Текст книги "Спасти президента"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)
– Это какой-то цинизм, – с неуверенностью в голосе проговорил Дамаев, глядя на живого и здорового Гурвича. – Мы будем комедию ломать, когда ОН там, на стимуляторе...
– Рашид Харисович, милый, дорогой вы наш эскулап, – мягко прервал его я. – Пусть лучше будет комедия, чем трагедия. Когда за два дня до выборов избиратель узнает, что жизнь основного кандидата висит на волоске... по вашей, кстати, вине... то на выборах победит какой-то иной кандидат. Вы по большевичкам соскучились? «Дело врачей» забыли? Давно целину не поднимали? Ну?! – Я резко повысил голос. – Будете звонить?!
Кричать на кремлевского кардиолога не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Про себя я пообещал извиниться перед Дамаевым – сразу же, как только мы выйдем из цейтнота. Но не раньше.
Подавленный лейб-медик принял из моих рук коробочку телефона. Лёлик тем временем баюкал в ладони апельсин – горящее сердце Данко в огненно-рыжей кожуре.
– Мне надо будет лечь, когда они приедут? – поинтересовался у меня бывший сосед по парте. – Глаза закрыть?
Если все нам сойдет с рук, подумал я, организую в Кремле кружок художественной самодеятельности. Буду Станиславским местного масштаба.
– Лечь, закрыть, стонать, держаться за грудь, – перечислил я. – Это даже я знаю... У тебя что, ни разу в жизни сердце не болело?
– Ни разу, – виновато сказал Гурвич. – Сам удивляюсь...
Слова Лёлика были заглушены шумом лифта. Возник встревоженный референт Паша с кипой бумажек в руках.
– Болеслав Янович, проблемы, – с ходу объявил он. – Здесь у меня не хватает двух подписок.
Я произвел в уме простое арифметическое действие и мысленно назвал себя кретином. Когда торопишься, обязательно забудешь нечто важное.
– Премьер-министр Украины вместе с переводчиком... – медленно произнес я. – Куда, черт возьми, подевался украинский премьер?!
20. МАКС ЛАПТЕВ
Седая высохшая американка окинула пристальным взглядом мою одежду и решила, что я недостаточно беден. А следовательно, не могу рассчитывать на милостыню.
– Ноу, – сказала она. – Сорри, мистер.
– Йес, – проникновенно возразил я. – Май нейм из Макс Лаптев. Ай уэк ин... ин...
Английским языком я владею значительно лучше, чем японским или фарси. Тех я просто в упор не знаю, а по-английски хоть с трудом, но могу представиться по имени и объяснить, что живу я в Москве. Сильно напрягшись, я даже сумею сформулировать вопрос: который час?
К сожалению, этих языковых познаний было явно недостаточно для общения с суровой дамой из Фонда Кулиджа. Фонд этот, названный в честь всеми забытого американского президента, помещался в старом двухэтажном особняке на Большой Молчановке.
Сам особнячок я нашел довольно быстро – вскоре после того, как сообразил, что сувениры для вьетнамских ветеранов совсем не обязательно должны вручаться именно вьетнамским ветеранам и именно в США. Фонд Кулиджа считался международным и специализировался на содействии бывшим воякам независимо от нацпринадлежности: важно, чтобы подопечный был болен и неимущ. Уже в первой половине 90-х годов Москву наводнили такие фонды и фондики, при помощи которых великодушные бабульки с миссионерскими комплексами хотели обустроить дикую Россию путем раздачи недорогих подарков. Мы для этих старушек ничем не отличались от африканских туземцев. Только что не носили пальмовых юбочек и колец в носу.
– Ай уэк ин... – Я все пытался растолковать пожилой даме, что я работаю не где-нибудь, а в Федеральной службе безопасности. Однако никак не мог вспомнить, как же по-английски будет «безопасность».
Сжалившись над туземцем, старушенция все-таки вытащила из ящика с яркой наклейкой жестянку пива и протянула мне.
– Ноу, – в свою очередь сказал я. – Сеньк ю. – Пиво вдобавок оказалось теплым и безалкогольным.
Вместо слова «безопасность» в моей голове вдруг промелькнуло английское название ЦРУ. Я знал, что конторы на Лубянке и в Лэнгли именуются по-разному. Но, может, мне хоть таким способом дать понять бабушке из Фонда, что я, Макс Лаптев, – боец невидимого фронта, законный представитель русской секретной службы?
– Ай уэк ин... – предпринял я четвертую или пятую попытку, – ... ин Сентрал Интеллидженс Эйдженси... Рашен, – прибавил я.
Старушенция сморщилась, что-то с неприязнью проговорила и сухоньким пальцем указала мне на дверь. Я запоздало догадался, что Сентрал Интеллидженс Эйдженси не пользуется чрезмерной любовью у американских налогоплательщиков и пожилых миссионерок в том числе.
Как, собственно, и моя контора – у наших граждан.
– Ноу, миссис! – Я торопливо замахал руками. – Вы меня неправильно поняли. Ноу Цэ-рэ-у. Ай уэк ин... КГБ. Кей-Джи-Би. Андестенд?
– О-о, Кей-Джи-Би! – мигом заинтересовалась американка. – Андропоу?
На счастье, слово «Кей-Джи-Би» американская бабулька все-таки поняла: сказались долгие годы «холодной войны», когда нашей конторой пугали домохозяек. Теперь здание на бывшей площади Дзержинского обещало стать частью туристического набора для любознательных янки: аэропорт – Красная площадь – Большой театр – Лубянка – аэропорт.
– Йес. – Я немного погрешил против истины.
Честнее было признаться, что Юрий Владимирович давно умер и у меня другое начальство. Однако с моим английским растолковать американке смысл наших кадровых изменений и переименований – гиблое дело. Я и по-русски затруднился бы это внятно объяснить... Ладно, Андропов так Андропов. Хорошо она еще не вспомнила про Лаврентия Палыча.
Американская старушка торопливо надавила лапкой на кнопку интеркома и принялась звать в микрофон какого-то Майкла. Я, было, вообразил, что Майкл – это здешний Рокки-IV, которого миссионерши специально держат для поединков с местными капитанами ФСБ Иванами Драго. Но вместо супертяжеловеса с физиономией Сильвестра Сталлоне из внутренних комнат вышел махонький старичок. Лицо у него было доброе и сморщенное. Еще одна высохшая мумия.
– Здрав-тфуй-те! – приветливо проговорила мумия. – Тчем могу ус-лу-жи-вать?
Добрый старичок знал по-русски! Русскому языку его наверняка учил какой-нибудь белоэмигрант, поскольку дедушка Майкл перемежал свою речь не только американскими словечками, но и древними выражениями вроде «поелику возможно», «покорнейше благодарю» и «милостивый государь». Тем не менее после продолжительных расспросов и бумажных раскопок мне все-таки удалось узнать у двух благообразных мумий три вещи.
Ветеранские подарки, которые я искал, действительно пришли в Россию через Фонд Кулиджа.
Всего в Москву попало около сотни комплектов с тетрадками и бейсбольными кепочками.
Непосредственным распределением гуманитарной помощи среди русских ветеранов занимались не они, а мистер Федотов.
Кто такой мистер Федотов? О-о, милостивый государь, это есть главный гуманитарный заботник об увечных и нездоровых воинах, оставшихся без попечительства и призрения. Фонд Кулиджа не первый раз имеет дело с комитетом мистера Федотова.
Фраза о комитете меня несколько успокоила. Я-то боялся, что указанный заботник существует в единственном экземпляре и сам разносит гуманитарную помощь нуждающимся. А то и продает ее на Рижском рынке, облапошивая доверчивых американцев. Увы, такие случаи сегодня сплошь и рядом.
Получив заверения в честности мистера Федотова, я немедля полюбопытствовал, где находится его Комитет Добрых Услуг. Не в парке же на скамеечке?
Оказалось, что мистер со товарищи пребывают не в парке, а в доме на улице Лео Толстого. Вот, извольте, голубчик, – адрес и телефон.
– Премного вам благодарен, – сказал я, невольно заражаясь от пожилого Майкла нафталинными словечками. – Честь имею кланяться.
– Бай-бай! – ласково попрощалась со мной старушка, напоследок одарив меня американским гуманитарным леденцом в красивой глянцевой упаковке. Пожилая миссис обогатила свой опыт встречей с живым чекистом и была довольна.
– Ска-тер-тью дорога, – тщательно выговорил старичок, любезно улыбнувшись.
Им обоим и в голову не пришло выяснять у меня, для чего Лубянке понадобился мистер Федотов. Когда-то им отлично внушили, что в Советском Союзе агентам Кей-Джи-Би до всего есть дело. Мысленно я выразил горячую признательность американской пропаганде...
Дом под указанным номером стоял не на самой улице Лео Толстого, а был задвинут в глубь двора, между хилой детской площадкой и монументальной мусоркой. На табличке у входа в подъезд я прочитал: «ОКПИМВ. Общественный Комитет поддержки инвалидов малых войн».
– Малых? – задумчиво пробормотал я.
В школе и в институте меня учили подразделять войны на справедливые и несправедливые. Как видно, теперь войны делятся по-другому. По величине. Должно быть, историки считают трупы с обеих сторон и после выносят решение: что считать войной, а что – так, войнушкой.
Я открыл обшарпанную дверь подъезда и дернул за ручку следующей двери... Нет, не дернул – успел разжать пальцы. Когда много лет занимаешься террористами, приобретаешь кое-какие саперские навыки. В последний момент я заметил тонкую стальную проволоку, которая тянулась от ручки куда-то вниз, к скомканной газете, лежащей в уголке на полу.
Ай-яй-яй, подумал я, приподнимая за уголок газету. Под ней между двух кирпичей была аккуратно уложена граната-«лимонка». Стоило кому-то беспечно войти в подъезд либо выйти, как нехитрое устройство сработало бы.
Мне везет сегодня на опасные приключения. Сперва автоматчики из «Меседеса», теперь – милая штуковина по имени «Ф-1». Даже интересно, кто и что встретится на моем пути дальше. Неужели Собака Баскервилей с огнеметом? Да-а, тяжела и неказиста жизнь российского чекиста.
Я не стал дожидаться, пока кто-нибудь приведет взрывной механизм в действие, и, приперев дверь ногой, поскорее освободил гранату от привязи. Шестое чувство подсказало мне, что едва ли эта «лимонка» предназначалась мне. Скорее всего роль беспечных граждан была все-таки уготована сотрудникам мистера Федотова. Возможно, подумал я, фокус с проволочкой устроил обиженный ветеран-инвалид, которому не досталось бейсбольной кепочки и дармового пива. Обычный пенсионер, оскорбленный в лучших чувствах, садится писать заявление в мэрию, на имя самого господина Круглова. А у бывших воинов свои причуды; чуть что – и рука тянется к «лимонке». Обидел ветерана? Получи, фашист, гранату. Примерно такая, наверное, логика.
Внутри Комитет оказался вовсе не обшарпанным и бедным, как снаружи. Для благотворительного заведения интерьер выглядел даже роскошно. Понятное дело, ветеранскому Комитету совсем не обязательно ютиться в деревянной хибаре с одинокой лампочкой под потолком, но тем не менее... Общественная организация, призванная тратить деньги на бедных и больных, должна поменьше тратить на себя. Это правило хорошего тона. Между тем светильники, панно, отделка стен – все стоило, мягко говоря, недешево. А ковер? А позолоченные решетки на окнах? А кондиционеры экстра-класса? Поднимаясь вверх по широкой лестнице, я уже почти уверился в том, что мистер Федотов не такой уж альтруист, каким его расписали наивные американские миссионеры.
Во всяком случае, альтруисты не держат на службе плечистых охранников с помповыми ружьями.
Стоило мне подняться наверх и ступить в просторный коридор, как два дула оказались наведенными на меня. Два дула и четыре подозрительных глаза.
– Салют, ребята, – сказал я, предпочитая не делать резких движений. – Мне бы увидеть ваше руководство.
– Ты кто? – с угрозой спросил один из парней, поводя стволом. – Тебе чего надо?
Должно быть, здешняя охрана набиралась из подопечных инвалидов, и этот паренек был глух, как тетерев. Я ведь ясно сказал, что мне здесь надо: увидеть руководство. Только и всего.
Чтобы быть до конца понятым, я решил воспользоваться азбукой для глухонемых – и тут лишь вспомнил про «лимонку» в руке. Угораздило же меня захватить ее с собой!
– Глянь, у него граната, – страшно забеспокоился второй охранник, вжимаясь в стену.
– Сам вижу, не слепой, – отрезал его напарник и тоже стал медленно пятиться назад.
Так опытным путем я выяснил, что охрана инвалидского Комитета состоит не из инвалидов. Не из слепых, глухих или безруких – просто из малоопытных ребят с помповиками. Оба дула их ружей были по-прежнему нацелены на меня.
– Мне хотелось бы повидать мистера Федотова, – объявил я. – По важному делу... – После этих слов я сделал шажок вперед, весьма и весьма осторожный.
– Не двигаться! – тут же воскликнул первый охранник. – А то стреляю!
– Назад! – во весь голос проорал его напарник. – Пулю в лоб схлопочешь!
Парни были заметно напуганы и, похоже, сами не знали, чего от меня хотят: чтобы я замер или чтобы я попятился? До них еще не дошло, что правильнее вызвать сюда руководство, и пусть оно разбирается с пришельцем – карает либо милует. Я очень понадеялся, что какое-нибудь ответственное лицо рано или поздно высунется на шум.
Лицо высунулось.
– Что там за базар? – недовольно поинтересовался коренастый хорошо одетый джентльмен, появившись из-за ближайшей к нам двери. Слово «мистер» вполне гармонировало с его костюмом. Вдруг это и есть тот самый Федотов?
– Герман Семеныч, он вас спрашивает, – доложил первый охранник. Тот, которого я принял за глухого. – Вы не беспокойтесь, мы держим его на мушке, шлепнем в момент...
Моя догадка, таким образом, сразу подтвердилась. Мистер Федотов, обретя имя и отчество, посмотрел на меня. Затем посмотрел на «лимонку». Вид гранаты в моей руке не испугал его, а, казалось, только немного расстроил.
– Славчику мы не платим, – неторопливо проговорил он. – С Антоном – по нулям. С Кирой и Боруном – в расчете. Дуксину ничего не должны, а Толян спекся... Друг, ты кто, по жизни? Ты от кого будешь?
– Май нейм из... – машинально начал я. – То есть меня зовут Максим Лаптев. Я капитан Федеральной службы безопасности. От нее и буду.
– Эфэсбэшник – с гранатой? – покачал головой Герман Семеныч. – Неубедительно. Мы не в кино.
– Когда бы она рванула в подъезде, было бы намного убедительнее, – согласился я, протягивая ему свою находку. – Кто-то из ваших друзей приготовил вам внизу сюрприз на проволочке. Может быть, мне не следовало ее отвязывать? Тогда пардон.
Мистер Федотов бережно взял у меня из рук гранату, осмотрел ее вместе с проволочкой и, по-моему, начал проникаться ко мне доверием. Изучив мое служебное удостоверение, он сделал знак охранникам, чтобы те опустили помповики. Потом изъявил благодарность за разминирование подъезда. И даже перешел при этом на вежливое «вы».
– Не сердитесь на мальчиков, капитан, – попросил он. – Дерганые они стали, от простой «лимонки» теперь шарахаются. Читали в «Листке» про наши напряги? Троих моих заместителей грохнули за последние две недели. Первого из трех снайпер уделал, второго разнесли из базуки на похоронах первого, а третьего, Серегу, – на поминках по второму.
– Ваш Комитет прямо нарасхват, – выразил я соболезнование. – Никогда бы не подумал, что инвалидские дела у нас – в такой зоне риска.
– Льготы, капитан, – развел руками мистер Федотов, словно бы извиняясь. – Благотворителям положены налоговые послабления от Минфина. Всякая стрекоза хочет к нам в муравейник, да мы не всех хотим... Так что же надо большой Лубянке от моего маленького Комитета? – без всякого перехода поинтересовался Герман Семеныч. – Нашими заморочками как будто занимается РУОП, а не ваша фирма.
– Большой Лубянке нужна только маленькая справка, – в тон ему ответил я. – По поводу ста комплектов гуманитарной помощи из Америки. Меня направили к вам из Фонда Кулиджа.
– Ах, вы от этих божьих одуванчиков? – Мистер Федотов заулыбался. – Господи, а я-то подумал... Пройдите до конца коридора, в третью комнату. Там Воробьев даст вам любую справку, хоть в двух экземплярах!
Собственно, инвалидными проблемами в федотовском Комитете ведал всего один человек – щуплый чернявый юноша в очках с сильными линзами. Небольшая его комнатка была доверху заставлена ящиками и шкафами, завалена эверестами картонных папок, а сам юноша Воробьев, прижатый в углу, довольствовался табуреткой и письменным столом размером с тумбочку.
Я изложил юному аскету свою просьбу. При упоминании Фонда Кулиджа Воробьев первым делом ругнул американцев за скаредность, потом разрешил называть себя просто Ваней и, наконец, по-обезьяньи шустро выкарабкался из-за стола-тумбочки.
– К личным делам всех ветеранов фиг теперь подберешься, – огорошил меня просто Ваня и показал на одну из бумажных гордо потолка. – Тут неделю придется раскапывать, и то если экскаватор дадите.
Ни экскаватора, ни тем более недели у меня не было. О чем я сразу поведал юноше Воробьеву.
– Вообще-то я делаю краткие выписки из дел, – признался очкастый Ваня. – Неофициально, для быстроты... Хотите?
Я хотел. Тут же оказалось, что один из шкафов плотно набит связками библиотечных карточек.
– Так-так-так, – забурчал себе под нос юноша, ловко перебирая карточки. – Сейчас найдем ваши подарки, они у меня расписаны по группам... Здесь у нас «афганцы», «корейцы», «египтяне», «сомалийцы», «сирийцы»... «Кавказцев» я пополняю, они у меня ближе к краю...
– Много их у вас, – с сочувствием сказал я. Даже в этих связках и стопках немудрено было запутаться.
– Естественно, много, – не поднимая головы от картотеки, отозвался Ваня. – После семнадцатого года наша дорогая страна вела кроме гражданской и Отечественной еще тридцать девять малых региональных войн. Сорок, считая последнюю, на Кавказе...
Про себя я прикинул, что такое количество небольших войнушек запросто можно суммировать в парочку мировых.
– Инвалидам ВОВ все-таки легче, – между тем продолжал юноша. – О них государство хоть делает вид, что заботится. А малые войны именуются конфликтами. Вот представьте: вы потеряли ногу или руку на войне, которой не было.
Я помедлил, прежде чем задать один важный вопрос. Быть может, Ванин ответ поможет мне быстрее отыскать неуловимого «Мстителя».
– Не хочу обижать ваших подопечных, – наконец проговорил я. – Но, как вы полагаете, Ваня, сколько среди них людей... скажем так, с неустойчивой психикой?
– Какие уж там обиды! – Юноша по-прежнему вылущивал нужные карточки из связок и, похоже, ничуть не удивился моему любопытству. – Обычный медицинский вопрос, я и сам бывший медик... По моим расчетам, процентов десять из них страдают легкими неврозами, еще процентов десять время от времени переживают депрессии...
– А остальные восемьдесят? У них все в норме?
– Остальные – это уже готовые кандидаты в психушку, – не задумываясь ответил Ваня.
21. РЕДАКТОР МОРОЗОВ
Я наорал на привратника, обозвал бестолочью секретаршу, хлопнул что есть силы дверью своего кабинета и минут десять у стены с наслаждением забивал дротики в пористый резиновый лоб Президента...
Только после этого ко мне вернулась способность рассуждать логически.
Отойдя от стенки, я плюхнулся в кресло, закурил «Данхилл». С самим собой надо быть откровенным, подумал я. Пора признать, что меня, Виктора Ноевича Морозова, редактора авторитетной «Свободной газеты» и будущего докладчика на Совете Европы (если Карлуша не соврал!), обвели вокруг пальца, как пацана. Разумеется, Президент и не собирался сегодня со мной встречаться. Меня пригласили в Кремль лишь для того, чтобы изругать и выгнать. Специально провели в Сиреневую гостиную, дождались, пока я разложу на столике диктофон, текст вопросов, бумагу для заметок, приготовлюсь, настроюсь... А после этого – указали на дверь.
Я-то, глупец, радовался, когда мне удалось выколотить из пресс-службы согласие на интервью. На самом же деле они играли со мной в кошки-мышки. Если бы они заранее ответили отказом, эффект был бы гораздо слабее. Мало ли кому отказывают? А так я нахлебался унижений по самые уши: даже выпроводить меня поручили не пресс-секретарю, а какому-то безусому референтику из администрации. Дескать, знай свое место. До такого изощренного издевательства способен додуматься всего один человек – ясновельможный пан Болеслав. Сколько его ни гнали из Кремля, он неизбежно опять прорастал там, словно мухомор после дождя.
Гадский фаворит гадской власти.
Власти, которая показала свой оскал: и тогда, в девяносто третьем, и позже, на Кавказе, и сегодня, в Сиреневой гостиной. Все это – звенья одной цепи.
Дымные колечки от «Данхилла» поплыли по комнате и окутали мишень, всю истыканную дротиками. Вид расправы над резиновым Президентом, как ни странно, вносил в мою душу некоторое успокоение.
Мы слишком долго либеральничали с ними, сказал себе я. Мы по наивности давали им полезные советы, как лучше управлять Россией. А надо было колоть, бичевать, клеймить, выводить на чистую воду. Как они к нам, так и мы к ним. Должна быть не фига в кармане, а горькая пилюля. Не мир, но меч.
Дотянувшись до телефона, я набрал номер Казакова, своего первого заместителя.
– Вадим Юльевич, – сообщил ему я. – Через пять минут – внеочередной сбор редколлегии в моем кабинете. Оповестите сотрудников, сделайте милость.
– На какую тему будем заседать? – полюбопытствовал Казаков.
– Тема – завтрашний номер, – скупо ответил я.
– Так ведь номер уже почти готов, Виктор Ноич, – с недоумением произнес мой первый зам. – Первая полоса осталась. Но там мы как раз планировали ваше интервью с...
Сам того не ведая, Казаков щелкнул по моему больному месту. Место это называлось самолюбием. До сих пор меня так сильно унижали всего дважды. Первый раз – когда несколько лет назад выгнали пинком из собственной газеты. Второй раз – когда, помурыжив, таким же пинком вернули обратно.
– Господин заместитель главного редактора, – официальным тоном отрезал я. – Одна минута из пяти уже прошла. Извольте не пререкаться, а выполнять распоряжения вашего непосредственного начальника!
– Да-да, – поспешно сказал Казаков. – Будет исполнено, Виктор Ноич.
Не прошло и четырех минут, как ко мне в кабинет недружной гурьбой ввалились члены редколлегии «Свободной газеты». Мой заместитель, словно опытный пастух, замыкал шествие. Оживленно переговариваясь между собой, вошедшие заняли свои места; при этом одно кресло в углу так и осталось свободным.
– Отсутствует Рапопорт, по уважительной причине, – доложил Казаков. – Часа полтора назад он поехал на Гоголевский бульвар, в артгалерею, на выступление Изюмова. Вот-вот должен вернуться... Может, подождем для полного кворума?
– Семеро одного не ждут, – строго осадил я зама. – Есть такая славная русская пословица, и господин Рапопорт обязан ее знать. Кворум имеется и без него, начнем. Слово предоставляется мне.
Для начала я кратко проинформировал коллектив, что завтра в номере запланированного интервью с Президентом не будет. Я не стал вдаваться в детали. Намекнул лишь на то, что вернулся с полдороги, резко передумав идти в Кремль. Поскольку не хочу стоять там навытяжку, угождать властям предержащим и дуть в чужую дуду. Мы – независимая пресса, а не рекламный бюллетень для пана Болека. Надо, чтобы наши публикации вызывали в Кремле изжогу. Тогда рядовой читатель скажет нам спасибо... Итак, какие будут идеи для первой полосы? У кого что есть в загашнике?
Члены редколлегии тотчас изобразили на лицах глубокую задумчивость. Шестеро роденовских мыслителей и мыслительниц уже прикидывали, как ущучить нелюбимую власть, которая всего пару минут назад была вполне терпимой. Отсутствие комплексов и быстрый период адаптации – вот наилучшие черты моих сотрудников. За что я их и держу на рабочих местах.
– Есть хороший вариант, – подал голос редакционный плейбой Лагутин. Он вечно ходил в темных очках и носил на щеках двухдневную небритость: писк парижской моды.
– Излагайте, – разрешил я.
– Можно дать распечатку записи переговоров Железного Болека с американским послом Уайтом и известным вором в законе Киргизом, – небрежным тоном предложил Лагутин. – И шапку дадим покрупнее, на четверть полосы. Скажем, «Три пахана делят деньги». Пойдет?
По кабинету пронесся тихий завистливый шумок: плейбою удалось нарыть настоящую сенсацию. Такого, по правде сказать, никто от него не ожидал.
– Недурно, – сдержанно похвалил я. – Четыреста строк ваши, Лагутин. А какие деньги они там делят?
– Я еще в деталях не придумал, – сознался Лагутин. – Это пока черновой проект, я его только что родил. Но дайте мне два часа, и я сочиню весь текст, набело. Потом съезжу в кукольный театр, там мне озвучат долларов за пятьдесят-семьдесят. Тогда у нас будет кассета. Все. Ни одна экспертиза в мире сроду не найдет ни монтажа, ни склеек. Ну, а если голоса будут не очень похожи... Да кто вообще слышал голос Киргиза? Может, этого Киргиза ухайдакали давно в его Мытищах?
В комнате вновь возник шумок: теперь уже – разочарованный.
– Не годится, – напрочь отбросил я лагутинскую идею, – не наш стиль. На такие дешевые трюки эксклюзив у «Листка». А мы, между прочим, – газета респектабельная, не бульварная. Мы должны быть злее и тоньше. Тоньше, господа. И острее. Информационные поводы надо искать, но не выдумывать. Кто желает высказаться? Слушаем вас, Приходько.
Семен Приходько, завотделом новостей, пригладил волосы, почесал в бороде и сказал:
– Я, кажется, нашел шизарню, где маринуют бывшего главного вертухая. Короче, Сухарева А. В.
Чем выше забираешься, тем больнее падать, не без сочувствия подумал я. Бывший начальник охраны Президента, когда-то третий человек в стране, теперь отставлен от должности и клеит коробочки в дурке. Как тут не свихнуться?
– Неплохо, Приходько, – одобрил я. – Тянет строк на сто шестьдесят. Лейтмотив такой: безжалостная власть гноит в желтом доме бывшего верного слугу. Хранителя президентского тела держат в смирительной рубашке. Пролет над гнездом кукушки, аминазин, электрошок, лоботомия. Ему ведь применяют электрошок?
– Вроде бы нет, – смущенно произнес завотделом новостей. – У меня туда братан залетел, бывший «афганец», с попыткой суицида по пьяному делу. Он и видел. Говорит, содержат прилично. Отдельная палата, говорит, телевизор, телефон. Посетителей пускают...
– Тогда не сто шестьдесят строк, а вдвое меньше, – определил я. – Лейтмотив такой: простых российских психов прессуют в общих палатах, а этому, видите ли, – особые привилегии... Что у нас еще? Из восьмидесяти строк отдела новостей полосы не слепишь.
Дверь отворилась. На цыпочках в кабинет вошел опоздавший Рапопорт, подслеповато заозирался в поисках кресла. Наконец, нашел, сел.
– У меня есть клевый ньюс о премьере, о Шлычкове, – потупив глаза, сообщила Анджела, завотделом светской жизни. – Насчет его киски.
– Киска – это любовница? – нетерпеливо уточнил я. Никогда не привыкну к их молодежному сленгу.
– Я про кошку, Виктор Ноевич, – растерялась Анджела. – Которая с лапками и хвостиком.
– Очень важное наблюдение, – иронически заметил я. – Спасибо, вы меня просветили. Я-то полагал, кошки – это которые с рогами и копытами. Так что нового у премьерской киски?
– Была беременна... – начала Анджела.
– Дальше.
– Сегодня к полудню принесла четырех котят...
– Дальше.
– Трех из них сразу утопили.
Это было уже кое-что. Любопытный штрих к портрету главы правительства, которое задерживает зарплаты, пенсии и пособия. Премьер России Шлычков убивает новорожденных зверюшек и морит голодом бюджетников. Тянет на обобщение.
– Сто тридцать строк, – оценил я. – Бессердечие верховной власти налицо. Но вы должны расставить верные акценты и, конечно, прописать фактуру: как топил, где, в чем. Побольше конкретики...
– Извините, Виктор Ноевич, – вмешался в разговор Рапопорт. – Как ни прискорбно, у премьер-министра алиби. Еще утром он вылетел в столицу Бельгии, поэтому никак не мог в полдень топить котят. Разве что этим делом он занимался уже в Брюсселе, на пару с директором-распорядителем Международного валютного фонда.
Сенсация сдохла, не прожив и двух минут. Анджела зыркнула на въедливого Рапопорта, но вынуждена была признать непричастность самого Шлычкова к злодеянию. Она, собственно, и не имела его в виду. Должно быть, в убийстве малюток виновна супруга премьера. Либо его невестка. Либо внук.
– Либо охранник или уборщица, – завершил список я. – Я разочарован, Анджела. Сорок строк максимум. И то если позвоните в Гринпис и в Общество охраны животных, и они дадут комментарий... Что, коллеги, иссякли ваши идеи?
Вита Крохина, завотделом науки и культуры, подняла руку, словно школьница.
– Прошу вас, Вита Лукьяновна. – Я кивнул.
– Виктор Ноевич, – страстным шепотом сказала Крохина, – я по поводу деятелей оппозиции. Давайте показывать их нормальными людьми. Например, Зубатова.
– А почему так тихо? – удивился я. – Что еще за конспирация? Не бойтесь, говорите об этом смело, в полный голос!
– Не могу я в полный голос, – горестно прошептала Вита. – Вчера на пресс-пати водки холодной выпила. Они ее, черти, со льдом намешали, а у меня горло слабое.
Все тем же конспиративным шепотом Крохина изложила свою мысль: показать Товарища Зубатова в кругу домашних увлечений. По слухам, у него есть какая-то особая ягодно-фруктовая диета. Можно об этом подробно рассказать. Всем уже осточертели карикатуры с серпом и молотом. Всем уже хочется увидеть за партийной символикой живого человека.
– Перспективная идея, – сразу согласился я. – Готовьте материал. Сто семьдесят строк, не больше, и не на завтра, а на вторник. Тогда уже будет ясно, кто победит на выборах. Победит Зубатов – мы первые представим его в привлекательном свете. Потерпит поражение – мы будем первыми, кто благородно не бросил камень в побежденного. Выигрываем и так, и эдак. На вторник, считайте, хороший задел есть. Однако...
Я оглядел редколлегию. Мои мыслители в поте лиц симулировали работу извилин. Но только в глазах у военного обозревателя Глеба Бортникова, кажется, светилось нечто конструктивное.
– ... Однако это не снимает проблемы с первой полосой на завтра, – напомнил я. – Пока у нас есть восемьдесят строк Приходько и сорок Анджелы. Нужно еще строк триста. Бортников, вы имеете что-то предложить?
– Наклевывается одна любопытная темка, – осторожно проговорил Глеб. – Вчера в Кремль доставили экземпляр «Белого Аллигатора».
– Это что за зверь такой? – заинтересовался я.
– Ка-75, – ответил Бортников. – Боевой вертолет камовской фирмы, последняя модель. Пять ракет класса «воздух – воздух», пять ракет класса «воздух – земля» и крупнокалиберный пулемет А-12.
– Впечатляет, – согласно кивнул я. – А зачем Кремлю такой летающий крокодил?
– Сам теряюсь в догадках, – пожал плечами военный обозреватель. – Может быть, для борьбы с воздушными террористами? Вдруг кому-нибудь захочется спикировать на Спасскую башню?
– Без размаха мыслите, Бортников, – с огорчением сказал я. – Фактура хороша, но не вижу полета. Подумаешь, террористы! Это не прозвучит, надоело. Давайте так: президентская команда не уверена в исходе выборов и ищет пути к отступлению. Чтобы в случае чего сбежать вместе с патроном из Москвы. Вы представьте себе! Темная ночь. Туман. Президент с чемоданами и со свитой покидает насиженное гнездо... Под такой поворот я дам вам все триста строк.
