Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Подумайте, конечно, – сказала она и стала складывать бумаги в папку. – Только недолго. И скажите, когда вы закончите читать дело.

– Хоть завтра. Там и читать уже нечего, в этих томах.

Лудов привычно заложил руки за спину и пошел по длинному тюремному коридору: тетка в хаки спереди, мужик в хаки сзади, ключ – звяк, тамбур – клац! Думать ему было уже не надо, этот шанс казался единственным.

Пятница, 19 мая, 18.00

Петрищев стоял в полутемной церкви, понемногу наполнявшейся народом, в очереди на исповедь, и ему было нехорошо. Его крупное угреватое лицо выражало муку, он то глядел в испуге на иконы в глубине, то бессильно закрывал глаза.

– Вы последний? – спросила его шепотом маленькая благообразная старушка.

– Да-да, – торопливо и хрипло выдавил Петрищев и вдруг громко икнул.

Старушки в очереди испуганно покосились на него, как на медведя.

– Я сейчас, – сказал он и вышел на улицу.

На улице было жарко; он перешел на другую сторону, подошел к ларьку, скользнул глазами по рядам с бутылками пива, но купил воды, жадно выпил, вытер пот, закурил, икнул, затоптал сигарету и пошел обратно в церковь.

Священник отец Леонид был еще довольно молодой человек с окладистой бородой и чересчур любопытными глазами за стеклами нарочито немодных очков.

– Эка, опять, – сказал он, стоя сбоку от конторки, на которой лежали Евангелие и крест. – С утра пьете, пахнет от вас. Нехорошо это, Федор. Молитву-то читаешь?

– Молился, батюшка, – сказал Петрищев, сгорая от стыда. – Неделю держался, а вчера напился опять. Нутром похмелился. Простите ради Христа.

– Да что с тобой делать, – сказал батюшка, подглядывая через Федино плечо, велика ли еще очередь на исповедь. – Отпускаются грехи рабу Божьему…

– А вот еще… – торопливо спросил Петрищев. – Повестка мне пришла. В присяжные зовут идти. А это не грех?

– Ну нет, – сказал священник, уже приподнимая епитрахиль, чтобы накрыть ею Федину голову, – Это же по закону. Да и пить вам несподручнее будет там.

– Но сказано же: «Не судите…» – заколебался Федя.

– «Да не судимы будете» – эхом откликнулся священник. – Нет, это про другое. Тут важно, чтобы по закону и по правде… – Он наконец поймал его желтой епитрахилью, Федя бухнулся на колени, и батюшка сверху перекрестил его медвежью голову.

Четверг, 8 июня, 11.00

Три недели читать все подряд книжки из библиотеки вместо уже неразличимых в своих серо-бурых картонных переплетах однообразных томов уголовных дел – какое это было счастье. Герои книг, когда хороших, а когда и не очень, это-то он умел отличить, казались судье Виктору Викторовичу людьми более реальными, чем подсудимые, чьи судьбы ему были не то чтобы совсем безразличны, но в глаза им он уже не глядел. Переполнилась в нем душа, не у всякого судьи она такая великая, и не было уже в ней места их всех впускать. Эту болезнь души он тоже в себе иногда смутно чувствовал, и она его иной раз пугала, но сейчас, в санатории, его беспокоила больше всего язва, успешно, впрочем, рубцевавшаяся.

– А это обязательно? – боязливо спросил Виктор Викторович, наблюдая, как врач готовит хитрую кишку, которую сейчас через горло будет пихать ему в пищевод.

Врач не ответил, и Виктор Викторович с тоской поглядел в окно, будто навеки прощаясь с кустом сирени, буйно расцветшим в саду санатория.

– Ложитесь на бок, дышите через нос – приказал врач.

Виктор Викторович послушно раздвинул большие черные, но уже седеющие усы и взял в рот подгубник. Врач стал вводить кишку, у пациента начались спазмы.

Но уже через десять минут он сидел в кабинете главного врача санатория, где не было никаких таких страшных приборов. Пухлая, средних лет главврач листала историю болезни и, с удовлетворением гукая, вчитывалась в заключения.

– Ну вот, все отлично зарубцевалось, – сказала она. – Жирного не ешьте, кофе не пейте, ну, в крайнем случае, с молоком. Вы ведь не курите?

– Тридцать лет курил, три месяца назад бросил, – отчитался он с гордостью.

– Молодец! – похвалила врач. – Для вас теперь самое главное – не нервничать.

– Скажете уж прямо уж, – сказал Виктор Викторович. – Это у вас тут можно не нервничать. Ходи себе три раза в столовую, гуляй, книжки почитывай. А на работе-то как же не нервничать! Это уж, знаете ли уж… У нас же не завод.

– Да, работа у вас… – сказала врач, делая последние записи в истории болезни. – Наверное, людей в тюрьму сажать – не такое легкое дело.

– Ну, – сказал Виктор Викторович и погладил усы, – закон есть закон… Должен же кто-то и преступников судить, мы же в государстве живем, знаете ли уж.

– Конечно, – поддержала беседу главврач.

– Хотя в Москве это действительно нервно как-то. Вот в Саратове я работал судьей, процессы самые наисложнейшие вел, а было спокойнее. А как перевели в Москву, так и началось. Не знаю, зачем я согласился…

– Ничего, – сказала главврач. – Вы только не нервничайте. Вы когда на работу?

– Да у меня уже в следующий понедельник процесс начинается. – сказал Виктор Викторович. – Но это будет такое дело, без садизма, слава тебе, господи. Да еще с присяжными – на мне ответственности меньше, они решают…

Четверг, 8 июня, 20.00

Мурату Исмаиловичу, которого Ри про себя называла для ясности Хаджи-Муратом, было уже за пятьдесят, но выглядел он просто великолепно. В шортах и тенниске, в голубой повязке, покрывающей лоб и оставляющей непокрытым седоватый бобрик, он, тем не менее, был одет словно к ужину, говорил тихо, с улыбкой и неизменно доброжелательно. Даже когда Ри ради интереса, показывая ему, как надо держать ракетку, коснулась грудью его плеча, она почувствовала, как напряглись все его мышцы, но лицо сохранило ту же мягкую улыбку.

– О, да-да, извините, Марина. Вот так? Я буду делать, как вы говорите, – Он не очень ловко ударил по мячу, а во второй раз, когда мяч отскочил от стенки, он по нему все-таки промазал и сказал на этот раз как будто с досадой: – Нет, чемпиона по теннису из меня уже не получится, поздновато мы с вами начали, Марина.

– Ну что вы! – сказала Ри. – Я ведь даже не знаю, сколько вам лет, но для… для сорока пяти, да?., форма у вас просто супер! На тренажерах вы все делаете тип-топ, да и в теннисе, если вы мне не заливаете и в самом деле первый раз в жизни взяли в руки ракетку, ну, у вас, значит, все еще впереди.

– У нас! – мягко, без хамства поправил ее Хаджи-Мурат, – Только с вами и только ради вас. Вы не обидитесь, если я угощу вас после тренировки стаканчиком пива?

– У меня еще занятия, – сказала Ри, чуть поколебавшись, и поглядела в ту сторону, где за стеклянной стеной тренажерного зала вела занятия Регина, ее подружка.

– Ну, тогда просто кофе или воды, – сказал он, снимая со лба повязку и вытирая мягким полотенцем такое же мягкое, как казалось, лицо, которое, впрочем, нисколько и не было вспотевшим, – Можно же здесь, в кафе на улице.

– Это у нас не приветствуется, – сказала Ри, – Я тренер. Так сказать, персонал.

– Ну да! – сказал он, засмеявшись, – Какой же вы персонал, если тут половина акций принадлежит вашему мужу. Кстати, если вы беспокоитесь, что ему расскажут, то он не обидится, вы просто назовите имя, он меня знает.

– А вы тоже что-то слишком много знаете, – задумчиво сказала Ри. – Ну хорошо, стакан сока со льдом я бы, пожалуй, выпила. Я подожду вас.

Она повернулась и пошла к веранде открытого кафе. Хаджи-Мурат еще раз вытер лицо и проводил ее взглядом – на этот раз он любовался ее ногами не таясь.

Через минуту он уже шел в чистой рубашке к столику, за которым она тянула сквозь соломинку свой апельсиновый сок.

– Я же адвокат, – сказал он, отодвигая кресло, так, как будто разговор и не прерывался, – мне полагается много знать, но не всем и не обо всем рассказывать. А вы, Марина, чем занимаетесь, кроме тенниса?

– Да так… – сказала Ри, не найдя, как сразу ответить.

– А! – сказал он, как мог уважительно и еще раз удивился, какой идеальной формы, что-то среднее между Востоком и Западом, у нее глаза. – Вы профессиональная теннисистка?

– Ну что вы! Для того чтобы войти в профессиональный теннис, надо им заниматься с пеленок. А мы с мужем из Алма-Аты, он там занимался борьбой, а я – гимнастикой, там тогда еще ни про какой теннис никто и не слышал.

– Вы из Алма-Аты? – искренне обрадовался Хаджи-Мурат, – В вас, наверное, есть какая-то восточная кровь, поэтому и глаза такие, удивительные глаза. К тому же мы земляки. Я родился в Казахстане, родителей туда выслали; потом я учился в Алма-Ате. При советской власти, давно. А вы сами давно там были?

– А вы что, чеченец? – нашла что спросить Ри, которой почему-то не хотелось сейчас вспоминать про Алма-Ату. Потом она сообразила, что так спрашивать, наверное, невежливо, и решила поправиться: – Вы юрист?

– Нет, я не чеченец, я балкарец, это не совсем одно и то же. И я юрист. А у вас вопрос какой-нибудь? Буду счастлив вам помочь.

– Да нет, ничего особенного. Просто я хотела спросить. Я тут повестку получила, меня приглашают в присяжные. Вот я и думаю, идти или нет?

– Ну что вы, – засмеялся Хаджи-Мурат, – Там одни только пенсионеры да безработные. Выбросьте повестку, и все, ничего вам не будет. Зачем это вам?

– А можно, мне сказали, днем в суде сидеть, а вечером я могу сюда приходить и заниматься, – сказала Ри. – Сюда же все только вечером приходят. Или в выходные. Я, собственно, просто так тут работаю, меня никто не заставляет.

– Да зачем вам в присяжные? – с удивлением повторил он свой вопрос.

– Не знаю, – сказала она, помешивая соломинкой в полупустом стакане с соком почти уже растаявший кубик льда. – Может, я на юридический буду поступать. Надо же чем-то в жизни заниматься. Да и просто мне все надоело. Понимаете? Надоело мне это все.

– А! – сказал Хаджи-Мурат и посмотрел на нее внимательнее. – Тогда конечно. На юридический – это я вам помогу. И в присяжные – почему же, если только там не очень долго. А что там за дело? Ах да, вы еще не знаете. Вы мне обязательно сразу же расскажите, как узнаете, я проверю, что за дело, чтобы вам там не застрять. Я сейчас визитку принесу, они у меня в пиджаке в раздевалке. – Он отодвинул стул.

– Не стоит, – сказала она, переменив тон. – Вы же и так через день сюда ходите. Я вам расскажу, как придете в следующий раз.

Пятница, 16 июня, 17.00

С учетом того, что им теперь придется встречаться частенько, подполковник Олег Тульский выбрал для встречи с бывшим Майором Зябликовым пивной бар недалеко от суда. Ничего не могло быть подозрительного в том, что два однополчанина, ветерана чеченской кампании, иногда встречаются, чтобы попить пива. Да и пиво Тульский любил, и в последнее время не только пиво. Кстати, Игоря Зябликова он тоже любил совершенно искренне. Чтобы как-то выразить это, он то и дело заботливо пододвигал к другу по столу то кружку с пивом, то тарелку с креветками. Зябликов от этого дергался, но ничего не говорил. Негнущуюся ногу он вытягивал в сторону и был вообще немножко деревянный, не в своей тарелке.

– Значит, смотри: на фирме я с генералом договорился, зарплату тебе сохраняют, в суде тоже средний заработок, ну и я добавлю, может, чуток.

– Нет, ну зачем. Это государственное дело, мы же люди долга. Ты меня попросил, я сделаю, если все законно, – сказал Зябликов, едва заметно смягчая букву «г», из чего можно было сделать вывод, что он, может быть, откуда-нибудь из Рязани.

– Да нет, ты не понял, тут все по-честному, – успокоил его Тульский. Он для чего-то поплевал на расческу, которую достал из кармана, и поправил свои жидковатые светлые волосы, которые зачесывал на залысину в середине головы, – У меня статья есть на агентуру. Ты, конечно, не агент, но все по назначению, эти средства специальные. Вот, считай, что сейчас ты меня угощаешь, я же из статьи трачу.

– А вот то, что брат у меня сидит, – это как? – спросил Зябликов.

– Да кто же узнает? – резонно возразил подполковник. – Да где ты в России найдешь человека, у которого никто не сидит? Ты не говори ничего, вот и все. Ты же человек-то правильный. Вон, даже и не просишь ничего. С братом, кстати, надо будет решить по УДО, если он ведет себя там нормально.

Вроде бы то, что предлагал Зябликову бывший его сослуживец, впрочем, уже высоко залезший с тех пор, как они расстались в Гудермесе, где Зябликов оставил ногу по колено, было и законно, и по-людски, но что-то тут его напрягало. То ли он к халяве не привык, то ли друг его сильно изменился и имел какую-то заднюю мысль.

– А если меня не выберут в присяжные?

– Ну, значит, не выберут, угощение спишем. Ты поменьше про Чечню им рассказывай, вот и выберут, хотя и скрывать тут нечего. А почему нет? Ты честный военный, чем ты им плох? Инвалид, что ли?

– Да нет, я себя инвалидом не числю, – сказал Зябликов с вызовом, неизвестно кому адресованным, и рубанул ладонью воздух.

– Ну вот, – похвалил его Тульский. Зябликов от этой похвалы поморщился, но заставил себя глотнуть пива и стал без удовольствия жевать остывший шашлык.

– Ты опытный командир, – продолжал тем же бодрым тоном Тульский, – Твоя задача – повести за собой народ, организовать присяжных, двенадцать рыл, а больше ничего. Ты же батальоном командовал, Зябликов! Справишься. Дело там, в общем, обычное. Фабула там такая, чтобы ты ориентировался. Подсудимый, Лудов его фамилия, был бизнесмен, в компании с неким Пономаревым возил из Китая телевизоры «Панасоник»; они их через границу провозили как детали, даже делали вид, что собирали в городе Тудоеве, но это только для прикрытия. Завод в Тудоеве они под себя подобрали, разворовали там все, площади сдали мешочникам, активы увели за границу. Потом партию «Панасоников» задержали на таможне, пошли проблемы, они поссорились, и он своего компаньона отравил на даче, труп вместе с дачей сжег. В общем, разберетесь. Прокурор вам поможет. Там прокурорша будет знаешь какая? Сиськи – во! Увидишь – обомлеешь. Убедительная женщина. А ты там больше на классовую ненависть налегай. От трудов праведных не построишь палат каменных… Или ты не согласный?

Для убедительности Тульский двигал по столу кружки туда и сюда.

– А если там все и так понятно, то присяжные зачем? – не унимался Зябликов, которому шашлык под этот разговор не лез в горло.

– Как зачем? А как же без суда сажать-то? Что ты детские вопросы задаешь? – Тульский взглянул на друга подозрительно, и это был взгляд какой-то новый, ему не знакомый. – Слушай, может, водочки еще возьмем, а то не идет что-то шашлык?

– Я не хочу, – сказал Зябликов. – Меня что-то не забирает.

– Вот и меня не забирает, – пожаловался Тульский, – Хоть ведро выпей, голова только треснет с утра, а куража нет. Чеченский синдром, говорят…

– Ну. Я вообще деревянный какой-то. Ну, понемногу отпускает, конечно… – Тон разговора уже стал другим, и шашлык у Майора сразу стал жеваться. Пиво ему было не в масть, только для запивки, а шашлык-то, выходило, ничего.

– А тебе сны еще снятся? – спросил подполковник.

– Ну, теперь уж редко, но уж как приснится, так весь в холодном поту.

– И мне, – вздохнул Тульский, – А ребят-то видишь кого, кроме охраны на фирме?

– Ну как же, на тренировках многих вижу наших в зале…

– А как же ты без ноги? – удивился подполковник.

– А я ногу отстегну и в партере… – стал объяснять Зябликов, но понял, что не сумеет объяснить, и сунул в рот огромный жилистый кусок остывшего шашлыка. Пока он был занят этим куском, Тульский уже замахал рукой официанту.

Понедельник, 19 июня, 8.00

Анна Петровна Мыскина, выглядевшая старше своих сорока шести, торопливо допила чай на кухне и пошла будить сына, который спал, завернувшись в одеяло. Квартира была однокомнатная, бедная, поэтому сын спал за платяным шкафом, игравшим одновременно роль перегородки. На заднике шкафа сын развесил афиши с портретами любимых рок-музыкантов, чьи рожи были размалеваны страшными черными пауками. Анна Петровна, глядя на них, каждый раз пугалась.

– Паша, вставай! Ну вставай же! – Она потянула одеяло с его головы. – Мне пора, а ты опять проспишь, тебя выгонят с работы.

– Ну и выгонят, – пробурчал сын вяло, но с постели все же слез. – Подумаешь, работа. Другую найду. – Он отправился в ванную и стал чистить зубы, не закрыв дверь и глядя в зеркало на мать: могла бы быть и получше, но мать ведь не выбирают. – Вон, хоть к тебе в химчистку наймусь. Ты будешь ихние грязные шмотки принимать, а я развозить для богатеньких, кому влом самому прийти и забрать. – Сын сполоснул рот и с отвращением сплюнул белую пену, – Или тебе, мать, твоя работа не нравится?

Они прошли в кухню, где Анна Петровна поставила перед ним тарелку с кашей.

– Дурак ты, Паша. Сейчас время такое, за любую работу надо держаться. Выгонят тебя, опять у меня на шее будешь сидеть. На четыре тысячи с премией…

– Ладно… – примирительно сказал сын, поковырялся ложкой в каше, отложил ложку и вдруг заметил на матери нелепо сидящее и немодное выходное платье. – Куда это ты собралась?

– В суд, – Она невольно как-то приосанилась. – Я же тебе говорила, ты забыл?

– Забыл, – честно признался Паша. – А кто с тобой судится? Вы чью-нибудь дубленку заварили? А ты-то при чем, ты же только приемщица?

– Нет, – сказала Анна Петровна. – Я в присяжные иду, если выберут, – вот и оделась. Там, говорят, по четыреста рублей в день платят, а ты сиди и слушай.

– А… Хорошо! – подумав, сказал сын. – Ну, ты там примечай как и что.

– А в чем дело? – с беспокойством спросила мать.

– Да нет, ничего, это я пошутил, – и он снова уткнулся в тарелку с кашей.

– Там и свитер тебе довяжу. Дай-ка померяю спину-то! – с деланой суровостью сказала приемщица и приложила к спине сидевшего на табуретке сына синие и зеленые полоски своего рукоделия.

Сын брезгливо пожал плечами, на которые полоски легли в самый раз, но на этот раз решил над матерью не смеяться.

Понедельник, 19 июня, 8.00

В солнечном свете, лившемся из широкого окна, Ри примеряла перед зеркалом платья и блузки, стараясь найти что-нибудь поскромнее. День обещал быть жарким, но сарафан с голыми плечами она все же, подумав, отвергла. Наконец она остановилась на достаточно простой, как ей показалось, кофточке и широкой юбке. Еще какое-то время ушло на то, чтобы перенюхать несколько разных флаконов. Она примерила сначала маленькую сумочку, но, подумав, сменила на большую, сунула туда глянцевый журнал и плеер с наушниками. Вышла в кухню и добавила кусок сыра из холодильника, завернув его в фольгу.

За этим занятием ее застал Сашок, который выходил – кривой, но одетый в элегантный летний костюм, – к поджидавшей его у ворот машине.

– Куда это ты собралась? – удивился он мимоходом. – Зачем тебе рыба? В клубе есть ресторан, в магазине, куда ты ездишь проводить время, – тоже. Деньги есть на карточке?

– Я в суд, – с вызовом сказала Ри, – Я тебе говорила вчера, но ты опять был пьян.

– В какой еще суд?! Ах да! Да не был я вовсе пьян, я же помню. А зачем? Что это ты еще придумала? А кто ужин готовить будет? А в клуб?

– Ужин тебе домработница приготовит, – парировала Ри. – Зачем тебе ужин, ты все равно пьяный приедешь из ресторана?

– Вот глупость, – озадаченно сказал Сашок. – Ну ладно, езжай, все равно они тебя не выберут. Как посмотрят, так и не выберут. Какая из тебя присяжная, на хрен?

– А вот и выберут, – сказала Ри. – Я еще и на юридический осенью поступлю. У меня же еще и голова есть, а не только то, за что можно руками хватать. Надоело мне это все, я какой-то нормальной жизни хочу.

– А… – Он посмотрел на нее одним глазом насмешливо, открыл дверцу машины и бросил, садясь: – Ну давай-давай! В легавые теперь решила податься, женушка моя! Смотри, как бы не взорвали тебя опять. А с прокурором если спутаешься – убью! – Он захлопнул дверцу и добавил со смехом, когда водитель уже тронул машину: – С адвокатом – пожалуйста, пригодится.

Понедельник, 19 июня, 11.00

Большой, почти квадратный зал судебных заседаний номер триста двадцать три всем, кому случалось бывать в прежних советских присутствиях, а именно таких тут и было большинство, должен был показаться роскошным. Кандидаты в присяжные, теснившиеся пока на скамьях для публики, с опаской смотрели на судью в черной мантии и белом галстуке, сидевшего под несоветским гербом России на возвышении, за большим, величиной с бильярдный, столом.

– Я благодарю тех, кто взял самоотвод, – сказал Виктор Викторович и покрутил усы, довольный производимым впечатлением. – Если кто-то не уверен, что сможет участвовать в процессе до конца, лучше сказать сразу. Вы можете быть свободны, а с остальными сейчас приступим к отбору.

Отказавшиеся, те, кто помоложе и одет поприличнее, с облегчением потянулись к выходу, в зале осталось человек двадцать одетых в массе своей поплоше. Ри, смотревшаяся здесь, как снегирь в Стас воробьев, попыталась отодвинуться от похожего на медведя соседа, пахнувшего потом и перегаром. Но и сидевшая по другую руку женщина в платье, в каких в Алма-Ате ходила в ресторан ее мама, когда Ри было лет пять, не сделала никакой попытки потесниться.

У стола судьи между тем стало оживленно. Прокурорша, молодая, высветленная перекисью дама в синем кителе и с внушительным бюстом, из-за возвышения, на котором стоял стол, оказывалась как раз вровень с судейскими усами, а маленькой адвокатессе в светлом, но строгом костюме приходилось глядеть на судью снизу. У обеих в руках были списки, исчерканные пометками. Адвокатесса подбегала к форточке в стеклянной клетке, чтобы обсудить что-то с сидевшим там молодым мужчиной в очках. Прокурорша бегала к своему столу, где лежали бумаги и который она делила с еще одной дамой, представителем потерпевшего, как только что объяснил судья. Они тоже о чем-то шептались, и Ри, задумавшая стать юристом, просто сгорала от любопытства, как может быть представительница у потерпевшего, если потерпевший убит, ведь им же уже сказали.

– Суркова Алла Геннадьевна, преподаватель, – назвал наконец судья первую фамилию, и со скамьи поднялась женщина средних лет с аккуратно уложенными и одновременно пушистыми волосами, соломенный цвет которых был явно натуральным. А больше ничего примечательного в ней, пожалуй, и не было.

– Алла Геннадьевна, вы какой предмет преподаете? – спросила прокурорша.

– Сольфеджио.

В представительнице потерпевшего самым примечательным, на первый взгляд, были ее ногти апельсинового цвета и невообразимой длины. Непонятно, как она сможет писать с таким маникюром. Однако смогла: взяла в апельсиновые коготки золотой карандашик и что-то черканула у себя в блокнотике.

– Ах, вот оно что, – сказала прокурорша, буравя Аллу глазами.

– Ну, Эльвира Витальевна! – сконфузился судья. – Ну вы уж прям уж… Вы, может, музыку не любите? У вас, может быть, отвод?

Кандидаты в присяжные исподволь рассматривали подсудимого Лудова в аквариуме из пуленепробиваемого стекла. Он носил неуместную рыжеватую челку, выстриженную тюремным парикмахером не вполне прямо, а очки в золотой оправе плохо вязались с этой клеткой и конвоирами по бокам. Очкарик наблюдал за отбором присяжных с живым вниманием. Время от времени он приподнимался со скамьи и делал знаки своему адвокату, но та, стоя спиной, их не всегда замечала.

– Отводов нет?.. Климов Анатолий Петрович, слесарь…

– С-слесарь ш-шестого разряда, – заикаясь, но с готовностью подтвердил мужчина лет пятидесяти, поднимаясь со школьной скамейки в зале.

– Вопросов нет, – сказала прокурорша.

– Садитесь, пожалуйста.

«Климов, – записала золотым карандашиком в блокноте Виктория Эммануиловна и добавила на всякий случай, потому что пока ей самой было непонятно, чем это может быть полезно: – Работяга. Заика, должен быть злой».

Виктору Викторовичу стало жарко под мантией (и кто только их придумал?), и он тайком, просунув руки под балахон, расстегнул пуговицу на рубашке.

– Кузякин Даниил Олегович…

Со скамьи поднялся тощий, одетый чисто, но в линялую ковбойку, несообразно для суда, при этом жующий жвачку парень лет тридцати – волосы были у него забраны сзади в хвост, перетянутый красной аптекарской резинкой. Судья повел бровью, подсудимый со скамьи впился глазами в этого кандидата, адвокатесса проследила его взгляд и подошла к окошечку аквариума, заставив отступить конвоира:

– Вы его знаете?

– Кажется, да. Это Журналист. Три года назад он снимал сюжет про ту партию телевизоров, которую задержали во Владивостоке. Сюжет заказной. Это как раз вначале было.

– Может быть, подставной. Но непохоже, чтобы он вас тоже узнал.

– Нет, непохоже, – сказал Лудов, – Но он вспомнит по ходу дела.

Оба задумались. У Журналиста были красноватые маленькие, но очень живые глазки и вызывающее выражение лица. Такой будет следить за процессом, а это не так часто встречается среди присяжных, и его можно будет попробовать в чем-то убедить, чтобы он повлиял на остальных.

– У вас есть вопросы? – нетерпеливо спросил судья.

– Возможно. Мы подождем, что скажет обвинение, – сказала адвокатесса.

– Эльвира Витальевна…

– Сколько вам лет? – спросила прокурорша тоном школьного завуча, с отвращением глядя на забранный аптекарской резинкой хвостик.

– Мне? – Кандидат в присяжные на секунду перестал жевать, – Тридцать два.

– Вы выглядите моложе…

– Ну вы уж прям уж, Эльвира Витальевна! – укоризненно сказал судья, – Я прошу вас воздержаться от реплик. Вопросы, пожалуйста.

У прокурорши, кроме бюста, было еще бойкое выражение лица, какое бывает у лучшей ученицы школы на собрании, где она вдохновенно разносит двоечника, но это в присутствии учителя, а на переменке, может, будет и какой-то другой разговор.

– Где вы работаете? – строго допрашивала прокурорша.

– Сейчас нигде, – сказал Кузякин.

– А до этого?

– Вообще-то по профессии я журналист.

Журналист тряхнул хвостиком и посмотрел на прокуроршу с вызовом: очевидно, он привык, что у людей бывает какое-то предубеждение против его профессии. Лудова он не узнавал, теперь это было ясно. Прокурорша еще больше скривилась.

– И чем же вы руководствуетесь, собираясь в присяжные? – задала она вопрос.

– Как чем? Гражданским долгом, – с усмешкой сказал кандидат.

Прокурорша подошла к столу судьи, туда же подлетела и адвокатесса.

– Я считаю, что этот присяжный может отнестись к делу предвзято, – громким шепотом сказала Эльвира Витальевна.

Виктория Эммануиловна, поднявшись из-за стола, который она занимала на пару с прокуроршей, подошла с блокнотиком в руке и стала тыкать Эльвиру сзади в плечо апельсиновым ногтем такой длины, что, казалось, сейчас она проткнет ее синий мундир. Адвокатесса Кац всплеснула руками и сказала шепотом, слышным в зале:

– Ваша честь, наш прокурор, видимо, считает, что образованные люди не должны привлекаться к отправлению правосудия. Это странно…

– Вы будете заявлять отвод? – тихо спросил судья у прокурорши, – Тогда давайте.

– Нам надо посовещаться, – вступила наконец представительница потерпевшего. Она утащила прокуроршу в сторону и зашептала, тыча в блокнот: – Он же снимал передачу, когда задержали партию телевизоров, кассета валяется где-то у следователя, ты что, не смотрела? Нам просто повезло. Кто-то из ваших, наверное, ему и слил. И Шкулеву, который ведет передачу, ваши ребята наверняка могут позвонить, да я и сама его знаю.

Эльвира Витальевна соображала медленнее, чем ее соседка по столу.

– Ну и что вы решили? – теряя терпение, спросил судья.

– А нельзя вернуться к этой кандидатуре после обеденного перерыва? – Прокурорша красноречиво посмотрела на часы.

– Нет, этот вопрос надо решить сейчас. Вы будете заявлять отвод?

– Нет, у нас нет возражений.

– У нас тоже, – решительно сказала адвокатесса, и подсудимый в аквариуме тоже кивнул с удовлетворением.

– Перерыв на обед, – сказал судья. – Где столовая, все знают? Оля, покажешь там. Я прошу всех кандидатов, как отобранных, так и еще не отобранных, вернуться в зал. Вы уж там уж, пожалуйста. В три часа. В три, Эльвира Витальевна?

Прокурорша посмотрела на свои часы и кивнула.

Понедельник, 19 июня, 14.00

Тому Скребцову из-за ее небольшого роста, некрупных, хотя отчетливых черт лица, а больше всего, конечно, из-за веснушек до сих пор еще часто принимали за школьницу. Она пыталась придать себе более взрослый вид дымчатыми очками в немыслимой розовой оправе, гордая тем, что ее уже выбрали в присяжные. Поднимаясь со скамьи, она специально толкнула еще не отобранную в присяжные соседку, которая была разодета, как на клубную вечеринку, и сейчас совала в сумку тайно разложенный на коленях глянцевый журнал. Оттолкнув Ри, Тома пошла рядом с Журналистом.

– Ну, давай знакомиться, – панибратски сказала она. – Нам же теперь работать вместе. Я Тома. А ты Журналист, да? Я тебя видела по телевизору.

За десяток лет, что Кузякин мелькал на экране в снятых им сюжетах в криминальной передаче у Шкулева, он так и не смог определиться, как отвечать на это приветствие: «А я тебя по телевизору видел». Что в ответ? «Спасибо»? «Иди на фиг»? Поэтому Томе он тоже не ответил, а только улыбнулся стандартно.

– Слушай, а почему ты решил пойти в присяжные? – спросила, вмешиваясь в разговор, Ри, – Вот я, например, хочу поступать на юридический. А ты?

– А я просто так, прикольно, – объяснила собственный мотив веснушчатая, хотя ее уже никто ни о чем не спрашивал.

Кузякин теперь мог рассмотреть более ясно не только фигуру, но и лицо модницы, прежде казавшееся ему просто смазливым. В его правильных, но не до конца вылепленных чертах оставался как будто какой-то вопрос, оно само еще не знало, кем и чьим хочет быть. Но что ей ответить в меру ее ума, который, как сразу заподозрил Кузякин, у его будущей коллеги был не так совершенен, как формы, он нашелся не сразу.

– Ну, типа, журналист меняет профессию, – пояснил он.

Тома шла, отставая от них на шаг, и с ненавистью смотрела то на загорелые ноги, то на выкрашенные перьями волосы конкурентки.

– А ты-то кто такая? – забежала она вперед. – Тебя же еще даже не выбрали.

– Ну, выберут, – неохотно обернулась к ней Ри. – А почему нет?

– Кого – тебя? Никогда! Ты посмотри на себя. Куда тебе в присяжные? На юридический она, видите ли, собралась поступать! Вот когда у тебя вырастет такое вымя, как у нашей прокурорши, тогда, может быть, и поступишь…

Понедельник, 19 июня, 14.15

Прокурорша Эльвира Витальевна в кителе, который не сходился у нее на груди и делал ее похожей на бригадира проводников поезда, только что прибывшего из Полтавы, прошествовала на шпильках в служебное крыло здания суда через дверь, возле которой дежурил пристав. Она спустилась на этаж, миновала коридор и постучалась у двери, на которой, кроме номера, не было никакой таблички. В кабинете за дверью ее ждали двое мужчин.

– Здравствуйте, товарищ руководитель следственной группы, привет, Тульский! – сказала она с той особой развязностью, с которой обращаются друг к другу все работники правоохранительных органов до полковника включительно.