Текст книги "Из рода Караевых"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
Пожилые обозные солдаты в рваных шинелях и облезлых полушубках – кто в черных погонах по форме, а кто и вовсе без погон – суетились в глубине большого городского двора.
Они запрягали в крестьянские телеги шелудивых измученных лошаденок, реквизированных еще в курских и орловских деревнях и дотопавших до Ростова, таскали и укладывали ящики, чемоданы, какие-то узлы.
Тоскливое ржанье, крик, обязательная в таких случаях надсадная матерная брань.
– Авдюхин! Куда смотришь, кривая харя!
– Виноват! Отойдите, ваше высокородие, как бы не зашибить! На себя бери, на себя!.. Стой!.. Заходи!.. Стой, холера тебя задави!
– Чижолый, сволочь! Что в ём такое?
– Дерьмо!
– А может, золото?
– Хоть бы и так! Все равно тебе не достанется. Не рассчитывай!
– Я рассчитываю, где бы мне сальца добыть пожрать!
– У Буденного попроси, он тебе даст сальца, снохачу вшивому!
Всей этой какофонией дирижировал пожилой подполковник Курсовский, командир марковского обоза. Он был невелик ростом, с жидкой бороденкой на морщинистом, растерянном лице.
Подполковник пыжился, выставляя грудь колесом, и всячески старался казаться бравым отцом-командиром: то кричал на обозников плачущим фальцетом, матерясь изобретательно и длинно, то вдруг, срываясь, придерживая рукой шашку, бежал, мелко семеня, в другой угол двора, чтобы и там визгливо распечь кого-то. Однако ничего бравого, командирского в подполковнике не было, походил он больше на деревенского дьячка, надевшего офицерскую форму.
– Наш Берендей в своем репертуаре, – сказал Гриша Чистов Балковичу.
Кадет усмехнулся:
– Двужильный старикан! Идемте, однако, господа, доложимся.
Вольноперы и Игорь подошли к подполковнику, вытянулись, отдали честь.
– Здравия желаю, господин подполковник! – обаятельно улыбаясь, молодецки выкрикнул Гриша. – Прибыли в ваше распоряжение!
– Очень рад, господа, очень рад! – ответно козырнув, сказал подполковник Курсовский и пожал каждому руку. Юрию Балковичу – почтительно. Его красноватые, стариковски незлобивые глаза с короткими белыми ресничками слезились от ветра. На кончике озябшего носа висела мутная капля. – А вы, молодой человек, откуда? – спросил он Игоря, с удивлением оглядывая его с ног до головы.
Удивляться было чему: гимназическая фуражка на голове, а за поясом кавалерийская плетка, на сапогах – огромные, вроде как бы рыцарские шпоры, а в руке вполне современный клетчатый саквояж.
Гриша Чистов поспешил прийти на помощь смущенному Игорю:
– А разве Александр Николаевич вам ничего не говорил, господин подполковник? Это Игорь Ступин, сын доктора Ступина. Он с нами до Каяла.
– Да, да, да! – спохватился подполковник. – Милости прошу!.. Однако как вы… это самое… расфуфырились, молодой человек!.. Вещички ваши, господа, можете сложить вон на ту подводу. Белый меринок – видите?.. Пока вы свободны. Но отлучаться со двора не рекомендую. Анохин! – заорал он вдруг своим плачущим бабьим фальцетом. – Не туда патроны грузишь! Вот я тебе сейчас набью морду, беспамятная твоя башка! – И, подхватив шашку, засеменил в глубину двора.
Солдат-обозник с заросшим угрюмым лицом молча взял у Чистова и Балковича их чемоданы и уложил на подводу.
Вольноперы отошли в сторону, закурили.
– И мой возьмите, пожалуйста! – Игорь подал обознику свой клетчатый саквояж.
Тот подержал саквояж на весу, сказал одобрительно:
– Хорошая вещь! Много можно сюда добра напхать. Где покупали?
– Это еще папа купил. В Петрограде. В Гвардейском экономическом обществе. Был такой магазин до революции.
– А кто ваш папаша?
– Он был военный врач. Он умер. От сыпного тифа. А вы сами из какой губернии?
– Курский соловей! – мрачно усмехнулся заросший солдат. – И вон, гляди, куда залетел!
– Даст бог, вернетесь к себе на родину.
– Вряд ли, – вздохнул «курский соловей». – Кровищи на мне много!
– Игорь! – строго позвал кадет. – Подите сюда!
Игорь подошел.
– Зачем вы вступаете в разговоры с солдатней? Это все мобилизованная мужицкая сволочь! Спят и видят, как бы сбежать к большевикам. О чем вы с ним говорили?
– Ни о чем. Спросил, откуда он.
– Узнали? Ну и хватит!
Балкович бросил на землю окурок, сказал, обращаясь к Грише Чистову:
– Хорошо было первопоходникам. Одни офицеры вокруг. А сейчас? Сколько хамья в армии. Ужас!
– Но ведь когда был всемирный потоп, – с серьезной миной, подмигнув Игорю, сказал Гриша Чистов, – старик Ной взял в свой ковчег не только Сима и Иафета, но и Хама. Отсюда, Юрочка, я делаю вывод: без хама не обойтись!
Во двор с улицы, широко и твердо шагая, вошел молодой стройный офицер в новой английской шинели. Одна рука его была на черной перевязи.
– Поручик Губенко! – окрикнул его Гриша. – Это вы или ваша тень?
Румяное, свежее лицо офицера расплылось в широкой улыбке. Он подошел к Грише, подал ему здоровую руку, сказал весело:
– Опять у нас? Прелестно!
– Господин поручик, значит, слухи о вашей героической смерти под Иловайской несколько преувеличены?
– Как видите! Немножко руку задело. Но все уже в общем подсохло. Як на собаци, как хохлы говорят.
– Как вам удалось выдраться из той каши?
Поручик юмористически подмигнул Грише.
– Где шажком, где ползком, а где и на карачках. Я в полушубке, без погон был, а фуражку потерял на бегу. Это меня и спасло… Один налетел. Конь рыжий, у всадника морда тоже веснушчатая, рыжая. И тулуп на нем овчинный, рыжий. И небо мне с овчинку показалось, – значит, тоже рыжее. Ну, думаю, конец. Отгулял поручик Губенко! И вдруг слышу: «Не бойсь, парень. Мы только ахвицерье рубаем!» Гикнул, матюкнулся и дунул дальше карьером!
Гриша и Игорь рассмеялись. Кадет, покривился.
– Во многих драпах участвовал, такого не запомню! – продолжал восторженно говорить веселый поручик. – Ай да Буденный! Ай да чертов сын! Вахмистр, а лупит господ генералов в хвост и в гриву, как хочет!
– Вы не находите, господин поручик, что в таком тоне говорить о руководителях армии по меньшей мере неприлично? – сказал Балкович. – И что это вы так восхищаетесь этим Буденным?!
– А что это вы мне делаете замечания, вольноопределяющийся? – сразу взорвался поручик. – Встать смирно!.. Носочки, носочки врозь!.. Каждый мальчишка берется учить боевого офицера!
Он долго распекал мрачно молчавшего кадета. Наконец утихомирился.
– Вы идете с нами, господин поручик? – спросил Гриша Чистов.
– Нет, поездом! – буркнул поручик Губенко и, не попрощавшись, ушел.
…Выступили только в два часа дня. Жидкая цепочка марковских подвод и небольшая группа пеших затерялись среди сотен таких же подвод, бричек, санок, всадников и идущих вразброд, как попало, шатающихся от усталости солдат и офицеров. Горожан на улицах не было видно. Зная добровольческие нравы, ростовчане благоразумно прятались в домах.
Теперь и слепому было видно, что белая армия оставляет Ростов, город, сыгравший большую роль в ее судьбе. Ведь именно здесь обосновались бежавшие в 1917 году из Быхова мятежные контрреволюционные генералы во главе с Корниловым. Здесь был сформирован трехтысячный офицерский отряд добровольцев – костяк будущей армии. Отсюда увели офицеров Корнилов, Алексеев и Деникин в кубанские степи – поднимать казачество на борьбу с большевиками. Потом Ростов стал самым крупным тыловым городом вооруженных сил юга России. Деникин – преемник Корнилова и Алексеева – разместил свой штаб в тихом Таганроге, подальше от ненадежных, опасных очагов «большевистской заразы» – ростовских фабрик и заводов – и торжественно провозгласил поход на красную Москву. И вот снова крах, и снова нужно уходить, уползать с перебитым хребтом на юг, в те же роковые кубанские степи. Но тогда в ледовый поход уходила крепко спаянная, монолитная горсточка фанатиков-единомышленников, готовых на все, вплоть до коллективного самоубийства, а сейчас откатывалась разбитая наголову, пестрая по своему социальному составу, деморализованная, разваливающаяся армия – вчера еще сильная, хорошо экипированная всемогущей Антантой, наставляемая военными советниками Англии, Франции и Америки.
Боковыми улицами по крутому спуску сошли на замерзший Дон. Вольноперы и Игорь бодро шагали следом за подводой со своими вещами. Сначала Игорю мешали идти его шпоры. Они сползали с каблуков, цепляясь за все, за что могли зацепиться. Приходилось поминутно их поправлять, подтягивая ремешки. Наконец одна из шпор, слава богу, потерялась. Обнаружив пропажу, Игорь с удовольствием отцепил и выбросил оставшуюся шпорину. Идти по морозцу без этих рыцарских украшений на ногах стало куда легче. Небо поголубело. В спину дул слабый северный ветерок, торопил: скорей уходите, а то как задую!..
Гриша Чистов шел, мурлыкая под нос песенку про маленькую Люлю, которая «была бы в музыке каприччио, в скульптуре – статуэтка ренессанс». Кадет молчал. Думал о своем.
– Вы любите стихи? – спросил его Игорь, желая из вежливости завязать разговор.
– Нет! – жестко ответил Балкович. Пройдя несколько шагов, он сказал: – У Гумилева попадается кое-что неплохое. – И продекламировал с мрачным пафосом:
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четыре дня наступаем,
Мы не ели четыре дня!
Впереди показался всадник. Он ехал со стороны Батайска, навстречу потоку подвод и людей, вышедших из Ростова. Когда он приблизился, Игорь увидел золотые погоны на его плечах.
– Полковник Коркин! – приглядевшись, сказал Гриша Чистов. – Командир первого пулеметного…
У Игоря екнуло сердце. Первый пулеметный! О нем как раз говорил Дима.
– Господин полковник! – крикнул Чистов поравнявшемуся с подводами марковцев всаднику. – Сергей Петрович! На минуточку!
Полковник – грузный, усатый – осадил тяжело храпящего серого жеребца. Узнав подбежавшего к нему Гришу, он улыбнулся и, склонившись с седла, поздоровался с Чистовым запросто.
– Драпаем, Гришенька? – сказал он ласково хорошо поставленным басом.
– Драпаем, Сергей Петрович! Позвоните папе, скажите, что вы меня видели.
– Позвоню.
– А как чувствует себя доблестный первый пулеметный полк – надежда Ростова?
Полковник приложил руку к козырьку фуражки, отчеканил по-солдатски, дураковато выпучив глаза:
– Первый доблестный непромокаемый пулеметный полк готов… – полковник сделал паузу, – разбежаться при первом выстреле противника!.. Всего хорошего, Гришенька! Папе обязательно позвоню! – Он взглянул на наручные часы. – Ох, надо ехать!.. – Невесело усмехнулся: – Ехать так ехать, как сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост.
Полковник кивнул Грише и дал повод жеребцу.
Вышли на батайский берег Дона. Подполковник Курсовский велел подводчикам остановиться проверить упряжь, дать лошаденкам отдохнуть. Вдруг справа, со стороны реки, донеслись крики людей, отчаянное лошадиное ржание. Потом раздался страшный женский вопль, и все стихло.
Вольноперы тревожно переглянулись.
– Авдюхин! – сказал подполковник Курсовский обознику с фельдфебельскими лычками на погонах. – Ну-ка, сбегай узнай, что случилось. Одна нога здесь, другая там!
– Слушаюсь, господин подполковник! – рявкнул бойкий Авдюхин и, соскочив с подводы, побежал назад к Дону.
Вернулся он через четверть часа.
– Ничего такого особенного не случилось, ваше высокородие! – доложил он Курсовскому. – Дамочка там одна утопла. И с ей какой-то кавалер из вольных!
– Что ты брешешь, болван! Какая дамочка?
– Никак нет, не брешу. Барыня с кавалером ехали через Дон. Видать, из этих… из беглецов… из богатеньких. Правее нас ехали. И аккурат у самого берега угодили в полынью. Ах, ах! А там – течение. Ну и затянуло под лед!
– Не могли вытащить?
– А кто будет тащить, ваше высокородие? У каждого думка скорее в Батайск попасть, пожрать, обогреться – да и дальше.
Подполковник снял фуражку, обнажив лысую голову, истово перекрестился:
– Упокой, господи, душу неизвестной рабы твоя с неизвестным рабом твоим!
Когда Авдюхин отошел, он вздохнул и сказал, обращаясь к притихшим вольноперам:
– Может, так оно и лучше! Наверное, сразу захлебнулись… Без мучений.
Подполковник вытащил носовой платок, вытер глаза, громко высморкался и пронзительным своим фальцетом подал команду:
– Трогай!
Впереди показались строения, телеграфные столбы, деревья в дивном серебре инея. Батайск!
10. КАЯЛИз Батайска выступили в восемь часов утра, переночевав кое-как в хате, на полу, на соломе, все вместе: подполковник Курсовский, вольноперы и Игорь. Когда выползли на открытую дорогу, задул ветер, повалил снег. Сразу стало холодно, тоскливо, нехорошо под серым бесприютным небом.
Шагали молча за подводами или, вскочив на ходу на телегу, некоторое время ехали, свесив натруженные ноги. Но мороз не давал рассиживаться, и снова приходилось идти или бежать, согреваясь движением.
– Вот вам и новый ледовый поход! – объявил Гриша Чистов. Он завязал башлык, поднял воротник шинели.
– Только первопоходники еще и дрались в этих условиях, – отозвался кадет.
– Сейчас бы завалиться с хорошей девочкой под теплое одеяло! – мечтательно сказал «кутилка-мученик». – Игорек, не слушайте, вам еще рано.
Но Игорю было не до шуток Гриши Чистова. Он совсем замерзал. Угрюмый подводчик – «курский соловей» – хлестнул лошаденку, она затрусила рысцой, и Игорь побежал, держась за грядку телеги. Снова в лицо ударила метель. Подвода остановилась. По дороге, пересекавшей проселок, двигалась батарея. Игорь заметил синюю гимназическую фуражку на голове у ездового первого орудия, его натертые малиновые уши. Ездовой тоже, наверное, увидел гимназическую фуражку на Игоре, потому что, обернувшись, радостно выкрикнул:
– Какой гимназии?
Игорь ответил и, сложив ладони рупором, в свою очередь крикнул:
– А вы?
– Первой новочеркасской! – донеслось из белесой метельной мглы, тут же поглотившей батарею. Потом послышался топот и цоканье копыт: навстречу марковским подводам шла конница. Обозники со своими клячами подались на обочину. В сторону Ростова прошел Терский казачий полк. Терцы в мохнатых папахах ехали молча на своих низкорослых ладных коньках. Без песен и обычных разговоров в строю. Только ножны шашек позвякивали, ударяясь о стремена. В этом молчаливом, сосредоточенном движении была зловещая обреченность.
«Курский соловей» посмотрел на мелькавших мимо ряд за рядом всадников, сказал Игорю:
– Кому не завидую – так это ихним офицерам!
– А что?
– Посекут их! И подадутся к красным.
– Почему вы так думаете?
– Так ведь казачки-то при шашках! – сказал обозник. – Обязательно посекут! – повторил он убежденно. – Им только бы до позиций доехать.
В его маленьких медвежьих глазках, показалось Игорю, зажглись завистливые огоньки.
Проглянуло солнце. Сразу потеплело. Люди повеселели, хотя идти по склизлым колдобинам дороги стало труднее. А до Каяла было еще далеко! Лишь к вечеру, когда лошаденки едва тащились, с трудом вытаскивая подводы из раскисшего чернозема, марковский обоз добрался наконец до Каяла. Подполковник Курсовский послал вперед расторопного Авдюхина квартирьером. Авдюхин закрутил вожжами, зачмокал губами, заорал утробно, из живота, на своего чалого большеголового мерина и заставил-таки его пуститься вскачь.
Однако, когда марковская колонна втянулась в село, Авдюхин не встретил ее в условленном месте у церкви. А когда появился, то по его смущенной и печальной роже было видно, что выполнить поручение лихой квартирьер не смог.
– Худо дело, выше высокородие, – доложил он подполковнику Курсовскому. – Шкуровцы все хаты позаняли. Они с-под самого Воронежа бегут. Битые, злые! Я говорю: «Потеснитесь, ребята, дайте нашему подполковнику отдохнуть». Они матом на меня: «Катись со своим подполковником туда-то и туда-то».
– Неужели ни одной хатенки свободной?
– Какая свободная – в той тифозные лежат, ваше высокородие.
– Гм… Может быть, мне самому пойти к шкуровцам?
– Не советую, ваше высокородие, – опасливо сказал Авдюхин. – Они такие фулиганы, что и вас облают. А то и хуже еще чего сделают!
– Н-да-да! – помолчав, грустно сказал подполковник. – А ведь сегодня, между прочим, сочельник. Завтра рождество господа нашего Иисуса Христа. И вот, извольте видеть, какое пиковое положение… Неужели придется изображать замерзающих рождественских мальчиков?.. Шел, так сказать, по улице малютка, а малютке… пятьдесят два годика… Поди, Авдюхин, пошарь еще по хатам, и мы потихоньку за тобой… Вон по той улице пройди!..
– Попробую, ваше высокородие. Только вряд ли что найдем!
– Ступай, ступай. А мы – следом.
Свернули на боковую улицу, оставив подводы на главной. Шли цепочкой по тропке, протоптанной среди глыб жирной, вязкой черной грязи. Впереди подполковник, потом кадет, за ним Игорь. Замыкающим, посвистывая, шел Гриша Чистов. И вот на тропке появился молодой крестьянский парень. Сильно хромая, он шел навстречу марковцам, ведя в поводу крупную рыжую кобылу.
То ли парень крепко задумался и поздно заметил идущих навстречу военных, то ли очень уж не хотелось ему, хромоножке, уступать им дорогу, только вдруг подполковник Курсовский, которого рыжая кобыла непочтительно толкнула грудью, ругнувшись, шагнул с тропки в грязь, завязнув в ней по колено. Резко обернувшись, Юрий Балкович вырвал плетку из-за пояса у Игоря и с размаху ударил хромого парня по голове. Тот дико закричал, бросив повод. Кобыла метнулась в сторону. Закусив губы, кадет продолжал хлестать кричавшего парня по голове, по плечам, по лицу. Багровые полосы вспыхнули на щеках избиваемого. Не помня себя, Игорь бросился к Балковичу, вырвал у него из рук плетку и изо всех сил толкнул его в грудь. Кадет попятился и, не удержав равновесия, тяжело сел в грязь. В ту же секунду он вскочил на ноги и, озверевший, белогубый, вытащил пистолет из кобуры. Гриша Чистов успел схватить кадета за руку и направить дуло вверх. Раздался выстрел.
– Молчать! – заверещал подполковник Курсовский дурным голосом. – Прекратить!.. Мальчишки!..
Хромого парня с его кобылой как ветром сдуло.
– Вы что, господа, с ума сошли? – продолжал бушевать командир обоза. – Такой праздник! Рождество твое, Христе боже наш! А вы!.. Господин вольноопределяющийся!.. И вы, молодой человек! Придите в себя!.. Я приказываю вам!..
Но тут появился сияющий Авдюхин.
– Воспаление легких, ваше высокородие! – еще издали кричал он радостно.
Подбежал. Улыбаясь во весь рот, доложил Курсовскому:
– Нашел вполне пригодную хатку с воспалением, ваше высокородие! Хозяин твердит, что, мол, у него температура под сорок в тени, но хозяйка проговорилась, что это не тиф, а воспаление легких. Так что можно довериться, ваше высокородие. И тем более, что ужин у них уже стоит на столе. Колбаса, ваше высокородие, жареная, такая – слюнки текут!
– Пошли! – скомандовал повеселевший Курсовский.
Гриша Чистов взял Игоря за локоть, сказал тихо:
– Игорь, я вам советую дуть прямо на вокзал.
Он показал глазами на спину шагавшего впереди кадета и шепнул:
– Уходите скорей, а то Юрка еще пристукнет вас ненароком. Он такой! Я напомню подполковнику насчет отпускной бумажонки. Погуляйте пока по улице, а потом приходите. Я все устрою.
Когда Игорь вошел в хату, подполковник Курсовский уже блаженствовал за чаем. Он сидел без сапог, с дымящейся жестяной кружкой в руках и рассказывал бледному хозяину хаты, лежавшему на деревянной кровати в углу, про свой собственный особый способ приготовления домашней свиной колбасы.
Увидев Игоря, он сказал с язвительным благодушием:
– Покидаете нас, молодой человек? Ну что же, спасибо, так сказать, за компанию! Сейчас я вам выдам удостовереньице.
Он вынул из кармана кителя карандаш и блокнот. Быстро сочинив бумагу, прочитал ее вслух:
– «Дана добровольцу Первого офицерского стрелкового имени генерала Маркова полка Игорю Ступину в том, что он отпущен из полка по делам службы начиная с сего декабря двадцать четвертого дня по третье января 1920 года, то есть на десять дней».
Размашисто расписался, закричал фальцетом:
– Авдюхин! Подай чемоданчик.
Авдюхин, жевавший у печки хозяйскую колбасу, вскочил, подал подполковнику кожаный, видавший виды чемодан.
Курсовский открыл ключиком замок, достал круглую печать, подышав на нее, придавил справку.
– Вот-с! Извольте!.. Документик надежный! Счастливого пути! Кланяйтесь мамаше! А мы понесем, так сказать, свой крест дальше… Авдюхин, давай, бродяга, еще чаю!
Игорь взял свой саквояж, попрощался с подполковником и Авдюхиным (кадет даже не взглянул на него) и вышел.
К ночи снова прижал мороз, сковал грязь. Небо было в рваных тучах, кое-где робко проглядывали бледные звезды.
Гриша Чистов довел Игоря до главной улицы села.
– Ступайте прямо. Станция в той стороне… Эх, и я бы с вами поехал с удовольствием… к папе под крыло!
– Едемте пока к нам, Гриша! Мама будет очень рада.
– Нельзя.
В глазах у «кутилки-мученика» была непривычная для него грусть.
– Помните, что сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост? Ехать так ехать… То-то! Прощайте, Игорек!
И, пожав Игорю руку, он быстро, не оглядываясь, ушел.
Игорь постоял и тоже пошел по пустынной улице. Он шел, стараясь ступать как можно тише, держась поближе к заборам. Село казалось начисто вымершим. Ни собачьего лая, ни шороха шагов, ни человеческого голоса.
Игорю стало жутко от этой давящей безысходной тишины. Вот и попал он в гиблый водоворот, о котором говорила ему Елена Ивановна: крутится теперь ее сын, как щепка, в его черной холодной пене. Куда вынесет?! Да и вынесет ли!
«Ноги едва идут! Господи, да где же эта проклятая станция!» Подбадривая себя, Игорь стал чуть слышно повторять себе под нос: «По небу полуночи ангел летел. И тихую песню он пел… По небу полуночи ангел летел…»
И вдруг издали до его ушей действительно долетела песня. Только пел ее не ангел, а хорошо слаженный хор мужских голосов. Песня была старинная, казачья, невыразимо печальная. Уехал молодой казак далеко на чужбину, уехал и не вернется в родной отчий дом, к родному вишневому садочку.
«Шкуровцы поют», – решил Игорь.
Он остановился, послушал. На высоких нотах рыдающей тоски вели песню тенора, вторя им, печально и глухо гудели басы.
«Словно сами себя отпевают!» – подумал Игорь и двинулся дальше, в ночь.
