Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)
9. ДИРЕКТОР «ОСТАНКИНО» ПОЛКОВНИКОВ
Карьера у нас измеряется в квадратных метрах. Раньше кабинет у меня был маленький, три на четыре. Теперь здоровенный – девять на двенадцать. Значит, путь от скромного тележурналиста до главного теленачальника в «Останкино» равен... Нет, в уме не подсчитать.
Я произвел умножение и вычитание в столбик на первой подвернувшейся под руку бумажке. Девять на двенадцать будет сто восемь, от ста восьми отнять двенадцать... Итого: девяносто шесть квадратов. Результат мне сразу понравился. Число выглядело основательным и устойчивым, как ванька-встанька. Хоть сверху смотри на него, хоть снизу – одно и то же. Обнадеживающая примета. Верный признак, что меня не скоро попрут с этого места. Стране нужны молодые толковые профессионалы, способные руководить коллективом и знающие дело снизу доверху. А я – как раз такой. Милейший Александр Яковлевич, нагревший мне это кресло, всем был хорош, кроме одного. Я вспомнил выражение его лица, когда со Старой площади приплыл неожиданный указ о его отставке. Дед никогда не был суеверен и обожал планировать всевозможные реформы и реорганизации с прицелом на будущее. Последний его проект, с которым он так много носился, был рассчитан на пять лет. Александр Яковлевич уже расписал эти пять лет чуть ли не по дням и самонадеянно об этом всем поведал. Вот и сглазил.
Число-перевертыш на бумажном листе тем временем отлично поделилось на три – порядковый номер месяца марта, в котором меня назначили. После деления получилось тридцать два, и я вновь обрадовался. Еще одно приятное совпадение: тридцать два плюс девять – сколько я работаю на ТВ – будет сорок один, а мне как раз сорок один год. Как хотите, в этом определенно что-то есть.
Я сложил бумажку со счастливым числом и спрятал ее в карман. Пригодится. Хорошими приметами нельзя разбрасываться, можно обидеть Фортуну. О, я умнее своего бывшего начальника! Я нарочно не загадываю далеко, а говоря о близком будущем, стараюсь вместо слова «когда» употреблять слово «если». Я верю в нумерологию и магию пасьянса, в приметы и мелкую мистику совпадений. Верю в судьбу. В талисманы. В кофейную гущу. Случайно рассыпав соль, я под любым предлогом отменяю производственные совещания. Тринадцатого числа каждого месяца беру бюллетень и сижу дома. Мой шофер уже привык, что для нашего авто черная кошка приравнена к запрещающему знаку-«кирпичу»: если животное нельзя отпугнуть, мы меняем маршрут. Гораздо спокойнее избежать ненужной встречи, чем потом трястись целый день, гадая, откуда ждать беды. И пускай себе скептики смеются и тянут пальчики к виску. Мой бывший Александр Яковлевич вот так просмеялся. Однажды он рассказал мне, что утром по дороге на службу ему встретились женщина с пустыми ведрами, поливальная машина и поп. Целая куча опасных предзнаменований. «Катастрофа!» – ужаснулся я. «Аркаша, – с улыбкой сказал начальник. – Ты вдвое моложе меня, а суеверен как деревенская бабка...» Сказал – и буквально через час получил с курьером тот самый приказ о своей отставке.
На секунду я зажмурился, прогоняя тягостное воспоминание, и для профилактики постучал по деревянной крышке стола. Под руку попалась заодно кнопка вызова секретарши.
– Звали, Аркадий Николаевич? – тут же возникла в дверях предупредительная Аглая. Очки в тонкой японской оправе прекрасно гармонировали с пышной прической, белый жакет облегал безупречный бюст. Этакая застенчивая девочка-гимназистка лет тридцати.
Секретарша досталась мне в наследство от шефа, вместе с кабинетом девять на двенадцать, широким двухтумбовым столом и портретом Президента, висящим на стене. Кажется, неформальные отношения с Аглаей мне тоже полагались по должности. Секретарша давно меня возбуждала, но я все еще остерегался с нею переспать. Я пока не решил, к добру это будет или к худу. В пользу того, чтобы переспать, говорила профессиональная биография Александра Яковлевича, который ухитрился высидеть в этом кресле почти десятилетие. Эта преемственность мне нравилась. Против того, чтобы переспать, была все та же карьера моего экс-начальника – вернее, ее внезапный закат. А вдруг секретарша его и сглазила? Просто ведь так, без причины, никому не попадутся по дороге и ведра, и поливалка, и поп. В мире все взаимосвязано: утром встал не с той ноги – вечером сложишь голову...
– Нет-нет, – проговорил я вслух. – Не будем торопиться.
– Простите, что? – вскинув тонкие брови, переспросила Аглая. Она идеально подходила на роль переходящего красного знамени. И все-таки воздержимся пока принимать эстафету.
– Ах, да! – сказал я. – Смените цветы в вазе, эти уже засохли.
– Сию минуту, Аркадий Николаевич. – Секретарша подхватила вазу с еще вполне годным веником и удалилась. Сзади она смотрелась так же привлекательно, как и спереди. У экс-начальника был хороший вкус. Из всех моих теперешних женщин конкуренцию Аглае могли бы составить только Вика, Наталья и Алла Евгеньевна. Катюша и Верочка уже не выдерживали сравнения – фигуры подкачали. А с Ольгой мне и навовсе пришлось расстаться: у нее была отменная грудь, зато плохой гороскоп. Водолея я бы еще как-нибудь стерпел, но она оказалась злостными Весами. Невидимый Ольгин недостаток перевесил более чем ощутимые ее достоинства. Что поделать, приходится чем-то жертвовать. Можете считать меня идеалистом.
Пять минут спустя Аглая вернулась в кабинет и поставила мне на стол вазу, полную свежих гладиолусов. Особняком в букете торчала крупная белая ромашка. Секретарша точно знала мои требования к икебане.
– Что-нибудь еще, Аркадий Николаевич? – осведомилась она, глядя на меня. Я не исключал, что вышколенная Аглая готова хоть сейчас пойти навстречу новому начальству, и притом очень далеко. Да только я пока не готов. Левая моя рука соскользнула на подлокотник кресла, куда я в первый же день приколотил маленькую серебряную подковку.
– Нет, спасибо, – поблагодарил я и незаметно коснулся подковки. Холодный металл успокаивал. – Впрочем, конечно да! – Я вовремя сообразил, что мой зам Юра Шустов что-то запаздывает с отчетом.
Секретарша, уже сделавшая шаг к дверям, совершила поворот вокруг своей оси. Я вновь получил возможность оценить ее неоспоримые достоинства. Чур меня, чур!
– Поторопите Шустова, – распорядился я, поглаживая пальцем спасительное серебро. – И пусть захватит репортажную сетку на ближайшие шесть часов. Что уже подписано к эфиру, что еще монтируется. Кто из корреспондентов где будет, поминутно.
– Предвыборные блоки? – Умница Аглая поняла меня с полуслова.
– Их в первую очередь, – кивнул я.
Как только секретарша скрылась за дверью, я выдернул из букета ромашку и начал сосредоточенно обрывать лепестки. По очереди, один за другим. Выйдя из возраста, когда играют в «любит – не любит», я вступил в пору начальственной зрелости, когда пристало гадать на «выгонят – не выгонят». В прошлом месяце исход гадания был неблагоприятным три ромашки подряд. Из-за этого пришлось два дня носить кроличью лапку в верхнем кармане пиджака и даже переложить ее в смокинг, отправляясь на прием в Кремль. Лапка очень некстати выпала из кармана во время беседы с Главой администрации, но тот, по-моему, принял ее за сложенный носовой платок... И все обошлось.
Последний лепесток, к моему удовольствию, совпал с «не выгонят». Я бережно положил его в боковое отделение бумажника, рядом с визитками и двумя стодолларовыми купюрами. Остальные лепестки и стебель смахнул в ящик стола. Затем из жилетного карманчика мной был извлечен пластмассовый игральный кубик. Надо выяснить, что же кроется за опозданием Юры Шустова: досадная производственная мелочь или серьезная проблема. Выпавшая грань с единицей означала бы первое, с шестеркой – второе и худшее. Я примерился и подбросил кубик над полированной поверхностью стола, надеясь на одно или два очка... Четыре! Хорошее мое настроение резко пошло на убыль. Где они там напортачили, хотел бы я знать.
– Разрешите войти? – Мой заместитель наконец-то возник в дверях. Шустов страдал хроническим насморком, был сутул, конопат и близорук. Из-за своей близорукости он часто надевал свитера и фуфайки наизнанку, спотыкался на ровном месте, не замечал на пути черных кошек. К тому же он был Козерогом, рожденным в год Свиньи и в час Быка. Готовый громоотвод для чужих неприятностей. Девяносто процентов из ста, что такой зам тебя не подсидит.
– Разрешаю, – нетерпеливо проговорил я. – Докладывайте, что у нас с кандидатами... – Четыре очка на пластмассовой грани кубика не давали мне покоя.
– Все идет по графику, – доложил конопатый Шустов. – Команда Журавлева уже поехала в Кремль, обещано пять минут протокольной съемки встречи Президента с украинским премьером. Рокотов заранее набросал подтекстовку: мир, стабильность, цивилизованный раздел имущества, добрые пожелания от их стола – нашему столу. Две фразы о том, что не все в России хотят стабильности. Это на фоне кадров из Госдумы... И сразу, встык – оплаченный ролик «Сделай правильный выбор».
– Так, ясно, – сказал я, поглаживая подковку. – Дальше. Наш Генерал уже в Москве? Бьет копытом?
– Он еще на Кавказе, – помотал головой Шустов. – Где-то между Кара-Юртом и Махачкалой. Вовсю агитирует за себя среди горцев. Час назад нам перегнали пленку из Минвод, она сейчас в монтажной. Три минуты на фоне гор, усов и папах. Полторы – комментарий, полторы – выбранные места из выступлений. Лейтмотив: не забудьте, аксакалы, кто принес вам мир в эти края...
– Помним-помним, – проговорил я. – Бывший посланник Большого Белого Царя, который сам теперь баллотируется в цари... Генеральская реклама вся уже оплачена?
– Вся, – подтвердил мой заместитель. – Полковник Панин, правая рука Генерала, утром лично прискакал в бухгалтерию на лихом «Вольво» и вручил последние платежки. На тамошних дам он произвел сильное впечатление. Офицер, седой красавчик, вдовец... – Шустов печально шмыгнул носом. Конопатому сутулому Юре внимание бухгалтерш не светило даже в день зарплаты. Судьба-индейка.
– А Панин разве не с ним на Кавказе? – поинтересовался я. Обычно этот полковник таскался за своим боссом как приклеенный. Вся агитпродукция была сработана под его руководством, в том числе и брошюра Генерала «С чего начинается Родина?». Я был уверен, что Панин – личный генеральский талисман, типа моей кроличьей лапки.
Шустов пожал плечами.
– Наверное, оставлен на хозяйстве, – предположил он. – Надо же кому-то бдить, чтоб кандидата не запачкало и не оболгало проклятое телевидение.
Я признал разумность этого довода. Нас, останкинцев, хлебом не корми – дай только потоптаться на чьих-нибудь белых одеждах. Правда, в бытность мою скромным ведущим передачи «Лицом к лицу» ко мне в очередь записывались желающие быть испачканными и оболганными. Только, пожалуйста, на всю страну. Не мазохизм, а разумная рекламная тактика.
– Вероятно, так оно и есть, – произнес я и бросил взгляд на часы. – Рапортуйте дальше. Кто у нас остался из претендентов?
Сегодня хронический насморк не слишком досаждал моему заму. Я загадал, что если за ближайшие полминуты он больше ни разу не шмыгнет носом, все у нас будет в порядке.
– Остался еще писатель... Фердинанд Изюмов, – потупился целомудренный Шустов. – Официально он тоже зарегистрирован, и мы не имеем права обойти его... гм... выступления. Я послал оператора на Гоголевский бульвар, в артгалерею... Дадим двухминутный сюжет, вы не против?
– Не против, – сказал я. – Даже приветствую. Слегка развлечем наших телезрителей. Возродим, так сказать, «Голубой огонек» в полном смысле этих слов...
Шустов громко зашмыгал носом. На двадцать третьей секунде.
– Подождите-ка! – спохватился я. Перед глазами вспыхнула цифра «четыре». – Президент, Генерал, даже Изюмов – все правильно, все хорошо... А четвертый где? Где пламенный Товарищ Зубатов? Где репортаж из колхоза «Заря»?
Мой заместитель внезапно съежился и стал переминаться с ноги на ногу. Значит, верный кубик не обманул. Все-таки напортачили, р-работнички! Ну народ! Александр свет Яковлевич как-то укрощал здешних лоботрясов, мечом и пряником. Пряники у меня все вышли, пора начинать репрессии.
– Ага-а-а, – зловеще протянул я. – Кто ездил в колхоз?
– Мельников с Печерским, – убитым голосом объяснил Шустов. – Их еще в полдень обратно привезли, на нашем студийном «рафике». Ну просто вообще никаких...
– Ага-а, – тоном инквизитора повторил я. – Давайте подробности.
– Там с утра уже был банкет, в местной ячейке, по случаю дорогого гостя, – стал рассказывать мой печальный зам. – Вот и они напросились, искать острые ракурсы... Сейчас оба уже в форме, но поздно, поезд ушел. Мельников-то ладно, он комментарий выдаст с любого бодуна, но вот оператор... Короче, из всей пленки и минуты не наберется, остальное брак. Плавающая картинка, про шумы и не говорю.
– Он что же, и «Бетакаму» своему наливал в видоискатель? – сурово осведомился я.
– Черт его разберет, куда он наливал, – поник Шустов.
При слове «черт» я на всякий случай опять дотронулся до серебряного талисмана.
– Вы понимаете, Юра, чем это пахнет? – спросил я у поникшего зама. – Если мы не дадим в эфир репортаж с этого сельского сходняка, у оппозиции будет очередной повод обвинить нас в замалчивании их кандидата. Для зубатовцев сейчас лишний скандал – именины сердца. Левые наедут на Центризбирком, Центризбирком – на нас. Власти сейчас из кожи лезут, доказывая, какие они принципиальные и равноудаленные... И кто окажется стрелочником? Кто вылетит с работы? Есть такие люди, и вы их знаете.
Произнося эти слова, я незаметно для Юры скрестил средний и указательный пальцы на правой руке. Я немного преувеличивал грозящую нам опасность, для профилактики. Будь по-иному, гадание по ромашке дало бы другой результат. Однако пусть Шустов сейчас покрепче проникнется своею виной.
– Что же делать? – потерянно спросил Юра. Мой заместитель старше меня, на ТВ пришел значительно раньше. Профессиональных навыков хватило бы у него на десять аркадиев полковниковых. Чего недостает – так это профессиональной наглости.
– Исправлять, – ответил я. – Где бракованная запись? Ее хоть не размагнитили?..
Следующие четверть часа я провел в монтажной, отсматривая пленку нетрезвого Печерского. На студийном мониторе прыгали вверх-вниз кроны деревьев, коровьи рога, спелые вишни и добрые крестьянские физиономии. То и дело на первый план беззастенчиво вылезали красные этикетки немецкой водки «Astafyeff», особенно любимой нашими поселянами и их народными избранниками. Секунд двадцать в кадре был отчетливо виден и сам Товарищ Зубатов. Веселый, без пиджака, но в галстуке, он что-то отплясывал под руку с толстой теткой в кокошнике. Поселяне смеялись и хлопали в ладоши. Вместо смеха, музыки и хлопков из динамиков доносились только треск, шипение и свист. Чтобы сверхнадежный «Бетакам» не записал звук, его требовалось утопить в цистерне со спиртом, не меньше.
– Ну как? – Мой заместитель Юра Шустов все четверть часа торчал за моей спиной. Вздыхал, шмыгал носом и страдал. Репортерские бригады были в его подчинении, так что ответственность за сбой целиком лежала на нем.
– Хуже, чем я думал, – признался я, выключив монитор. – Придется комбинировать, другого выхода нет. Найдите в архиве коров поприличнее, стога какие-нибудь... У нас есть что-то наподобие?
Шустов метнулся к картотеке, зашуршал карточками.
– Есть визит товарища Пельше в племсовхоз «Камаринский», – сообщил он. – Одна тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Тут коровы колоритные и фермы почти новые...
– Вот видите, Юра, а вы паниковали, – усмехнулся я. – Животных возьмите отсюда, секунд на тридцать среднего плана. Потом аплодисменты, с двадцать шестого съезда КПСС, там они самые бурные и продолжительные. Крупные планы Товарища Зубатова нарежьте из думских репортажей и пустите синхроном под его позавчерашнее радиовыступление. Говорит он всегда и везде одно и то же, так что не ошибетесь. А если он и переставил словечко-другое, никто не заметит – с его-то каменной мимикой! Под нее можно подверстать хоть коровье мычание...
В начале двадцать первого века, подумал я, даже наша раздолбанная телетехника способна творить чудеса. Чисто теоретически мы смогли бы клепать свежие новости без единого корпункта и не выходя из студии, на одних монтажных склейках. Богатый архив позволял. Лица, пейзажи, лозунги – ничего у нас особо не меняется. Злоупотребляя архивом сверх меры, мы совершаем такой же невинный подлог, как и наши поп-звезды, поющие под «фанеру» на своих концертах.
– Задание ясно? – спросил я у Шустова.
– В принципе-то ясно... – проговорил в ответ смущенный Юра. Манипуляции с монтажом имели пределы, за которые у нас в «Останкино» старались не выходить. И при Александре Яковлевиче, и после него. В нарисованном яблоке должен был сидеть хотя бы один живой червячок. Здесь – слава тебе, Господи! – есть за что уцепиться.
– А на финал дадите настоящие пляски с поселянами, – успокоил я совесть Шустова. – Те, которые снял Печерский, наш герой алкогольного фронта. Подгоните картинку под нужную музыку, только аккуратнее. И все, порядок. Сверху еще наложится комментарий Мельникова, так что получится съедобно и правдиво...
– Знать бы еще, под какую музыку они там пляшут, – понуро сказал Шустов. – Печерский проспался и ничегошеньки не помнит.
– Не знаете, так придумайте! – отмахнулся я от дотошного зама.
– Понятно, что не брейк и не рэп. Что-то веселое и народное, на ваше усмотрение.
Юра задумался.
– Есть! Есть в фонотеке одна такая песня, – произнес он, просветлев. – Мы даже в школе под нее танцевали, только названия не припомню. Железнодорожная такая... Та-та-та из вагона, тирьям-пам вдоль перрона... Она сюда хорошо ляжет.
– И пусть ляжет, – сказал я, так и не распознав Юрину мелодию. Певческих талантов у моего зама и близко не было. – Есть еще ко мне вопросы?
Юра затряс головой.
– Тогда работайте. И в темпе, чтобы все попало во вторые дневные новости. А я пойду лично пообщаюсь с этими добрыми молодцами. Где они прячутся?
Шустов не слишком обрадовался моему последнему вопросу, но дисциплинированно назвал номер студии: восьмой. Что весьма и весьма символично, думал я, проходя по коридору. Восемь, деленное на два – число разгильдяев, сорвавших репортаж, – будет ровно четыре. Кто скажет после этого, будто мой кубик врет?..
Когда я вошел в студию номер восемь, подготовка павильона к вечерним теледебатам уже началась. Осветители крепили на стальных треножниках дополнительные софиты, на случай отказа основной дюжины. Свободные от эфира журналистки, чертыхаясь, отмывали стены. Бригада уборщиков, вооруженных громко жужжащей японской техникой, спешно покрывала весь пол студии тонким слоем опилок. Когда работа будет закончена, другая японская машинка втянет в себя весь мусор по принципу пылесоса, и здесь будет довольно чисто. Кресла для четверых гостей еще не подвезли, пока лишь на очерченном квадрате техники устанавливали невысокий серебристый помост. По студии кругами бродил всклокоченный дизайнер Рустик Коган. Он недовольно шевелил губами, щурился, глядел на помост, то приближаясь к нему, то отдаляясь. Временами на него наезжала японская техника и обсыпала опилками. Нормальная рабочая атмосфера в день визита Президента на ТВ.
Двух протрезвевших героев дня я отыскал в дальнем углу павильона, за декоративными кубами. Толстяк Мельников примостился на деревянном ящике из-под софита, подперев рукой правую щеку. Долговязый оператор Печерский, сидя на соседнем ящике, бархоткой протирал объектив своего «Бетакама». Увидев меня, и тот и другой довольно резво вскочили с мест. Вид у них был испуганно-виноватый.
– Оба напишете объяснительные на мое имя, – сказал я без предисловий. – Мельникову я обещаю выговор и всякие финансовые неудобства... Ну а вам, господин Печерский, – я выдержал паузу, – вам, видимо, придется получить расчет и покинуть «Останкино». Так надираться, да еще в компании зубатовцев, есть крайняя степень морального падения. Что скажете в свое оправдание?
Мельников молчал, не желая усугублять свое положение. А помятый Печерский вдруг растерянно пробормотал:
– Все одно к одному...
– Ну-ка, ну-ка, продолжайте, – потребовал я, сразу заинтересовавшись.
Оказалось, сегодня утром, прежде чем надраться при исполнении, наш оператор совершил массу других непростительных глупостей. Сначала он споткнулся на пороге своего дома и не догадался сплюнуть через левое плечо. Потом он, представьте, вспомнил, что забыл дома запасные батарейки, – и вернулся тем же самым путем. На пороге опять споткнулся, едва не разбил камеру. В довершение ко всему ключ сломался в замке. Пришлось вывинчивать замок.
– Но вы хоть сообразили на выходе посмотреться в зеркало? – спросил я. Это был старый, но верный способ обмануть беду, даже если возвращаешься домой с полдороги.
– Зеркало я вчера еще кокнул, – признался оператор. – Черный паучище по стеклу побежал, а я его – тапком...
Для меня, человека опытного в таких делах, диагноз этого недотепы был кристально ясен: рок, в тяжелой запущенной форме. Очевидную жертву рока нельзя добивать, решил я. Иначе все ее несчастья перейдут на тебя. Это железное правило, которому я следую, и пока успешно. Мне ничего не остается, как подарить Печерскому еще один шанс. Заодно и Мельникову.
– Ладно, – сказал я этой парочке. – Берите «рафик» и отправляйтесь в свободный поиск. Я обоим заменю наказание на условное, если к вечерним новостям вы добудете сюжет. Пусть минуты на две, но увлекательный, с чернушкой. Пробку на шоссе, взрыв банка, угон самолета или там в роддоме кто-нибудь родил восьмерых. Вам сегодня везет на неприятности – так воспользуйтесь этим с толком!
