Текст книги "Из рода Караевых"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
I
У дроздовцев в палатке офицерского собрания шел литературный вечер.
Палатка была большая, нарядная, с песочными часами, с двуглавым орлом, выложенным из мелкого камня, и с полосатой будкой для часового – перед входом. Она считалась лучшей в Галлиполи.
На длинных скамьях, плечом к плечу, в шинелях внакидку, в белых гимнастерках с цветными погонами, в синих поношенных бриджах, а многие и в неуклюжих шароварах, покроенных в полковых каптерках из крашеных шерстяных французских одеял, сидели офицеры дроздовского и других врангелевских полков и дивизионов. Некоторые пришли с женами, надевшими по случаю литературного вечера свои выходные платья, перешитые собственноручно из мужских госпитальных пижам, добытых ценой унизительных слез и отчаянного кокетства в галлиполийском представительстве американского Красного Креста.
В палатке было тепло, хотя за ее брезентовыми сводами лютовал гнилой декабрьский ветер, насыщенный ледяной солью Геллеспонта.
На невысокий, грубо сколоченный дощатый помост выходили поэты в погонах и читали свои стихи.
Поручик Ештук из артиллерийского дроздовского дивизиона, сотрудник рукописного журнала «Веселые бомбы», коренастый и румяный, как Фальстаф, декламировал свои стихи, растягивая гласные, и при этом закатывал глаза. Поручик явно подражал Игорю Северянину, и это понравилось слушателям, потому что «короля поэтов» многие из них видели и слышали лично. Было это, собственно говоря, не так уж давно, но между тем прошлым и этим настоящим теперь лежала бездонная пропасть. Поручик же своей манерой читать стихи заставил вспомнить то прошлое – с привычным укладом сытой обывательской жизни, с маленькими радостями и ничтожными бедами, с вальсом «Невозвратное время», под прелестные звуки которого так приятно было кружиться по бальному сверкающему паркету.
С распева поручик Ештук перешел на легкое подвывание:
О долина пустынная смерти и роз,
Гадов, змей, сколопендр, скорпионов.
Сколько горя я в лоне твоем перенес,
Не сочтут и десятки Ньютонов!..
Поручику Ештуку дружно похлопали. Его сменил на помосте корнет Лукоморов из конницы генерала Борбовича. У конницы тоже был свой журнал – «Развей горе в голом поле».
Корнет Лукоморов прочитал юмористическое стихотворение, оно дошло до слушателей – тема его была близка и понятна каждому.
С тех пор как мы сюда попали,
Заветы старые храня,
Мы все, что можно, загоняли
И ночью, и при свете дня.
Мы, истрепавшие все нервы,
Но не склонившие главу,
Чтобы не есть одни консервы,
Все загоняли на халву.
Наслаждаясь успехом, корнет Лукоморов – гибкий, как хлыст, с порочными, рано увядшими глазами и тщательно ухоженными усиками, – победоносно улыбаясь, бросил в аплодирующую публику эффектную концовку:
Переступивши все пределы,
Загнали все – до панталон!
И с грустью смотрят Дарданеллы
На наш стремительный загон!..
Всеволод Гебарский, юнкер Сергиевского артиллерийского училища, читал свои стихи после победоносного корнета. Сначала он тоже всем понравился. Стоял на помосте в свободной, непринужденной позе, держался уверенно, да и наружностью был хорош: стройный, тонкий в талии, с сильно развернутыми плечами гимнаста. Белая гимнастерка шла к его лицу с нежным пастельным румянцем на щеках. Дамы, пошептавшись, нашли, что юнкер «вылитый Байрон». Глядя прямо перед собой, Всеволод Гебарский глухо сказал:
– «В океане».
Мы – птицы, которых несет ураган,
Под нами беснуется океан,
И черные волны вздымаются косо,
Там гибнут фрегаты и тонут матросы,
И небу безумный грозит капитан.
Сидевший на скамье в первом ряду капитан-корниловец Грузинов наклонился к своему соседу справа, конному дроздовцу – ротмистру Валерьянову, тихо сказал ему на ухо, щеку капитана Грузинова при этом дернуло в нервном тике:
– Какие-то темные и, по-моему, подловатые намеки!
Юнкер Гебарский кончил читать – ему умеренно похлопали. Он хотел было сойти с помоста а уже сделал шаг в сторону, как вдруг остановился и сказал:
– Я, пожалуй, прочту еще одно стихотворение. Разрешите, господа?
Капитан Грузинов с места выкрикнул громко, словно скомандовал:
– Читайте, юнкер, но… без намеков!
Гебарский посмотрел на него, чуть усмехнулся, но ничего не ответил – вернулся на прежнее место, в центр помоста.
На скамьях затихли. Юнкер Гебарский так же глухо, но твердо сказал:
– Без названья.
Наша жизнь полна лишений,
Унижений и гонений,
Все мы чужды – здесь и там,
Нет на свете места нам,
Мы – навоз для удобренья
Для другого поколенья…
– Прекратить! – выкрикнул со своего места капитан Грузинов. Поднялся, обернул к сидевшим на скамьях бледное лицо, сказал срывающимся, с истерическими взлаями, голосом: – Прошу меня извинить, господа офицеры, но… не могу молчать, как сказал когда-то граф Толстой. Юнкер вправе называть себя самого дерьмом, пригодным лишь для удобрения отечественных нив и пажитей… Но он сказал «мы»… Прошу все дальнейшие объяснения с юнкером Гебарским поручить вести мне. От вашего имени, господа офицеры!
На скамьях зашумели, заговорили все разом.
Ротмистр Валерьянов сказал, обращаясь к Гебарскому, продолжавшему спокойно – руки скрещены на груди – стоять на помосте:
– Уходите, юнкер. И обождите нас с капитаном у входа в собрание.
Из палатки дроздовцев Всеволод Гебарский вышел вместе со своим другом, тоже сергиевцем, Борисом Копытко. Они отошли в сторону, остановились на щебневой дорожке за песочными часами.
Копытко – низкорослый, смуглолицый – достал папиросы, чиркнул спичкой. Вспыхнувший огонек на мгновение выхватил из ледяного мрака его испуганные, мальчишеские, жалеющие глаза.
– Зачем ты читал второе стихотворение, Сева? – с упреком сказал Копытко.
Гебарский сделал глубокую затяжку и тут же бросил папиросу иа землю.
– Да так просто… захотелось гусей подразнить… Вон они идут.
Подошли офицеры.
Четко выговаривая каждое слово, капитан Грузинов сказал:
– Юнкер Гебарский, своими стишками вы оскорбили армию, ее вождей, все офицерство. Делая скидку на ваш возраст, предлагаю вам вернуться в собрание и публично извиниться перед господами офицерами.
– В моих стихах выражены мои мысли! – сказал Гебарский. – Я никого не оскорблял, и извиняться я не буду.
– Тогда вам придется драться со мной, господин поэт!
– Как вам угодно, господин капитан!
– Юра! – сказал корниловец, взяв за локоть ротмистра Валерьянова. – Ты будешь моим секундантом, Скажи молодому человеку, что́ нужно.
– Кто будет вашим секундантом, юнкер? – деловито спросил ротмистр.
– А вот… юнкер Копытко!
– Очень приятно! – ротмистр кивнул головой. – Старое мусульманское кладбище знаете?
– Так точно, знаю!
– К шести утра. Право выбора оружия принадлежит капитану Грузинову. Являться без опозданий, господа!.. Честь имею!..
Когда звон офицерских шпор стих, Борис Копытко – он хотел скрыть свою тревогу, но не смог – сказал дрогнувшим голосом:
– Он два раза уже здесь, в Галлиполи, дрался на дуэли. Первый раз из-за жены штабс-капитана Морковина.
– Из инженерного полка? Он такой мешковатый, симпатичный, а она – настоящая красавица. Морковин его вызвал?
– Нет! Вызвал его почему-то штаб-ротмистр Эффендиев из конного черкесского. Но из-за Надежды Андреевны Морковиной – это точно. И капитан Грузинов прострелил ему плечо. Он же стреляет как бог! А второй раз он сам вызвал марковца Кулябко, сшиб с него пулей фуражку! Потом они помирились… С кем ты связался, Севка?! – И такая глубокая, глухая тревога прозвучала в этих словах, что Гебарский, желая успокоить друга, дурачась, нарочно фальшивя, негромко пропел:
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит…
И осекся, потому что ледяной ветер вдруг порывом вогнал влажный кляп в его рот, проник в рукава вытертой шинели, знобкими струйками пробежал по плечам и спине.
Поеживаясь, Гебарский сказал тихо:
– Пойдем, Боря, надо успеть выспаться!
II
Старое мусульманское кладбище… Серые камни надгробий с узорной арабской вязью надписей на них: слава пророку, мир правоверным, спящим под каменными плитами… Серое зимнее небо, серая полоска воды в бухте вдали. И три чахлых кипариса, перечеркнувшие черными траурными силуэтами серую холстину галлиполийского рассвета.
Когда юнкера подходили к кладбищу, офицеры уже были на месте – ждали.
– У дроздовца на плече две винтовки! – успел шепнуть Всеволоду Гебарскому Борис Копытко. – Что это значит?
Небрежно откозыряв подошедшим юнкерам, ротмистр Валерьянов взглянул на ручные часы:
– Опоздание на десять минут; мало вас тянули в училище, господа! – Покосился на корниловца – тот, усмехаясь, пожал плечами.
Ротмистр важно сказал:
– Имею честь сообщить, что капитан Грузинов оружием выбрал винтовки!
– Винтовки?! – Глаза у Бориса Копытко округлились совсем по-мальчишески. – Господин ротмистр, но ведь это…
– Капитан выбрал винтовки! – холодно повторил ротмистр Валерьянов. – Расстояние – сто пятьдесят шагов, стрелять навскидку, не целясь. Сигнал – выстрел из револьвера.
Гебарский отстранил Копытко.
– Я согласен!
– Тогда… не будем терять времени. Место я выбрал. Пошли, господа.
Пересекли кладбище, вышли к лощине, заросшей низким терновником.
– Здесь! – сказал ротмистр Валерьянов.
Секунданты стали отмерять расстояние. Капитан Грузинов – шинель нараспашку, черно-красная фуражка сбита на затылок – ходил по лощине, срывая с кустов терновника вялые, подмороженные утренником ягоды, лениво жевал, выплевывая косточки, да искоса поглядывал на Гебарского. Капитан был уверен, что «мальчишка» в последнюю секунду «сдрейфит» и «разнюнится». Но юнкер стоял неподвижно, смотрел на туманное, медленно светлевшее небо, и лицо его не выражало ни волнения, ни тайного страха, оно было спокойным, каким-то даже обреченно-спокойным. И эта спокойная обреченность раздражала корниловца.
Секунданты закончили свои приготовления. Ротмистр Валерьянов выстрелил в воздух из одной винтовки. Копытко из другой – проверили оружие.
Ротмистр с винтовкой в руках подошел к Гебарскому, сказал:
– Юнкер, если вы напишете письмо на имя председателя офицерского собрания дроздовцев с извинением за ваши стишки, капитан Грузинов возьмет свой вызов обратно. Я обязан вам это сообщить. Вы согласны?
Гебарский отрицательно покачал головой.
– Юрка, не тяни ты нищего за… суму! – кривясь от терпкого вкуса терновых ягод, сказал корниловец. Он уже почувствовал прилив бойцовской злобы, которая обычно приходила к нему в начале боя, и обрадовался появлению этого будоражащего каждый его нерв знакомого чувства опасности и уверенности в том, что все кончится для него хорошо.
Противники сбросили шинели, остались в одних белых гимнастерках.
– Бери, Вячик, заветную! – сказал ротмистр Валерьянов и подал корниловцу винтовку. Другую винтовку молча взял у своего секунданта Всеволод Гебарский.
– Занять позиции! – продолжал распоряжаться ротмистр. Расстегнул кобуру на поясе, вынул наган.
Противники разошлись на позиции.
– Сходитесь! – скомандовал ротмистр и поднял руку с зажатым в ней наганом – палец на спуске.
Юнкер Копытко закрыл глаза.
Негромко хлопнул револьверный выстрел, и тотчас же оглушительно грянули два винтовочных, слившихся в один.
Когда Борис Копытко, холодея от тоскливого предчувствия беды, открыл глаза, он увидел корниловца, лежащего, разбросав руки, навзничь, подмявшего своим телом терновый куст, и склонившегося над ним ротмистра Валерьянова. Гебарский, смертельно бледный, без фуражки – она лежала на земле, – держал в руках опущенную дулом вниз винтовку.
Копытко бросился к нему.
– Не знаю, как это получилось! – сказал Гебарский еле слышно. – Его пуля сорвала с меня фуражку!
К юнкерам, твердо шагая, приблизился дроздовец. Бешеные глаза, окаменевшие скулы, винтовка сраженного корниловца – на плечевом ремне.
– Убит Вячик Грузинов, старый друг! – тихо сказал ротмистр, глядя на юнкеров, но обращаясь не к ним, а к кому-то еще. – Нет больше «железного капитана»! С немцами на Стоходе дрался и остался в живых, с Корниловым всю Кубань прошел, под Орлом был с Деникиным, в Крыму с Врангелем и Кутеповым, а погиб от пули жалкого юнкеришки… сопляка… щелкопера! – И он остановил помутившиеся глава на лице Гебарского. – Вы недостойны его дырявой подметки! Поединок продолжается, я заменю капитана Грузинова!
– Господин ротмистр, я протестую, это нарушение всех правил! – волнуясь, сказал Копытко.
– Чихать я хотел на ваши правила! Становитесь на позицию, юнкер Гебарский! Иначе я оскорблю вас действием… или просто застрелю на месте.
Гебарский повернулся и молча пошел на позицию.
Ротмистр вынул наган, протянул его Борису Копытко:
– Подадите сигнал, когда мы сойдемся.
Противники стали сходиться.
Борис Копытко поднял руку с наганом и, ужасаясь тому, что он делает, нажал на спуск. Он не услышал своего выстрела, потому что звук его был заглушен винтовочным.
Всеволод Гебарский, схватившись за грудь, согнув колени, упал лицом вниз на землю.
III
Шаркающей вкрадчивой походкой в кабинет командира корпуса генерала от инфантерии Александра Павловича Кутепова вошел дежурный по штабу полковник Агаров, лысеющий изящный блондин в темно-синей аккуратной гимнастерке с двумя значками на груди – университетским и академическим.
Мелодично позвякивая савельевскими шпорами, полковник остановился у генеральского стола, храня на бледном петербургского типа лице почтительное и вместе с тем иронически-независимое выражение, свойственное преуспевающим генштабистам, да к тому же и гвардейцам «со связями».
Все изменилось в жизни полковника Агарова: и связей уже не было, и гвардейская карьера по не зависящим от него самого и его покровителей обстоятельствам полетела кувырком, и по ночам теперь полковник Агаров не читал, как бывало, в подлиннике, наслаждаясь остротой стиля и глубиной мысли, мемуары своего любимца фельдмаршала австрийской службы блистательного принца де Линя, а играл на скрипке (он был недурным скрипачом-любителем), и преимущественно грустные сочинения композитора Мендельсона, в одиночку запивая свои экзерсисы отвратительной местной мастикой, нестерпимо вонявшей аптекой. И только это выражение независимости и иронии на лице оставалось у него неизменным.
Полковник склонил в поклоне голову с жидким пробором. Кутепов, мужиковатый, круглолицый и твердоскулый, с подкрученными усами и ямщицкой бородкой, в которой поблескивали серебряные нити, кивнув, подал полковнику широкую, маленькую, сильную руку.
– Садитесь, Евгений Георгиевич. Что там у вас?
Полковник Агаров сел в кресло у стола, развязал тесемки папки «К докладу».
– Опять дуэль, Александр Павлович!
Кутепов взял бумаги, стал читать.
Полковник Агаров смотрел на генеральский лоб, перерезанный глубокими морщинами, на седые нити в бороде, думал: «Сдавать начал Кутеп-паша!»
Кончив читать, Кутепов отодвинул рапорт и, глядя в упор на полковника медвежьими, с красными жилками на белках, проницательными глазами, спросил коротко:
– Меры какие приняты?
– Я приказал арестовать ротмистра Валерьянова до особого распоряжения. Он содержится на гауптвахте.
Генерал откинулся на спинку кресла, зажал в крепком кулаке щегольскую бороду. Подумав, сказал:
– Мотивы приказа вашего хотел бы узнать!
Полковник Агаров подумал: «Кажется, я не ту ноту взял!» – и, чуть пожав плечами, стал гладко и умно излагать свои мотивы. Было нарушено основное правило поединков: оружие выбирает тот, кто вызван, а не тот, кто вызывает. Он считает выбор винтовок в качестве дуэльного оружия актом вообще недопустимым. Но в данном случае этот выбор еще можно как-то понять и даже оправдать, потому что ротмистр Валерьянов в своем рапорте прямо указывает, что убитый капитан корниловского полка Грузинов, выбрав винтовки, хотел лишь припугнуть мальчишку-юнкера, был уверен, что мальчишка дрогнет, принесет свои извинения и поединок не состоится…
Тут Кутепов прервал полковника и строго спросил:
– Юнкер убитый как стрелок каков был?
– Юнкер Гебарский по стрельбе из ручного оружия шел в училище в последней десятке, ваше высокопревосходительство! – официальным тоном доложил полковник.
– Продолжайте, Евгений Георгиевич! – сказал Кутепов, откидываясь в кресле, – у него побаливала простуженная спина.
– Все, что произошло после того, как был убит капитан Грузинов, смахивает на самое обыкновенное убийство, Александр Павлович, – убежденно сказал полковник Агаров, брезгливо морщась. – Посудите сами. Мальчишка становится под винтовку такого превосходного стрелка, как капитан Грузинов. И вдруг, черт его знает как – судьба-индейка! – вытаскивает счастливый фантик. Нервный шок, конечно. Представляете? Кутепов кивнул головой.
– И тут же его снова – на позицию, – обрадовался, увидев этот кивок, полковник. – Ну конечно, ротмистр его срезал, как петуха на нашесте.
Полковник замолчал. Кутепов придвинул к себе его рапорт, полистал, потом поднялся – налитый силой, коренастый, с толстой шеей и с толстыми ногами, в белой гимнастерке, в бриджах защитного цвета с красными генеральскими лампасами, – зашагал по кабинету от стола к двери и обратно к столу.
Полковник Агаров сделал движение, чтобы встать со своего кресла. Кутепов остановил его небрежным жестом:
– Сидите, Евгений Георгиевич!
Ноющая спина отошла, генерал вернулся к столу, сел. Помолчав, сказал:
– Я разрешил дуэли, как благородный, рыцарский способ решать всякие столкновения между офицерами, сохраняя при этом офицерскую честь. Ведь если господа офицеры, поссорившись, хлещут друг друга, извините, по рылам, как пьяная мастеровщина, с такими командными кадрами, согласитесь, Евгений Георгиевич, вести будущую русскую армию в бой нельзя. Полагаю, что я поступил правильно!
– Я вполне разделяю ваши взгляды, Александр Павлович, – ввернул полковник Агаров.
– В наших условиях сохранить дух армии, дисциплину, не дать яду неверия и разложения проникнуть в душу офицерскую, – продолжал говорить Кутепов, – это главная задача. Честь офицера беречь надо как зеницу ока, Евгений Георгиевич! – Генерал с силой, ребром ладони, стукнул по столу. – Но вы, конечно, правы, когда в своем рапорте пишете относительно этих винтовок и прочего. – Генерал усмехнулся в бороду. – Этак пойдет – и наши забияки перестреляют друг дружку, прежде чем мы ахнуть успеем! – Снова стал серьезным, даже суровым. – Надо ввести все это в законные рамки устава службы. Будьте любезны, Евгений Георгиевич, подготовьте-ка мне проект приказа по корпусу. Поединки – только по решению офицерских судов чести. Создать такие суды в каждом полку из уважаемых и заслуженных штаб-офицеров. Внушить всем чинам, что дуэль – это вооруженный спор двух джентльменов, а не драка и не подготовленная расправа. Оружие – рапиры, сабли, пистолеты, не больше. Вот в таком духе…
«Нет, кажется, я ту ноту взял!» – подумал полковник Агаров и с готовностью сказал:
– Слушаюсь, Александр Павлович!
Кутепов отдал ему его рапорт, насупился, бычья его шея, обтянутая белоснежным тугим воротом гимнастерки, побагровела.
– Что касается вашего распоряжения об аресте ротмистра Валерьянова, полковник, то я его отменяю. Ротмистра Валерьянова из-под ареста немедленно освободить.
Обескураженный полковник пролепетал:
– Позвольте и мне узнать ваши мотивы, ваше высокопревосходительство?
Багровость от шеи поползла на генеральские щеки и лоб.
– Капитан Грузинов защищал честь армии, непререкаемую святость ее идеи… Я читал стишки этого юнкера… как его?.. Гебарского. Они действительно возмутительны. И ротмистр Валерьянов, по существу дела, правильно поступил. Ну, допустим, несколько поспешно. Пусть перед богом отвечает за это.
Полковник Агаров подумал: «Он же только что сам говорил о рыцарстве, о законных рамках и тут же оправдывает дикую расправу, форменное убийство». Подумав так, проникновенно сказал, поднимаясь с кресла:
– Понимаю, ваше высокопревосходительство, я сейчас же отдам необходимые распоряжения.
Кутепов смягчился, медвежьи беспощадные глаза подернулись мечтательной дымкой.
– Трудная у нас с вами служба, Евгений Георгиевич. Я раньше думал, что самое трудное – возиться с учебной командой в Преображенском полку, потом, когда по приказу Антона Ивановича сидел в Новороссийске на губернаторском кресле, думал: вот что самое трудное, а сейчас вижу, нет, самое трудное – это Галлиполи!
– Что слышно нового, Александр Павлович? – с почтительной фамильярностью спросил полковник Агаров. – Как там барон в Константинополе?
Генерал снова набычился и посуровел:
– Видимо, Бриан все-таки придет к власти, для нас это конец!
– И тогда что же, Александр Павлович?
– Наверное, Сербия. Или Болгария. Временно. А потом… поймут же они там у себя в конце концов, что, если не начать игру сначала, большевизм затопит всю их Европу! Наш с вами святой долг, Евгений Георгиевич, хранить боевую готовность корпуса, железной рукой хранить!
«Боже мой! – подумал полковник Агаров. – Все еще играют в солдатики, политиканствуют, интригуют, надеются». И сказал:
– Так точно, Александр Павлович!
– Ступайте, голубчик! – совсем уже ласково сказал Кутепов.
Полковник Агаров звякнул шпорами, положил свой рапорт в папку и, вдруг вспомнив, сказал:
– Простите, Александр Павлович, совсем запамятовал. Когда рапорт был мною уже подготовлен, пришло еще одно донесение. Секундант убитого Гебарского, тоже юнкер, сергиевец Копытко, прислал ротмистру Валерьянову оскорбительный письменный вызов на дуэль. Называет его ротмистром Мартыновым и так далее.
– Почему Мартыновым? – удивился Кутепов.
– Литературная аналогия, Александр Павлович. Лермонтов был убит на дуэли ротмистром Мартыновым, как изволите помнить.
– Ага! – сказал Кутепов.
– Как прикажете поступить?
– Ротмистру Валерьянову сказать, чтобы вызова не принимал, юнкера Копытко на десять суток на гауптвахту для охлаждения пыла, начальника Сергиевского училища вызвать ко мне. Кого он там воспитывает у себя в училище? Будущих офицеров или нервных рифмоплетов?! Ступайте, полковник!
Полковник Агаров прошел к себе в комнату, вызвал звонком адъютанта, отдал распоряжения. Когда адъютант, контуженный поручик-алексеевец, ушел, полковник встал из-за стола, подошел к окну.
На узкой уличке с разбитой мостовой, в жидкой оттаявшей к полудню грязи, с остовами зданий, разваленных снарядами и бомбами союзников, с маленькими греческими домиками с террасами, увитыми весной и летом диким виноградом, а сейчас безобразно голыми, шла своя жизнь.
Четко и быстро переставляя изящные ножки, протрусил маленький ослик, неся на вытертой плюшевой спине непомерно огромный тюк поклажи. Позади ослика важно шагал старик турок в грязной чалме, в рваных штанах, с мотней, свисавшей до земли. Прошли, перегнувшись пополам, два солдата инженерного полка с красными погонами на измызганных английских шинелях, нагруженные не хуже, чем ослики, вязанками хвороста.
Одноногий офицер-инвалид с измученным лицом спешил куда-то, далеко перед собой выбрасывая костыли.
Свирепая тоска сжала сердце полковника Агарова, и он подумал: «А не застрелиться ли мне сегодня к чертовой матери?»
И тут же тихо сказал самому себе:
– Напьюсь сегодня ночью как зверь!..
За дверью, в кабинете командира корпуса, гневно гудел генеральский баритон.
Кутеп-паша распекал кого-то по телефону.
