подкрепил тремя пальцами, выставленными веером.
Моя распальцовка убедила крутолобого психа. Сверившись со своей чудо-тетрадкой, он стал живо излагать мне маршрут. При этом он энергично загребал обеими руками, плескался в невидимой воде и именовал больничный коридор не иначе как «русским Нилом». Меня шибздик теперь принимал за какого-то Василия Васильевича, а в разговоре со мной был то дерзок до хамства, то подобострастен до неприличия.
Я все-таки доверился его маршруту – и зря!
Должно быть, незнакомый Вась-Вась однажды здорово насолил крутолобому. В порядке ответной мести шибздик удачно повторил опыт Ивана Сусанина, когда-то заманившего в костромские болота четырех польских танкистов и собаку. Следуя указаниям крутолобого саботажника, я вместо дверей регистратуры уперся в полутемный глухой тупик с криво намалеванным на стене знаком бесконечности. Пришлось выбираться обратно тем же путем.
Уже неподалеку от выхода из корпуса я наткнулся на двух санитаров, которые бесшумно толкали вперед широкую больничную каталку. Каталка в два ряда была уставлена разнообразной снедью в гибких резиновых тарелочках. Судя по всему, это ехал долгожданный ужин.
По-хорошему мне следовало молча пройти мимо, однако я сам сдуру нарвался на неприятности.
– Опаздываете, – мимоходом бросил я, обходя каталку.
– Да нет, мы вовремя... – тихо запротестовал один из санитаров.
– А чего ты так громко ходишь? – вполголоса удивился второй.
Тут только я обнаружил, что между подлинными санитарами
и мной, самозванцем, есть существенное различие: башмаки каждого из подлинников были упрятаны в безразмерные мягкие тапки – гораздо мягче тех, какие обувают в музеях. К шуму здесь относились со всей строгостью.
– Виноват, ребята, сменную обувь дома забыл, – ляпнул я, чувствуя себя нерадивым школьником.
И, словно школьник, сморозил опять невпопад.
Изумленные санитары в четыре глаза вылупились на меня, приостановив скатерть-самобранку на колесиках.
– Дома? – Первый постучал мизинцем по виску. – Ты сдвинулся, что ли, – домой их таскать?
Второй снова проявил наблюдательность.
– И почему на тебе вовкин халат? – строго спросил он, ткнув пальцем в направлении моего нагрудного кармана.
Запоздало я нащупал в указанном месте жесткий прямоугольник именной бирки. Ровно такие же висели у обоих перевозчиков еды: наблюдательного звали Коля Елочкин, его собрата – Валя Мезенцов.
– А правда, почему? – поддержал санитар Валя санитара Колю.
Вот вляпался так вляпался, досадливо подумал я. Где ж твоя холодная голова, чекист? С этими импровизациями вечно прокалываешься на каких-нибудь мелочах. Жди теперь приключений.
– Да ладно вам, – сказал я, пытаясь удержать легкомысленный тон. – Что за дела, братва? Подумаешь, халат. Вовка дал мне свой на денек, пока мой стирается... Ну я потопал.
В царстве тишины последнее слово прозвучало крайне неуместно. Даже вызывающе. Оба санитара молча переглянулись и, разом позабыв о каталке с больничной едой, стали окружать меня справа и слева.
Из двух перевозчиков ужина некоторую опасность представлял Мезенцов, высокий и массивный амбал. Другому – низенькому и хилому Елочкину – я мысленно присвоил нулевую категорию сложности. Стало быть, начинать знакомство следует со второго. Чтобы потом сосредоточиться на главном объекте.
– Вы чего, ребята, вы чего?.. – тонко заныл я.
Нытье не помешало мне внимательно разглядывать еду на каталке и подбирать ее по вкусу. Гуляш? Больно мелкая расфасовка. Творожники? Сыр? Печенье? Нет, нет, слабовато... Ага-а-а, вот что нужно для полного счастья – горячая манная каша со сливочным маслом! Объеденье. Некоторые любят погорячее...
Совершив ложный маневр, я рванулся к тарелкам и всего за полсекунды угостил двойной порцией чересчур наблюдательного санитара Елочкина. Кушай, глазастый!
Не знаю, сколько уж перепало ему в рот. Подозреваю, не так много. Основная каша задержалась на лице, покрывая его сладким белым слоем. Какой-нибудь голодный путник где-нибудь в синайской пустыне обрадовался бы и менее сладкой, и менее калорийной падающей манне. Но Елочкин оказался привередой. Вместо того чтобы сказать спасибо за нежданное угощение, он стал шипеть, бестолково плеваться и слепо махать кулаками в разные стороны. Я был просто вынужден утихомирить санитара пинком в коленную чашечку. Из сострадания.
Между тем амбал Валя Мезенцов времени не терял: за те полсекунды, пока я ублажал его напарника казенной кашей, он уже подскочил ко мне слева. Очень ему хотелось проверить крепость моей левой скулы.
– У-тю-тю! – сказал я, отстраняясь на полсантиметра.
Кулак амбала, свистнув мимо цели, с тою же проверкой налетел на ближайшую стену. Итог был известен заранее: все-таки мрамор и лазурит – минералы, довольно твердые на ощупь. Глупо махать кулаками, чтобы лично удостовериться в прочности облицовки стены. Разумнее заглянуть в атлас полезных ископаемых.
Как я и думал, опытное минераловедение вышло боком санитару Мезенцову. Стенка сумела постоять за себя. Столкнувшись с ее твердым нравом, валин кулак мигом утратил все бойцовские качества. Теперь санитару оставалось только строить рожи и прыгать на месте, обдувая до посинения свои разбитые костяшки. Прыгай, дружок, прыгай.
Я поздравил себя с легкой победой, однако недооценил крупновалютную больничную технику. Хитрый Эрнест Эдуардович стерег покой своего заведения не только снаружи, но и изнутри. Вероятно, потайные кнопки тревоги были запрятаны вдоль всего коридора.
И до одной дотянулся санитар Елочкин, едва продрав свои липкие глазки от манной каши. Дотянулся и нажал.
Сперва я даже не сообразил, что включился именно сигнал тревоги: ни сирен-ревунов, ни мертвенно-синих стробоскопических мигалок в обители покоя и безмятежности не было предусмотрено. Просто здешние люстры под потолком весело заморгали в такт, а из незаметных динамиков на малой громкости полилась народная мелодия «Светит месяц».
– Ты попалшя! – злорадно выплюнул санитар с кашей напополам. Сидя на полу в окружении тарелок, он размазывал манку по лицу и очень гордился своим подвигом.
Ну прямо пионер-герой, сердито подумал я. Двадцать седьмой бакинский комиссар. Двадцать девятый панфиловец. Восьмое чудо в перьях. Из-за тебя мне придется драпать.
Я крутанулся в сторону входной двери, но оттуда уже беззвучно наползало белое санитарье полчище. Санитаров было штук двадцать пять, не меньше, – каждый в мягких тапках под цвет маскхалатов. О честной рукопашной сразу следовало забыть: сомнут гуртом.
– Стоять, – приказал я белому братству, отодвигаясь назад и выпутывая «Макаров» из складок халата. – Федеральная служба безопасности. Я вас не трону, если вы меня не тронете.
Войско в белых тапочках замедлило наступательный порыв. Но совсем его не прекратило. Количественный перевес всегда возбуждает в людях дурную отвагу. Всегда есть соблазн победить не умением, так числом.
– Стоять! – повторил я суровым тоном и сделал шажок назад. – Я ведь не шучу. Еще шаг, и буду вести огонь на пора...
Вторую половинку слова «поражение» я договорил уже на полу, запнувшись о внезапную преграду. Ну что за невезенье! Пока я отпугивал санитаров пистолетом, из своей палаты на четвереньках выполз седой мальчик со шрамом и целеустремленно сунулся мне под ноги.
Бедный псих и не думал геройствовать. Он елозил на полу, собирая свои игрушечные купюры. Я ненароком наступил на одну бумажку. За что и поплатился.
Спасительный «Макаров» выпорхнул из моих пальцев, чтобы отправиться в дальний путь по гладкому больничному полу. Злая судьба некстати разлучила мою руку с подругой-рукояткой. Был я вооружен и очень опасен – стал ни то, ни другое. Любой подходи и бери за рупь двадцать.
Белая армия опрокинулась на безоружного меня тихой снежной лавиной. Вскоре Макса Лаптева можно было выставлять в египетском музее мумий: так туго санитары перепеленали меня всего прочным белым шелком. А чтобы окончательно не спутать капитана ФСБ с фараоном Тутанхамоном, мою физиономию пометили парой-тройкой болезненных ссадин и царапин.
Этих боевых отличий могло стать и больше (ребята уже вошли во вкус), кабы не восход на горизонте медицинского светила Эрнеста Эдуардовича.
– Что здесь происходит? – с недовольной гримасой на остром лице спросило светило. – Ну-ка поставьте его на ноги!
С трудом разобравшись, где у мумии верх, где низ, парни в белых халатах перекантовали меня в вертикальное положение. Главврачу были показаны пистолет вместе с конфискованным удостоверением моей личности. Упавшую каталку и двух подбитых санитаров Эрнест Эдуардович еще раньше заметил сам.
– Некрасиво выходит, – укоризненно произнес верховный эскулап, когда осмотрел трофеи. – Оказывается, вы Лаптев, а никакой не Локтев. Вы обманули меня дважды: назвались чужой фамилией и остались на территории клиники, когда вас попросили уйти... Как все это прикажете трактовать?
– Может, как исполнение профессионального долга? – предположил я. Бесполезно было убеждать человека-скальпеля, что с фамилией ошиблась секс-бомба на их проходной. Красота – стрррашная сила.
– Нет, – покачал острой головой Эрнест Эдуардович. – Это следует трактовать как гипертрофированную лживость. А всякая гипертрофия есть уже патология. А патологию мы лечим.
– Спасибо за предложение, – вежливо отказался я. – У вас очень дорогая клиника. Скромному капитану ФСБ, она, боюсь, не по карману.
– Ничего-ничего, – утешил меня главврач. – Мы вас проведем по бесплатной квоте, в качестве инвалида малых войн...
Моя версия достроилась еще одним крепким кирпичиком: похоже, пациент Исаев и впрямь побывал здесь. Но до больничного архива теперь не добраться.
– ... Какое же лечение вам назначить? – меж тем раздумывало вслух медицинское светило. – Давайте-ка спросим у пострадавшего персонала. Это будет справедливо... – Острый профиль человека-скальпеля повернулся к двум перевозчикам ужина. – Что скажете, коллеги?
