Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
Больше я не колебался. Надо ответить ударом на удар, все остальное после. Схватив со стола драгоценную половинку, я чиркнул спичкой. Первая затяжка – проверочная, вторая – разведочная, третья – атакующая, четвертая и пятая – боевая и огневая. Боль не ожидала от меня контрудара и, смешав строй, стала откатываться назад, вниз по склону. Мой десантный Т-80 уже был в горько-сладком дыму по самые траки. Первым делом я проутюжил гусеницами ее окопы, а потом начал расстреливать ее дымовыми снарядами... Попадание! Еще попадание! Да я сегодня просто снайпер! Бежит, бежит паршивка, улепетывает во все лопатки! Шестая и седьмая затяжки – победные... Та-тах! Та-тах! Дзынь!
Дзынь-дзынь!
Это в коридоре, догадался я сквозь победный ликующий дым и неторопливо поплыл к двери.
На лестничной площадке стояло все то же сердитое маленькое пугало. Теперь, кроме белой вышитой рубахи, на пугале красовались широченные шаровары цвета десантных беретов. Я вообразил этого длинноусого гнома в полной экипировке десантника – и чуть не заржал. Комедия.
– Вот, возьмите. – Гном с брюзгливой миной держал двумя пальчиками какие-то таблетки. – Это вам анальгин, от головы. Только не стучите в стенку, умоляю...
– Не буду стучать, – пообещал я, выдыхая горьковатый дым. – И таблеток не надо, спасибочки. Голову я уже травкой подлечил, верное средство... Не хочешь затянуться от моего косячка? Курни разик, я не жадный, травка что надо... – Я ласково потрепал доброе пугало за чуб. Теперь я готов был разделить с ним все последние затяжки, что еще остались.
– Ну знаете ли! Это уж ни в какие рамки! – Гном вырвался и, придерживая рукой шаровары, метнулся к раскрытой двери соседней квартиры. – Москали проклятые! Не страна, а один большой притон! – злобно выкрикнул он из квартиры и с силой захлопнул дверь. Кусок штукатурки шлепнулся ему прямо на коврик.
Гном был все-таки полный шиз: носился со своими глупыми таблетками и в упор отказывался от дармового косячка. И леший с тобой, подумал я, заплывая из коридора обратно в комнату. Не больно и хотелось с таким делиться.
Из остатков дыма я слепил маленькое удобное облачко и облетел на нем комнату. Прежде, чем приземляться на диване, я бережно сосчитал свой остаток. Четыре полных папиросы. Мало. В два с половиной раза меньше, чем пластитовых шашек.
Что ж, придется экономить, сказал себе я. Больше ни одной поблажки. Надо потерпеть сегодня, чтобы не оплошать завтра.
42. РЕДАКТОР МОРОЗОВ
Дважды в неделю наша «Свободная газета» бывает по-настоящему свободна.
От сотрудников.
Я люблю прийти в редакцию ранним субботним утром, когда мои лоботрясы и лоботряски сидят по домам. Мне нравится самому достать из почтового ящика пачку свежей макулатуры, пронести эту тяжелую пачку по пустынным коридорам к себе в кабинет и под крепкий чаек с лимоном проглядеть чужие газетки, сравнивая их со своею. Делаю я это не по должности, а из чистого любопытства. Мы, конечно, – первые на газетном рынке, лучшие из лучших. Но иногда не помешает узнать, что поделывают наши конкуренты и насколько мы их в очередной раз обскакали.
Конкуренты по обыкновению забивали свои полосы ерундой. Причем сегодня урожай ерунды был особенно высок: накануне выборов не разрешалось писать про выборы. Приходилось выкручиваться, кто как может. Преобладали чернуха, порнуха и откровенная джинса. Бригада «Известий», побывав в Российском Бюро ритуальных услуг, взволнованно сообщала о резком скачке цен на гробы (вчера были большие и по три, а сегодня маленькие, но по пять сотен баксов). «Независька» публиковала ежемесячный рейтинг ста ведущих китайских политиков (уже который год покойный Дэн не сходил с третьего места, вытесняя опять-таки покойного Мао на четвертое). В «Труде» журналист с веселой фамилией Погост, заглядывая в астрал, обещал народу третий внеочередной обмен купюр (об этом ему якобы сообщил дух Сергея Юльевича Витте). «Экспресс-новости» выносили на первую полосу важнейший вопрос современности: трахались ли мальчики из рок-группы «Доктор Вернер» с девочками из диксиленда «Полиция Майами»? (Судя по цветному фото, тамошних мальчиков никто, кроме мальчиков же, не интересовал.) «Московский листок», совсем одурев от жары, обнаруживал в столице украинскую мафию. Мафия пряталась по подъездам в Большом Афанасьевском переулке, зачем-то пугала старух автоматами и закусывала котлетами по-киевски в ресторанчике «Три поросенка»...
– Эх, Стасик, – бормотнул я вслух, имея в виду редактора «Листка» Боровицкого, – что же так скромно выдумано? Котлеты – это примитив. Яка же украиньска мафия без борща и галушек, сала и горилки? Недоработочка, Стас.
«Московский листок» раздражал меня больше других. Газета высасывала скандалы из пальца, забыв предварительно его помыть. И даже неплохие идейки, которые любое приличное издание отшлифовало бы до европейского уровня сенсаций, Боровицкий продавал быстро, шумно и за копейки. Что, допустим, делает нормальный редактор, когда его репортеры находят в Доме малютки №8 одноглазого от рождения чернокожего младенца? Устраивает в своей газете вселенскую смазь Минатому, Минздраву и МинЧС, добиваясь отставки хотя бы одного министра из трех. Что сделал Стас? Объявил о всероссийском розыске предполагаемого папы младенца – одноглазого негра! Разумеется, никого не нашли. И не могли найти. Гомера надо было читать, господин Боровицкий. У Гомера ясно сказано, что последнего взрослого циклопа истребили еще до перестройки...
Я отложил «Листок» на край стола и взял в руки субботний номер нашего издания. Вот вам настоящая качественная пресса: не желтая, не красная и не голубая. «Свободная газета» для свободных людей. Печать офсетная, сорт высший. Первым делом я проверил, не слетели ли вдруг наши латинские эпиграфы – «Меа culpa» и «О tempora, о mores!» – и не затерялась ли важная строка на шестнадцатой полосе: «Главный редактор Виктор Морозов».
Все было на месте. Удостоверившись, я вернулся к первой странице и еще немного полюбовался собственной газетой. Справа в подвале стояла, как влитая, информация Анджелы об утопших котятах премьера. Слева узкой колонкой была заверстана сенина заметка про Сухарева – бывшего президентского начохраны, который угодил в дурдом. Сочинение Глеба Бортникова о кремлевском вертолете вместе с фото занимали центральное место на полосе. Вчера, подписывая номер, я еще немного выправил готовый материал, сделав его острее и обиднее для Кремля. Все стрелки – в одну мишень. Президент сто раз пожалеет, что отказался от интервью со мною. Железный Болек на коленях приползет, пытаясь опять задружиться с «СГ». Но тут я буду непреклонен. Честь имею!
Городской телефон грянул в тот момент, когда я в красках представлял Железного Болека, униженно вползающего в мой кабинет.
– Слушаю! – с ленцой сказал я в трубку. Я почему-то вообразил, что это Глава президентской администрации уже предлагает мне мировую.
– Господин Морозов? – без выражения спросили с того конца провода. – Виктор Ноевич?
Хорошее субботнее утро тотчас же было сломано об колено. В кабинете сразу потемнело, воздух наполнился стеклянным крошевом, листва за окном пожухла. Я узнал невыразительный голос.
– Да, это Морозов, – прошептал я.
– Через двадцать минут, в кегельбане гостиницы «Националь», – коротко приказали мне. – С вами будут беседовать.
– А... – заикнулся было я.
– Машина ждет у подъезда редакции, – перебили меня. – Вам лучше не опаздывать. Босс этого не любит.
– Уже иду, – покорно выдавил я.
– То-то же, – сказали из трубки.
Серебристая рыбка «тойота» была припаркована у самых дверей, двумя колесами на тротуаре. Парни Бэ-Бэ – Большого Босса – плевали на автоинспекцию. При необходимости их шеф мог скупить всех ментов чохом, от рядового до министра. Но он едва ли стал тратить деньги на такую мелочь.
В кабине сидел широкоплечий бритоголовый водила.
– Э-э... доброе утро, – залепетал я, втискиваясь на заднее сиденье.
Шоферская спина промолчала.
– Утро, говорю, доброе, – жалким голосом повторил я.
– Это кому как, – сквозь зубы ответил бритоголовый и больше не обронил в пути ни слова.
Тупо выглядывая в окно автомобиля, я всю дорогу проерзал на кожаном сиденье. Встреча с Инвестором пугала меня до тошноты. С той поры, как Бэ-Бэ вернул меня в мою газету, я был зван для беседы всего два раза. И каждый раз я думал, что меня вынесут обратно вперед ногами. Договоренность с Бэ-Бэ была простая: я как редактор «СГ» обеспечивал свободу, он как Инвестор – деньги. Но как только моя свобода хотя бы чуть-чуть задевала его деньги, Бэ-Бэ готов был перекрыть мне кислород. В самом что ни есть прямом и жутком смысле этих слов.
После второй беседы я мобилизовал всю интуицию, чтобы впредь никогда не промахиваться... Матерь божья, что же я такого натворил?! Кажется, я выучил все запретные области. Про нефть мы не пишем, про комбайны молчок, про лекарства ни-ни, про консервный бизнес ни гу-гу... В остальном мы абсолютно свободны.
У стеклянного входа в «Националь» меня поджидал еще один бритый лоб – из ближнего круга. Вроде бы эту гориллу звали Костей. Или Леней.
– Привет, Костя! – наудачу поздоровался я, изо всех сил складывая губы в приветливую гримасу. – Как там шеф? Выигрывает?
Кегельбан был любимым развлечением Большого Босса. Если ему везет, то и я спасен.
– Пушка есть? – вместо ответа выплюнула горилла.
– Избави Боже, Леня! – Я торопливо приложил руку к груди. Сдается мне, Инвестор сегодня не в духе. Это видно и по настроению его бритых личард: подобно Луне, они светят отраженным – от шефа – светом. Я слабый физиономист, но подобные лица-булыжники читаются так же легко, как граффити на заборах. Да и надписи там примерно одни и те же. Что на этих лицах, что на наших заборах.
Костя-Леня в несколько хлопков проверил мои карманы, повертел в руках редакционное удостоверение, потер мизинцем печать на фото и счел, что я не представляю угрозы.
– За мной! – скомандовал он.
Я послушно прошел за ним мимо швейцара, который с усердием отвернулся от нас обоих. Если что, он никого и ничего не видел. С Бэ-Бэ шутки плохи. Здешнему привратнику спокойнее страдать куриной слепотой.
Мы миновали гостиничный бар, где я заметил у стойки знакомую клочковатую бороду. Ранняя пташка герр Карл принимал свой утренний шнапс пополам с содовой. Настала моя очередь отворачиваться. Не хватало еще, чтобы редактор «Нойе Райнише Цайтунг» узрел своего русского протеже в компании мрачной гориллы. Члену Европарламента герру Карлу совсем не надобно знать, какой ценой у нас в России покупается свобода. А то он еще поперхнется ненароком своим шнапсом...
У дверей в зал кегельбана столпилось целое стадо одинаковых горилл. Каждая из них могла быть Костей или Леней. Или Димой. Или Васей. Даже в упор я не смог бы различить их квадратные челюсти и сплющенные боксерские носы.
– Бэ-Бэ его ждет, – объяснил мой провожатый. И когда вход был очищен, сам он тоже посторонился и легонько толкнул меня вперед.
Несмотря на наступившее утро, зал был ярко освещен электричеством. Полыхала огромная многоступенчатая люстра под потолком. Радужно сияла подсветка аляповатых стенных витражей. Лучились неоновые плафоны по углам и желтые торшеры в центре зала. Китайские фонари, полускрытые за барельефами, испускали в разные стороны таинственные разноцветные лучики.
Вся иллюминация была предназначена одному человеку в серых диагоналевых брючках и в белой рубашке с закатанными рукавами. Человек был невысок, лысоват и улыбчив. Ничего страшнее этой доброй улыбки я в своей жизни не видел. С таким выражением лица он мог раздавить меня, как мокрицу. Что однажды едва не сделал.
– О-о, Виктор Ноевич! – воскликнул Бэ-Бэ, словно не надеялся меня здесь увидеть. – Какими судьбами?
– Здрав... ствуйте, – ухитрился я выговорить всего в два приема. – Меня... За мною...
Я знал про подлые кошачьи повадки Инвестора. Но на миг мне все-таки померещилось, будто Бэ-Бэ и впрямь забыл, что сам выдернул меня для беседы, и сейчас отпустит.
– Ах да! – Улыбка Инвестора стала еще шире. – Прости, милок, совсем я закрутился. Это ж я тебя пригласил! Садись, пожалуйста...
Я осторожно осмотрелся по сторонам. В зале не было даже намека на стулья либо кресла.
– Садись! – повторил Бэ-Бэ. Глаза его стали строгими, хотя губы продолжали улыбаться.
Я поспешно присел на низенький бортик ограждения кегельбана. Чувство было такое, словно тебя, взрослого, усадили на краешек детской песочницы: и шатко, и неудобно, и быстро не встанешь с места. Теперь Инвестор возвышался надо мною памятником Георгию-Победоносцу на коне. Мне же была уготована роль ползучего гада у самых копыт.
– Виктор Ноевич, – мягко сказал Бэ-Бэ, глядя на меня сверху вниз, – у тебя-то с памятью как, нормально? Провалов не бывает? Головкой не ударялся?
– Я... – Мой язык, парализованный страхом, отказывался подчиниться.
– Ты хоть помнишь, Ноевич хренов, – тем же тоном продолжал Бэ-Бэ, – из какого дерьма я поднял тебя и твою вшивую газетенку? Ты помнишь, за какие гроши ты выплясывал вокруг «ИВЫ» и облизывал жопы в мэрии?
Память у меня была в порядке. Спокойствия ради я и сам не отказался бы от десятка-другого в ней провалов. Но счастье выборочной амнезии меня не настигло; я помнил все свои постыдные телодвижения, которые некогда совершал, пытаясь спасти газету. Было все! Я печатал отрывные купоны мгновенной лотереи. Я рекламировал кубинский секс по телефону. Я превозносил «пирамиды» компании «ИВА» и личные заслуги упыря Иринархова. Я вставал на задние лапки перед городскими властями и однажды своей рукой вписал во вводку к интервью с мэром Кругловым: «Глядя на него, невольно вспоминаешь величественные строки Пушкина: «Москва, Москва, люблю тебя, как сын!» Благодаря этой кошмарной лести мэрия почти полгода не требовала от нас арендной платы и коммунальных платежей. Но потом благодарность Круглова иссякла... В общем, в стальные объятья Бэ-Бэ меня загнала осознанная необходимость. Чем торговать собою по частям, распивочно и навынос, правильнее было продаться одному богатому Терминатору – и с потрохами. Кто же тогда знал, что дяденька Инвестор вблизи окажется вовсе не Терминатором, а настоящим Фредди Крюгером?..
– Эй, Виктор Ноевич! – Когти Бэ-Бэ спикировали на мое ухо и чувствительно за него дернули. – Чего молчишь, милок? Заснул?
– Не-е-е... – Меня хватило только на жалобное блеянье. Боль в ухе была пустяком по сравнению с неизвестностью. Кажется, я совершил что-то ужасное. Но что именно?
– Не спи, не спи, замерзнешь, – нараспев проговорил Инвестор, втягивая когти обратно и убирая пальцы. – Не предавайся сну...
Он поднял с полу массивный деревянный шар и, размахнувшись, тяжело катанул его по настилу куда-то вдаль. Финиша я не видел, поскольку сидел спиной. Просто где-то далеко позади меня дерево с глухим треском стукнулось о дерево.
– Мазила! – коротко ругнул себя Инвестор, но улыбка его по-прежнему оставалась доброй-предоброй.
Ходили слухи, будто это штатовские врачи-косметологи победили природное угрюмство Бэ-Бэ радикальным хирургическим способом. Мрачная наружность отпугнула бы заокеанских компаньонов. Новый русский бизнес обязан был явиться Америке в экспортном, глянцевоулыбчивом виде.
Бэ-Бэ поднял еще один шар, однако не стал его укатывать, а положил рядом с бортиком. Я с содроганием вспомнил предыдущую нашу воспитательную беседу год назад. Тогда Инвестор, приветливо скалясь, уронил такой же шар мне на ногу и сломал два пальца. Три недели пришлось ковылять в гипсе и врать подчиненным про бытовую травму на даче. Я ничуть не сомневался, что когда-нибудь этот деревянный снаряд может упасть мне на голову.
Господи, только бы не сейчас!
Инвестор нежно огладил полированный бок шара. Но пока не тронул его с места.
– Виктор ты наш Ноевич, – как бы в раздумье проговорил он, – ты у нас косишь под интеллигента, у тебя вроде даже верхнее образование. Дай-ка я проверю твои глубокие знания... Джакарта – чья столица? Быстро отвечай!
– Ин... Индонезии... – замямлил я.
– Основные статьи экспорта? Быстрее!
– Кофе... кажется... Еще... каучук... – Еле ворочая языком, я не мог взять в толк, зачем Бэ-Бэ этот экзамен по экономической географии. Главный редактор газеты не обязан быть докой во всем. В штате у нас есть должность завотделом экономики, а в шкафу – любые справочники.
– Ты умник, Виктор Ноевич. – По широте улыбки мой Инвестор мог уже соперничать с Шалтаем-Болтаем. – Тебя учили не напрасно. Правда, ты не назвал еще пальмовое масло. Но, в целом, неплохо...
Похвала напугала меня еще сильнее. Е-мое, что ж я сделал-то?
– Ну раз тебе все известно про Индонезию, – сладко продолжал Бэ-Бэ, – ты уж наверное слыхал и о приезде к нам важных макак из Джакарты... Слыхал ведь?
– Д-да... – Вчера в дневных новостях проскользнуло что-то в этом роде. Но я особо не вслушивался. Я тогда обхаживал немца.
– А зачем эти макаки пожаловали, ты, выходит, уже не слыхал? Нет? А про то, что они прицениваются к камовским вертолетам, – тоже нет? И про долю нашего холдинга в этом тендере?..
Господи, мысленно воззвал я, спаси мя и помилуй. Вот Твоему Витеньке и песец. Случилось страшное: Бэ-Бэ расширил свой бизнес! Пока я за версту объезжал его нефть, его комбайны, его лекарства и его консервы, он взял да и протянул свои щупальца к «Госкомвооружению»! Но я же не знал, Господи! Не знал!
– Не-е-е... – барашком заблеял я. – Не-е-е...
– Зачем же ты, поц собачий, нам гадишь? – ласково спросил меня Инвестор. – Все ведь было на мази. «Камов» вчистую выиграл тендер у «Сикорского». Опцион был наш, на блюдечке. Вчера макаки соглашались брать «аллигаторов» не глядя, за зеленый налик. А сегодня утречком: стоп! Заупрямились. Газетенку твою гребаную увидели. Чегой это, говорят, ваше новье так похоже на старые «акулы»? Давайте-ка, говорят, сойдемся на фифти-фифти: половину платим зеленью, а половину экспортным дерьмом, по трем основным статьям, поровну... Каучук я бы еще взял, куда ни шло, но – масло пальмовое? На кой оно мне? Разве что тебе в глотку залить, все десять тысяч галлонов... Хочешь маслица, а, Виктор Ноевич? По глазам вижу, что хочешь.
– Пре... – забормотал я. – Пре... – Язык не желал меня слушаться. Я хотел объяснить, что во всем виноват не я, а Президент. Все он!
Это он отказался давать мне интервью. Это из-за него я затыкал дыру бортниковской телегой с архивным снимком.
– Чего ты там бурчишь, милок? Ась? – Бэ-Бэ наклонился ко мне так близко, что его страшная улыбка оказалась на уровне моих глаз.
Меня тут же настигла полная немота. Горло сдавили нервные спазмы, как будто я уже под завязку нахлебался индонезийского масла.
– Эй! Ты у меня случайно не умер? – Пальцы Инвестора опять спланировали к моему уху.
Мне удалось лишь слабо помотать головой.
– Это ты правильно сделал, – похвалил меня Бэ-Бэ. – Умирать ты будешь, только когда я тебе велю... Видишь там кеглю? – Инвестор за ухо развернул мою голову на девяносто градусов.
Метрах в десяти от меня, в самом конце деревянной дорожки, ждал своей участи маленький тонкошеий болванчик. Его товарищи были уже сбиты, а этот почему-то уцелел.
Я еле кивнул, насколько позволяла хватка Инвестора.
– Видишь шарик? – Бэ-Бэ расстался с моим ухом, взял обеими руками приготовленный шар и взвесил его в ладонях. – Сейчас я доиграю партию в боулинг. Если промахнусь, то следующим броском вышибу тебе мозги. Слабенькое, а утешение... Смотри же, Виктор Ноевич! Размахиваюсь... Кидаю!
Мое сердце подпрыгнуло и забило крыльями во все стороны, словно придавленный в горсти воробышек. Умираю, сообразил я. Без разрешения Бэ-Бэ. Без завещания. Без покаяния. Это у меня инфаркт миокарда. Инсульт. Кондрашка. Все, я уже умер. Аминь. Как больно, милая, как странно...
Смерть моя продолжалась секунды две. На третьей секунде шар с деревянным треском сбил последнего истукана, и я воскрес. Мой инсульт прошел бесследно. Спазм в горле исчез. Я чувствовал лишь сильное жжение в надорванном ухе.
– Хороший бросок, – похвалил себя Бэ-Бэ. – А тебе везет, Ноевич. Отпускаю, проваливай...
Я все не решался подняться с бортика.
– Чего расселся? – Инвестор пнул меня коленкой в бок. – Сказал же: сегодня ты свободен. Беседа окончена. Это было третье предупреждение. Теперь беги, редактируй дальше свою газетку.
Освобожденным воробышком я вспорхнул с бортика кегельбана и полетел к выходу.
– И следи за новостями, – услышал я уже в дверях. – Уговорю я макак насчет зелени – будешь трудиться дальше. А не уломаю их – снова тебя вызову. Опять поиграем в кегли на интерес. Обычно я не такой меткий, как сегодня...
На обратном пути я сделал остановку в гостиничном баре и взял четыре рюмки «Джека Дэниэлса». Расплатился и, не отходя от стойки, опорожнил все четыре подряд. Рюмки были махонькими, коммерческими. Однако немного полегчало. Саднящее ухо и полтораста граммов виски сделали свое дело. Добрая улыбка Инвестора больше не маячила у меня перед глазами, ушла в тень. Но все-таки придется еще добавить, решил я. Надо отпраздновать свое воскрешение. Я мог ведь сейчас валяться на полу с проломленным черепом: у Инвестора слово не расходится с делом.
– Еще два «Джека», – сказал я бармену. – И перелейте сразу в один стакан.
Выпьем же за меткость Бэ-Бэ, произнес я мысленный спич. Чтоб ему удавиться, подлой скотине, сволочи поганой, ласковому садисту, киллеру, зубастой барракуде империализма. Чтоб ему утонуть в пальмовом масле. Чтоб его насмерть засыпало кофе с каучуком. Чтоб на его башку свалился «Белый Аллигатор», до краев набитый макаками. Но чтобы прежде – не забудь же, Господи! – он успел профинансировать мою газету на десять лет вперед. Лучше на двадцать. Буль-буль.
– О-о-о, герр Морозофф! – раздался жизнерадостный возглас. – Гутен морген!
Зря я надеялся, что герр Карл вылакал свой шнапс и уже убрался к себе в номер. Мой германский знакомец преспокойно сидел за столиком в ближнем углу, доедая сардельки. В бороде у него белели хлебные крошки. Блондинки-переводчицы рядом не было.
Навязался ты, фриц, на мою голову, с тоскою подумал я. Паулюс проклятый.
– Гутен морген! – как попугай, сказал я, надеясь, что на этом наш разговор и закончится. Беседа с Бэ-Бэ меня полностью измотала. Сейчас у меня не было сил выплясывать еще и перед немцем. К тому же я боялся, что глазастый Карлуша заприметит мое надорванное ухо.
Фриц, однако, не отставал. Дожевав сардельку и вымазав себе бороду горчицей, Карлуша что-то залопотал на языке нибелунгов – энергично и непонятно. Когда он в пятый раз произнес слова «зер перспективиш», тыкая пальцем в потолок, даже я со своим никаким немецким догадался: гость из Кельна интересуется самым перспективным российским политиком.
Я едва сдержался, чтобы не выдать германскому буржуину нашу главную военную тайну: сегодня в России наилучшие перспективы – у бандитов и интриганов. У Бэ-Бэ и Железного Болека, прежде всего.
Только обещанное приглашение в Страсбург вынудило меня не закладывать родное отечество. А то еще, чего доброго, мне – как гражданину бандитской державы – не дадут выступить на Совете Европы. Ладно уж, назову ему Генерала, решил я. Не самая затрепанная карта в нашей колоде.
– Герр Карл... – Я похлопал себя по плечам, изображая погоны. – Зер перспективиш у нас есть... как бы вам сказать... ну, группенфюрер, что ли...
Фриц непонимающе заморгал глазками. Потом все-таки смекнул:
– О-о-о, ихь ферштее! Дер генераль. Дритте крафт, дритте крафт!
– Битте-дритте, – утомленно поддакнул я, раздумывая, как бы повежливей удрать от немца.
Помощь пришла неожиданно. Терпко повеяло духами, и в баре возникло знакомое лицо. Это была Вита Лукьяновна Крохина, завотделом науки и культуры «Свободной газеты». Моя подчиненная. Вбежав, Крохина метнулась прямо к стойке, но тут углядела главного редактора и – резко изменила траекторию.
– Здрасьте, Виктор Ноевич! – зашептала она, подлетая ко мне и кивая немцу.
Будь на ее месте наша Анджелка, я бы подумал, что моя сотрудница в свободное время подрабатывает в «Национале» ночной бабочкой. Но Вита Лукьяновна – выше всех подозрений. У нее реноме верной матроны. Да и возраст, между нами говоря, уже предпенсионный.
Надо было ловить удобный момент. Я жестом объяснил Карлуше, что меня ждет вот эта дама, и, ухватив Крохину за руку, покинул сначала бар, а после гостиницу. Швейцар у дверей, еще издали заприметив меня, трусливо прикрылся газетой. Кстати, это была наша газета: с фотографией вертолета на первой полосе. При виде снимка ухо мое заныло сильнее прежнего.
На мое счастье, Вита Лукьяновна была на машине и с готовностью вызвалась подкинуть меня до дома. Ей вообще везло с машинами. Двадцать лет она проездила без аварий на своем старом «москвиче». А стоило тому вконец одряхлеть и сломаться, как наша Крохина туг же выиграла в журналистскую лотерею новенькую «шестерку». Я, помнится, тоже играл в эту лотерею – но мне-то выпала всего шариковая ручка с голой барышней.
По дороге к автостоянке Вита Лукьяновна бурным шепотом успела рассказать, что приезжала в отель брать интервью у Глюкауфа. Ну этого, знаменитого нашего режиссера. Некрореалиста. Который снял «Конструктор Деда-Мороза». Который прибыл теперь в Москву из своего Питера на один день и завтра летит на фестиваль в Брюссель.
Некрореалист ужасно не понравился нашей Крохиной. В его фильме все друг друга резали на куски, и Вита Лукьяновна размечталась, что и сам режиссер – фактурный тип, троглодит, чуть ли не каннибал. Под клыкастого Глюкауфа она думала выпросить у меня строк триста. Однако этот Глюкауф оказался вовсе не здоровенным каннибалом, а маленьким, белобрысеньким пухлячком и вообще вегетарианцем. Но фактурный вегетарианец у нее, у Крохиной, и без того записан в плане: сам Товарищ Зубатов со своей плодово-выгодной диетой. Другого ей не надо. Может быть, Виктор Ноевич, раз так вышло, добавит ей на зубатовские ягодки еще строчек тридцать? Тогда будет двести. Полная колонка.
– Не возражаю, – вздохнул я. – Пусть будет двести, я не против. Но почему вы все время шепчете? Что за нелепые страхи, Вита Лукьяновна? Пока я жив, в «Свободной газете» не будет политической цензуры. Не бу-дет!.. – Кажется, я невольно повысил голос на старушку.
– Виктор Ноевич! – испуганным шепотом произнесла Крохина. – Я не виновата, у меня голос сел. Я ведь вчера вам докладывала, во время планерки... Водки со льдом я выпила, на пресс-пати... А что?
Это у меня еще не провал в памяти, подумал я, тотчас припомнив вчерашнюю планерку. Это заурядный склероз на нервной почве. Ничего особенного. После такой встречи в кегельбане маму с папой – и тех на время забудешь. Даже головку ударять не придется.
– Горло вам нужно полоскать, вот что, – строго сказал я Крохиной, чтобы уж не выглядеть круглым дураком.
