Текст книги "Из рода Караевых"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
К вечеру началась стрельба. Теперь это были не беспорядочные и частые винтовочные выстрелы, а грозная и четкая музыка приближающегося организованного боя.
Из винтовок стреляли пачками. Настойчиво, с механической неумолимостью, то длинными, то короткими очередями били пулеметы. Несколько артиллерийских снарядов с отвратительным воем пронеслись над крышами оцепеневших от страха домиков и разорвались где-то на железнодорожных путях.
Игорь и Елена Ивановна сидели в столовой, закрыв окна ставнями, тревожно прислушивались к звукам боя. Вдруг стрельба стихла. Через минутную паузу донесся слитный, могучий рев многих человеческих глоток:
– А-а-а-а!
– Штыковая атака! – сказал Игорь шепотом. – «Ура» кричат.
– Господи! – Елена Ивановна прижала ладони в ушам. Лицо ее болезненно искривилось.
Наконец все стихло. Бездыханная тишина пала на многострадальный городок. Уличный бой кончился. Кто же одержал победу: восставшие или марковцы?
Ответить на этот вопрос могло только утро.
Ступины легли спать, но нервное напряжение было слишком сильно: ни Игорю, ни Елене Ивановне не спалось. Да и выстрелы снова стали рвать ночную тишину. Теперь стреляли только из винтовок, в одиночку и залпами. И опять стало тихо.
Игорь не заметил, как уснул. Проснулся он от робкого не то стука, не то странного царапанья в наружную дверь. Прислушался. Странный звук повторился. Игорь хотел окликнуть Елену Ивановну, но она сама шепотом спросила его из своей комнаты:
– Ты слышишь, Игорь?
– Слышу!.. По-моему, кто-то стучится. Я пойду проверю.
– Не ходи!
Но Игорь уже вскочил с кровати, накинул шинель прямо на белье, вышел в прихожую.
За дверью кто-то дышал. Тяжело, со стоном.
– Кто там? – спросил Игорь.
– Отчините, хозяин! – послышался тихий, знакомый голос.
– А кто вы?
– Ступин здесь проживает?
– Здесь! Это я. А кто вы-то?
Молчание. Потом ночной пришелец так же тихо сказал:
– Я Забейворота… от Ивана Егоровича…
Игорь отворил дверь. На крыльце стоял длинный парень в обмотках – часовой ревкома. Он был без винтовки. Лунный свет падал на его белое, без кровинки, лицо, искаженное болью. Одна рука бессильно висела, другой он держался за косяк двери.
Глядя прямо в глаза Игорю, Забейворота сказал шепотом:
– Иван Егорыч казалы… чтоб в случае чего… до вас!
– Вы ранены? – спросил Игорь тоже шепотом.
– Ага! В руку.
– А где Иван Егорович? Что с ним?!
– Они с Жеребкиным… и еще с десяток наших пробились сквозь кольцо. А других беляки кого вбили, кого в плен захватили. А я утек!
– Идемте!
Когда Игорь и Забейворота появились в столовой, Елена Ивановна, уже одетая, стояла у стола, прямая, белая, как статуя.
– Здравствуйте, хозяйка! – поклонился ей Забейворота. – Звиняйте уж мэне!.. Бида загнала до вас. – Он обернулся к Игорю, сказал печально: – А Вадим Николаевич вбит! – У Игоря больно сжалось сердце. – И старичка нашего, Федора Федоровича…
Не договорив, покачнулся и стал падать. Игорь и Елена Ивановна успели подхватить его на руки. Они перетащили раненого в спальню и уложили на кровать Игоря. Он был без сознания.
Всем теперь распоряжалась Елена Ивановна. Она велела Игорю разжечь примус и вскипятить воду. Когда все было готово, вооружилась ножницами и ловко (недаром же она была женой военного врача!) разрезала набухший кровью рукав ватной куртки ночного пришельца. Игорь увидел бледно-желтую нечистую кожу и быстрые ярко-алые струйки крови на ней и отвернулся, почувствовав дурноту. А Елена Ивановна с той же решительностью делала свое дело.
Наложив жгут и перевязав раненого, она сказала:
– По-моему, у него кость раздроблена. Во всяком случае, рана тяжелая. Утром надо вызвать врача.
– Но… кого, мама?!
– Доктора Потанина. Я ему напишу записку, и ты пойдешь. Папа был знаком с ним. Он не откажется.
– А можно на него… положиться?
Елена Ивановна посмотрела на сына удивленно, пожала плечами, сказала просто:
– Он же приличный человек. И старый врач!
Остаток ночи Ступины провели на ногах. Забейворота не приходил в сознание. У него начался бред… Он метался по кровати, хриплым, горячечным голосом выкрикивал:
– Вон они – гляди!.. Огонь!.. Бей гадов!.. Огонь!..
Елена Ивановна прикладывала холодные компрессы к его лбу, смачивала потрескавшиеся губы водой, вздыхая, повторяла:
– Господи! И ведь совсем молоденький!
18. НЕРВНЫЙ СТАРИЧОКУтром раненому стало хуже. Нельзя было медлить с врачом ни минуты.
Игорь надел шинель и фуражку, на которой теперь не было ни солдатской кокарды, ни пальмовых веточек гимназического герба, сунул в карман написанное Еленой Ивановной письмо к доктору Потанину и уже собрался уходить, как вдруг во входную дверь постучали.
Игорь насторожился. Кто мог стучаться в такую рань? Он подошел к двери, постоял, послушал. Стук повторился.
– Кто там? – спросил Игорь, стараясь не выдавать своей тревоги.
– Это я-с! – раздался за дверью елейный тенорок Григория Ивановича. – Вынужден побеспокоить по неотложному делу-с! – твердо сказал домовладелец. – Прошу отворить.
Игорь отворил дверь. Даже не взглянув на него, Григорий Иванович, как был, в драповом пальто и в новых калошах, прошел через прихожую в столовую.
Елена Ивановна, измученная ночными тревогами, сидела за столом, пила чай.
– С добрым утречком! – сказал домовладелец, не снимая шапки.
Елена Ивановна ответила ему обычной приветливой улыбкой.
– Здравствуйте, Григорий Иванович! Что это вы так рано? Снимайте ваши доспехи, будем пить чай.
– Мне не до чаю, Елена Ивановна! – В голосе Григория Ивановича прозвучали нотки обиды и укора. – Вы знаете мое уважение к вам… и к Сергею Ильичу покойному…
Он замялся. Елена Ивановна отодвинула чашку с чаем в сторону, сказала спокойно:
– Говорите яснее, Григорий Иванович. И без предисловий.
Домовладелец покосился на Игоря, стоявшего у двери в комнату, где лежал раненый, и решительно объявил:
– У вас в квартире, Елена Ивановна, находится посторонний. Я видел ночью… И вы знаете, что это за человек. Я обязан сообщить о нем властям-с! И хотел бы это сделать также и от вашего имени… чтобы у вас потом не было никаких неприятностей.
– Мама! – Игорь сжал кулаки.
Елена Ивановна строго взглянула на сына.
– Обожди, Игорь! Вы не сделаете этого, Григорий Иванович! – Сказала она страстно. – Вы же верующий человек, христианин, это не по-божьи, то, что вы хотите сделать!
– Нет-с, именно по-божьи, Елена Ивановна! – Григорий Иванович переступил с ноги на ногу, и его новые калоши, как бы подтверждая слова владельца, омерзительно заскрипели. – Ложь, Елена Ивановна, – это наитягчайший грех, по нашему учению. Господь требует, чтобы рабы его всегда говорили правду. Всегда-с!
– Говорить правду – не значит доносить, Григорий Иванович.
– А скрыть правду – это значит осквернить душу ложью, Елена Ивановна!
Из спальни донесся тихий стон раненого.
– Но вас же никто не спрашивает про этого человека! – сказала Елена Ивановна.
– А могут прийти и спросить, – перешел на шепот Григорий Иванович.
– Если придут и спросят, мы скажем, что у нас никого нет, и нам с вами поверят. – Елена Ивановна прижала к груди руки. – Мы спасем человека, Григорий Иванович!
Домовладелец затряс головой:
– Не приму греха лжи на душу свою, Елена Ивановна. Не приму-с!
– Но ведь Евангелие оправдывает ложь во спасение!
Елена Ивановна поднялась из-за стола, подошла к домовладельцу вплотную. Выпятив мокрую нижнюю губу, Григорий Иванович торопливо расстегивал пуговицы пальто. Полез в карман на груди, достал какую-то бумагу.
– У меня нет времени на длинные разговоры, Елена Ивановна, – сказал он, подняв руку с бумагой жестом пророка, возвещающего жестокую истину. – Вот-с приказ полковника Блейша. Тут прямо сказано, что лица, укрывающие у себя большевистских повстанцев, отвечают по законам чрезвычайного положения, объявленного в городе. Я как домовладелец несу ответственность. А как верующий человек, по нашему учению, должо́н пойтить и объявить правду-с!
Игорь взял у него бумагу со следами засохшего клейстера по краям.
«Приказ по городу» был набран в типографии крупным афишным шрифтом. Сразу бросился в глаза 3-й пункт приказа полковника Блейша. Он начинался словами: «Захвачены и расстреляны на месте». Дальше шли незнакомые фамилии расстрелянных, и среди них… Гурьев Ф. Ф.! Это же тот, седой, в железных очках, читавший Игорю в ревкоме пушкинские стихи! Они и его!..
Игорь взглянул на домовладельца. Тот отвел глаза. Пальцы его, застегивающие пуговицы пальто, дрожали.
– Я вас предупредил, Елена Ивановна! – сказал он, застегнувшись наконец. – Теперь… извиняйте, пожалуйста!
Нельзя было допустить, чтобы этот старый кабан ушел!
Игорь бросился в кухню. В углу за печкой стояла отцовская шашка. На этот раз она выдернулась из ножен легко и лихо.
С обнаженным клинком в руке Игорь настиг домовладельца уже в прихожей, схватил его за барашковый воротник нового пальто.
Страшно вскрикнула Елена Ивановна. Григорий Иванович вырвался, оглянулся, отчаянно завизжал. Глаза у него стали белые. «Тресну его плашмя по шапке», – подумал Игорь и, захмурившись, занес свой карающий меч над каракулевой шапкой-пирожком, распространявшей неистребимый аромат нафталина. Григорий Иванович пошатнулся и, хватаясь за воздух руками, сел на пол.
Когда Игорь опомнился, он увидел, что домовладелец полусидит-полулежит у его ног, прислонившись к стене. Рот его искривлен, один глаз закрыт, другой бессмысленно устремлен на Игоря. Слюна пузырится на лиловых губах.
– Что с ним, Игорь?! – прошептала Елена Ивановна.
– Не знаю! Я не успел ударить его, мама, честное слово!
– Надо его уложить. Бери за ноги, а я за плечи. Отнесем ко мне в спальню!
С трудом Ступины оттащили тяжелую тушу домовладельца в комнату Елены Ивановны и уложили на постель. Тут Григорий Иванович очнулся, открыл второй глаз.
Елена Ивановна тихо спросила:
– Что с вами, Григорий Иванович?
Но вместо слов из искривленного рта Григория Ивановича стали выскакивать какие-то странные звуки: «Буль… буль… буль…»
Елена Ивановна с ужасом посмотрела на Игоря:
– У него удар! И, кажется, язык отнялся!
Она склонилась над домовладельцем:
– Вот видите, Григорий Иванович, как вас наказал бог за ваш дурной помысел!
Игорь подумал, что он, пожалуй, больше, чем господь бог, повинен в том, что случилось с Григорием Ивановичем, но эта мысль не вызвала у него чувства раскаяния. Ничего, кроме гадливого отвращения, не внушал ему этот беспомощно распростертый на кровати булькающий «правдолюбец»!
Теперь квартира Ступиных превратилась в настоящий лазарет. Врач был необходим уже двоим. Игорь снова собрался идти за доктором Потаниным, и снова его остановил требовательный и резкий стук во входную дверь.
– Кто там?
– Патруль! Откройте!
В прихожую вошли двое. В английской защитной форме. Только на плечах – черные марковские погоны. Винтовки на ремнях.
Одним из вошедших был Юрий Балкович. Кадет похудел, побледнел. Еще больше он был похож теперь на молодого старика.
Глаза Игоря и Балковича встретились, и Игорь невольно опустил свои: такой лютой ненавистью была налита потускневшая, мертвая синева глаз кадета.
Марковцы вошли в столовую, и второй патрульный, рослый широкоплечий брюнет с густыми мохнатыми бровями-гусеницами, с унтер-офицерскими нашивками на погонах, четко козырнув, сказал Елене Ивановне, стоявшей у стола и приготовившейся ко всему:
– По приказу командования ваша улица входит в зону повальных обысков. Кто здесь живет?
– Здесь живет вдова военного врача, действительного статского советника Ступина с сыном Игорем. Это я! – ответила Елена Ивановна, и достоинство, с которым были произнесены эти слова, восхитило Игоря.
– Сколько у вас комнат?
– Кроме этой еще две.
– Покажите!
Так же спокойно Елена Ивановна отворила дверь.
– Пожалуйста, смотрите!
Патрульные вошли в ее спальню. Григорий Иванович лежал на кровати, задрав к потолку аккуратно подстриженную седую бороденку, дышал трудно, с хрипом. Пальто, ботинки и калоши Игорь и Елена Ивановна с него сняли, когда укладывали на кровать; костюм – тоже новый, со слежавшимися складками – оставили, только ворот рубашки Елена Ивановна расстегнула, чтобы облегчить дыхание.
– Это кто? – резко спросил Балкович. В глазах его вспыхнул огонек.
Игорь подумал: «Если сейчас начнет стонать Забейворота, мы пропали».
Елена Ивановна сказала, приложив пальцы к вискам:
– Ой, у нас такая неприятность, господа! Ночью, когда поднялась стрельба, к нам прибежал владелец дома Григорий Иванович Кувшинов. Наверное, он очень испугался… и вот с ним произошел удар. Срочно нужен врач. Сын как раз собирался идти, когда вы постучали.
Бровастый марковец усмехнулся, бросил насмешливо:
– Нервный какой старичок.
Григорий Иванович застонал и открыл глаза. Взгляд его, как с ужасом заметил Игорь, стал осмысленно-злобным. Домовладелец заерзал, задвигался, забормотал:
– Буль… буль… буль!..
Елена Ивановна, белая, как наволочка подушки, по которой беспомощно металась голова Григория Ивановича, тихо сказала:
– Язык отнялся! Ужасное несчастье!.. Лежите спокойно, Григорий Иванович! – прибавила она властно, обращаясь к домовладельцу. – Вам нужен полный покой. Скоро придет врач.
Григорий Иванович затих.
Брезгливо косясь на его ноги в рваных носках, рослый марковец пошутил галантно:
– Очень сожалеем, мадам, что из-за нас у вас такие хлопоты. Знали бы – стреляли потише. Идемте, Балкович!
Игорь искоса взглянул на мать, и, наверное, в этом взгляде было столько подозрительной радости, что бдительно наблюдавший за ним Балкович тотчас же сказал:
– Мы еще не все комнаты осмотрели!
– Пожалуйста, смотрите! – Елена Ивановна невозмутимо пожала плечами.
Патрульные вышли в столовую, Елена Ивановна взялась за ручку двери в комнату Игоря, где тихо лежал раненый «большевистский повстанец» и, улыбаясь, сказала:
– Я перенесла сюда ночью мою спальню. И там еще не убрано. Поверьте, господа: там никого нет!
Балкович решительно поправил ремень винтовки.
– Пропустите!
– Vous êtes mal élevé[3]3
Вы плохо воспитаны (франц.).
[Закрыть], молодой человек! – выпрямившись во весь свой прекрасный рост, произнесла Елена Ивановна.
Смутившись, рослый унтер-офицер командирски тронул кадета за рукав шинели:
– Пошли, вольноопределяющийся Балкович!
Вместе с марковцами Игорь вышел на крыльцо. Утро было ясное, чистое. Ни облачка в синем, по-весеннему влажном небе. По крыше дома Григория Ивановича, томно стеная, танцующей походкой семенил перед беленькой голубкой ярко-сизый крупный голубь.
Бровастый марковец достал папиросу из самодельного деревянного портсигара, с лирическим вздохом, глядя на танцующего голубя, произнес:
– Ухаживает, подлец!
Кадет грубо выругался, снял с ремня винтовку и прицелился в беленькую голубку. Однако выстрела не последовало, потому что бровастый мгновенно вырвал у Балковича винтовку.
– Ты что, с ума сошел? Разве можно голубок бить?!
И с этими словами, почти не целясь, навскидку, выстрелил сам. Сизый щеголь комком окровавленных перьев тяжело рухнул на землю.
Беленькая голубка вспорхнула и улетела. Меткий стрелок отдал кадету его винтовку, вынул из кармана спичечный коробок, чиркнул спичку.
– Старичок, которого кондрашка хватил, в этом доме живет? – деловито спросил он у Игоря, заслонив ладонью огонек и раскуривая папироску.
Игорь автоматически ответил:
– В этом!
– Один?
– Один!
– То-то мы стучали-стучали, никто не отворял!..
Патрульные пошли по палисаднику к калитке.
– Одну минуточку! – окликнул их Игорь.
Марковцы остановились, обернулись.
– Скажите, пожалуйста, как поживает Гриша Чистов?
Кадет не ответил. Его напарник, удивленно подняв толстые брови-гусеницы, посмотрел на Игоря, потом сказал небрежно:
– Вольноопределяющийся Чистов убит.
…Когда Игорь вернулся в дом, Елена Ивановна сидела в столовой за столом, положив голову на руки. Плечи ее вздрагивали. Игорь бросился к матери. Бурно целуя материнские руки, волосы, плечи, он, плача и смеясь, повторял:
– Мама, ты самый замечательный человек на земле, самый, самый замечательный!
19. ДОКТОР ПОТАНИНДоктор Потанин, главный врач тылового госпиталя, чудовищно толстый пятидесятилетний мужчина, старый холостяк с рыжеватой холеной бородкой, принял Игоря в своем маленьком, пропахшем йодоформом кабинете.
Прочитав короткое письмо Елены Ивановны, он нахмурился, погладил себя по коротко остриженной сивой щетинке круглой головы и пророкотал львиным басом:
– Что там у вас стряслось?
– Мама просила передать, что она вам все сама расскажет!
– Тайны мадридского двора! – проворчал толстяк. Однако тотчас же поднялся из-за стола. Белоснежный халат не доставал ему до колен, позволяя видеть слоновьи ноги в синих офицерских шароварах с красным кантом, в шевровых щегольских сапогах с парадными шпорами. Он подошел к двери в коридор, открыл ее, громово рявкнул: – Сестра!
Вошла миловидная блондинка в белой косынке с красным крестом. С привычным кокетством стрельнула в Игоря бойкими голубыми глазами. Однако тут же вернула на свою задорную мордочку озабоченное служебное выражение.
– Что нужно, Кирилл Николаевич?
– Дрожки мои никому не давала?
– Стоят у подъезда!
– Блестяще!.. Передай Андрею Петровичу, Надюша, чтобы обход делали без меня. Я на часок исчезну вот с этим молодым гидальго!
Игорь поклонился хорошенькой сестре, та важно кивнула ему. Главный врач хотел что-то еще сказать своей помощнице, пощелкал пальцами, стараясь вспомнить, и, не вспомнив, ограничился тем, что потрепал: – с более чем отеческой нежностью – кокетливую Надюшу по заалевшей щеке.
– Вот, собственно, и все! В общем… не лодырничай тут без меня. До свидания, свет очей моих!
Шустрая гнедая кобылка испуганно шарахнулась, когда доктор Потанин плюхнулся на прогнувшееся под его тяжестью сиденье видавших виды извозчичьих дрожек.
Кучер – сморщенный дедок-сморчок – судорожно задергал вожжами, заорал:
– Тпрру, дьяволица!
Успокоив лошадь, сказал в оправдание:
– Никак не обвыкнет до вашего весу, Кирилл Николаевич!
– Далось тебе мое пузо, Кузьма Никитич! – весело отозвался доктор. – Каши много на царском фронте съел, вот и раздуло.
– С одной каши такую пузу не наешь! – авторитетно сказал дедок.
Выехали на главную улицу. Она была по-прежнему пустынна, магазины не торговали, окна были прикрыты ставнями. Городок не мог прийти в себя после того, что случилось, и Игорь подумал, что никто не верит в прочность кровавой победы марковцев, хотя патрули их и попадались часто. На одном углу даже стоял станковый пулемет. Пулеметчики в английских шинелях безразлично проводили глазами дрожки доктора Потанина, объемистая фигура которого и потемневшие погоны коллежского советника внушали доверие белым. Какой-то обоз пробирался неизвестно куда. Сгорбленные фигуры ездовых в тулупах с поднятыми овчинами воротников выражали обреченность и покорность судьбе.
Подмигнув Игорю, доктор Потанин сказал, обращаясь к старику возчику:
– Вот ты, Кузьма Никитич, человек старый, житейски опытный. Можешь сказать, скоро гражданская война у нас окончится?
Дедок хлестнул кобылу кнутом по гладкому крупу, подумал и ответил убежденно:
– Должна скоро закончиться.
– Ну, а кто, по-твоему, победит?
– Народ… Люди то есть победят, – уклончиво сказал возчик.
– Какие люди, белые или красные? – не унимался доктор Потанин.
– Так ведь, Кирилл Николаевич, все люди-человеки снаружи белые, а снутри красные, – вывернулся дипломатичный дедок. – Взять навырез тебя – и ты снутри красный.
– Хитер ты, старче! – сказал доктор Потанин и сочно захохотал, колыхая под шинелью огромным животом.
…Поцеловав ручку у Елены Ивановны, доктор рассыпался в комплиментах, но, приглядевшись к лицу Ступи-ной, осекся.
– Что случилось, барынька? Говорите! Помогу!
Елена Ивановна рассказала ему все, ничего не утаив.
Доктор Потанин слушал ее молча, не перебивая, как выслушивают больных, только кивал головой да изредка повторял: «Так, так!» Потом грузно встал.
– Где у вас руки-то можно помыть?
Он осмотрел вместе с Еленой Ивановной сначала раненого кубанца, а потом Григория Ивановича, вернулся в столовую, где в одиночестве томился Игорь, и сел за стол.
Выстукав пальцами несколько тактов марша Черномора, сказал:
– Ну-с, так! Этого якобинца я возьму к себе. Боюсь, что ручку придется ему оттяпать. Но… посмотрим! Народ у меня в госпитале подобрался хороший – не выдадут. Скажем, что просто человек шел по путям и нечаянно попал под огонь. Или в крайнем случае документик выправим какой-нибудь благонадежный. Сейчас ведь кругом такой ба… простите, бедлам, все проскочит!
Снова побарабанил пальцами по столу – теперь это был марш тореадора из «Кармен».
– Что касается вашего благочестивого старичка, то у него самый настоящий отец Кондратий. Но, по-моему, форма не очень тяжелая. Жить будет! А вот доносить – вряд ли! В устной форме, во всяком случае, не сможет: речевую функцию не удастся, мне кажется, ему восстановить… Беспокоить его сейчас нельзя. Пусть пока здесь полежит, потом устроим в больницу. Придется уж вам, Елена Ивановна, голубушка, побыть милосердной самаритянкой… А хотите, пригоню сиделку? Подежурит – разумеется, за его счет. Лекарства кое-какие я вам для него пришлю.
– Как мы отправим раненого? – спросила Елена Ивановна. – Его же могут по дороге пристрелить!
– Стемнеет, приедет повозка с верным человеком. У него будет пропуск. Не беспокойтесь, обтяпаем это дельце так, что комар носа не подточит!
Он поднялся, огромный, толстенный – глыбища, от которой веяло прочной, знающей себе цену силой.
– Поехал!
– Выпейте хоть чашку чаю, Кирилл Николаевич!
– Некогда, к сожалению. Хотя… дайте одну чебурашечку. Москвичи от чаю не отказываются, а я ведь кондовый, московский.
Чай доктор Потанин пил вприкуску, аппетитно, по-московски, смакуя каждый глоток, пыхтя и отдуваясь от наслаждения.
Похвалив Елену Ивановну за искусство заварки, пожаловался:
– А у себя в госпитале, представьте, не могу добиться, чтобы правильно заварили. Учу, учу – как об стенку горохом. Ведь как надо? Сначала чайник обдай кипяточком, самым крутым, потом положи чаю обязательно разных сортов и дай ему, голубчику, дух пустить, а уж потом залей, да чтобы воды сначала немножко было. Повариха – такая дура стоеросовая попалась – все делает не так!
– Кирилл Николаевич, что же это будет? – сказала Елена Ивановна, думая о своем.
– Если правильно заварить – хороший будет чай!
– Я не про чай, Кирилл Николаевич. Я про жизнь…
– Про жизнь! – Толстяк доктор усмехнулся, но сразу стал серьезным, даже строгим. – Точно могу вам, Елена Ивановна, сказать лишь одно: большевики будут здесь дня через три-четыре от силы. Никто их не удержит! То, что наши натворили в городе, – очередная кровавая глупость, не имеющая даже тактического значения. Одна карательная лютость! – Доктор сделал глоток из чашки, аккуратно поставил ее на блюдце. – Да, это чай!.. Жизнь, Елена Ивановна, начнется совсем другая. А какая она будет… – Он развел руками. – Народ поднялся и пошел… землю обетованную искать… А каратели наши с шашечками на него да с пулеметиками: «Куда прешь, рыло! Поворачивай оглобли!» – Он болезненно поморщился и сделал новый глоток из чашки. – Идиоты! Кретины с генеральскими эполетами. Разве можно остановить процесс исторического развития? Сейчас-то это каждый должен понять!
– Кирилл Николаевич, но что же будет с нами?
– С кем это «с нами», Елена Ивановна?
– Ну, со мной, с мальчиками моими, с вами… С интеллигенцией, которая оказалась волею судеб на белом юге?
Доктор Потанин сжал в кулаке свою холеную бородку.
– По-моему, это будет зависеть от самой интеллигенции… в большой степени… – Помолчал. – У меня в госпитале офицеров раненых уже не осталось, все отправлены в Новороссийск, лежат одни солдаты. Я тоже мог бы податься к морю. Тем более что на рейде в Новороссийске уже дымят английские крейсера, мне это известно. Но я, Елена Ивановна, русский человек и русскую землю, что бы ни случилось, не оставлю. – Он выпрямился и расправил плечи. – Пускай делают со мной что хотят! Я все же в штаб-офицерских чинах состою. Товарищи – народ вострый и штаб-офицерские чины, как выражается моя повариха, «оченно не уважают». В общем, «умел воровать, умей и ответ держать». – Он допил чай. Лицо его стало задумчивым, мечтательным. – Если все обойдется, буду делать то, что давно уже хочу делать. Вы знаете, сколько после войны расплодилось психически неполноценных, умственно отсталых ребят? Пропасть! А тут еще гражданская война, она тоже подбросила в этот котел свою порцию. А я ведь психиатр по специальности, еще в университете возился с психически больными детьми. Я убежден, что, если ребенка с вывихнутой психикой правильно воспитывать, в особых, конечно, условиях, – его можно вернуть в жизнь, к труду, к сознательной деятельности. – Он вздохнул: – Эх, разрешили бы мне такую специальную школу открыть – я бы счастливейшим человеком стал. – Он взглянул на часы: – Гоните меня, старого болтуна! Кузьма мой совсем там зашелся, наверное.
Щелкнув шпорами, он с непостижимой при его толщине грацией склонился к ручке Елены Ивановны.
– Якобинца вашего, барынька, заберу вечером непременно, а пока пусть лежит спокойно. Вы все правильно делали, сам Сергей Ильич лучше бы не перевязал. – И Игорю: – Матушка у вас превосходная, молодой человек. Это я вам говорю.
Еще раз поцеловал руку Елены Ивановны и исчез.
…На следующее утро – раненого кубанца увезли вечером – в городе стал слышен глухой грозный стук приближающейся артиллерийской пальбы. Ночью тихо, как воры, ушли марковцы.
