Текст книги "Из рода Караевых"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
ЗЕЛЕНЫЕ БУМАЖКИ НА СНЕГУ
Мотор рычал, захлебываясь от злости и напряжения. Приминая снег гусеницами, оставляя за собой широкий коридор с белыми высокими стенами, танк взбирался на перевал.
Ну, еще одно усилие! Давай, милый! Ну, еще! Осталось немного, давай, давай!
Наконец танк достиг нужной точки и остановился. Мотор продолжал работать на полуоборотах.
Открылся люк, и из утробы танка выбрались двое в черных комбинезонах и танкистских шлемах, на ногах – валенки.
Они огляделись, и тот, кто был повыше ростом и пошире в плечах, сказал другому – низкорослому и крупноскулому:
– Вот они кукуют!
Он показал рукой на занесенные снегом по самую крышу легковые машины на шоссе по ту сторону перевала. Крыши у машин были разные – черные, синие, алые. Бриллиантовое сверкание снега, бирюзовое чистое небо и эти яркие цветные прямоугольники на белом фоне – иногда и несчастье бывает красивым зрелищем!
– Интересно, люди есть в машинах или уже ушли в селение? – сказал низкорослый.
– Далековато до деревни. Сейчас узнаем. Пока надо покурить.
Они стояли и курили, обдумывая план спасательной операции, которую им предстояло совершить. А по снегу, проваливаясь в него по пояс и что-то крича, к ним уже шел человек. Он добрался до танка и остановился, тяжело дыша. Темные светозащитные очки, дорогая шляпа, добротное демисезонное пальто. Он стоял и молча разглядывал тех, кого послало ему на помощь небо. Наконец он сказал по-английски:
– Вы русские?
– Иес, рашен! Русские! – ответил ему низкорослый, крупноскулый танкист.
– Я есть Америка. Я есть турист! – обрадовался пришелец. Он произнес эти слова, как ему казалось, по-русски.
– Очень приятно! – сказал низкорослый танкист по-английски довольно точно. Тогда американец, еще более обрадованный, волнуясь, обрушил на него целую лавину английских фраз.
– Чего он там тарахтит? – спросил своего напарника высокий танкист и бросил на снег окурок сигареты.
– Я понял только одно: он хочет, чтобы мы вытащили его машину первой.
– Пусть покажет, где его машина. Какая у нее крыша? Сумеешь ему это сказать?
– Попробую!
Оказалось, что крыша у американской машины красная.
Высокий танкист поглядел, подумал и отрицательно покачал головой.
– Не выйдет! Это нам не с руки. Начинать надо вон с той, с синей. Придется твоей Америке обождать. Переведи!
Низкорослый снял с головы шлем, вытер им взмокший лоб и храбро стал объяснять американцу то, что должен был объяснить, помогая себе жестами и вставляя для дипломатии, где надо и где не надо, слово «плиз» – «пожалуйста». Американец прервал его, недовольно передернув плечами, и снова заговорил. Говорил он быстро, страстно, даже яростно.
– Не части, Америка! – сказал высокий танкист, усмехаясь. – Не поспевает наш толмач за твоими оборотами.
Американец посмотрел на высокого и замолчал. Не потому, что понял, а потому, что закончил свой монолог.
– Понимаешь, акцент у него американский, – виновато сказал низкорослый танкист, – и плюс быстро чешет. Ругает венгерскую зиму. А в общем, повторяет, чтобы мы обязательно его первого вытащили.
– В других машинах тоже есть люди? Переводи вопрос.
Низкорослый перевел вопрос.
Американец скривился и ответил коротко и зло.
– Переводи ответ! – сказал высокий танкист.
– Говорит, что другие машины и другие люди его не интересуют. Он просит за себя, просит учесть, что пришел первым.
– Хорош гусек! – сказал высокий танкист.
Вдруг американец, словно вспомнив нечто очень важное – он даже рукой себя по лбу хлопнул, – быстро расстегнул пальто, извлек из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и достал из него пачку венгерских форинтов – толстую банковскую пачку с ленточкой-наклейкой. Он выразительно потряс этой пачкой перед лицом низкорослого танкиста.
Низкорослый взглянул на высокого, и они оба, как по команде, расхохотались. Поняв этот смех по-своему, американец тоже хохотнул заискивающе и, приблизившись к низкорослому танкисту, взялся свободной рукой за молнию нагрудного кармана его комбинезона.
Низкорослый танкист смущенно и брезгливо отстранил его руку. Высокий танкист сказал:
– Он что – с ума спятил? Переведи вопрос.
Низкорослый перевел вопрос высокого с буквальной точностью.
– Вы психически больной?
Лицо американца сначала выразило крайнюю степень изумления, но потом он согласно закивал головой, хитренько подмигнул танкисту, спрятал в бумажник форинты и достал другую денежную бумажную пачку – потоньше. Это были доллары. Американец аппетитно похрустел ими. Он стоял в снегу на пустынном перевале с пачкой этих бумажек зеленого, лягушечьего цвета в руке, абсолютно уверенный в том, что теперь-то уж дельце наверняка будет сделано. Он был похож на фокусника, уже взмахнувшего своей волшебной палочкой: сейчас должно произойти привычное чудо – букет бумажных цветочков превратится в жареную курицу, и грянут аплодисменты зрителей.
Но чуда не произошло, и аплодисменты не грянули.
Низкорослый танкист нахмурился и отступил на шаг от американца, продолжавшего похрустывать своими долларами. А высокий, крепко ругнувшись, сказал:
– Куда я его послал, не переводи, не надо – не дипломатично, но скажи, что за эту буржуазную замашку вытянем его машину в последнюю очередь.
Низкорослый стал переводить, но тут на перевале неожиданно появилось четвертое действующее лицо этой маленькой скорее комедии, чем драмы.
Действующему лицу было лет восемь-девять, оно было хорошенькой девочкой, одетой в клетчатое красное с синим пальтецо. На голове у нее был пестрый платочек, завязанный кокетливым узлом под подбородком. В одной руке это бедное создание с красным озябшим носом, с испуганными глазенками держало нераскрытый детский зонтик, другой прижимало к своей груди куклу-голыша. Она была вся в снегу. Американец взял ее на руки, стал перчаткой сбивать снег с ее тоненьких ног в красных колготках.
Танкисты снова переглянулись.
Высокий сказал:
– Я тебе говорю, он чокнутый. Нормальный человек сразу бы сказал, что у него в машине дитё. Придется нам помучиться, но потащим его первого, поскольку он пострадавший с ребенком. Переводи!
Низкорослый перевел.
Американец просиял и что-то сказал девочке. Она послушно передала отцу свой зонтик, взяла у него пачку долларов и, обворожительно улыбаясь, подала ее низкорослому танкисту. Тот досадливо отмахнулся, пачка упала на снег и рассыпалась. Американец ахнул, поставил девочку на ноги и стал, кряхтя и что-то бормоча себе под нос, собирать в снегу свои ассигнации.
Высокий сказал:
– Некогда нам с ним возиться. Пусть поскорее катится в машину. Переводи!
– Время – деньги! Берите дочь и идите в машину! Вы мешаете нам вас спасать!
Американец пожал плечами, рывком поднял девочку, посадил ее себе на плечи и зашагал вниз, стараясь попадать в свои следы на снегу. Девочка – хорошо воспитанная маленькая дама – обернулась и помахала своим спасителям зонтиком.
Танкисты нырнули в танк. Люк закрылся, мотор заработал в полную силу.
АНТОНИНА
1
Когда Антонине было девятнадцать лет, она служила вольнонаемной официанткой на фронте, в столовой штаба армии – пухленькая, белотелая блондинка, а глаза – как чернички. Очень расторопная, услужливая. С хорошенького личика не сходит улыбка.
Однажды немцы выбросили воздушный десант автоматчиков в расположение штаба. Генерал, командующий армией, дал приказ всем взять автоматы и винтовки и занять круговую оборону.
Антонина тоже лежала с автоматом в наспех отрытом окопчике на опушке редкого хвойного леса. Ядреный запах разогретой солнцем смолы, розоватая медь сосновых стволов, толстенные жилы их корней, вцепившихся намертво в сухую песчаную почву, – вся эта благодать стала вдруг чужой, враждебной. Умирая от страха, Антонина выпускала диск за диском в белый свет, как в копеечку, и кричала лежавшему поодаль офицеру связи при штабе армии капитану Орлову:
– Товарищ капитан, да где же они там прячутся, паразиты эти, их даже вовсе и не видно!
Она чуть приподнялась на локтях в своем окопчике – хотела увидеть «этих паразитов», – не увидела, но зато услышала, как над самой ее головой резко, коротко свистнули пули. Капитан Орлов заорал на нее бешено:
– Тонька, не высовывайся, убьют тебя, дуру!.. – И еще прибавил непечатное. Антонина хотела было обидеться на капитана, но не обиделась, а влюбилась: уж больно хорош он был в ту роковую минуту в пилотке набекрень, с желтыми тигровыми, зорко прищуренными глазами, с закушенной накрепко полной нижней губой.
Немецкие десантники наделали шуму и ушли ни с чем. А у Антонины пошла с того дня любовь с капитаном Орловым.
Должность офицера связи – самая, пожалуй, опасная из штабных должностей. Ночью и днем, в жару и в стужу, в пургу и в ливень мчится офицер связи из штаба на передовую с секретным пакетом в полевой сумке. Мчится то на летающей «этажерке» – на незабвенном милом фронтовом дружке самолетике У-2, то на танке, то на истрепанной штабной эмке или на газике, то на попутной полуторке со снарядами, а то и пробирается на своих двоих – где бегом, где ползком, а где и на карачках. Нарвался на противника – первым делом надо уничтожить пакет, а потом уж можно и себя!
Капитан Орлов был смел и удачлив, из самых опасных передряг выбирался целым и невредимым. Вернувшись в штаб, на коротких тайных свиданиях с Антониной, лаская ее торопливо и грубовато, говорил ей, посмеиваясь:
– Я, Тонечка, уверен, что останусь живой, мне цыганка в Брянске нагадала. С войны, сказала, вернешься, красивый офицерик, целеньким, женишься, и будет у тебя трое детей – две девочки и один мальчик, назовешь его Митей.
– Ванечка, а на ком женишься – не сказала тебе брянская цыганка? – спрашивала Антонина, замирая от капитанских поцелуев.
– Кроме как на тебе – не на ком!
В мечтах своих (а мечтать Антонина любила) она часто видела так явственно, так реально, будто в кино картину смотрела, свое возвращение с войны после победы. В том, что победа придет, Антонина не сомневалась ни минуты. Вот только когда? Никто не мог ответить ей на этот дьявольски трудный и сложный вопрос. Капитан Орлов – тот отделывался шуточками: «Даже в штабе самого господа бога дежурный генерал-архангел не даст тебе, Тонечка, путного ответа на такой вопросик». Но как бы там ни было и когда бы это ни произошло, а сломлена будет нечистая фашистская сила – это уж факт! Антонина вернется в родной городок на берегу веселого Азовского моря. И не одна вернется, а с мужем – с капитаном, нет, пожалуй, с майором, а то и с подполковником Орловым. Мать обрадуется – уже совсем седая, старенькая станет к тому времени, – заплачет, начнет утирать слезы передником. Антонина скажет ей:
– Мама, ваша дочка вернулась с войны целехонькая да еще с таким богатым трофеем, а вы плачете!
И покажет на своего подполковника… нет, на полковника Орлова!
Потом они пойдут вместе гулять на набережную. Наверное, это будет весной, в мае, когда в городе от смеси запаха морской соли с томным, дурманящим духом цветущих акаций слегка кружится голова и замирает сердце. Она будет в белом платье с кружевной отделкой на груди, с медалью – уж, наверное, ей дадут какую-нибудь медаль, не обидят, – а он при всех своих орденах. Будут встречи на набережной со старыми подружками – те, кто уцелел, слетятся под родные крыши, как ласточки, перезимовавшие в далекой, благословенной, тихой теплыни. Сколько радостных слез будет, сколько смеха!
Одна только мысль заботила и беспокоила Антонину. Ведь она простая официантка, а он штабной офицер, капитан, будущий подполковник, а то и полковник. На гражданке был инженером. Неровня она ему! Но Антонина гнала прочь навязчивую эту мысль. Ничего, она – молодая, хваткая, поступит в какой-нибудь техникум или институт – догонит, дорастет!
Однажды за завтраком капитан Орлов шепнул Антонине, подававшей ему жареную колбасу с картошкой:
– Посылают в полк к Пахомову. Трудная задачка!
– Когда едешь?
– Через полчаса.
– Зайди попрощаться, я тебе бутербродиков приготовлю!
– Постараюсь! – шепнул капитан и громко прибавил: – За сигаретами зайду к вам попозже, несравненная Антонида.
Когда напитан, уже готовый к поездке, в белом, туго подпоясанном овчинном полушубке – была зима, – в новенькой щегольской ушанке, как всегда сдвинутой чуть набекрень, в скрипучих ремнях амуниции, тоже новенькой, снова появился в столовой, там сидел, заканчивая запоздалый завтрак, сам начальник штаба армии полковник Мартыненко, сухарь и службист. Штабные его побаивались: Мартыненко любил «драить» и «давать накачку» подчиненным по любому, стоющему и нестоющему поводу.
Козырнув полковнику, капитан Орлов подошел к Антонине. Они стояли и молча глядели друг на друга – их стесняло присутствие в столовой начальника штаба армии. Наконец капитан обернулся к Мартыненко, сказал, преодолевая смущение:
– Разрешите попрощаться с Тоней, товарищ полковник.
– Разрешаю! – буркнул строгий полковник Мартыненко и закрылся газетой.
Капитан и Антонина поцеловались крепко, истово, трехкратно, по-русски, – так, как целуются, прощаясь, муж и жена. Антонина сунула в карман капитанскою полушубка сверток с бутербродами. Капитан повернулся налево кругом и, уходя, еще раз козырнул начальнику штаба.
– Спасибо, товарищ полковник!
– Ни пуха ни пера! – проворчал полковник и, отложив в сторону газету, занялся едой.
Из этой поездки капитан Орлов в штаб армии не вернулся. Прошло время, и его объявили пропавшим без вести.
Антонина много и горько плакала, очень похудела и подурнела. С поразившей ее самое беспощадной ясностью она почувствовала, что всю женскую радость, отпущенную ей жизнью, она, пожалуй, уже выпила до дна в те считанные ночки, когда, выскользнув тайком из общей женской палатки, кралась при свете луны на заветную лесную полянку, где ожидал ее капитан Орлов. Но потом молодость и фронтовая жизненная стремнина с ее каждодневными утратами, скорбями и радостями взяли свое. Она не то что примирилась с гибелью капитана Орлова – она приняла эту гибель как свою долю во всеобщей беде. «Всем досталось, и мне – тоже!»
Но улыбка теперь редко когда освещала ее лицо – Антонина замкнулась, стала хмурой, неразговорчивой и казалась старше своих лет.
2
В поверженном Кенигсберге, когда война уже шла к концу, к Антонине посватался начальник полевой армейской почты со странной фамилией Макаронин, человек обстоятельный, даже хороший, но скучный. Антонина его предложение приняла и после демобилизации уехала с мужем в Москву.
Макаронин стал начальником отделения связи в одном из отдаленных от центра районов столицы, а Антонина пошла работать по своей специальности официанткой в столовую, вскоре выдвинулась там и ее сделали заведующей. Работала она хорошо, честно, к ее рукам ничего не прилипало. Так и жила, расплываясь телом и твердея безулыбчивым лицом.
Жили они с мужем в двухкомнатной удобной квартире, в достатке. Родился сын – здоровый мальчик. Антонина назвала его Дмитрием, Митей!.. Он подрос, пошел в школу, приносил хорошие отметки и хвастал ими перед матерью:
– Мам, гляди – ни одной трешницы!
Антонина брала дневник, говорила: «Умница сынок!», а потом переводила взгляд с четверок и пятерок в дневнике на толстые, обстоятельные Митины уши и с горечью думала: «Хоть бы ты наозорничал чего-нибудь такого… из ряда вон выходящего, Макаронин-младший!»
3
И к Москве никак не могла привыкнуть Антонина. Она пугала и раздражала ее своей суетой, непомерной огромностью, многолюдством, сумасшедшими, лихорадочно-быстрыми ритмами уличной жизни.
Однажды ехала она в метро. Надо было побывать на базе, распушить ее деятелей за плохое снабжение – авось и удастся под шумок заранее спланированного скандальчика вырвать у этих жадюг комбинаторов что-либо дефицитное для своей столовой. Базовые начальники – она знала это – ее побаивались:
– Эта фронтовичка, будь она неладна, как вцепится – с мясом ее от себя не оторвешь. Лучше уж кинуть ей кусок – пусть подавится!..
На попутной остановке зашел в вагон пожилой мужчина с палочкой. Темное демисезонное пальто, на голове теплая шапка из меха ондатры, виски в седине. Встал к Антонине спиной. Стоит, опирается на палку, а на скамье рядом сидит, уткнув нос в книгу, парнишка-лохмач, на голове цветная вязаная шапка – не то детская, не то женская. Антонина не выдержала:
– Молодой человек, уступите же место! Пожилой товарищ стоит, а вы сидите как пень! И тем более он с палочкой!
Парнишка нехотя встал, буркнув что-то себе под нос. Пожилой с палочкой сел на скамью, молча, равнодушно кивнул Антонине головой – поблагодарил. И вдруг стал смотреть на нее в упор. Антонина замерла вся: тигровые, желтые глаза с тем же прищуром, только не зорким, как тогда, а усталым, глядели прямо в ее душу! Словно солнечным слепящим светом залило весь грохочущий вагон. Антонина хотела на всю вселенную закричать, а сказала тихо, чуть слышно, наклонясь вперед к нему, сидевшему напротив:
– Товарищ капитан!.. Ваня!.. Это ты?!
– Антонина!.. Вот это встреча!..
Оглушенные и ошеломленные, они поднялись рывком, пробились к передней стенке вагона, где народу было поменьше. Слезы душили Антонину.
– Ванечка… Да как же это ты?! Ведь нам объявили, что ты… без вести!
– Объявили, а я взял и сам объявился! – Желтые глаза на мгновенье стали жесткими. – Ну, это целая история!.. Потом!.. Давай рассказывай!..
– Что, Ваня?!
– Все! Для начала – где живешь? Здесь, в Москве?
– В Москве. А ты?
– Тоже в Москве, – капитан Орлов назвал улицу.
Антонина ахнула:
– В нашем районе! На пенсии или работаешь?
– Работаю! На молокозаводе, технологом.
– Господи, да ведь мы же вашу продукцию потребляем. Я, Ванечка, столовой заведую. Детские сырки у вас хорошие, просто прелесть, а вот творожок… извини, но иной раз никуда не годится!
– Не уследишь за всем!.. Да что ты… про творожок! Черт с ним! Замужем, Антонина?
Антонина потупилась:
– Замужем! Сын у меня школьник. Поздно я его родила… Врачи даже не советовали рожать… но так уж получилось. Митей назвала. А ты, Ваня, женат?
– Женат!
– И детки есть?
– Насчет деток наврала брянская цыганка. Девочек у меня нет, есть два хлопца – Митя и Леша… Надо нам повидаться, Антонина. На ходу всего не расскажешь.
– Надо, Ваня! Хоть и ни к чему это теперь, а надо!
Они обменялись служебными номерами телефонов. Капитан Орлов вышел на остановке из вагона, а Антонина проехала еще два перегона и тоже вышла.
Она шла по тротуару в своем мохеровом колпаке-одуванчике ядовито-алого цвета, в готовом пальтишке с серым стандартным каракулевым воротником, в высоких сапогах на молнии – и улыбалась. Кому? Всем! Удивленным прохожим, троллейбусам, автомашинам, домам и вывескам – всему этому огромному, загадочному городу, который вдруг выплеснул ей в сердце такую удивительную радость: он жив! И что из того, что она узнала об этом слишком поздно, главное – он жив, жив!
Ее остановили мальчики-школьники, и один – за плечами незастегнутый ранец, глаза янтарного цвета, круглые, нахальные, как у воробья, – сказал вежливо, даже кротко:
– Тетя, можно вас спросить?
– Спрашивай, деточка.
– Вы чокнутая, да?
– Почему – чокнутая? – удивилась Антонина.
– Потому что вы идете, улыбаетесь, и сами с собой разговариваете!
Антонина засмеялась, потрепала мальчишку по румяной щеке, сказала весело:
– А ты озорник, я вижу!
И подумала: «Вот бы и мой Макаронин-младший такой же бойкий был, как этот. – Но тут же спохватилась: – Зато он у меня хорошо воспитанный!»
И пошла дальше, на базу.
ОТПРАВНЫЕ ДАННЫЕ
Вошла секретарша и доложила, что пришли и просят их принять следопыты с Украины.
– Какие там еще следопыты?
Секретарша сказала, что следопытов двое: один постарше, другой помоложе, лет четырнадцати, очень серьезный, в очках. По какому делу приехали сюда из своего города, не говорят, требуют личного свидания с директором завода.
Трофим Петрович подумал и обреченно махнул рукой:
– Не хватало еще следопытов с Украины на мою голову. Давайте их сюда!
Войдя в директорский кабинет, следопыты чинно поздоровались и представились. Сделали они это без всякого смущения и с большим достоинством.
– Вова! – сказал старший следопыт, пожимая протянутую ему директором руку. Он был высок ростом, по-мальчишески нескладен, большерукий, большеногий, с нежным яблочным румянцем на щеках.
– Вячеслав! – буркнул младший. Этот был смугл, черноволос, в очках с тонкими позолоченными дужками на коротком, весьма независимом носу.
– Зачем пожаловали, уважаемые следопыты? – сказал Трофим Петрович, с любопытством разглядывая своих посетителей.
– Прежде чем ответить на этот вопрос, мы сами должны вас кое о чем спросить, – строго ответил ему младший следопыт. При этом он поправил свои сползавшие с переносицы шикарные очки столь же шикарным жестом: двумя пальцами – большим и безымянным.
«Ишь ты, какой следователь по особо важным делам!» – подумал Трофим Петрович и усмехнулся:
– Спрашивайте!
– Видите ли, – сказал старший следопыт, – нам сказали, что вы все знаете про завод и про его людей и можете нам помочь. Дело в том, что рабочий вашего завода…
Тут вперед вырвался младший следопыт:
– Великанов Николай Иванович, он пал смертью храбрых, когда освобождали наш город от фашистских завоевателей. Он совершил подвиг… Ну что же ты, Вовка, молчишь? Говори же!..
– Как же я могу говорить, когда ты не даешь мне фразу кончить, – сердясь и краснея, сказал старший следопыт.
– Говорите вы, Вова! – сказал Трофим Петрович. – А Вячеславу дадим слово потом – для дополнений и уточнений.
Старший следопыт деловито и коротко – видно было, что он не первый раз говорит об этом, – рассказал, как немцев с ходу выбили из города, как потом какая-то их танковая часть неожиданно вырвалась из окружения и пыталась снова захватить его, но наткнулась на артиллерийский заслон, как мужественно, героически стояли насмерть артиллеристы, отражая последний отчаянный натиск врага. Особенно отличились три артиллериста, один из них – Великанов. Они подбили прямой наводкой много фашистских танков, а сами погибли в этом бою смертью храбрых. В городе им поставлен памятник, а на постаменте выбили их имена и сделали надпись: «Вечная слава героям-артиллеристам!» И пушка стоит.
– Настоящая! – вставил младший следопыт, совсем изнемогший от долгого молчания.
– Настоящая! – теперь уже спокойно подтвердил старший. – Та, из которой они стреляли. Про двух артиллеристов мы все узнали, изучили их биографии. А про Н. И. Великанова нам известно лишь то, что он жил до войны в вашем городе и работал на этом заводе. Скажите, пожалуйста, вы его знали, Н. И. Великанова? Какой он был человек?
Трофим Петрович не спеша достал из ящика письменного стола пачку сигарет, закурил.
– Вот за этим вы и прикатили, ребята? Можно же было письмом меня запросить.
– Личный поиск всегда больше дает.
– А на какие денежки вы прикатили?
– Собрали.
– Кто собрал?
– Мы, следопыты.
– А родители вас отпустили?
– Во-первых, сейчас каникулы, а во-вторых, при чем здесь родители? – пренебрежительно хмыкнул младший следопыт. – Мы ж не просто так прикатили, а по общественному поручению. Вы нам лучше скажите – вы можете нам все рассказать про Великанова?
– Могу! – сказал Трофим Петрович и, чуть помедлив, прибавил: – Но лучше будет, если он сам про себя все расскажет. Поскольку Николай Иванович Великанов жив, здоров и по-прежнему работает у нас на заводе.
Сказал и, откинувшись на спинку кресла, усмехаясь, скрестил большие руки на груди, наблюдая за лицами следопытов.
Следопыты сидели, раскрыв рты и синхронно моргая глазами. Потом разом вскочили, и младший, заикаясь от волнения, с трудом выдавил из себя:
– Неужели его фамилию теперь сшибут с памятника?
– Не надо этого делать! – рассудительно сказал Трофим Петрович. – Разве Великанов не заслужил вечной славы? Думаю – заслужил. А то, что он жив остался, так в этом, видно, фашисты виноваты, а не вы. Свалить свалили, а убить не смогли. Вы обождите, я его сейчас позову сюда – сами с ним обо всем договоритесь!..
Он нажал кнопку настольного звонка. В кабинет вошла секретарша, и Трофим Петрович распорядился, чтобы к нему позвали слесаря Великанова из инструментального цеха – ненадолго. А следопытов попросил пока тихо посидеть, почитать газетки и журналы – вон лежат на столике перед диваном.
Следопыты уселись рядышком на диване («Как воробьи на телеграфной проволоке», – подумал Трофим Петрович) и стали о чем-то горячо шептаться.
…Дверь тихо отворилась, и в кабинет, чуть прихрамывая, вошел пожилой низкорослый человек в рабочей спецовке. Виски седые, серые светлые глаза прищурены, щеки в резких морщинах.
– Вы меня вызывали, Трофим Петрович?
Не дав директору рта раскрыть, младший следопыт подступил к Великанову и, так же заикаясь и проглатывая окончания слов от волнения, спросил его:
– В-в-вы Великан?
Великанов улыбнулся:
– Ростом-то я, пожалуй, к карликам поближе. А фамилия моя Великанов Николай Иванович, это точно.
Младшего следопыта отстранил старший:
– Скажите, пожалуйста, в бою за освобождение (он назвал город, откуда приехал со своим напарником) вы участвовали?
– Пришлось. А что, собственно, случилось, ребята?
Тут снова эстафету допроса перехватил младший следопыт, выкрикнувший с восторгом:
– Значит, это вы… не пали смертью храбрых в том бою?
Трофим Петрович хохотнул у себя за столом. А Великанов нахмурился, посуровел, сказал тихо:
– В дивизионе тогда решили, что я убит, а в санбате – спасибо нашему санинструктору Нюре, она меня туда приволокла – я вдруг ожил, ко всеобщему удивлению. Меня мигом в полевой госпиталь.
– Такое часто бывало на фронте! – сказал Трофим Петрович.
– Вам же памятник стоит у нас в городе! – с тем же восторгом снова выкрикнул младший следопыт и так тряхнул головой, что его шикарные очки наконец свалились с носа, но он успел их поймать на лету. – На постаменте ваша фамилия выбита – Великанов Н. И. И еще две фамилии: Стеценко И. Я. и Осипян Г. Н.
– Боевые дружки! – тихо сказал Великанов. – Они погибли. Это уж точно!..
Следопыты переглянулись, и младший сказал старшему:
– Ну говори же ты, Вова!
– Товарищ Великанов, мы вас приглашаем, когда у вас будет отпуск, приехать к нам в город, – смущаясь и краснея, сказал старший следопыт. – Вы выступите у нас на слете, расскажете, как вы ожили, по радио тоже выступите…
– И по телевидению! – вставил, не удержавшись, младший следопыт. – Мы вас представим к награде.
– Нет, ребята, этого не надо делать. Я свою награду уже получил.
– Какую?
– Жизнь! – сказал Великанов.
В кабинете стало тихо. Только Трофим Петрович у себя за столом шелестел бумагами, перебирая какие-то документы в старой папке и делая вид, что читает их.
Согнав с лица добрую усмешку, Великанов решительно сказал:
– Нет, ребята, не приеду я к вам.
– Почему, Николай Иванович?
– Потому что… сами посудите, как-то… неловко мне. Ваня Стеценко, Жора Осипян погибли, а я… живой. Дрался я честно, стоял до конца, а все ж таки… неудобно… Нет, не приеду! И доклада не надо делать на вашем слете. Пусть я для вас останусь «неизвестным солдатом» по имени Н. И. Великанов.
Следопыты снова переглянулись – они не ждали такого конца от этой встречи. И вот жалобное выражение разочарования появилось на их полудетских лицах, что Великанов смягчился и сказал:
– Вот что, ребята, я перед вами новую следопытскую задачу поставлю. Поищите-ка вы мою спасительницу – женщину-хирурга из полевого госпиталя. Она же меня буквально по кусочкам сшила, как раньше в деревнях невесты себе в приданое шили одеяла из лоскутков. У меня, в общем-то, тогда одна голова была в относительном порядке и при себе, а остальное – лохмотья.
– Давайте ее данные! – деловито сказал старший следопыт и тут же достал из кармана курточки блокнот и карандаш.
– Какие вам нужны ее данные?
– Для поиска. Отправные. Имя, отчество, фамилию, сколько лет, где живет, адрес…
– Ну, если бы я эти «отправные данные» знал, я бы сам ее давно нашел. Записывайте. Зовут Нина… А может быть, Зина… Но вот отчество – Павловна, это точно. Фамилию не знаю. Тогда было ей… ну, лет двадцать восемь… Глаза веселые, черные… А может быть, темно-карие. Украинка… Вот и все, что я знаю. Я ведь тогда в полузабытьи был. А после операции меня вскоре в далекий тыл отправили… Найдете, следопыты?
Младший сказал твердо:
– Отправные данные не очень точные… Но… найдем. Постараемся!
– Тогда и поговорим!
Великанов обернулся к улыбающемуся Трофиму Петровичу:
– Вот кому надо памятники ставить – хирургам, врачам, сестрам, санитарам – всей нашей полевой медицине. Ведь сколько солдатских жизней она спасла на фронте – не счесть! Как ты считаешь, Трофим Петрович, правильно мое предложение?
Трофим Петрович кивнул и сказал:
– В Болгарии, в Софии, на одной красивой площади есть такой памятник. Только он поставлен в честь русских медиков, погибших еще в русско-турецкую войну за освобождение Болгарии.
– Вот видишь! Догадались же люди. А мы – нет! У тебя все ко мне?
– Все.
– Тогда я пошел… До свиданья, ребята! Смотрите, я на вас надеюсь! – сказал Великанов и вышел из кабинета – низкорослый, узкоплечий, с сильно поседевшими висками.
