Текст книги "Из рода Караевых"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Постель была застлана, белоснежные наволочки радовали глаз. Ровная – корешок к корешку – горка книг на письменном столе возвышалась, как всегда, справа.
На всем в маленькой уютной комнате, где жил Дима, лежала печать аккуратности и чистоты. Его педантичную любовь к порядку Елена Ивановна всегда ставила в пример «растрепке» Игорю.
Выслушав взволнованный и сбивчивый рассказ Игоря, Дима взял привезенную младшим братом бумагу директора гимназии и, не читая, небрежно бросил на стол.
– О чем мама думала, когда снаряжала тебя в этот поход? – сказал он, насмешливо глядя на младшего брата. – Ну, мама – это еще, впрочем, понятно. Но ты-то? До каких пор ты будешь молокососом и мальчишкой?
На «молокососа» Игорь обиделся. Но, стараясь не подавать виду, что обижен, сказал солидно:
– Я говорил маме, что на фронте всегда так: то удача, то неудача – и что мобилизации, может быть, еще и не будет.
– Неудача?! Это – конец! Логический и неизбежный. Все у них пошло к черту. И не могло не пойти!
– Обожди, Дима, – остановил брата Игорь, польщенный тем, что Дима, студент университета, «единственный кормилец семьи», заговорил наконец с ним как равный с равным. – Ты мне скажи: мобилизация студентов уже объявлена?
– Какая там мобилизация?! – Дима с той же насмешливостью посмотрел на Игоря. – Мобилизация – это государственный акт, который происходит в условиях хотя бы относительного административного порядка. – В голосе у него появились знакомые «профессорские», как говорила Елена Ивановна, нотки. – Еще вчера, позавчера могла быть мобилизация. Но сегодня никакого порядка в городе нет. Власть взял генерал Кутепов, командир первого корпуса. А ведет он себя, как бешеный бык! Неизвестно, на кого и куда он бросится! Вчера город патрулировали дроздовцы, хватали на улицах студентов, гимназистов, вообще мужчин призывного возраста, уводили их в казармы, давали винтовки и увозили на передовую. Сегодня то же самое делают корниловцы. Вот тебе и вся их мобилизация!
Дима поднялся со стула и зашагал по комнате – три шага туда, три назад.
– Буденный гонит добровольцев, как ветер гонит пыль и гнилой сор! Они разбиты вдребезги. Вот Кутепов и хватает что попадется под руку и бросает под копыта красной кавалерии. Чтобы хоть как-нибудь задержать Буденного! Говорят, что из нас, из ростовских студентов, будет сформирован пулеметный полк для защиты города. Но дурней нема! – Дима прищурился с хитрецой. – Я лично, во всяком случае, скажу генералу Кутепову: «Пас! Без меня!» Пусть он катится к чертовой матери! Ни в первый пулеметный, ни в любой другой полк Добровольческой армии я не пойду. Не пойду, и все!
– Тебя схватят!
– Не схватят! А схватят – убегу!
Наступило молчание. Игорь сказал жалобно:
– Димка! Неужели Добровольческая армия погибла?!
– Погибла, – спокойно ответил старший брат. – И не могла не погибнуть! – прибавил он горячо. – Сейчас они воюют уже не с большевиками, а с народом. А одолеть русский народ нельзя. Его, брат, много – народу-то! – Дима помолчал. Потом заговорил снова. В голосе его зазвучали те же профессорские нотки: – Политически Деникин проиграл страшно. Крестьянский вопрос – главный! – никак не решен. Землю возвращают помещикам. Безумие! Оголтелый классовый идиотизм! А свои монархические страсти добровольцы больше даже и не скрывают!
– Постой! Но ведь Добровольческая армия – за Учредительное собрание. Это было объявлено!
– Для таких младенчиков, как ты! Ты читал такую газету – «На Москву»?
– Не читал. Но видел у Вадима Николаевича в киоске. Он тебе кланялся, между прочим.
– Спасибо. Газету «На Москву» издавал штаб Добровольческой армии. В первом номере были напечатаны стихи Пуришкевича.
– Того самого?!
– Того самого! Владимира Митрофановича. Черносотенца, члена Государственной думы.
Игорь усмехнулся:
– Боже мой, неужели он к тому же еще и поэт?
– Не поэт, но довольно бойкий политический виршеплет. Газета вышла сразу же после убийства в Ростове Рябовола. Ну-ка, что ты знаешь про дело Рябовола?
– Рябовол был председателем Кубанской рады, и его таинственно убили, – с ученической добросовестностью доложил Игорь. – Я читал, что он…
– Ничего ты не знаешь! – прервал брата Дима. – Рябовола убрали за его самостийные симпатии. По приказу контрразведки его застрелил есаул Колков, командир шкуровского волчьего дивизиона. Весь Ростов знал это. А Пуришкевич – тоже, конечно, по-поручению контрразведчиков – пустил в ход версию, что Рябовол убит на «романтической почве».
Иронически прищурясь, Дима продекламировал:
Средь борьбы и произвола
Все ж дерутся петухи.
Кто-то кокнул Рябовола
За любовные грехи!
Он сел на стул, стоящий сбоку у письменного столика, снял с раскрытой шахматной доски с расставленными на ней фигурами белую пешку, подбросил ее на ладони, поймал.
– Но это еще чепуха, бог с ним, – сказал он, поставив на место пешку. – А вот в конце стихотворения Пуришкевича прорвало, и он прямо так и написал, что, мол, кубанские казаки дерутся «не за красные знамена большевистских главарей, а за то, чтоб стать у трона стражем будущих царей!». И это напечатано в органе штаба Добровольческой армии, в газете, которую издает осваг![1]1
Осваг – осведомительное агентство – информационно-пропагандистская деникинская организация, тесно связанная с контрразведкой.
[Закрыть] Что же тебе еще нужно?
Он опять поднялся, зашагал по комнате. Остановился у стола и сказал презрительно:
– Политики, черт бы их задрал! Дерьмо им возить, а не политикой заниматься. И с кем связались! С Лениным!
Ребром ладони он смахнул с доски белые фигуры.
– Димка! – с ужасом прошептал Игорь. – Ты что… большевик?!
– Пока нет! – серьезно ответил старший брат и вдруг улыбнулся. И опять на лице его проступило что-то детское, бесконечно милое. – Пока не большевик, – повторил Дима весело, – но уже пламенный, идейный… дезертир из белой армии! Ты что так на меня смотришь?
– Дима, но ведь большевики погубили Россию! – с тем же священным ужасом торжественно произнес Игорь.
Дима сел, положив ногу на ногу, охватил колено сцепленными руками, сказал строго:
– Отличительное качество интеллигентного человека, между прочим, заключается в том, что он не принимает на веру расхожие формулы, лозунги и тезисы, а до всего доходит сам, собственным умом. Кажется, у Островского купчиха боялась слова «жупел»? А ты берешь пошлую политическую сказочку и сам себя ею пугаешь. Какую Россию погубили большевики? Нету одной России! У Кутепова – своя Россия. И у того, кто висит на фонарном столбе на вокзальной площади, тоже, наверное, была своя Россия.
– Нет, Россия одна! Была одна. И будет одна! Вот увидишь! И папа был бы согласен со мной, а не с тобой. Он бы тебе… он бы тебя…
Игорь запутался и замолчал. Слезы выступили у него на глазах. Старший брат посмотрел на его покрасневшее, расстроенное лицо и мягко сказал:
– Ну ладно! Оставим это… Стихи пишешь?
– Пишу, – после долгой и трудной паузы ответил Игорь.
– Прочти что-нибудь новенькое.
Игорь уже раскрыл рот, чтобы произнести первую строку стихотворения, посвященного Асе Пархаевой, но вдруг из гостиной донеслась бурная музыка. Кто-то заиграл на рояле. Потом запел. Братья узнали баритон Гриши Чистова. Гриша пел старую юнкерскую песенку:
Как хорошо-о служить в гусарах,
Кафешантаны посещать
И, развалившись на диванах,
Красоток нежно целовать!
К нему присоединился Балкович, и они вдвоем повели припев; небольшой, но чистый тенорок кадета звучал печально:
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит…
– Дима! – спросил брата Игорь. – Откуда у Гришки «Георгий»?
Дима улыбнулся язвительно:
– Андрей Каспарович отвалил столько денег на Добровольческую армию, что Гришке достаточно было две недели проторчать на фронте, как ему повесили на грудь солдатский «Георгий» и отпустили с миром домой. Он тут жил в свое удовольствие! Сейчас его берет к себе в личные ординарцы полковник Блейш, командир марковской дивизии. Он бывает у Чистовых.
– А что он из себя представляет?
– Блейш? Храбрый офицер. Бывший измайловец. А в остальном – ограниченный человек, политический обыватель и поклонник Бориса Суворина.
– А кто этот противный кадет, Дима?
– Племянник Блейша. Наш, петроградский. Сын сенатора-домовладельца. Штучка, кажется!
В гостиной больше не пели. Теперь оттуда доносилось мяуканье, фырканье и урчанье. Можно было подумать, что там сейчас разыгрывается пышная кошачья мелодрама. Вот хвостатый донжуан промурлыкал свою страстную серенаду. «Она» ответила «ему» нежным призывным мяуканьем. Но вдруг из-за печной трубы с гневным урчанием вышел кот-супруг с грозно задранным хвостом. Секунда – и смертельная дуэль началась. Распушенные хвосты мелькают, как плащи, острые когти разят, как шпаги. Фырк, визг, вой!
– Гришка упражняется! – сказал Дима, усмехаясь. – Он артистически звукоподражает. Котам, собакам и петухам. У него даже столкновение из-за этого мяуканья вышло с самим полковником Грековым. Ты про нашего ростовского Грекова слыхал что-нибудь?
– Нет.
– Жалкий провинциал! Полковник Греков – это градоначальник Ростова, – впрочем, теперь уже не градоначальник, потому что Кутепов его прогнал коленом под зад. Совершенно щедринский тип, самодур и фанфарон.
– А что он делал?
– Он сочинял!
– Неужели тоже стихи?
– Приказы по городу. Что ни приказ – то шедевр административной литературы. «Командиром моей комендантской сотни назначаю сотника Икаева. Он хоть не юрист, но дело понимает!» В «Утре Юга» его доктор Фрикен в фельетоне потом разделал:
Есть город в Турции. Турист
О нем не всякий знает,
Паша там, видно, не юрист,
Но дело понимает!
– Этот доктор Фрикен вообще здорово пишет, – авторитетно заметил Игорь.
– Но у Грекова и почище были приказики. Контрразведка схватила как-то одну подпольщицу, еврейку, – она расклеивала в Нахичевани большевистские листовки с лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». И была казнена, бедняжка! По этому поводу Греков издал приказ по городу, который начинался так: «Ах, Ревекка Мироновна, Ревекка Мироновна!» А кончался предупреждением, что если, мол, «пролетарии всех стран» захотят соединяться «во вверенных моему попечению городах – Ростов-на-Дону и Нахичевань-на-Дону», то он, полковник Греков, их «поймает и повесит». Хорош полковничек?
– А какая же у него история была с Гришкой? – нетерпеливо спросил Игорь.
– Гришка подружился с одним эстрадным актером. Они вместе кутили и ухаживали за барышнями. А жил актер в той же гостинице, где жил и Греков. Гришка бывал у актера, и они, развлекаясь, по ночам раскрывали окна в актерском номере и орали, как коты, на весь двор.
Из гостиной вновь донеслось злобное мяуканье и урчанье. Игорь рассмеялся.
– Действительно, очень похоже!
– И вот они в ресторане знакомятся с Грековым. Сидят за одним столиком, выпивают. Полковник мрачен, как дух изгнания. Они его спрашивают: «Что с вами, полковник? Почему вы такой мрачный?» Полковник говорит: «Подряд несколько ночей не сплю. Представьте, господа, коты здесь, в этой паршивой гостинице, так орут, что спать совершенно невозможно». Посидели, разошлись. А на следующую ночь Гришка и актер опять встретились, открыли окна в номере и давай спьяну снова мяукать и урчать. И вдруг по окнам – бац! бац! – из револьвера. Они упали на пол, лежат. А стрельба продолжается. Стекла сыплются, женщины кричат. В гостинице – паника. Что такое? А это, оказывается, ростовский градоначальник сражается с котами!
В коридоре послышались мягкие шаги. Отворилась дверь, и в комнату вошел Андрей Каспарович. Это был черноволосый полный мужчина с бледно-желтым, восточного типа лицом.
Игорь вскочил, шаркнул ногой, поклонился.
– Здравствуйте, Андрей Каспарович! Мама велела вам кланяться.
– Спасибо, голубчик, – сказал Андрей Каспарович рассеянно. Он пожал руку Игоря своей вялой теплой рукой, отечески потрепал по щеке. – Как мы теперь тебя отправим домой, Игорек, я и ума не приложу! Движение пассажирское отменено. В поезд можно попасть только в порядке эвакуации по спискам командования. Боже мой, Елена Ивановна там с ума сойдет!.. Александр Николаевич обещал заехать после совещания у Кутепова, – обратился он к Диме, – расскажет новости. – Андрей Каспарович вздохнул и, погладив себя по большому животу, добавил со слабой улыбкой: – Где-то я читал, что один древний философ, чуть ли не Сократ, никогда не мыслил на пустой желудок. Правильный был человек Сократ. Пойдемте, мальчики, последуем его примеру.
8. КОМАНДИР МАРКОВСКОЙ ДИВИЗИИЗа столом разговор не клеился. Погруженный в свои невеселые мысли, Андрей Каспарович молчал, много ел. Лишь иногда, протягивая над столом руку и шевеля пальцами, он рассеянно произносил, обращаясь к сыну: «Гриша, дай мне… ну, это… как его?..»
Посмеиваясь, Гриша придвигал к нему поочередно то горчичницу, то солонку, то тарелку с маслинами, пока наконец не выяснилось, что «ну, это» и «как его» – хлеб.
Сам Гриша и кадет ели мало, но зато много пили. Гриша подливал белого вина Диме и говорил с шутовским, наигранным подобострастием:
– Димочка, я знаю, что вы философ и будущий великий ученый, а мы всего лишь бедные вольноперы, каковыми и останемся, если господь бог нас сохранит… родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу. Но… выпейте с бедными вольноперами, они еще вам пригодятся!
Дима улыбался сдержанно, чокался с ним и с кадетом. Игорь тоже выпил два бокала. В голове у него приятно шумело, щеки и уши горели. Ему было легко и хорошо сейчас за столом, накрытым белой нарядной скатертью, в мужской взрослой компании. Он не думал, что будет завтра. Было ясно, что в жизни его наконец-то случилось нечто необычное, и это нечто заставляло трепетать и вибрировать самые тайные струны его души.
Андрей Каспарович вытер жирный рот, бросил салфетку на стол. Глаза его – черные, грустные, женственные – стали влажными. Не то от сытости, не то от переживаний.
– Что ж мы все-таки будем делать с Игорем? – сказал он, орудуя зубочисткой. – В поезд его не устроить, оставлять здесь тоже нельзя… Гришенька, милый, ты бы больше не пил. Хватит!
– Последний, папа! – Гриша хватил залпом бокал рислинга и сказал авторитетно: – Я знаю, что надо делать!
– Что, Гришенька?
– Надо попросить Александра Николаевича, чтобы он разрешил Игорю уйти из Ростова с марковским арьергардом. Вместе с нами. Главное – это ведь вырваться из Ростова, а там он как-нибудь доберется домой.
Андрей Каспарович поглядел на сына, потом перевел взгляд на Игоря и сказал:
– А ведь это идея! Игорек, ты способен сделать пеший переход?
– Конечно, Андрей Каспарович! – горячо отозвался Игорь. – Я сколько хотите могу пешком пройти. Мне это нипочем!
– А как ты, Дима, думаешь?
Дима пожал плечами:
– Если другого выхода нет, пусть идет. Только именно домой!
Из прихожей донесся резкий звонок.
– Александр Николаевич! Легок на помине! – сказал Андрей Каспарович, быстро поднимаясь из-за стола. Гриша и кадет тоже вскочили, оправили пояса, пригладили волосы. Все поспешили в прихожую. Проворная Глаша уже успела отворить дверь.
В прихожей, держа в руке марковскую фуражку с белой тульей и черным околышем, стоял невысокий офицер в дубленом черном романовском полушубке, крепко перехваченном ремнями амуниции. Он был без шашки, с одним револьвером в кобуре у пояса. На груди висел на ремне полевой бинокль в новеньком кожаном футляре. Бледное лицо офицера с тонкими чертами, с изящными, коротко подстриженными темными усами выражало светскую учтивость. В глубоких глазных впадинах прятались тени давней усталости. Это и был полковник Блейш, командир марковской дивизии, одной из четырех «цветных» дивизий (корниловская, марковская, дроздовская и алексеевская), входивших в состав Первого армейского добровольческого корпуса, брошенного генералом Деникиным на большевистскую Москву в качестве главной ударной группировки.
Первый корпус под командованием генерала Кутепова последовательно захватил Харьков, Курск, Орел, подходил к Туле, а теперь, разгромленный, обескровленный и смятый, катился назад, на юг, под ударами Первой Конной армии красных.
Под Иловайской почти целиком погибла марковская дивизия, прикрывавшая отход главных сил белых. Эскадроны буденновцев настигли ее и с ходу врубились в отступавшие колонны.
Сам Блейш спасся чудом.
– Александр Николаевич, только что вас вспоминали! – суетился Андрей Каспарович возле полковника. – Снимайте скорей ваш полушубок!.. Глаша, подите на кухню, велите кофею сварить!.. Александр Николаевич, я вас кофейком угощу, таким, как вы любите! С коньячком!.. Глаша, не уходите же, помогите сначала раздеться господину полковнику.
– Не беспокойтесь, – остановил суетящегося хозяина Блейш. – Я заехал на пять минут, меня ординарец с конем ждет. Я спешу в штаб корпуса. Юрий! И вы, Гриша! – обратился он к сразу застывшим по стойке «смирно» «бедным вольноперам». – Завтра в семь утра – выступление. Сборный пункт вы знаете где. Колонну поведет командир обоза подполковник Курсовский. Я остаюсь пока с генералом Кутеповым.
– Неужели уже… завтра? – жалобно сказал Андрей Каспарович. Он поглядел на Гришу, глаза его покрылись влагой и стали похожи на облизанные сливы.
– Завтра! – сурово отчеканил Блейш.
– Александр Николаевич!.. Ну хоть десять минут нам подарите, – взмолился Чистов. – Мы же тут как… мыши в чулане. Какая обстановка на фронте? Какие новости? Ничего не знаем! Как хотите – я вас не отпущу. Хоть бокал вина выпейте!.. Десять минуточек, Александр Николаевич.
Блейш взглянул на наручные часы.
– Десять минут могу, – сказал он сухо и стал расстегивать крючки полушубка.
Прошли в столовую. Глаша принесла еще вина. Блейш выпил один за другим два бокала. Андрей Каспарович пододвинул к нему шкатулку с асмоловскими папиросами, приготовленными по особому заказу из лучших турецких табаков. Полковник взял длинную тонкую папиросу, нервно размял пальцами и, закурив, затянулся с явным наслаждением, но сейчас же бросил недокуренную папиросу в пепельницу.
– Боюсь, что Ростова нам сейчас не удержать, – наконец сказал он глухим, тихим голосом. – Корниловцы истекают кровью. Дроздовцы и алексеевцы тоже растрепаны и помяты. Боевой дух войск подорван. – Он взял новую папироску, закурил. – Казачьи кубанские и терские части ненадежны… Впрочем, донцы, возможно, будут драться. Те, у кого свои счеты с большевиками. Они всегда дерутся, когда они у себя дома… Формируется особый конный сводный корпус. Командовать поручено генералу Павлову. Отличный, талантливый кавалерист! Бог даст, он разделает под орех этого непобедимого вахмистра Буденного. Тогда будет легче! А мы отойдем за Дон, закрепимся, отдохнем. И начнем все сначала! – Оглядев сидящих за столом, Блейш сказал: – Entre nous, господа!.. Антон Иванович[2]2
Деникин.
[Закрыть], видимо, уйдет. Офицерство надеется, что во второй московский поход армию поведет генерал-лейтенант барон Врангель. Армия ему верит.
– Это все очень приятно слышать, – вкрадчиво отозвался Андрей Каспарович. – Но не скрою от вас, дорогой Александр Николаевич, что общество крайне разочаровано. Такие были успехи! Сколько людей погибло! Сколько денег пропало! И вдруг… у разбитого корыта! Полный крах… И даже векселя некому предъявить!
Бледная, гладко выбритая щека Блейша дернулась нервным тиком. Андрей Каспарович заметил это и поспешно прибавил:
– Вы извините меня, Александр Николаевич, у нас в коммерческих кругах так принято: если дело потерпело крах, то можно, конечно, начать его заново, но… это уже должно быть совсем новое дело. Чтобы и капиталы и вывеска были новые! А то веры не будет!
Блейш сдвинул брови.
– Дело у нас, Андрей Каспарович, было, есть и будет одно: спасать Россию. Да, положение тяжелое! Но вы говорили как коммерсант, а я скажу как солдат. От имени всех марковцев. Как бы ни сложилась боевая обстановка, мы будем сражаться. До последнего человека. Так, марковцы?
Гриша и Балкович вскочили и, звякнув шпорами, вытянулись в струнку.
– Я вас понимаю, Александр Николаевич, дорогой! – Андрей Каспарович приложил руки с пухлыми, очень белыми, короткими пальцами к груди. На кольце, надетом на левый мизинец, капелькой крови алел крупный рубин. – Я всей душой с вами и отдаю Добровольческой армии самое дорогое, что у меня осталось, – моего сына. Но надо о многом подумать, многое исправить… Вот эти казни, например!.. Ну зачем это, Александр Николаевич? Народ и так ожесточен.
Блейш брезгливо поморщился.
– Военная необходимость, Андрей Каспарович. В тылу должен быть порядок! В особенности когда армия отступает. Ведь большевистское подполье существует. А раз это так – опасность вооруженного восстания в тылу армии не исключена. Надо железной рукой подавлять малейшие попытки. А то этот самый ваш ожесточенный народ перестреляет нас всех, как куропаток! – Он налил себе еще вина, выпил. – В одном я с вами согласен, – сказал он, поставив пустой бокал на стол. – Вешать не надо! Эти «елочные игрушки», как остроумно написал в «Вечернем времени» Борис Суворин, производят тяжелое впечатление. Нужно было просто расстрелять ночью пойманных агитаторов, а утром объявить в приказе и напечатать в газетах: такие-то расстреляны за то-то. Моральный эффект тот же, а… – он замялся, подыскивая слово, – эстетика другая.
– Но этика одна и та же! – с вызовом сказал Дима.
Эти слова и тон, каким они были произнесены, прозвучали дерзко. Не удостоив Диму ответом, полковник бросил взгляд на стенные часы и поднялся:
– Мне пора!
В прихожей, когда все прощальные фразы и пожелания были сказаны, Андрей Каспарович наконец вспомнил про Игоря.
– Александр Николаевич, дорогой, еще маленькая просьба к вам!..
Он стал длинно и путано излагать Блейшу эту маленькую просьбу. Полковник прервал его:
– Я все уже понял, Андрей Каспарович. Конечно, пусть молодой человек идет с нашими до Каяла. Я предупрежу полковника Курсовского. В Каяле он сможет сесть на какой-нибудь поезд. А где теперь сам «веселый доктор»?
– Сыпной тиф, Александр Николаевич! – сказал Чистов, скорбно опустив голову.
Блейш вежливо помолчал. Тени под его глазами сгустились.
– Меня тревожит ваша судьба, Андрей Каспарович, – сказал он, надевая фуражку. – Напрасно вы остаетесь в Ростове.
Чистов махнул рукой:
– Чему быть – того не миновать! В конце концов, зла своим рабочим я не делал. Наоборот, всегда старался помочь. У меня с ними сохранились хорошие отношения. И потом… куда мне в эвакуацию… с моим сердцем? – Он слабо улыбнулся. – Мой Каял – ближайшее кладбище!
Игорь вместе со всеми пошел проводить Блейша. Безлюдная Садовая тонула в белесой морозной тьме. Где-то совсем близко гулко ахнул винтовочный выстрел, потом еще один, потом все стихло.
У подъезда, опустив головы, стояли две оседланные лошади. На одной из них понуро горбился всадник.
– Макаров! – строго окликнул его Блейш. – Спишь, каналья?
– Застыл совсем, господин полковник! – обрадованно отозвался ординарец и, соскочив с коня, подал Блейшу стремя. – Хуже нет, когда сырость да еще с ветром, – сказал он, как бы оправдываясь.
Блейш легко сел в седло, разобрал поводья, небрежно козырнул:
– До свидания, господа!
Когда дробный перестук копыт стал едва слышным, Гриша с театральным вздохом произнес:
– Завтра в семь!.. Прощай, Ростов! – Он обратился к Диме Ступину: – Дима, вы все помните и все знаете. Подскажите подходящее изречение. Что в данном случае сказал бы какой-нибудь там древнегреческий или древнеримский герой?
– Древние герои, Гришенька, обычно брали города, а не оставляли их, – сказал Дима.
Гриша рассмеялся:
– Браво, Димочка!.. Между прочим, зря вы вылезли за столом со своей «этикой». Александр Николаевич – справедливый человек. Вы знаете, как был расстрелян его собственный адъютант поручик Бек-Газымов?
– Не знаю, как был расстрелян поручик Бек-Газымов. Неужели из гаубицы?
– Обождите вы! В одной деревне под Курском он запустил лапу в крестьянский сундук. Хотел что-то взять на память от благодарного населения. Александр Николаевич, которому пожаловалась владелица сундука, закатал Бека под военно-полевой. И сам был председателем. Офицеры дивизии просили помиловать Бека, как первопоходника, которого бес попутал. Но Александр Николаевич был непреклонен. И бедного Бекушку расстреляли! Единственное, на что пошел полковник, это чтобы Беку перед расстрелом не завязывали глаза. И чтобы во время исполнения приговора оркестр первого марковского полка играл похоронный марш. Здорово, а?
Дима не ответил.
– Вам что, не нравится эта история? – надменно спросил его Юрий Балкович.
– Почему? Кое-что нравится. В частности, похоронный марш, – сказал Дима и положил руку на плечо Игоря: – Идем-ка, брат, домой, а то еще патруль наскочит.
– Мудро! – хохотнул Гриша Чистов и, пронзительно мяукнув, первым скрылся за дверью в парадном.
Игорю постелили в гостиной на диване. Он долго ворочался, не мог уснуть. Все перемешалось в его мозгу: Елена Ивановна с заплаканными глазами; неверная Ася Пархаева; корниловский унтер-офицер, назвавший его при всех сопляком; страшный повешенный на вокзальной площади; полковник Блейш; бравый комендант Ростова Греков и блудливо мяукающие коты Гришки Чистова.
Из комнаты Гриши доносились смех и голоса: «бедным вольноперам», видимо, тоже не спалось. Наконец доброму медведюшке-сну надоела вся эта кутерьма, и он пошел в обход по комнатам большой чистовской квартиры наводить порядок. Заглянул и в гостиную. Бесшумно подошел к дивану, на котором лежал Игорь, опустил на его голову теплую мохнатую лапу: «Спать!»
Когда Игорь проснулся и открыл глаза, в окнах уже брезжил рассвет. В столовой звенели посудой.
…Позавтракали наскоро. Андрей Каспарович, осунувшийся, желтый, безучастно слушал болтовню Гриши, старавшегося изо всех сил поднять настроение за столом. «Кутилка-мученик» был все такой же шикарный – хоть сейчас на парад! Он только шевровые сапоги сменил на простые, походные.
Юрий Балкович мрачно позвякивал ложечкой в стакане с остывшим кофе. Лишь Дима отвечал остротами на Гришины остроты, поддерживая разговор.
Когда поднялись из-за стола, Гриша Чистов скептически оглядел Игоря с головы до ног и спросил, картавя:
– Игорек! Вы в таком виде собираетесь идти с нами в поход?
– А что?
– Вы же с марковцами идете, черт побери, а не на прогулку с классным наставником! Сейчас мы вас обмундируем. Тащите сюда вашу фуражку и шинель.
– Не надо! – запротестовал Дима. – Дойдет и так. Ему же только до Каяла с вами…
– Димочка, не спорьте! Еще привяжется какой-нибудь дракон-службист. Он ему такой Каял покажет! Поди доказывай!
– Гриша прав, – вмешался Андрей Каспарович. – Время опасное, лучше быть в военном… Гришенька, потом зайди ко мне.
Тяжело ступая, он ушел к себе. Игорь принес из прихожей свою фуражку и шинель.
Гриша отцепил гимназический герб с фуражки, потом перочинным ножиком осторожно срезал синие форменные петлицы с воротника шинели.
– Юра, у вас, кажется, была кокарда? – спросил он кадета.
Балкович достал из кармана галифе новенькую солдатскую кокарду, подал Грише. Тот ловко прикрепил ее к фуражке и надел картуз на голову Игоря.
– Хорош! Доброволец хоть куда!.. Так и быть, я пожертвую вам свои старые погоны. Они, правда, солдатские, но, как говорил Наполеон, каждый солдат носит в своем походном ранце жезл маршала. Не унывайте, Игорек! У вас все впереди! Глаша! – приказал он вошедшей горничной. – Идемте со мной, пришьете погоны Игорю Сергеевичу.
Он вышел из столовой вместе с горничной, и сейчас же из коридора донесся взвизг и умоляющий Глашин голос:
– Опять вы за свое, Григорий Андреевич!.. Не пойду, если будете приставать! Честное слово, не пойду!..
И вот Игорь «обмундирован». На голове – гимназическая старая фуражка с новенькой солдатской кокардой. Шинель с черными марковскими погонами до невозможности перетянута в талии офицерским отцовским ремнем, который пожертвовал Игорю Дима. Сбоку на ремне висит тоже отцовская тупая – докторская! – шашка. На сапоги нацеплены большие неудобные шпоры. В руке – плетка.
На шашке и шпорах настоял Гриша Чистов, плетку дал Игорю Юрий Балкович. «Бедные вольноперы» уверяли его, что теперь он абсолютно похож на лихого конного разведчика. Наряжая, его, они переглядывались и кусали губы, чтобы не расхохотаться, но Игорь всего этого не замечал. К тому же он очень понравился себе в погонах. Ох эти погоны – черно-красные корниловские, малиновые дроздовские, черные марковские, голубые алексеевские! Какой дьявол вас придумал? Сколько горячих, безрассудных мальчишеских голов вы погубили!
