Текст книги "Из рода Караевых"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Он обратился ко мне, сказал:

– У тебя коньяку нет случайно?

Коньяк у меня был – на днях прислали посылку из Москвы.

Я достал из чемодана бутылку, налил полстакана. Хирург выпил одним глотком и сказал, ни на кого не глядя:

– Он умер на столе. Я ничего не мог сделать. Газовая гангрена при плохом сердце.

Митлина все любили. Он был добрым, скромным человеком, настоящим советским газетчиком.

Дней через пять после его смерти массированным ударом вражеской авиации Брянск был разрушен и сожжен почти полностью.

ФРОНТОВЫЕ СКАЗКИ

КОМАР

Был у фашистов непобедимый генерал фон Пфуль – отчаянной храбрости мужчина и очень спесивый.

Сам толстый, словно боров, голова плешивая, гладкая, как блюдце, зубы – сплошь золотые.

– Я, – говорит, – десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Нету сильнее меня генерала на свете.

Он на отдыхе находился, этот самый фон Пфуль. Сидел во Франции, жрал сардинки с сардельками, шампанским запивал.

Вот однажды вызывает его к себе Гитлер и говорит:

– Дела мои на Востоке швах, ниже среднего. Придется вам поехать в Россию, пособить мне воевать, поскольку вы десять стран покорили, сто городов пожгли, тысячу деревень с землей сровняли и сильнее вас нету генерала на свете.

– Рад стараться! – отвечает Гитлеру фон Пфуль. – Правда, я свои мимомуары только до пятой из десяти покоренных мною стран додиктовал, но это ничего, покорю одиннадцатую и тогда уже все сразу, одним махом, и додиктую.

Прикатил он к нам в Россию и попал аккурат на такой фронт, где леса, да болота, да комарья туча. Зайдешь в чащу – кругом все так и звенит. Только успевай руками махать – от комариков отбиваться.

Созвал фон Пфуль генералитет, объявил:

– Я десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Сильнее меня нету генерала на свете. Вот как перед истинным богом клянусь вам, что я в три дня русских одолею.

Один пожилой фитьмаршал, седой весь, как старая крыса, говорит ему:

– Довольно странные ваши речи. Мы здесь два года сидим, ничего сделать не можем, а вы… в три дня! Посмотрим!

– А вы оставьте меня одного, я посижу над картой, подумаю и преподнесу вам свой научный план, как, чем и во что русских надо бить, чтобы их окончательно одолеть.

Генералитет удивился и ушел. Развернул Пфуль свою карту, стал думать. Вот уже вроде бы придумал, а тут комарик спикировал ему на лоб – да как ожег! Фон Пфуль хлоп себя по лбу и весь план забыл. Стал сначала думать. Только снова подобрался к плану, а комар его в ухо жальнул. Генерал хвать себя в ухо, а другой комар его в ноздрю. Генерал – в ноздрю, а комар опять в ухо! Что ты будешь делать! Весь план начисто забыл опять непобедимый генерал фон Пфуль. Сидит, головой мотает, злится. А комар свое звенит: «Ты… з… з… злой, а я еще з… з… злей. Ты з… з… злой, а я еще з… з… злей».

Позвал фон Пфуль адъютанта, спрашивает:

– Что это такое на меня пикирует?

– Это такая русская насекомая, ваше превосходительство. Вроде вошки. Только она летает и называется комар.

– Станьте рядом и отгоняйте эту дрянь от меня.

Адъютант встал, как положено, машет над генеральской плешью сосновой веткой – отгоняет комаров. Ничего не помогает.

Фон Пфуль кричит на адъютанта:

– Вы не махайте на нее, вы ее бейте, как только она на меня присядет.

– Так ведь придется тогда вашу, извините, плешь побеспокоить, ваше превосходительство.

– Делайте, что вам говорят! Я никаких движений сам делать не хочу, это меня отвлекает от моих важных научных мыслей.

Стоит адъютант над плешью фон Пфуля, ведет наблюдение. Вот сел комар на генеральскую плешь, генерал сквозь зубы золотые командует:

– Огонь!

Адъютант хлоп – недолет, хлоп – перелет. Одного комара прихлопнет – десять новых прилетает.

У непобедимого генерала фон Пфуля плешь уже посинела, но он ничего, терпит, бодрится, только кряхтит. Думает. Бодрился, бодрился да вдруг как завопит на адъютанта:

– Ты, подлец, нарочно промахиваешься, по пустому месту бьешь. Вон отсюда! Расстрелять!..

Адъютанта как ветром сдуло.

Остался фон Пфуль один, сидит, думает. Вдруг входит в его палатку неприметный старичок в ватнике, бородка клинышком, на одном плече мешок, на другом автомат немецкий на ремне.

Генерал фон Пфуль спрашивает:

– Вы кто такой?

А старичок с мешком ему в ответ, да так дерзко, нахально:

– А ты кто такой?

– Я – непобедимый генерал фон Пфуль, я десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Сильнее меня нету генерала на свете. Отвечайте сей минут, кто вы такой?!

– Я непобедимый партизан дед Комар. Я тридцать ваших эшелонов с живой силой и техникой под откос пустил, три карательных дивизии в пух и прах разбил, трех ваших генералов прикончил, а полковников – этих и не счесть! А тебя, дурака, живьем возьму!

И взял. Живьем! В мешок его запихнул и унес. Поминай как звали!

ХОРОШЕЕ ВОСПИТАНИЕ

Родился в одной немецкой семье сынок.

Пришли профессора – осмотрели младенчика, обнюхали, обмерили, распрабабок его по особому списку проверили, до десятого колена туда и обратно, и сказали:

– Родители, поздравляем! Сынок ваш ариец чистых кровей. Молодцы!

– Рады стараться! – сказали родители. – Может, фюрер нам за него хоть фунтик маслица отвалит? А то мы совсем отощали, его рожавши!

– Хлопочите через имперскую канцелярию.

Отхлопотали себе родители фунт масла через эту канцелярию и стали сынка растить.

Пока он сосунком был, без хлопот дело обходилось: сосет младенчик мамашу, и бог с ним! А как подрос, призадумались родители: кого в воспитатели позвать?

Пригласили опять профессоров посоветоваться.

Профессора сказали:

– Поскольку фюрер требует, чтобы немецкая молодежь была похожа на молодых диких зверей с бездной в глазах, постольку вам надо идти в зоологический сад и там среди млекопитающих выбрать для своего сынка подходящих воспитателей.

Родители так и сделали: пошли в зоологический сад.

Приходят – видят: сидит в клетке волк, жрет падаль.

Родители к нему:

– Извините за беспокойство: не можете ли вы, герр волк, сынка нашего воспитать так, как того фюрер требует?

– Могем! – рычит волк. – Платить мне будете пять пудов разной падали в месяц. Я очень падаль обожаю.

Согласились родители на эту цену и спрашивают волка:

– А кого еще, герр волк, вы можете из млекопитающих нам порекомендовать в воспитатели сынку?

– Обратитесь к кабану, сиречь к дикой свинье, – через клетку направо, за углом. Очень культурное животное. Потом еще неплохо было бы вонючку пригласить, она ему хорошие манеры привьет, но уж больно от нее дух тяжелый идет. Даже мы, звери, и то не выдерживаем.

– Ничего, – сказали родители, – мы выдержим. Зато уж будет у нас сынок – ариец первый сорт! Не возьмет его земное оружие!..

Договорились с кабаном, договорились с вонючкой (ее пригласили раз в неделю приходить и в чистом поле с сынком заниматься), идут по зоологическому саду домой, и вдруг выскакивает из-за куста навстречу им заяц:

– Здравствуйте, родители! Возьмите и меня к вашему сынку в воспитатели.

– А вы нешто тоже с бездной в глазах, герр заяц?

Заяц нахально смеется:

– Бездны у меня нет, я по другой части силен.

Родители переглянулись, и папаша сказал:

– Вы, герр заяц, не хищный зверь. Вы из грызунов. Уши у вас какие-то такие… подозрительные. И бездны в глазах, сами говорите, нету, а потому не взыщите!..

Заяц еще нахальнее смеется:

– Пожалеете, родители!

Тут папаша замахнулся на него палкой – заяц как сиганет в кусты, и след его простыл.

Стали дикие звери ходить к молодому фашисту на дом, учить его уму-разуму.

Волк учит, как жертву терзать, вонючка в чистом поле хорошим манерам обучает, а кабан – сиречь дикая свинья – по своей части старается: набросает на пол разные хорошие книжки, рвет, топчет их и воспитанника своего приглашает:

– Гадь и ты, не стесняйся, гадь!..

Молодой фашист сначала стеснялся, а потом – ничего, пошло у него дело гладко и гадко.

Кабан – сиречь дикая свинья – хвалил его за это:

– Молодец! Теперь рылом вороши!.. Так!.. Еще давай.

Вырос сынок: в глазах – бездна, дух – тяжелый, книжку видеть не может. Ариец – первый сорт. Родители не нахвалятся:

– Вырастили сынка – фюреру подарочек.

А уж война началась. Пошел молодой фашист воевать.

Родители за него ничуть не беспокоились:

– Нашего не убьют! У нашего особое воспитание. Его земное оружие не возьмет!..

На Западе воевал молодой фашист – ничего, обошлось.

Послали его на Восток.

Через месяц приходит сообщение из полка:

«Ваш сын убит. Наш полк русские разбили, кое-кто убежал, а сынок ваш тяжелым на ногу оказался – не успел. Так и помер – с бездной в глазах».

Заплакали родители. Пошли в зоологический сад, говорят волку:

– Герр волк, как же так – сынка-то убили?

Сидит волк, здоровый, клыкастый, жрет падаль. В глазах бездна.

– Подумаешь, – говорит, – убили! Нового родите…

– Не родим, – говорят родители, – старые мы уж. Как же быть теперь, герр волк?

Волк морду воротит:

– Это меня не касается.

Пошли к вонючке – она только пахнет, слова путного от нее не добьешься.

Идут родители домой, горюют. Вдруг выскакивает из-за куста тот самый заяц:

– Здравствуйте, родители! Говорил я вам: пожалеете, что меня не пригласили. Так оно и вышло.

– В чем же наша промашка, герр заяц?

– В том промашка, – говорит заяц, – что вы хотели из сынка дикого зверя сделать, чтобы он человека мог в войне одолеть. А того не бывает. Зверю человека не одолеть. Надо было меня взять: я бы его хоть ноги уносить научил. А то другие убежали, а он нет. Вот вам и бездна!..

Сказал – и в кусты. Только его и видели. Переглянулись родители и заплакали еще горше. Да слезами горю не поможешь!..

НЕСОСТОЯВШАЯСЯ СДЕЛКА

Сидел немецкий генерал фон Кок в штабе, колдовал над картой – куда ему отступать: то ли в поле, то ли в лес, то ли в болото.

И вдруг видит: стоит перед ним черт. Одет как фашист: на все места черепа да кости нашиты, только в галифе сзади прорезь сделана, галуном серебряным обшитая, – для хвоста.

– Так! – сказал сам себе генерал фон Кок. – Выходит, до чертиков и довоевался.

А черт чин чином поднимает руку, машет хвостом:

– Хайль Гитлер!..

– Хайль так хайль, – отвечает генерал фон Кок, – только вот что: я очень занят, мне отступать надо – то ли в поле, то ли в лес, то ли в болото. Потому давайте короче. Небось душу мою купить желаете?

– Не прочь!

– Ваша цена?

– Назначайте вы, ваше превосходительство. Поторгуемся.

– Цена моя такая, – говорит генерал фон Кок. – Выведете мое войско из тупика – получите мою душеньку. Идет?

Посмотрел черт карту, только свистнул.

– Нет, – говорит, – не пойдет, ваше превосходительство. Тут сам черт ногу сломит. Гитлер вас сюда завел, пусть он вас и выводит. А я не берусь.

– Тогда сделайте так, чтобы мои солдаты не чесались. А то они все время чешутся, как собаки шелудивые. Вернете им солдатский вид – получите мою душеньку. Идет?

Черт опять головой трясет.

– Нет, – говорит, – не пойдет, ваше превосходительство. Ваших солдат теперь ни один дьявол в пристойный вид не обратит.

– Хорошо. Тогда сделайте так, чтобы на меня русские партизаны не кидались. Сделаете – получите душеньку. Идет?

Черт и на это не соглашается.

– Нет, – говорит, – не пойдет, ваше превосходительство. Вы русский народ до того довели, что в вас каждая кочка стреляет. Теперь никакие черти партизан не остановят. Сами уж как-нибудь.

Генерал фон Кок осерчал.

– Зачем вы ко мне пришли? Что я ни скажу, вы на все «нет» да «нет». Назначайте тогда сами цену. Я буду ломаться.

Черт говорит:

– Наша цена известная. Могу устроить так, что вас, пожилого хрыча, полюбит молодая девица неописуемой красоты. Одним словом, за любовь прекрасной Маргариты беру вашу душеньку. Идет?

Генерал фон Кок мужчина был еще крепкий, кровь в нем еще не остыла.

– Идет, – говорит, – продаю душу за любовь прекрасной молодой девицы: в жизни мы живем только раз. Только я эту самую Маргариточку, свою избранницу, должен предварительно поглядеть. А то, сами понимаете, кота в мешке брать тоже расчету нет. Подсудобите мне какую-нибудь кривобокую. Знаю я вас, чертей!

– Это можно, – отвечает черт. – Сейчас я вас перекину в Германию, и вы, ваше превосходительство, сами выберете себе подходящую Маргариточку.

Не успел генерал фон Кок моргнуть, как очутился в Берлине.

Подлетают они с чертом к одному дому.

Черт говорит:

– Загляньте, ваше превосходительство, в окошко. Там как раз сидит прелестная Маргариточка. Она вас может полюбить.

Заглянул генерал в окошко, видит: сидит за столом девица, тоща, как сушеная вобла, щечки зелененькие, носик остренький-преостренький, жует картофельную шелуху.

– Не подойдет, – говорит генерал фон Кок и даже плюется. – Это мумий какой-то, а не прекрасная девица.

Подлетают они с чертом к другому окну.

Заглянул генерал фон Кок в окошечко: сидит за столом девица тощей первой. Плюнул генерал, полетел к третьему окну. Заглянул – та же картина.

Так они одиннадцать окон облетели.

Заглянул генерал фон Кок в двенадцатое окно, а там шкилет сидит, пронеси господи! Генерал с перепугу аж на землю свалился, затылок ушиб.

Стоит, потылицу трет и черта ругает.

– Какого черта, – говорит, – вы мне эти шкилеты показываете? Вы же мне обещали прекрасную девицу предъявить. Маргариточку! А это что?

Черт руками разводит.

– Других нет, ваше превосходительство. Я не виноват, что Гитлер германскую девицу до такого околелого вида довел. Чем богат, тем и рад. Берите какие есть.

– Пусть их Кощей Бессмертный замуж берет. Незачем было меня от дела отрывать.

Стал генерал с чертом ругаться.

Генерал кричит:

– Убирайтесь вон! Не продам я свою душеньку!

А черт ему:

– И не надо. Я ее так, задарма, получу.

– Как это «задарма»?

– Очень просто. На вас фюрер серчает. А на какого немецкого генерала фюрер серчает, того обязательно или кондрашка хватит, или он в воздушную катастрофу угодит, или разрыв сердца с ним произойдет. Вот и с вами тоже несчастный случай скоро должен случиться. Тут я вашу душеньку и зацапаю.

Генерал черта за такие слова по рылу.

Ударил и вдруг видит: сидит он один над картой. Скучно ему стало. Да и верно ведь, заскучаешь. Отступать надо, а куда – неизвестно: то ли в поле, то ли в лес, то ли в болото…

НЕПРИХОТЛИВАЯ ВОШЬ

Жил-был на Восточном фронте солдат Фриц. И жила в нем вошь. Солдат чешется, вошь питается, дни идут. Вот убили Фрица. Что вше делать? Изловчилась вошь и перелезла на унтер-офицера Ганса. Унтер-офицер чешется, вошь питается, дни идут. Вот и Ганса убили. Тут загрустила вошь.

– Только устроилась, и опять надо на новую квартиру переезжать.

На фронте долго грустить не приходится. Наклонился над убитым Гансом обер-лейтенант Макс, а вошь – не будь дура – взяла да перелезла к нему на штаны. «Ничего, – думает, – проживу! Главное, чтобы тепло было и не дуло!»

Офицер чешется, вошь питается, дни идут. Поехал офицер к генералу с донесением. Вышел из машины, а русская бомба как шарахнет. И вошь взрывной волной бросило самому генералу за воротник.

– Ах! – сказала вошь. – Я, кажется, опять переехала!

Вызвали генерала к самому Гитлеру на доклад. Генерал сел в машину и поехал. Генерал чешется, вошь питается – едут.

Приехал генерал Гитлеру докладывать, а вше любопытно на фюрера поглядеть, она и выползла на генеральский мундир. Генерал наклонился, вошь не удержалась и угодила Гитлеру в рукав. Притаилась там и сидит. Наступила ночь. Лег Гитлер спать, а вошь осмелела и стала им питаться. Гитлер чешется, вошь питается, часы идут. На рассвете Гитлер не выдержал и закричал страшным голосом:

– Кто смеет мною, фюрером, питаться?!

Вошь отвечает:

– Это я, вошь, вами питаюсь!

– Да как ты смеешь мою чистокровную кровь пить?! Ты что, вошь, сумасшедшая?!

– Нет! – отвечает вошь. – Я не сумасшедшая. Я неприхотливая: ты, фюрер, океаны человеческой крови выпил, дай мне твоей хоть с осьмушку наперстка испить!

– Ох, уничтожу я тебя сейчас, нахалку!

– Руки коротки, фюрер! Я при тебе буду, вместо совести жить. От совести ты освободился, а от меня нет тебе спасения. А уничтожат меня только вместе с тобой!

С той поры и одолела Гитлера бессонница. Это его по ночам неприхотливая вошь вместо совести грызет. Гитлер не спит, чешется, вошь питается – дожидаются они своего конца.

ДОГОВОРИЛИСЬ!

Огневые позиции батарея занимала на довольно высокой горе, поросшей густым орешником. Орех – веселое дерево, его любят птицы. Птиц здесь было множество, и казалось странным, что даже свирепые громы артиллерийской пальбы не заставили синиц, кукушек и зябликов эвакуироваться из родимых гнезд. По-видимому, беспечные пернатые по птичьему своему легкомыслию решили, что просто в этом году выдалось такое грозовое лето.

Снаряды на гору доставлялись конным транспортом на двуколках. Дорога шла лесом, скрытно, и подвозчики боеприпасов преодолевали опасный путь без особых помех.

Но однажды во время яростной артиллерийской дуэли, неожиданно вспыхнувшей между противниками, немецкие батареи положили несколько снарядов на подходы к горе и наделали беды. Одна двуколка со снарядами взлетела в воздух, а кроме того, осколками у подвозчика Прохорова – молчаливого, серьезного, пожилого солдата по прозвищу Отец – убило его рыжего толстого мерина Федьку.

Потеряв Федьку, Отец затосковал так, как будто он лишился родного человека.

Ему говорили:

– Что ты, Отец, горюешь? Жив остался после такой петрушки, радоваться надо, а ты… скис, как опара!..

Отец только рукой махнул:

– Мы с ним земляками были: я елецкий и он елецкий…

– Тебе сам мерин покойный говорил, что он елецкий?

– Не мерин говорил, а я сам знаю. Когда нам этих коней пригнали, люди говорили, что это елецкие лошади. Да у нас действительно в колхозах конь как раз такой: рыжий, словно солнышко, и в теле…

Вскоре Прохоров получил другого коня – трофейного. Это было высокое, костистое, сильное животное вороной масти. Глаза у него были диковатые, шалые, с белками фиолетового отлива.

Передавая Отцу нового коня, старшина Глухарев сказал:

– На, Прохоров, получай. Владей, Фаддей, моей Маланьей! Конь хороший, не сомневайся. Мы его Пфердом назвали.

– Как?

– Пфердом. Ведь он немец. А по-немецки лошадь будет Пферд.

Отец помрачнел, скептически оглядел Пферда, сплюнул и сказал с нескрываемой обидой в голосе:

– Не стану я на немце ездить. Мне русской нации конь нужен – и все тут!

Глухарев засмеялся.

– Лошади, Отец, все одной нации – лошадиной. Хоть елецкий, хоть немецкий – конь, он и есть конь. Бери, Прохоров, не задерживай меня!

– Не возьму, товарищ старшина! Давайте русского!

Подошел лейтенант Лисицын и, узнав, в чем дело, сказал, улыбнувшись:

– Не понимаю вас, Прохоров! Отличный конь! Цветок душистых прерий, а не конь!

– Мне, товарищ лейтенант, этот цветок не нюхать. Мне на этом цветке работать придется, да еще под огнем – вот что!

– Но он же, видно по всему, добродушная тварь и с хорошим характером.

Лейтенант поднял руку, чтобы потрепать Пферда по крутой шее, но «добродушная тварь» вдруг прижала уши к голове и, оскалив желтые зубы, попыталась укусить своего адвоката.

– Видали?! – обрадовался Прохоров. – Вся повадка фашистская! Да он русского голоса вовсе не признает, товарищ лейтенант. Я своему покойнику, бывало, только скажу: «Давай, Федя!» – и все в порядке. А этот! Сами видите – он по-русски ни бум-бум не понимает!

– А вы его кнутом! – строго сказал лейтенант Лисицын. – Этот язык он поймет, можете не сомневаться!

– Освободите от Пферда, товарищ лейтенант, прошу вас всей душой!

– Довольно, боец Прохоров! Берите коня и ступайте.

Отцу пришлось смириться, и он стал хозяином Пферда.

…Службу трофейный конь нес исправно, но отношения между Пфердом и Отцом оставались прохладными. Для Прохорова Пферд по-прежнему был «немцем», и помня завет лейтенанта Лисицына, он общался со своим четвероногим помощником главным образом на языке кнута. Глядя, как Отец, бранясь, настегивает Пферда по гладкому крупу, а тот лишь возмущенно крутит хвостом, протестуя против столь неделикатного с ним обращения, батарейцы утверждали, что Отец в конце концов научит его не только понимать, но даже и говорить по-русски.

А веселый наводчик Максим Гребенка при этом уверял всех, что первые слова, которые произнесет Пферд, будут не очень приличными, ибо других от своего хозяина он не слышал.

Нет, никак не мог Пферд заменить Прохорову покойного Федьку. Душа Отца томилась по-прежнему. Раньше, когда Федька был жив, в минуту острой сердечной тоски по дому, по далекой елецкой земле, можно было подойти к Федьке, положить руку на его теплый, нежный храп, вздохнуть и сказать:

– Так оно, брат Федька!

И Федька, ответно вздыхая, фыркал в ладонь, будто отвечал:

«Ничего, Отец, живы будем – не помрем. Наше дело солдатское!»

А этот вороной дьявол лишь отчужденно косит фиолетовыми своими белками да по-немецки скалит желтые зубы. Что такому скажешь?!

Однажды, когда на востоке уже алело, Прохоров совершал четвертый за ночь рейс на батарею. Другие подвозчики уехали вперед, он был один с Пфердом в этот торжественный и всегда милый час пробуждения природы.

Свежей прохладой тянуло из леса, ноги у Пферда, по самые колени мокрые от росы, блестели как лакированные. Таинственная тишина была разлита кругом. Но вот в кустах чувикнула какая-то птичка – из тех неугомонных певуний, которые просыпаются раньше всех в мире. И вдруг сразу, как бы в ответ на птичий щебет, послышался далекий глухой удар и вслед за тем тяжелый вой, вой приближающегося снаряда.

Пферд поставил уши торчком, тревожно заржал. Грохнул взрыв. Подхватив вожжи, Прохоров обернулся и увидел позади себя в рассветной мгле черный фонтан земли и пыли. На горе сейчас же громово ответили наши батареи.

Снова Прохоров услышал вой и свист – на этот раз снаряд разорвался впереди в лесу. Пферд осел на задние ноги, попятился, замотал головой.

Всей кожей Прохоров почувствовал, что третий снаряд немец положит в его двуколку, очутившуюся в вилке, или рядом. Он яростно стеганул Пферда кнутом, задергал вожжами, но испуганный конь только тоскливо визжал, пятился и не шел. Не помня себя, Отец в отчаянии закричал:

– Давай!.. Федя!.. Давай!

Пферд рванулся галопом вперед, и сейчас же со страшной силой раскололся воздух, ослепительно ярко вспыхнув позади Прохорова, потом навалилась черная тьма, и он потерял сознание.

Очнулся Прохоров от радостного птичьего свиста и щебета. Он решил, что лежит в лесу, но, открыв глаза, увидел склонившегося над ним наводчика Максима Гребенку и понял, что находится у батарейцев. Орудия молчали, и, пользуясь затишьем, птицы давали свой обычный шефский концерт для бойцов.

– Как я к вам попал-то? – слабым голосом спросил Отец.

– Пферда своего благодари, – улыбнулся Гребенка. – Сам прибежал на батарею. И тебя привез. Тебя, видать, чуток контузило. Можешь встать?

– Могу! – сказал Отец, поднимаясь. – Неужели… сам прибежал?

– Сам! Его царапнуло осколком малость.

Пферд стоял под деревом, опустив голову. На его крупе темно-вишневым сгустком запеклась кровь, и когда мухи садились на рану, дрожь пробегала по его потной, остро пахнущей коже.

Отец подошел к Пферду, деловито осмотрел рану, отогнал надоедливых мух, поправил спутанную челку и молча положил ладонь на его влажный теплый храп. И Пферд покорно принял хозяйскую ласку.

– Вот тебе и немец! – сказал Гребенка, с уважением глядя на Пферда.

– Он не немец, – убежденно возразил Отец. – Это русский конь. Его немцы где-нибудь в колхозе забрали, ну и попортили затем, конечно. А он русский.

– Откуда ты знаешь, что он русский?

– Да уж знаю… фашист на такое неспособный! И понимает он все – вот что!.. Ну, ехать мне надо!

– Доедешь сам?

– Доеду!

Отец залез в двуколку, дернул вожжи и, чмокнув губами, прикрикнул:

– А ну, Федя, давай… домой!

Пферд ленивой рысцой затрусил по лесной дорожке, испещренной веселой игрой света и тени.

– Договорились! – сказал вслед Отцу и Пферду наводчик Максим Гребенка.