Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Ой, прости, Зябликов, – чуть не заплакала Хинди и бросилась его поднимать, роняя впопыхах очки в воду.

Он понял, что она не только искренне жалеет о пощечине, но что она вот сейчас прямо и дала бы ему из жалости и из чувства долга прямо на берегу, но только из чувства долга и, если шире, вообще из человеколюбия. Майор покраснел, что казалось невозможным при его цвете лица, и сказал:

– Ладно, все нормально. Прости, Тома, я не нарочно.

– Очки!.. – жалостно пискнула Хинди, снова подставляя ему плечо, и лицо ее было беспомощным, как у всякого близорукого человека, лишившегося очков.

– Сейчас!

Он снова опустился в воду на единственное колено и пополз на нем и на руках по течению, время от времени останавливаясь и сноровисто шаря рукой по дну. Потом стало глубоко, и пришлось нырять. Кузякин уже торопился по склону на помощь: издалека он не мог разобрать как следует, что там у них произошло. Но Майор уже нашел очки и поднял их над головой торжествующе, загребая свободной рукой почему-то не к берегу, а обратно на середину реки:

– Нашел! Нашел! Все в порядке, Хинди! Вот они, твои очки.

Она продолжала стоять в воде по бедра, и ее трусики – точно цвета одуванчиков, пестреющих выше на зеленом берегу, отражались желтыми бликами в зеленой ряби реки.

Воскресенье, 2 июля, 20.00

После реки они долго ехали молча. Хинди немножко знобило в мокром белье, а Майор, короткий бобрик которого быстро высох на ветру, делал вид, что спит.

– Кстати, – сказал, глядя на дорогу, Кузякин, – кто такой этот Тульский, про которого вы с твоим лейтенантом там вспоминали?

Поняв, что его закрытые глаза ничуть не ввели водителя в заблуждение и что отвечать надо, хотя и не хочется, Зябликов сказал:

– Да там, майор один. Разведчик. Ну, ты же слышал все.

– Он что, в самом деле в угрозыске работает? – спросил Журналист.

– Да ты на дорогу смотри лучше, а не на меня, – сказал Майор, даже не открывая глаз. – Мало ли кто у нас где работает. Нас же знаешь сколько.

– Ясно, – сказал Кузякин, отворачиваясь от пассажира, чтобы все-таки следить за шоссе, которое как раз делало здесь поворот.

Вот и поговорили. Много слов не нужно. Зябликов открыл совсем протрезвевшие глаза и, сев повыше на сиденье, тоже стал глядеть на шоссе, которое уже подходило к городу, и на нем уже начинались безнадежные воскресные пробки.

– Ну-ка объясни теперь, а что это за компакт-диски? – попросил Зябликов. – Ты же что-то там уже понял?

– Не в деталях, конечно, – сказал Журналист, тормозя перед вставшей впереди машиной. – Но в целом Лудов сказал достаточно, а Кольт на заводе подтвердил. Контрафактные сидиромы – это кино там всякое, музыка, игры, компьютерные программы серьезные. Там коэффициент прибыли в десятки раз больше, чем с телевизорами, даже если их и вообще без пошлины ввозить. Это интеллектуальная собственность, пиратство. Если по авторским правам не платить, а шлепать диски где-нибудь в Китае, а тут только конвертики по-русски печатать, то это вообще золотое дно. Я думаю, телевизоры там вообще были больше для отвода глаз. И это все продолжается, между прочим.

– Но, значит, он все-таки преступник? – с сомнением уточнил Майор.

– По международным нормам, наверное. Но его же совсем не в этом обвиняют.

– А почему же нам на суде… – начала было Хинди, и тут только оба вспомнили, что она сидит на заднем сиденье.

– А тебя вообще здесь нет, – оборвал ее Журналист. – Ты с нами никуда не ездила и не слышала ни про какой Тудоев, ясно? Сейчас я отвезу тебя в клинику, и ты договоришься со своими нервными больными, что весь день была у них, уколы делала. Ты все поняла?

– Ты что? – спросил Зябликов, пытаясь в зеркальце увидеть Хинди, но не увидел, так как зеркальце было повернуто другой стороной, и в него прямо в глаза Хинди смотрел сейчас Журналист. – Ты думаешь, это так серьезно?

– Думаю, серьезно, – сказал Кузякин, – Хотя и преувеличивать пока не будем.

Понедельник, 3 июля, 10.30

Ри вбежала в комнату присяжных, когда почти все уже собрались и пили по первой чашке чая, и сразу полезла в сумочку:

– Анна Петровна, пока не забыла: вот!

Она положила перед приемщицей роскошный, как той показалось, изящный, перламутровый мобильный телефон и радостно уселась рядом с ней.

– А он работает? – недоверчиво спросила приемщица.

– Должен работать, – чуть разочарованно сказала Ри, – Но карточки же нет. Можно мою сейчас переставить и попробовать. Я его даже подзарядила вчера. Ой… А зарядник-то я и забыла. Ну ничего, я вам его завтра принесу.

– Вообще-то, если для сына, то он женский, – с сомнением сказал Рыбкин.

– Дареному к-к-коню… – ехидно начал слесарь, – в з… в з-зу…

– Сам ты конь, – сказала Анна Петровна и убрала телефон в сумку.

– Прошу в зал, заседание начинается! – сказала, открыв дверь, секретарша Оля, и они гуськом потянулись к своим стульям.

Понедельник, 3 июля, 10.45

В фойе Тульский сильно, хотя в этом теперь уже не было нужды, железными пальцами сжат через мягкий льняной пиджак плечо свидетеля Гребельского:

– Ну, пошел!.. Уже вызывают. На ринг!..

Он остался за дверью, а Гребельский, на ходу придавая своему лицу более уверенное и безразличное выражение, пошел в зал к трибунке для свидетелей.

– Ваша фамилия, имя, отчество? – спросил судья.

– Гребельский Семен Захарович.

– Свидетель Гребельский, я предупреждаю вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Подойдите к столу и распишитесь…

Журналист, Старшина и Хинди внимательно разглядывали Гребельского, о котором уже слышали накануне от хозяина завода в Тудоеве. Это был еще молодой, хорошо одетый, но какой-то намеренно невыразительный молодой человек. Под мышкой он зажимал сумочку-визитку, скорее даже кожаный портфельчик, который, расписываясь, он поставил к судье на стол.

– Портфель-то вам зачем здесь, свидетель? – насмешливо спросил Виктор Викторович, который сегодня выглядел лучше, хотя и был бледноват. – У вас там что, миллион, не можете расстаться? Обвинение, ваши вопросы.

– Свидетель Гребельский, вы работали директором радиозавода в Тудоеве с тысяча девятьсот девяносто седьмого года, правильно? – начала прокурорша.

– Сначала финансовым, при Вострикове, – излишне солидно для своего возраста и мятого пиджака пояснил свидетель, – а в девяносто восьмом стал генеральным по решению акционерного собрания.

– Но финансовые вопросы все время находились в вашей компетенции?

– Да, с тех пор как я впервые приехал в Тудоев.

Большинство присяжных не слушали, а вслед за Шахматистом азартно старались разглядеть ногти представительницы потерпевшего, но Лисичка повернулась лицом к свидетелю, а руки сложила где-то на брюшке.

– В таком случае, может быть, вы объясните, почему в одних случаях деньги по договорам отправлялись через банк «Святогор» напрямую в Китай, а иногда – через некую фирму в офшоре? – спросила прокурорша, – С чем это было связано?

– Ну отдельные партии деталей были, как бы это сказать, небеспроблемными, – пояснил Гребельский, – Если был риск, что с ними могут возникнуть сложности, то документы выписывались не на завод, а на фирму «Святой Томас», а товар тогда поступал не в Тудоев, а на склад в/ч 11692…

Подсудимый у себя в аквариуме поднял руку, порываясь задать какой-то вопрос. Заметив это, Лисичка тоже подняла палец с бордовым ногтем. Шахматист на скамье тихо хлопнул себя по коленке и стал, беззвучно призывая всех в свидетели, делать знаки Журналисту, но Кузякин был слишком увлечен допросом.

– У вас какой-то вопрос Виктория Эммануиловна? – спросил судья, заметив знак Лисички, – Вы бы уж договорились как-нибудь с прокурором, кто будет первый вопросы задавать, вы же у нас одна сторона, уж знаете ли уж.

– Пусть, пусть она, ваша честь, – сразу согласилась прокурорша.

Роза, сидевшая позади Кузякина, тронула его за плечо и глазами показала в сторону торжествующего Шахматиста. Кузякин понял и, не отрывая взгляда от свидетеля, полез в карман за кошельком, достал сотню.

– Что это вы там передаете? – подозрительно спросил судья.

– Сто рублей, ваша честь, – сказал Журналист, а Слесарь, в руках которого в это время находилась бумажка, поднял и показал ее судье, – Я просто должен.

– Ну вы уж прям уж! Что, до перерыва нельзя подождать?

– Нельзя, ваша честь, а то забуду. Я слушаю все очень внимательно.

Виктория Эммануиловна, в свою очередь, тоже посмотрела на него очень внимательно и быстро поставила закорючку в блокнотике.

– Ну хорошо, – сказал судья. – Ну вы все там, разобрались? Больше, пожалуйста, ничего не передавайте и не нарушайте порядок судебного заседания. Потерпевшая!

– Я просто хотела сказать, что номера воинских частей можно и не называть, – сказала Лисичка мелодичным голосом, и Актриса подумала, что по голосу дала бы ей лет тридцать. А по виду иногда вроде чуть за тридцать, а иногда и уже за сорок.

– Мнение защиты? – спросил судья.

– Мнение защиты такое, – сказала Елена Львовна, вспоминая их вчерашнюю встречу в коллегии, – что если представитель потерпевшего является специалистом в области международного частного и авторского права…

Все в этот момент глядели на Лисичку, и только Журналист быстро перевел взгляд на подсудимого в аквариуме и успел заметить, как Лудов широко открыл глаза.

– При чем тут авторское право, уж знаете ли уж? – сказал судья, – Представителя себе выбрала супруга потерпевшего. Вы что, собственно, хотели сказать?

– Ничего, – невинно опустила глаза Елена Львовна. – Просто есть всем известные требования Уголовно-процессуального кодекса, протокол…

– Действительно, а как же протокол? – сказал судья, – Ладно, не вижу ничего страшного, если писать, это же только номер. Эльвира Витальевна, продолжайте.

– Я прошу свидетеля уточнить, какие именно сложности он имеет в виду, – сказала прокурорша. – Может быть, в одних случаях это были детали для телевизоров, а в других просто готовые «Панасоники»?

– Я протестую, это наводящий вопрос! – сказана адвокатесса.

– Ну нет, – сказал Гребельский. – Такого не было, это всегда были детали, но иногда, как бы это сказать, помельче, а иногда и покрупнее.

Лудов в аквариуме уже встал и прижимал руки к стеклу, пытаясь что-то вставить.

– Что такое, подсудимый? Дайте обвинению задать свои вопросы.

– У меня уточнение к этому вопросу, ваша честь.

– Ну давайте, – сказал Виктор Викторович.

– А может быть, – подсказал Лудов, – в тех случаях, когда деньги направлялись в офшор, это были вообще и не телевизоры, и не детали, а что-то еще?

– Нет, а что же? – Свидетель с неожиданным и видимым испугом смотрел теперь не на Лудова, а почему-то на Лисичку.

– А вот я у вас и спрашиваю, что, – сказал Лудов, – А если это были детали для телевизоров, то для чего они в таком количестве поступали не на радиозавод, а в в/ч 11692? И что это за воинская часть. Что там, кстати, – вы не в курсе?

– Я протестую, – коротко и весомо вставила Лисичка.

– Но вы же представитель потерпевшего, а потерпевшему какая разница, вы же говорите, что его убили, – сказал Лудов из аквариума, – Ну что, Гребельский?

– Мне тоже без разницы, – сказал свидетель, – Вопросы взаимоотношений с этими военными не относились к моей компетенции.

– А к чьей? Пономарева? – спросил Лудов.

– Да, вы же сами все знаете.

– Да я-то знаю, – сказал Лудов.

– Ну и хорошо, – сказал судья, – Как прикажете вносить вашу последнюю реплику в протокол? Оля, запишите ответ свидетеля: взаимоотношения с в/ч 11692 входили в компетенцию Пономарева. Эльвира Витальевна, продолжайте допрос.

Лисичка дергала прокуроршу сзади за китель, пытаясь ей что-то подсказать, но та, не заметив отклонения от курса, уже перла дальше, как танк через лес:

– По документам, с которыми я буду сегодня знакомить присяжных, получается, что фирмы Лудова в Китае обеспечивали поставку деталей или, по другой версии, готовых телевизоров. Но в некоторых случаях радиозавод в Тудоеве одновременно был и юридическим, и фактическим получателем, а в других только фактическим, а юридически собственником поступающего товара становилась благотворительная организация «Святой Томас», зарегистрированная… кстати, где?

– Насколько я помню, на Британских Вирджинских островах, – с неохотой пожал плечами Гребельский.

При упоминании Британских Вирджинских островов мама Лудова в зале ахнула, сын внимательно и даже с испугом посмотрел на нее, а Журналист стал что-то быстро писать в блокноте.

– Что такое в зале? – спросил Виктор Викторович, не понимая причин возникшего вдруг переполоха, – Что с вами, мама? Вам, может быть, нехорошо?

Мама Лудова поспешно затрясла головой, показывая, что с ней все в порядке.

– Гребельский! – продолжала наступление прокурорша, не обращая внимания на знаки, которые пыталась делать ей представительница потерпевшего. – А как же этот «Святой Томас» с Британских Вирджинских островов мог реализовать детали для телевизоров в России? Тем более что по схеме договора ни на какие острова они не плавали, а адресом доставки всегда указывалась в/ч 11692 под Москвой? Том восемнадцать, лист дела шестьдесят пять. Ваша честь, можно?

Судья кивнул, прокурорша взяла нужный том, открыла и понесла мимо скамьи. Присяжные с любопытством глядели на документ, а Журналист, кивком головы задержав прокуроршу, тщательно переписал наименование склада: «в/ч 11692, п. Моховое МО», – и это очень не понравилось Лисичке.

– Я возражаю, ваша честь, – снова сказала она, – Присяжный записал номер, а это могут быть сведения, содержащие государственную тайну.

– Если бы государственное обвинение – а вы, кстати, тоже обвинение – хотело засекретить какие-то документы в деле, об этом надо было думать раньше. А присяжные имеют право вести записи, – проскрипел судья, – У вас что, опять какие-то вопросы, подсудимый?

– Но, ваша честь, Гребельский же не мог, будучи финансовым директором, а затем и генеральным, вообще никак не объяснять для себя всю эту схему, – сказал Лудов, – Пусть он расскажет хотя бы так, как он ее понимал с чьих-то слов.

– Ну, говорите, свидетель. Что вы знаете?

Гребельский взглянул на прокуроршу, и та сделала едва заметный знак глазами.

– А что я, собственно, знаю? Я слышал, реализацией части товара по соглашению со «Святым Томасом» занимались какие-то благотворительные фонды, черт их знает, во всяком случае часть прибыли шла в церковь, а другая часть – вроде на поддержку каких-то правоохранительных органов, так говорили…

По мгновенной досаде, промелькнувшей по лицу Лисички, было понятно, что свидетель сболтнул лишнего, но, видимо, немного.

– А точнее вы не знаете? – Адвокатесса Елена Львовна Кац сверлила теперь свидетеля своими глазами цвета сливы ничуть не хуже, чем прокурорша.

– Точнее не знаю.

Свидетель, галстук у которого сбился набок, теперь стоял за трибункой так, как будто хотел за нее спрятаться.

– А у меня вопрос к прокурору, – сказал Лудов из клетки и продолжил, не ожидая на этот раз разрешения судьи: – Почему вы, Эльвира Витальевна, ничего не спрашиваете у меня про взятки? Кому мы там отстегивали, вы разве не хотите, чтобы я рассказал?

– Я протестую, подсудимый! – вся вздыбилась прокурорша, словно она хотела загородить от него скамью присяжных своим бюстом. – На следствии вы не давали таких показаний!

– Каких? – Лудов как будто стал даже выше ростом в аквариуме. – Следователь Кириченко записывал только то, что ему было интересно, а вопрос о взятках его как раз совсем не интересовал. Но то было предварительное следствие, а это судебное, и теперь я желаю дать такие показания. Потому что присяжным в отличие от вас это может быть очень даже интересно. И эти люди имеют право все знать.

– Судебное слушание должно следовать логике обвинения! – вскочила Лисичка, размахивая рукой с бордовыми ногтями, – Суд не может выходить за пределы обвинительного заключения, а никакие взятки подсудимому не вменяются!

– Подсудимый! – устало сказал судья, – Вы там вылезаете из клетки все время без моего разрешения. Мне придется удалить вас до конца заседания… – Усы его опять повисли, и он тихонько помассировал под мантией снова занывшую язву.

– Я только хочу задать этому свидетелю вопросы в более развернутой форме. По тем эпизодам, о которых он рассказывает, я имею на это право?

– Обвинение настаивает на перерыве, – бросила последний козырь прокурорша. – Нам надо согласовать позицию.

– С кем? Со свидетелем? Хорошо, перерыв пятнадцать минут. Свидетель, будьте здесь, в зале, не надо никуда убегать, как в прошлый раз, – сказал Виктор Викторович и пошел к себе в кабинет за таблеткой.

Понедельник, 3 июля, 11.30

Елена Львовна подскочила к окошку в клетке с такой быстротой, что присяжные, еще не успевшие уйти в свою комнату, услышали ее реплику:

– Как вы можете идти на обострение, не согласовав это со мной?

– Вот я с вами сейчас и согласовываю, – сказал Лудов.

– Присяжные, идите к себе! – прикрикнул судья. – Вас вызовут.

– Да я, пожалуй, согласна, – уже тише сказала Лудову адвокатесса, – Но это в суде, а есть же еще и следственный изолятор, там я вас никак не смогу защитить.

– В этой тюрьме меня не тронут, – процедил Лудов, – Я же там уже три года просидел. Главное, чтобы не остановился процесс.

– Да, но теперь они сделают все, чтобы его сорвать, мы очень рискуем.

– Рискуем, – сквозь зубы сказал Лудов. – Ну что ж. По крайней мере тут есть с кем рисковать.

Он посмотрел в спины присяжных, которые в это время, сгрудившись перед дверью, заходили к себе в комнату, и поймал внимательный взгляд обернувшегося к нему Зябликова.

– Он специально не говорит про компакт-диски? – негромко спросил Майор в спину у Кузякина, за которым он сейчас заходил в комнату для присяжных.

– Наверное, – сказал Журналист. – Хватит и один раз, чтобы они поняли угрозу в свой адрес. А на нас он даже и не рассчитывает, что мы поймем.

Они оба, не сговариваясь, посмотрели на Хинди, суетившуюся возле чайника.

– Ну-ка дай-ка еще раз бумажку твою, – командирским тоном сказал Старшина Петрищеву. – Ну ту, со словами.

Медведь не сразу понял, а когда понял, обрадовался всем своим угреватым лицом и с готовностью протянул Зябликову уже истершуюся по сгибам бумажку. Зябликов деловито сел за маленький столик у окна, развернул бумажку Медведя и аккуратным, почти школьным офицерским почерком переписал в блокнот, который носил с собой: «Да воззрением на Святую Троицу побеждается страх ненавистной розни мира сего».

– Текст! – задумчиво сказал Журналист, прочитав через его плечо написанное.

Зябликов удовлетворенно посмотрел на свою работу, потом на иконку на мебельной стенке и рубанул ребром ладони воздух.

Понедельник, 3 июля, 11.30

Прокурорша почти бежала по коридору мимо истцов и ответчиков по рядовым гражданским делам, которые испуганно отпрыгивали в стороны. Не дожидаясь лифта, она помчалась вниз по лестнице, оступилась и сломала шпильку и так, на одном каблуке, пронеслась мимо пристава, охранявшего вход в служебное крыло. Там она уже сняла туфлю и с туфлей в руке, без стука ввалилась в кабинет, где читал газету Кириченко.

– Все! – выпалила она, – Он всех сдает! Он собирается раскрыть всю схему.

– Какую схему? – с профессиональной ленивостью спросил полковник и поправил на шее галстук, придававший его слишком моложавому лицу какое-то не столько государственное, сколько частно-коммерческое выражение.

– Ну, вашу схему, откуда я знаю! – с яростью выпалила прокурорша, – Я же не вела следствие, вы же, заряжая меня обвинителем на этот процесс, и не подумали мне все рассказать, кто там чем владеет на самом деле. А он сейчас как раз и собирается про это рассказывать. И что мне делать, скажите, пожалуйста?!

С прокурорши слетел ее обычный чуть дурковатый вид, выражающий готовность сделать то, что прикажет старший по званию, даже не показывая, понятен ей смысл приказания или нет. Все-таки у нее тоже были какие-то свои амбиции.

– А где Тульский? – пока еще спокойно спросил Кириченко. Но Эльвира знала, что, когда это было полезно для дела, он мог завести себя и до настоящей злости.

– Как – где? Сторожит в фойе свидетеля Гребельского, – сказала она.

– Да пусть уж он теперь лучше убежит. Вызовите Тульского! – Эльвира в одной туфле дернулась к двери. – Да нет, по телефону! Ладно, я сам. Тульский, – сказал он в трубку мобильного чересчур спокойным голосом. – Зайди ко мне быстро.

Полковник нажал отбой, поправил розовый галстук и поднял трубку обычного телефона. Тут голос его изменился, из делано безразличного он стал более энергичным, даже с легкой ноткой угрозы.

– Марья Петровна? Хорошо, что застал. У нас тут маленький форс-мажор… Да, я потом подробнее. Надо сейчас как-то притормозить процесс… Да, форс-мажор у нас, процесс лучше бы остановить, вызовите его, позвоните ему… Откуда я знаю, как, это же ваша контора, а не наша! – Выходя из роли, он уже бросил трубку.

В кабинет тем временем входил Тульский.

– Садись, подполковник. Значит, такая вводная. Надо что-то сделать, чтобы не допустить продолжения этого заседания, а тебе надо поработать с подсудимым в следственном изоляторе сегодня же. Ты понял? – Тульский кивнул. – Подробности тебе Эльвира на обратном пути объяснит, я пока сам не все понимаю. Я просил председателя суда сделать что-нибудь с судьей, но не уверен, что она сразу сумеет.

– К убийству скорее надо переходить, – сказал Тульский, – я же вторую неделю долблю: к убийству! Надо переламывать ситуацию, в контрабанду они все равно не поверят ни хрена.

– Да, он, наверное, прав, – сказал Кириченко Эльвире. – Сегодня он поработает с Лудовым в следственном изоляторе, чтобы не болтал, а ты завтра же переходи к убийству, тут вот он – труп, все ясно. А сегодня, если суд будет продолжаться, ты уходи в несознанку: мол, подсудимый врет. Все врет, запирается, гад… Подожди, а как ты пойдешь без туфли?

Полковник взял туфлю со стола, куда ее положила прокурорша, и, повертев в руках, отдал Тульскому. Опытный Тульский тоже повертел и кое-как приладил:

– Ты на каблук-то не наступай! Тут без инструмента как следует не сделаешь.

Они вдвоем пошли по коридору, прокурорша держалась за локоть Тульского до самой двери в общий коридор суда, а там уж ей пришлось самой ковылять.

Понедельник, 3 июля, 12.00

Виктор Викторович сидел в кабинете и смотрел на звонивший у него на столе телефон. Мобильный он выключил, а этот все звонил и звонил.

– Оля, – сказал он секретарше, которая смотрела туда же, – присяжных в зал.

Присяжные стали выходить из своей комнаты. Ри посмотрела на подсудимого, которого не уводили из клетки, и отчетливо увидела, как он ей подмигнул. Но не так, как ей давно уж только и подмигивали мужчины, а весело, заговорщицки. Ответить она не решилась.

Все были на месте, включая свидетеля Гребельского за трибункой, ждали только прокурора. Телефон в кабинете все звонил и звонил не переставая. Секретарша Оля крутила на пальце брелок в виде зайца и вопросительно смотрела на судью, но Виктор Викторович отрицательно помотал головой.

– Виктория Эммануиловна, вы можете позвонить государственному обвинителю? Я бы не хотел снимать трубку в кабинете, у меня заседание. Сейчас я внесу в протокол замечание прокурору за то, что она опаздывает и срывает мне процесс.

Лисичка достала мобильную трубку, но прокурорша сама уже появилась в зале и, ни на кого не глядя, прихрамывая на одну ногу, чтобы не наступать на каблук, пробежала на свое место рядом с представительницей потерпевшего.

– Итак, подсудимый, вы хотели задать свидетелю какие-то вопросы.

– Да, ваша честь. Свидетель, известно ли вам, что благотворительный фонд «Князь Игорь», в адрес которого растаможивались некие товары по договорам со «Святым Томасом», контролируется людьми из Патриархии?

– Нет, неизвестно, – коротко и угрюмо сказал Гребельский.

Журналист на скамье присяжных быстро строчил в блокноте.

– А мне кажется, что известно.

– Подсудимый, не комментируйте ответы, задавайте вопросы, – сказал судья.

– Хорошо. Известно ли вам, что в/ч 11692, которая тут уже упоминалась, – это склад хозяйственного управления Федеральной службы безопасности?

– Нет, откуда же мне это может быть известно? – сказал Гребельский нервно и так, что было ясно, что он готовился к этому вопросу.

– А я думаю, что известно, и не только это…

– Подсудимый, я делаю вам замечание, – сказал судья. – Оля, занесите замечание в протокол, за нарушение порядка судебного заседания. Если вы не будете подчиняться требованиям председательствующего, я буду вынужден удалить вас из зала и вести процесс только с вашим представителем. У вас есть еще вопросы?

– Да. Известно ли вам, что Александр Пономарев, в убийстве которого обвиняет меня прокуратура, был – или есть, если он жив, – полковником Федеральной службы безопасности, с которым мы познакомились в Китае, где он работал под крышей тогда еще советского посольства?

Последние слова Лудов выкрикивал, стараясь перекричать возмущенные протесты прокурорши и ставший страшно скрипучим голос судьи.

– Это государственная тайна! – кричала прокурор, – Этого ничего нет в деле! Он все выдумывает, чтобы запутать присяжных и выгородить себя! Я покажу все документы!

– Подсудимый Лудов, вас сейчас уведет конвой, – скрежетал судья, – А факт удаления из зала мы занесем в протокол. Вы подумайте сегодня хорошенько в следственном изоляторе, и адвокат ваш тоже пусть хорошенько подумает. Оля, вы занесли в протокол слова подсудимого и мое решение?

– Хорошо, ваша честь, мы подумаем! – крикнула Елена Львовна, бросаясь к выходу из клетки и отпихивая конвоира, пока на подсудимого надевали наручники, – Вы и так сказали слишком много, – начала она говорить Лудову на ходу, уже не обращая внимания на конвой, – Берегите силы для эпизода убийства. Молчите!

За Лудовым и конвойными закрылась дверь служебной лестницы, все присяжные со своей скамьи провожали их глазами.

– Извините, – сказал судья, – я даже забыл объявить перерыв. Зарапортовался уж прям уж с вами тут. Вот какая работа нервная. Заседание продолжается. Свидетель свободен. У нас есть еще время до конца рабочего дня. Эльвира Витальевна, вы, кажется, собирались представить присяжным какие-то документы. Это можно сделать, я думаю, и в отсутствие подсудимого, поскольку тут есть его защитник. И не возражайте, Елена Львовна, слушать не буду.

– Я не возражаю, – сказала адвокат Кац, отметив про себя, что судья, оказывается, помнил имя и отчество не только прокурора.

– Я бы хотела сначала дать пояснение, – удовлетворенно сказала прокурорша, посчитавшая, что концовку заседания, во всяком случае, она оставит за собой, – Поданным следствия, партия готовых «Панасоников» была остановлена таможней в марте две тысячи третьего года во Владивостоке сначала не потому, что было заподозрено мошенничество, это выяснилось потом. А сначала их заинтересовали документы «Святого Томаса», о котором нам рассказал свидетель Гребельский. Эта так называемая благотворительная организация для регистрации выбрала почему-то Британские Вирджинские острова…

– Я протестую, – сказала адвокатесса. – Что это за «почему-то»? Регистрация в офшоре является общераспространенной и легальной практикой.

– Подсудимый сейчас пытался просто запугать нас, как раньше он запутывал все свои финансовые потоки, – не скрывая торжества, парировала прокурорша. – Мы как раз подошли к самому интересному. Никакого «Святого Томаса» на самом деле просто не существует, инвойсы поддельные, это составная часть мошенничества. Следствием был направлен запрос в Великобританию и получен ответ, что такая организация там никогда не была зарегистрирована… Том тридцать два, лист дела сорок три – сорок четыре, прошу присяжных осмотреть этот документ…

Прокурорша пошла вдоль барьера с открытым томом в руках. Большинство присяжных глядели на лист с любопытным, но бессмысленным выражением на лицах, но Океанолог вдруг чем-то очень заинтересовался, наклонился из второго ряда, всмотрелся и стал знаками просить прокурора перевернуть страницу.

– Что такое, присяжный Драгунский? – спросил судья.

– Ваша честь, нам демонстрируют русский перевод, а я хотел бы посмотреть аутентичный английский текст документа. Пусть прокурор перевернет страницу.

– Товарищ прокурор, переверните страницу для присяжного Драгунского… Присяжный Драгунский, вопросы надо задавать в письменном виде и передавать мне через Старшину, но на этот раз я делаю замечание не вам, а прокурору. Само собой, подлинник должен демонстрироваться вместе с переводом. Аутентично, как выразился присяжный…

Лисичка напряженно следила за выражением лица Океанолога.

– А разве?.. – сказал Драгунский, но сам на себя замахал руками и осекся: – Да, все, спасибо большое.

Прокурор прошла вдоль барьера дальше по направлению к столу, показав том, перед тем как положить, Журналисту и наконец Зябликову. Оба вглядывались в текст, не понимая, что же особенного мог обнаружить там профессор. Судя по всему, это было загадкой и для прокурора. Океанолог между тем писал записку судье, стараясь сделать почерк более разборчивым: «Прошу Вас задать вопрос прокурору. Показанный нам документ представляет собой ответ из Великобритании. Великобритания и Британские Вирджинские острова – это два разных государства. Направлялся ли следствием запрос на Британские Вирджинские острова?»

Сложив записку вдвое, он передал ее Журналисту, а тот дальше Старшине. Зябликов после мгновенного колебания раскрыл записку и пробежал глазами текст, а затем отдал через барьер секретарю. Кузякин скосил глаза и тоже успел схватить смысл записки. Выражение лица у обоих при этом стало очень озадаченное.

Оля передала записку Виктору Викторовичу, тот развернул ее и несколько раз, не меняясь в лице, прочел текст. Язва опять сильно заныла под чертовой мантией.

– Оля, в протокол. Оглашается вопрос присяжного Драгунского…

Он сделал паузу, понимая, что сейчас будет, но в этот момент Лисичка, цепляясь бордовыми ногтями за стол и стаскивая с него какие-то бумаги, с грохотом боком повалилась на пол.

– Врача! – закричала прокурорша, вскакивая и начиная бегать по залу, забыв про каблук, который тут же снова обломился, и она тоже полетела на пол рядом с безжизненным телом Лисички.

Подсудимый из клетки не мог видеть лежавшую позади стола представительницу потерпевшего и смотрел на лица присяжных. «Гурченко» вскочила со своего места, чтобы получше все разглядеть, Шахматист, не в силах сдерживаться, восхищенно хлопал себя по коленке, а на лице Актрисы выражался кислый скепсис.

– Перерыв, – сказал судья, сам не зная, следует ли ему радоваться или негодовать. – Оля, занесите в протокол: перерыв объявлен в связи с обмороком представителя потерпевшего – и вызовите по телефону врача срочно.