Текст книги "Из рода Караевых"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
О счастье! На первом пути станции Каял стоит поезд, готовый к отправлению на юг. Паровоз сердито, нетерпеливо пыхтит. Скорей, скорей!
Игорь подбежал к вагону, схватился за поручни, но стоявший на вагонной площадке верзила в белом халате, из-под которого виднелись высокие сапоги, остановил его:
– Нельзя! Это санитарный поезд!
– Пустите, пожалуйста! Мне очень нужно ехать!
– Только с разрешения главного врача.
– А где он?
– В четвертом вагоне.
Игорь быстро пошел вдоль молчаливого темного состава, разыскивая четвертый вагон.
«Скажу этому доктору, – думал он на ходу, – что я сын военного врача. Может быть, он даже знал папу».
И вдруг поезд тронулся. Один за другим, убыстряя ход, лязгая железом, проплывали перед Игорем темные вагоны с неподвижными человеческими фигурами в белых халатах на каждой площадке. Но вот движется вагон с открытой дверью. И на площадке – никого! Игорь успел прочитать на вагонной стенке крупную надпись мелом: «Для тяжелораненых». Он догнал вагон, забросил свой саквояж на площадку, схватился за поручни, прыгнул. Только бы не мимо ступеньки! Его рвануло, бросило в сторону, ударило о стенку вагона, но пальцы, вцепившиеся в поручни намертво, не разжались, и ноги тоже не подвели – оказались на ступеньке. Обе!
Игорь перевел дух. Закрыл дверь вагона, чтобы не так задувал ледяной ветер. И сразу почувствовал стопудовую страшную усталость. Его поташнивало от голода, но спать хотелось больше, чем есть. Мучительно потянуло лечь тут же, на холодное грохочущее железо вагонной площадки.
«Если усну здесь – замерзну!» – мелькнула мысль.
Он нажал ручку внутренней двери, вошел в слабо освещенный тамбур вагона. Здесь было теплее. Во всяком случае, не так дуло. Но зато несло отвратительной аммиачной вонью из уборной. Это усилило ощущение тошноты.
Сдерживая тошнотную судорогу, Игорь открыл следующую дверь и увидел, что попал в самый обыкновенный вагон третьего класса. Двери многих купе были открыты – для воздуха. Он пошел по коридору, заглядывая в эти открытые купе, заставленные чемоданами, корзинами и узлами. На полках с матрацами спали люди, укрытые одеялами, пледами, дорогими шубами. Мужчины, женщины, дети. Кто-то мирно храпел, выводя носом сложные рулады. Теплый спертый воздух был насыщен запахами дорожной еды, разлитого одеколона, табачного дыма? Что-то не похожи были спящие на тяжелораненых!
В шестом от края купе одна нижняя полка оказалась свободной. На другой, разметавшись, лежала укрытая тигровым одеялом хорошенькая белокурая девочка лет шести, с личиком фарфоровой куклы. В ногах у девочки сидела молодая женщина. Она курила, глядя прямо перед собой. Темные, неподвижные глаза, красивые белокурые, как у девочки, высоко зачесанные волосы, на плечах белый пушистый оренбургский платок, в ушах – бирюзовые сережки.
Игорь вошел в купе.
– Эта полка свободна?
Женщина посмотрела на него с испугом, неопределенно пожала плечами под теплым платком, не ответила.
Игорь положил на полку саквояж, сел. Боже мой, как хочется спать! Неприличная собачья зевота громко разодрала его рот.
– Извините, – сказал Игорь. – Я страшно устал.
Девочка на полке захныкала.
Женщина склонилась над ней, сказала шепотом:
– Спи, Лидуся! Надо спать!
– Надо спать! – повторил за ней Игорь бессмысленно и закрыл глаза.
Он услышал, что женщина встала и вышла. Тем лучше. Скорее лечь. Не открывая глаз, он растянулся на лавке. Господи, как хорошо! Игорь вздохнул и сразу перестал сознавать, где он и что с ним. Сон сразил его мгновенно, как пуля в висок.
Очнулся Игорь оттого, что кто-то настойчиво и сильно толкал его в плечо.
Он открыл глаза и увидел офицера в незастегнутом кителе. За его спиной стояла дама в оренбургском платке на плечах.
Игорь поднялся.
– Ваши документы! – сказал офицер, штабс-капитан с опухшими подглазьями на сонном бледном лице штабного канцеляриста.
Игорь подал ему свою роскошную справку. Штабс-капитан прочел ее, аккуратно свернул, отдал Игорю.
– У вас есть разрешение главного врача ехать в этом поезде?
– Нет.
– Потрудитесь очистить вагон!
– Господин штабс-капитан! – умоляюще сказал Игорь. – Я страшно устал и валюсь с ног. Мы сделали большой пеший переход. Я только немножко посплю…
Штабс-капитан молчал.
– Здесь же нет тяжелораненых! Я никому не помешаю.
– Потрудитесь очистить вагон! – повторил штабс-капитан. – Без разрешения нельзя ехать.
Он вышел из купе и встал в коридоре у окна. Хотел проследить, как Игорь выполнит его распоряжение.
Игорь взял саквояж и, едва передвигая ноги, вышел в тамбур. Железный грохот поезда оглушил его. Вонючий холодок потек в рукав шинели, за воротник. Снова появилось мерзкое ощущение голодной тошноты.
Он стоял, прислонившись к стене вагона напротив уборной, через закрытую дверь которой удушливыми волнами наносило аммиачную вонь, готовый разреветься от только что пережитого унижения. Вышвырнули за дверь, в сортир, как паршивого котенка! Его – их защитника! Ведь в удостоверении написано, что он доброволец, марковец. Хороши тяжелораненые! Буржуи проклятые, недорезанные!
Ноги совсем не держат. Надо лечь. На пол. Черт с ними! А под голову – саквояж. Ох, какая вонь! Черт с ней! Лечь! Лечь! Он не заметил, как опустился на железный пол и уснул полусидя.
Приснилась Ася Пархаева. Она приблизила к губам Игоря свои теплые податливые губы, они поцеловались. И вдруг возник краснорожий Павлик Орлов с плеткой Юрия Балковича в руках. Размахнулся и ударил Игоря по ногам. Еще раз.
Игорь застонал и проснулся. Над ним склонился сановитый старик в расстегнутой шубе с бобровым воротником.
– Мне нужно пи-пи! – жалобно сказал старик голосом капризного дитяти. – Пропустите, пожалуйста!
Игорь нехотя поднялся. Старик был карикатурно уродлив: дряблое лицо в лиловых и красных пятнах, большой бугристый нос, жабий рот до мохнатых вялых ушей. Остатки седых волос торчали на его крупной голове в разные стороны, как взъерошенные перышки. Под распахнутой шубой белела сорочка без воротника с передней запонкой, впившейся в большой желтый кадык.
Шаловливо подмигнув Игорю блеклым выпуклым глазом, старик скрылся за дверью в уборной. Он долго не выходил оттуда. В сущности, он ни в чем не был виноват перед Игорем, но для Игоря эта старая неопрятная жаба олицетворяла сейчас весь вагон «для тяжелораненых», так безжалостно и цинично выбросивший его в холодный вонючий тамбур.
«Что он там так долго возится? – думал Игорь, уже бешено ненавидя старика в бобрах. – Выходи, скотина! Ты же видишь, что здесь люди спят!..»
Наконец старик ушел к себе в вагон. Игорь с наслаждением опустился на железный вздрагивающий пол вагона. Сон повторился в сумасшедшей последовательности. Снова появилась Ася Пархаева, снова возник краснорожий Павлик Орлов, и снова Игорь ощутил удар по ногам.
Он открыл глаза. Склонившись над ним, стоял тот же старик в бобрах. И это был не сон. Старик был реален, как белая эмалированная дощечка с надписью «ватерклозет» на дверях уборной. Он улыбался Игорю, как старому знакомому.
Игорь поднялся, поеживаясь от озноба. В мутных глазах старца появилось выражение подловатого сочувствия.
– Что, солдатик, холодно? – сказал он капризным голосом и, не ожидая ответа, скрылся за дверью с белой дощечкой.
На этот раз старик вышел сравнительно скоро. Он казался вполне довольным жизнью.
– Это вас Буденный так напугал? – развязно сказал ему Игорь.
Старик вздрогнул.
– Почему Буденный?.. Где… Буденный?!
– Я говорю: это Буденный так здорово вас напугал, что вы сюда бегаете через каждые полчаса?
Старик в бобрах посмотрел ошалело на Игоря, хихикнул и поспешил исчезнуть.
«Пойду в вагон, – решил Игорь. – Сяду где-нибудь. И никуда не уйду!»
Он открыл дверь и пошел по коридору. Вагон для тяжелораненых продолжал безмятежно спать. Лишь в шестом купе бодрствовали.
Дама с оренбургским платком на плечах по-прежнему сидела в ногах у спящей девочки. На свободной нижней полке напротив удобно разместился пожилой казачий офицер-есаул с темно-рыжими лихими усами на толстощеком лице. Его бурка лежала на верхней полке, где он, видимо, спал раньше. На столике стоял большой жестяной чайник. Дама и офицер держали в руках белые фаянсовые кружки.
Увидев Игоря в коридоре, женщина смутилась.
– Заходите, – сказала она с виноватой улыбкой.
Игорь робко вошел в купе.
– Подвиньтесь, Павел Сергеевич! – приказала дама есаулу. – Дайте сесть молодому человеку.
Надо было, собственно, попросить разрешения сесть у офицера, и есаул явно ждал этого, но, не дождавшись, молча подвинулся. Игорь сел рядом с есаулом.
– Я вам налью чаю! – с той же светской улыбкой сказала женщина. – Только он у нас холодный.
Она налила из чайника в кружку черного как деготь чаю, подала Игорю. И тут же обратилась к офицеру:
– Значит, пропали ваши заводики, Павел Сергеевич?
– Тю-тю, Нина Александровна! – печально сказал есаул. – А какие кони им достались! Боже мой, какие кони! Один Алмаз чего стоит! Как подумаю, что на нем сейчас какой-нибудь комиссар Митюха скачет, сердце переворачивается! – Он обернулся к Игорю, спросил коротко, словно допрашивал: – В боях бывали?
– Так точно! Под Иловайской! – соврал Игорь.
– Это где они вас разделали, как бог черепаху?
– Один налетел на меня… – начал было Игорь, обращаясь к даме. – Конь у него, понимаете, рыжий… сабля рыжая…
Есаул грубо прервал его:
– Вот вам, Нина Александровна, в подтверждение моей мысли. У них в армии народишко здоровый, злой на драку. А у нас… на одних ударных офицерских полках не выедешь! На кого мы можем по-настоящему положиться, если здраво рассуждать? Казачишки – дрянь, мурло. Того и гляди, тебя самого шашкой по затылку секанут. Вот разве на них только, на мальчишек! – Он с презрением показал глазами на Игоря. – А что стоят такие мальчишки в боевом отношении? – Он безнадежно махнул рукой. – Нет, если союзнички как следует за ум не возьмутся, нам труба!
– Союзники же помогают нам! – сказала дама.
– В двадцать раз больше нужна помощь! Нужны танки, аэропланы, снаряды! А главное – солдаты, боевая сила. Пускай кого угодно дают. Хоть обезьян дрессированных. Хотите за это Украину? Нате, подавитесь! Американцам Камчатку можно отдать, японцам – Дальний Восток, англичанам – на Кавказе что-нибудь. – Храбрый есаул в боевом азарте готов был всю «единую неделимую и великую Россию» отдать, лишь бы ему вернули его конные заводы.
– А вот еще Португалия могла бы!.. – не выдержал Игорь.
– Что могла бы Португалия? – уставился на него есаул.
– Португалия могла бы помочь!
– И для Португалии найдется кусочек, – сказал есаул вдохновенно. – Потом как-нибудь рассчитаемся, вернем свое. А сейчас пускай дивизии дают! А то… будет поздно.
В коридоре послышались быстрые шаги. В открытых дверях купе появился штабс-капитан, тот, что выставил Игоря ночью из вагона.
– Новость, господа! – сказал он, не обращая на Игоря ни малейшего внимания. – Только что был у главного врача. В Крыловской получена депеша. Наш поезд из Тихорецкой поворачивает на Екатеринодар – Новороссийск.
«Придется сойти в Тихорецкой», – тревожно подумал Игорь.
Он поднялся, сказал: «Спасибо!» Ему не ответили: пассажирам шестого купе было не до него.
Игорь вышел на площадку. Бесснежная пустая степь неслась навстречу поезду.
Пожалуй, только один Игорь изо всех пассажиров вагона «для тяжелораненых» не испытывал чувства смутной тревоги оттого, что поезд повернули из Тихорецкой на Екатеринодар, а потом, видимо, погонят дальше на Новороссийск, к морю. Игорю-то от Тихорецкой до дому рукой подать!
Но – странное дело! – не о доме и не о матери думал сейчас Игорь, стоя на вагонной площадке и глядя на несущуюся ему навстречу степь. Его очень задели рассуждения толстощекого есаула, владельца конных заводов.
Он вспомнил Диму, свой разговор с ним. Правильно сказал Димка про таких: «Гнилой сор». Худо их дело!
– Ну и черт с ними! – произнес он вслух с удивившей его самого неожиданной веселой злостью.
12. В ТЕПЛУШКЕВ Тихорецкой Игорь долго бродил по бесконечным путям, пока не наткнулся на длинный темный эшелон с тяжело и гулко вздыхавшим паровозом. Наглухо закрытые товарные вагоны. Когда он отправляется? И куда?! Двери одной теплушки были раскрыты.
Игорь подошел, заглянул внутрь вагона. Там спали люди.
Засунув руки поглубже в рукава полушубков, надвинув на лоб кубанки и мохнатые папахи, по-братски прижавшись друг к другу, на соломе вповалку лежали казаки.
Могучий солдатский храп заглушал тихий разговор, который вели в углу теплушки невидимые собеседники.
Игорь постоял, спросил робко:
– Этот поезд на юг пойдет?
Кто-то отозвался нетрезвым тенорком:
– На юг! А чего?
– Скоро?
– А хто его знает? Свисток дадут – поедем!
– Можно с вами? Мне тут недалеко.
– А ты что за птица?
– Я не птица. Я доброволец.
– Какого полка?
– Первого марковского.
Наступило молчание. В глубине вагона заворочались, задвигались. В дверях теплушки возникла темная человеческая фигура.
Здоровенный казачина-урядник в полушубке и башлыке, с шашкой, висевшей на ремне, посмотрел на Игоря с высоты своего теплушечьего величия, сытно отрыгивая, спросил:
– Документ, е?
– Есть. Предъявить?
– Бисову батьке предъяви кое-чего.
– Зачем же вы меня тогда спрашиваете про документы?
– Для хвормы!
Урядник аппетитно зевнул.
– Полезай!
Он подал Игорю руку и одним рывком втащил его в теплушку.
Осторожно ступая, Игорь пробрался в угол, нашел свободное место и опустился на солому. В тот же миг раздался глухой свисток паровоза, эшелон дернулся, лязгнул железными суставами и покатился. Кто-то застонал и выругался во сне. Кто-то уже знакомым нетрезвым тенорком сказал:
– Игнат, не зачиняй дверей! Нехай ветерком провиет, а то вить тут такого одиколону напустили, дьяволы, не про дыхнуть!
Когда глаза привыкли к темноте, Игорь разглядел тех, кто не спал. Скуластый в кубанке, сдвинутой на затылок, что сидит на корточках у стены, – это, видимо, обладатель пьяного тенорка. Рядом с ним полулежит казак в бурке с широченными прямыми плечами, в мохнатой папахе. Вот он чиркнул спичкой, стал раскуривать короткую трубочку. Игорь увидел хищный орлиный нос, черную бородку, глаза навыкате с большими яркими белками. Горец! Какое, однако, свирепое лицо. Попадись такому под руку в атаке – разрубит до крестца, не моргнув.
Урядник, пустивший Игоря в теплушку (он сидел тут же у стены, рядом с подвыпившим казаком), сказал, обращаясь к горцу:
– Ну, и як же оно у вас дальше получилось?
Горец раскурил трубку, аккуратно замял пальцами спичку.
– Дальше, – сказал он с сильным акцентом, – братанья была. Крым-генерал к сибе в вагон уходил, сердился, офицеры тоже сердился, а солдат братался! Весь наш третий конный корпус братался!
– Як же вы братались?
– Чай с ними пили, водку, речи говорили.
– Яки речи?
– Рабочий и солдат – братья! – выкрикнул горец запальчиво, как на митинге.
– Погодь, кабарда! – вдруг сказал скуластый обладатель нетрезвого тенора. Он встал, подошел к мирно сидевшему на соломе Игорю, нагнувшись, схватил его своей железной пятерней за грудки и, сильно встряхнув, поставил на ноги.
Прямо перед собой Игорь увидел его очумелые, яростные глаза. Казак дышал ему в лицо смрадом лука и водочного перегара, продолжая мертвой хваткой держать за шинель на груди.
– Шпиёнишь за нами, сука? – Он еще раз так встряхнул Игоря, что у того искры из глаз посыпались.
– Пустите меня! – жалобно сказал Игорь, стараясь не терять достоинства в этом бедственном и жалком положении. – Даю вам слово, что я не шпион. Я домой еду. Даю вам слово!
– Домой едешь? Сейчас приедешь! – грозно пообещал казак.
– Оставь его, Хвоменко! – миролюбиво сказал урядник из угла, не трогаясь, однако, с места.
Бранясь, казак подтащил упиравшегося изо всех сил Игоря к полуоткрытым дверям вагона.
Теперь он держал Игоря уже за шиворот. Перед глазами Игоря зияла ночная пустота, издававшая железный грохот и пахнувшая дымом.
– Геть с теплушки! – сказал казак почти ласково.
– Послушайте… как же?! Пустите! Не могу же я… на ходу.
– А я тебе пидмогну!
По законам логики должен был последовать пинок ногой. А потом в действие вступили бы законы физики, и тело Игоря, как всякое физическое тело, получившее толчок, придя в движение, закончило бы его уже под насыпью.
Однако пинка не последовало. Железные казачьи пальцы, державшие Игоря за шиворот, разжались. Обернувшись, Игорь увидел, как казака самого держит за шиворот горец в бурке.
– Зачем мучаешь? Зачем обижаешь?
– Марковец он, сука! Шпиёнит тут! Я этих марковцев… – захрипел казак, вырываясь.
– Он не марковец. Он мальчик!
– Пусти, кабарда! Я с этого мальчика сейчас трех девочек сделаю!
Он вырвался из рук горца, но тот снова схватил его поперек туловища. Они стали бороться. Спавшие на полу казаки проснулись, вскочили. Кто-то, выхватив из ножен шашку, бешено вертел ее у себя над головой, припадочно выкрикивая слова команды. На него навалились трое, подмяли. Крики, стоны, ругань. В одно мгновение мирно спавшая теплушка превратилась в орущий бедлам на колесах.
И тут произошло то, чего Игорь никак не ожидал. Поезд замедлил свой бег и наконец совсем остановился. Впереди был закрыт семафор.
Семафорные огни! Красные, тревожно-воспаленные, и зеленые, спокойно-лукавые, как кошачий глаз!
Как много событий, крупных и мелких, драматических и комических, происходило в пути с человеком лишь потому, что семафор оказывался закрытым, или, напротив, путь был свободен!
В общей свалке про Игоря – виновника ее – в теплушке забыли. А ему и не хотелось, чтобы про него вспомнили. Когда эшелон остановился, он, не раздумывая ни секунды, мысленно сказав «прости» своему клетчатому саквояжу, спрыгнул на полотно и, пригибаясь, побежал вдоль вагонов.
13. ИВАН ЕГОРОВИЧКаждый, кто ездил в товарных поездах, знает цену вагону с площадкой.
Летом ехать на площадке одно удовольствие! Сиди себе, поставив ноги на ступеньку, дыши степным ветром, напоенным извечным горьким духом полыни, да считай мелькающие телеграфные столбы. Милое дело! Зимой, конечно, хуже, но и зимой площадка товарного вагона – неплохое прибежище для невзыскательного путешественника. Если он к тому же еще и тепло одет!
Хвостовой вагон был с площадкой. И на ней – только один человек, в громадной, до пят, овчинной шубе и в капелюхе. Игорь обрадовался и быстро забрался на площадку.
– Куда?! – загородил ему дорогу человек в капелюхе с фонарем в руке. – Ну-ка, слезай, брат!
– Мне недалеко!
– Слезай, слезай. Не разрешается тут никому ехать. Тормозной вагон. Нельзя.
– Я не слезу!
– Как это «не слезу»?! – грозно сказал кондуктор, наступая на Игоря.
Состав дернулся.
Кондуктор положил руку на плечо Игоря, слегка подтолкнул его:
– Сходи, малый, скорей, пока ход тихий!
Нервы Игоря не выдержали. Он сбросил со своего плеча руку кондуктора и, уже не отдавая себе отчета в том, что говорит и что делает, стал рвать из ножен шашку. А она, как назло, не вытаскивалась.
– Не сметь! – кричал Игорь противным рыдающе-визгливым голосом, продолжая дергать проклятую неподатливую шашку. – Вы не смеете!.. Я вас зарублю!
Однако на кондуктора эта страшная угроза почему-то не подействовала. Он даже с места не сдвинулся, когда Игорю наконец удалось выдернуть из ножен свою докторскую «селедку». Он грозно занес ее над головой человека в капелюхе, но в следующую секунду обнаженная шашка оказалась в руках кондуктора. Тот хозяйственно проверил лезвие большим пальцем, покачал головой.
– Надо, брат, оружию в порядке содержать! – наставительно сказал кондуктор совершенно подавленному Игорю. – Эх ты, Аника-воин!
И одним взмахом вложил тупую шашку обратно в ножны.
Слезы хлынули из глаз Игоря. Отвернувшись от кондуктора, он ревел, как первоклассник, откровенно, навзрыд, шмыгая носом и вытирая слезы колючим рукавом шинели. Боже, какой стыд, какой позор!
Вдруг он почувствовал, что на плечо его снова легла тяжелая рука. Но теперь эта рука не толкала его, в ее тяжести была успокаивающая ласка.
Игорь обернулся и только сейчас увидел лицо человека в капелюхе.
Мягкие черты, на носу и на щеках мелкие оспинки, глаза спокойные, с доброй смешинкой, небольшие, распушенные на концах («Как у папы!» – подумал Игорь) усы.
– Солдат по уставу должен вид иметь бодрый и молодцеватый, – сказал кондуктор, – а ты, брат, разлимонился и похож сейчас, извини уж меня, на мокрого куренка. Это нехорошо. Соколом гляди, доблестный воин!
И так много было располагающей проницательной доброты в лице кондуктора, в его улыбке, в его необидных насмешливых словах, что Игорь тоже улыбнулся сквозь слезы и неожиданно для себя самого сказал:
– Я, собственно, не воин! Я в Ростов ездил к брату, а теперь домой добираюсь!
– За каким же дьяволом тебя в Ростов носило в такое время?
Игорь кое-как объяснил, «за каким дьяволом» его носило в Ростов.
Кондуктор полез в карман своей необъятной шубы, достал кусок свиного сала и ломоть хлеба, подал Игорю:
– Закуси-ка! Небось голодный, как собака.
Игорь стал жадно есть.
…Бывают люди, не умеющие слушать другого человека. Они могут быть хорошими, милыми, симпатичными, но вот этим драгоценным человеческим даром не обладают вовсе. Они умеют слушать, увы, только самих себя.
Иван Егорович – так звали кондуктора – умел слушать. А Игорю сейчас нужен был именно такой собеседник.
Они стояли рядом на тормозной площадке, глядели вниз на убегающие рельсы, и Игорь рассказывал кондуктору все: про смерть отца, про Диму, про свою поездку в Ростов и про все свои приключения и переживания.
Иван Егорович слушал очень внимательно, не перебивая, лишь иногда задавал вопрос или вставлял словечко.
Игорь закончил свою исповедь и замолчал. Некоторое время молчал и Иван Егорович.
Дробно и звонко стучали колеса о рельсы. Уже рассветало.
– Жизнь в нашей Расее пошла крутым водоворотом! – сказал наконец Иван Егорович, и Игорь вздрогнул: опять это слово! – Пропасть можно ни за понюх табаку, – продолжал кондуктор, – закрутит как щепку, и поминай как звали. – Он посмотрел на Игоря, и в голосе его появились жесткие нотки. – А ты, если не хочешь пропасть, будь не щепкой бессмысленной, а человеком! Что настоящий человек делает, когда угодит в быстрину или в омут? Сознательно бьется с течением, вовсю колотит руками и ногами. Плывет, одним словом. Но вот вопрос: куда плыть? – Подумав, Иван Егорович закончил: – Хочешь, слушай меня, хочешь, не слушай – дело твое. Но я тебе, хлопец, в отцы гожусь. Две войны сломал: японскую и германскую, Знаю, почем фунт лиха. Подгребай, браток, к нашему, к рабочему берегу! А то пропадешь, как та несчастная щепочка. Вот что я тебе скажу, Иго́рь!
Ах, как вовремя были сказаны эти такие нужные Игорю и такие точные слова! Вспоминая потом свою встречу с Иваном Егоровичем, его умные глаза и ласковые интонации глуховатого его баска, Игорь всякий раз благословлял судьбу за то, что она вовремя свела его с этим человеком!
Хрипло и резко свистнул паровоз, как бы подтвердил то, что сказал кондуктор.
Иван Егорович спустился с площадки на подножку, помахал своим фонарем. Поезд пошел тише, потом остановился среди степи.
– Пойду к главному, узнаю, – тревожно сказал Иван Егорович. – Никого на площадку не пускай, Игорь. – Он улыбнулся. – В случае чего – прямо шашкой рубай. Только заранее ее обнажи, а то как бы опять не заело!
Он соскочил с подножки и пошел вдоль состава – большой, надежный, могучий в своей шубе до пят.
Появился он, когда эшелон уже тронулся. Легко взобрался на площадку. Игорь заметил, что Иван Егорович сильно озабочен.
– Похоже, что до самого Армавира погонят нас без остановки. Даже на твоей станции не будем останавливаться, – сказал он Игорю.
– Ничего, я спрыгну на ходу!
– Ты-то спрыгнешь, я знаю! – усмехнулся Иван Егорович. – А вот… – Он замолчал, обдумывая что-то. Потом посмотрел Игорю прямо в глаза. – Просьба к тебе будет, Иго́рь, – тихо сказал Иван Егорович. – Исполнишь?
– Конечно, Иван Егорович! – горячо отозвался Игорь, готовый все сделать для человека, так щедро одарившего его теплом своего доброго сердца.
– Есть у вас на вокзале один человек. Газетами торгует.
– Вадим Николаевич! – обрадовался Игорь. – Я его знаю. Он мне журналы дает читать.
– Это хорошо, что ты его знаешь. Надо бы ему одно письмецо передать. Я надеялся сам, да вон видишь, как оно выходит: до Армавира будем чесать без остановки!
– Давайте, я передам!
И опять Иван Егорович взглянул в упор на Игоря, словно спрашивал его: «А можно тебе поверить, щепочка?» И глаза Игоря ответили ему: «Можно! Не подведу!»
– Не хотелось бы по почте! – пробормотал, все еще колеблясь, Иван Егорович. – Пока дойдет, да то да се… И тем более письмо срочное. От этой… от тетки его из Ростова.
– Да я передам, вы не беспокойтесь!
– Его, брат, так надо передать, чтобы… – Иван Егорович замялся.
– Я понимаю, Иван Егорович! – сказал Игорь, боясь, что Иван Егорович все-таки не поверит ему и не даст письма. – Я передам. Вы можете на меня положиться. А в случае опасности… – Игорь запнулся, – я его разорву и проглочу!
– Подавишься, пожалуй! – засмеялся Иван Егорович, но тут же оборвал смех.
Он снял с головы свою капелюху, достал из шапки конверт, сказал сурово:
– Спрячь!
…Было уже совсем светло, когда эшелон, миновав зеленоглазый семафор и знакомую водокачку, вырвался, громыхая на стрелках, на свободный пятый путь и здесь сбавил скорость. Надо было покидать гостеприимную тормозную площадку.
Иван Егорович заботливо заправил складки на шинели Игоря, проверил, как висит на нем шашка, потом притянул к себе обеими руками, прижал к груди.
– Ну, плыви, сынок!
И, потрясенный этой отцовской лаской, полный любви и благодарности к человеку, который поверил ему, Игорь – горло его сжала судорога, – волнуясь, сдерживая слезы, сказал:
– Иван Егорович, я вас никогда не забуду. А за письмо не беспокойтесь! Я все сделаю, чего бы мне это ни стоило! Спасибо вам за все, за все!
– Да брось ты! А Вадиму Николаевичу так и скажи: от тетки, мол, вам письмецо привез из Ростова. Прощай, Игорь. Может, еще увидимся когда!
Игорь стоял на последней подножке и, крепко держась за поручни, готовился к прыжку.
– Шашку придерживай, когда будешь прыгать! – наставлял его Иван Егорович. – А еще лучше – сними совсем и держи в руках, чтобы не путалась она у тебя под ногами, чертова дура!
– Ничего, я так!
– Прыгай вперед и беги что есть сил. Готов?
– Готов!
– Прыгай!
Игорь прыгнул, его с силой отбросило назад, он пошатнулся, чуть было не упал, но удержался на ногах и, пробежав несколько метров, остановился. Эшелон был далеко. Остался от него лишь вкус железного ветерка на губах. Игорь успел заметить, как Иван Егорович напутственно махнул ему фонарем с площадки хвостового вагона.
