Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

– Нет, – сказал он, стряхивая пепел в блюдце, – Кажется, был, но я его куда-то потерял. Я вот только сегодня утром его записал. Сказать?

– Вы знаете, что на этой флешке? – спросила Лисичка, покосившись в сторону прокурорши, которая сидела с открытым ртом и ничего не понимала. И не надо ей было понимать, чтобы не расслабляться.

– В общих чертах, – осторожно сказал Тульский, – Я же беседовал с Журналистом, он мне рассказал, зачем приходил на студию, но флешку мы с ним не смотрели, у меня в угрозыске даже такого компьютера нет, у нас еще триста восемьдесят шестые, мы же не ФСБ, бедные мы.

– Эльвира, выйди, – сказала Лисичка, продолжая смотреть на Тульского взглядом удава, только он не был кроликом и не поддавался гипнозу. Он ухмыльнулся, достал из кармана расческу и стал плевать на нее, поглядывая то на расческу, то на Лисичку.

Прокурорша вскинулась:

– Не поняла, что значит «выйди»?

– Выйди, Эльвира, – сказал Кириченко, – Тут не процессуальный вопрос.

Прокурорша, встав, попыталась гордо вскинуть крашеную голову, но вспыхнула пунцовым и побрела – вид у нее был униженный.

– Если вы знаете, что на флешке, то как вы могли выпустить ее из рук? – продолжала Лисичка свой допрос, когда за прокуроршей закрылась дверь. – Вы же отвечаете за убийство, а если они с помощью этой флешки докажут, что убитый жив, кто будет за это отвечать?

– Во всяком случае, не подсудимый, если Пономарев и в самом деле жив, – сказал Тульский. – А что? Если жив и мы ошиблись, пусть они его оправдывают. Ну а что касается контрабанды или компакт-дисков, про которые, впрочем, ничего и нет в деле, так это уже не мой вопрос. Я только по убийству. Если вдруг не убивал, пусть гуляет, мы же тут не звери, правда? Ну дадут мне выговор, ну ладно…

– А тебе не кажется, что ты предатель? – спросил Кириченко с каким-то совсем уж юным выражением лица, а розовый галстук под этим слишком юным лицом придавал ему вид почти пионерский. – Не кажется, что ты играешь против своих?

– Нет, мне кажется, что это ты предатель, – сказал Тульский, – Кстати, мне бы хотелось взглянуть еще раз на эту экспертизу по зубам, странные какие-то зубы у этого покойника. Да и присяжным ее, по-моему, тоже еще не показывали…

– Ну ладно, разборки оставим на потом, – сказала Лисичка, поглядев в сторону Кириченко. – Сначала надо довести дело до конца. Подполковник Тульский, если вас не затруднит, пригласите в комнату нашего прокурора.

Тульский задумчиво убрал расческу в карман, кивнул и пошел к двери: было бы глупо вести себя совсем по-мальчишески. Эльвира в коридоре отпрянула от двери – видимо, подслушивала, но, скорее всего, ничего не поняла.

– Эльвира Витальевна, вы не должны на нас обижаться, – сказала ей Лисичка, когда та вошла и села на свое место. – Оперативники бывают вынуждены делать грязную работу, мне иногда тоже приходится в этом копаться по роду моего поручения, а прокурор должен сохранить чистые руки. В общем, есть некоторые сложные обстоятельства, которые еще предстоит обдумать.

– Надо распускать коллегию, – решительно сказала прокурорша, обида которой сразу же прошла: они без нее сами были процессуально никто, – Присяжные слишком много себе позволяют. Все эти фокусы Кузякина – не знаю уж, чего он там хочет, – являются безусловным основанием для его отвода…

– Ну да, только он сразу все расскажет при всех, – сказал Тульский.

– Да, надо аккуратней, – согласилась Виктория Эммануиловна.

– Что он там расскажет! – запальчиво сказала прокурорша, которая, видимо, все-таки подслушала и даже что-то поняла, – Доказательств у них нет. Для того чтобы что-то рассказывать, нужны доказательства, иначе это сказки.

– Ты, Эльвира, все-таки помолчи, а? – сказала Лисичка. – Эта кофточка тебе очень идет, вот и сиди и молчи, будешь делать, что тебе скажут старшие товарищи. Я думаю, – она повернулась к Кириченко, – распускать коллегию преждевременно, но инструмент для этого надо все время иметь наготове. На худой конец, кто-нибудь из них может оказаться в больнице с сотрясением мозга, не правда ли, полковник?..

Она смотрела теперь на Кириченко, демонстративно не глядя в сторону подполковника милиции. На всякий случай Тульский все же сказал:

– На меня в таком деле не рассчитывайте.

– Поищите себе пока другую работу, Тульский, – сказал Кириченко, отводя ставший тяжелым взгляд.

– Думаешь, не найду? – ухмыльнулся Тульский, – Это ты не найдешь. А меня любой банк с руками оторвет, и не только с руками, но и со всем моим говном.

– А мы на вас рассчитываем только в рамках дела, – сказала Лисичка. – А там уж вы свободны и делайте, что хотите. В приличный-то банк вас после этого дела уже вряд ли возьмут. Видите ли, если бы флешка не летела сейчас в Японию, то я смогла бы еще поработать с Кузякиным, и у нас для этого оставалась бы, по крайней мере, неделя. Поэтому идите пока, Тульский, поговорите со своим другом Зябликовым о бабах, а мы тут без вас посчитаем, что у нас получается…

Тульский покраснел до кончиков волос, пунцовой стала вся его проплешина; он вскочил, повернулся по-военному и вышел за дверь.

Понедельник, 31 июля, 15.50

Тульский миновал административный коридор и, теперь уже наплевав на всякую конспирацию, вошел в столовую суда. Присяжные сидели за столами, оканчивая свой обед в молчании, и по лицам было видно, что они не верят друг другу. В кухне уже закрывали котлы, но Тульский выпросил чашку кофе у буфетчицы. Он стоял у стойки и, пока варился кофе, рассматривал их всех теперь уже вблизи.

За ближайшим столом сидели преподавательница сольфеджио и Фотолюбитель, который что-то горячо ей говорил, забыв про гуляш. Суркова будет за оправдательный, значит, и Фотолюбитель тоже, быстро соображал Тульский, плюс два. Дальше за столом сидели слесарь Климов и Швед, как всегда, видимо, рассказывавшая о проделках своего бывшего мужа, и почему-то Роза, которой, казалось бы, совсем нечего было делать в этой компании. Климов за обвинительный, продолжал считать Тульский, а Роза, безусловно, за оправдательный, итого тут ноль, а Швед пока держим в уме, потому что она, скорее всего, как все. По-прежнему плюс два. Встретившись взглядом с Ивакиным, он увидел, как тот испуганно отвел глаза, и вспомнил, что Ивакин проголосует так, как скажет он, Тульский; пока держим в уме. Напротив Ивакина спиной к нему сидела Огурцова и ковыряла салат, даже не сняв своих наушников. Огурцова, насколько он мог судить по рассказам Майора, проголосует за оправдательный. Рядом молча ела суп присяжная Мыскина, приемщица из химчистки, эта будет за обвинительный; тут опять ноль, два в уме. Наконец, за последним столом у окна еле держался с похмелья Петрищев, Хинди сейчас как раз объясняла ему, что надо поесть горячего; с ними сидели Журналист и Зябликов, который в этот самый момент заметил Тульского, но никому ничего об этом не сказал. Журналист будет за оправдательный, три, Скребцова последует за ним, плюс четыре, а алкоголика пока можно не считать; итого четыре плюса и три в уме. Зябликов… Тут Тульский споткнулся в своих расчетах, а буфетчица, сварившая наконец ему кофе, уже стучала по блюдечку кассы, чтобы он заплатил. А как, между прочим, будет голосовать Зяблик?

Сейчас Тульский понял, что он не будет говорить ни Зябликову, что, может быть, было бы уже и бесполезно, ни даже Шахматисту, как голосовать. Собственно, он и сам был уже не против того, чтобы они проголосовали за оправдательный, пусть как хотят, это их дело. Он, Тульский, не будет подыгрывать обвинению. Он не будет подыгрывать и защите, ведь и сегодняшний трюк с флешкой в аэропорту нельзя было считать подыгрышем защите, а только отказом подыграть обвинению; согласимся, что это не одно и то же. Пусть уж они голосуют, как хотят, пусть уж торжествует истина, раз они все на ней сбрендили, а ему-то, Тульскому, что? Он найдет себе работу. Вот только почему представитель потерпевшего уверена, что будет обвинительный вердикт? У него получалось как раз наоборот и с перевесом минимум в три голоса. Выходит, он, Тульский, чего-то просто не знал.

Понедельник, 31 июля, 16.10

Лудов в клетке и Елена Львовна за столом перед ним, прокурорша и Лисичка за столом напротив смотрели, каждый со своей стороны, как присяжные тянутся в свою комнату. Они проходили через зал гуськом и молча, даже никогда не закрывавшая рта «Гурченко», рассказывавшая Климову что-то про своего бывшего мужа до самого порога зала, тут замолкла. Последними прошли Петрищев с лицом совершенно землистого цвета и Хинди, которая заботливо поддерживала его под руку. Судья вышел, на ходу поправляя мантию, и мрачно, ни на кого не глядя, водрузился за своим столом на возвышении.

В комнате присяжных Журналист топтался у двери, прикидывая, не приоткрыть ли ее, как в прошлый раз, чтобы слышать, о чем они говорят в зале, но поймал внимательный взгляд Розы и не решился. Все сидели за овальным столом на своих местах, к которым привыкли еще до перерыва, кроме Ри, отошедшей к окну. Ей стало лучше после обеда, она смотрела на дождевые капли, которые скользили с той стороны по стеклу, и старалась отогнать от себя воспоминания о вчерашнем. Утром Лисичка, улучив момент, даже улыбнулась ей в зале, но тогда ей было плохо, а сейчас она опять думала: почему бы и нет? Если даже Журналист взял деньги. Все берут, прав Сашок, правды нет, есть только совершенно конкретные предложения, вот между ними и надо выбирать и не париться. Ладно, там видно будет. Она сдвинула наушники плеера на шею, так как музыка в них не соответствовала медленному скольжению капель дождя по стеклу, и стала следить за каплями, стараясь не думать ни о чем.

– Ри! – тихо сказал Журналист, подходя к ней сбоку.

Она дернула плечом и даже не повернулась к нему.

– Что с тобой, что случилось?

– Отстань, не подходи больше ко мне, – сказала она, продолжая глядеть в окно.

– Ну, я должен хотя бы сказать тебе спасибо за адвоката, – сказал Кузякин, – Кстати, мне же надо ему что-то заплатить?

– Не волнуйся, я с ним сама расплачусь, – зло сказала Ри, обернувшись только на миг, но Кузякин заметил, что ее капризные, когда-то казавшиеся порочными губы по-детски дрожат. Ри опять надвинула наушники и, приплясывая: «Тыц-тыц-тыц!» – пошла к столу, за которым сидели в молчании остальные присяжные.

Понедельник, 31 июля, 16.15

В зале судья открыл часть заседания без участия присяжных:

– Я бы хотел выслушать мнения сторон по поводу дальнейшего хода процесса. Пожалуйста, Эльвира Витальевна, ваши соображения. Вы хотите продолжить представление доказательств?

– Ваша честь, за время перерыва обвинение еще раз продумало свою линию и пришло к выводу, что представленных доказательств в целом достаточно. Мы считаем, что сейчас уже нет смысла возвращаться к этой стадии, надо скорее переходить к прениям.

– Я поддерживаю, – сказала Лисичка, – Раз уж все так удачно складывается.

В отсутствие присяжных они говорили между собой тише и если не по-дружески, то все же как-то по-свойски.

– Вот как, – сказал Виктор Викторович, – Но, по крайней мере, присяжным надо будет напомнить те доказательства, которые были им представлены ранее. Вам так не кажется? Ведь три недели прошло, уж знаете ли уж.

– Да, разумеется, ваша честь, я еще раз подробно перечислю все доказательства… – Лицо прокурора выражало опять неизбывную готовность отличницы, любимицы директора школы. – Я думаю, на это нам понадобится день или полтора.

– Хорошо, – сказал Виктор Викторович, понимая, что на этой стадии от него уже мало что будет зависеть, ну и ладно. – Мнение защиты?

– Прежде всего, я бы хотела узнать… – сказала Елена Львовна, для которой такой резкий поворот в планах обвинения был неожиданностью, – Я бы хотела уточнить судьбу запроса в поликлинику ФСБ. Что, ответ судом еще не получен?

– Мы получили только промежуточный, – сказал Виктор Викторович, находя на столе нужную бумагу, чтобы показать ей. – Для более точного ответа нужно время. Это связано с прохождением документов между министерствами иностранных дел России и Израиля. Насколько я понимаю, обвинение…

– Обвинение полагает, что имеющихся документов уже достаточно для вынесения вердикта по существу, – сказала Лисичка. – Разумеется, все они будут представлены присяжным самым подробным образом.

– Но я же буду задавать вопросы, – сказала адвокатесса.

– Это ваше право, – сказала прокурорша.

– Ваше мнение, подсудимый? – спросил судья.

– Мое мнение такое, что скорее бы уж, – сказал Лудов из аквариума, – Надо это все наконец кончать.

Понедельник, 31 июля, 16.30

Ри в наушниках, приплясывая, ходила вокруг стола: «Тыц-тыц-тыц». Она видела, как это всех раздражает, и тем сильнее приплясывала и даже выгибалась, чуть ли на мостик не становилась. Но все молчали. Между тем, обходя стол в четвертый раз, Ри заметила в наушниках какой-то треск. Она изменила направление движения: треск опять появлялся в том же месте, он как будто шел от Ивакина, листавшего шахматный журнал. Когда она, пройдя еще один круг и приплясывая уже не так бойко, снова остановилась за спиной Ивакина, он чуть вжал голову в плечи и сделал вид, что углубился в разгадывание задачи в журнале, но Старшина уже тоже вопросительно смотрел на Ри. Он встал, кивнув ей, молча пошел к окну, и Ри, поколебавшись, последовала за ним.

– Что такое? – Старшина протянул руку, она отдала наушники, которые он поднес к уху. Но, кроме «тыц-тыц-тыц», ничего особенного там не было слышно.

– Там какой-то треск, – пояснила Ри. – Здесь, у окна, нет, а чем ближе к столу, тем сильнее. Возле Шахматиста. Раньше этого не было.

– Вот как?

Зябликов подумал, приложив наушник с музыкой к уху, и поманил пальцем Рыбкина. Алла тоже о чем-то догадалась и тронула Рыбкина за рукав, а Шахматист еще глубже влез в свой журнал и даже зачем-то стал тыкать в него карандашом.

– Рыбкин, – сказал Майор, безуспешно пытаясь вернуться к прежнему тону, каким всегда говорил до перерыва, – требуются ваши знания в области радиотехники. У присяжной Огурцовой в наушниках треск. Это может быть микрофон?

– Стационарный проводной не может давать наводку, – сказал подошедший Рыбкин, – А если радио, тогда, конечно, может. Обычно их вешают на лацкан или кладут в карман. А сила треска в разных местах комнаты разная?

– Да, – испуганно сказала Ри. – Возле стола.

– Возможно, у кого-то в кармане радиомикрофон, – важно сказал Рыбкин, гордый тем, что и его знания наконец-то пригодились.

Зябликов надел наушники и, держа плеер в руках, не приплясывая, а прихрамывая и отвратительно скрипя ногой, дважды обошел вокруг стола, где все сидели молча, как на опознании. Наконец он остановился за спиной у Шахматиста, который под взглядами остальных вынужден был оторваться от своего журнала и обернуться.

– Ну что, поставил мат в два хода? Как вы думаете, дождь к вечеру кончится? – Майор обвел всех глазами и громко пояснил: – Мы говорим только о шахматах и о погоде. Вы все меня хорошо поняли?..

Он вывернул громкость плеера на максимум и поднес наушник к самому уху Ивакина; тот сморщился от треска. Майор рывком поднял его под мышки и повернул к себе.

– Мы говорим только о шахматах и о погоде, – повторил он, ощупывая нагрудный карман Ивакина и доставая оттуда миниатюрную трубочку с хвостиком антенны.

Эту трубочку Зябликов аккуратно положил на стол. «Гурченко» глядела на нее в ужасе, как будто это была живая змея, Роза с интересом, но без особых эмоций, а Фотолюбитель принялся внимательно ее разглядывать, не дотрагиваясь руками.

– Так кончится к вечеру дождь или нет? – опять спросил Зябликов, подталкивая Шахматиста к окну.

– Я думаю, кончится, – подхватил Журналист. – А вы как считаете, Алла?..

– Рассказывай! – припер Майор Шахматиста к раме. – Кто дал тебе эту штуку?

– Не знаю, он не представился, – сказал Ивакин. Было ясно, что он пойман с поличным, ему было неприятно, но незаметно было, чтобы он испугался.

– Проигрался? – спросил Зябликов.

– Проигрался в дупель, Майор. Теперь-то ясно, что они меня подставили, даже дали жетонов в долг на штуку. А когда штука ушла, вот тут он ко мне и подсел, этот мужик. А за мной ведь в этом казино еще долгов на четыре тысячи.

– Мужик такой невысокий, с залысиной, волосы вот так зачесывает, еще на расческу плюет перед этим? – уточнил Зябликов.

– Он, – сказал Шахматист. – Ты что, его знаешь? А мне-то что теперь делать?

Зябликов пока что и сам не знал, как лучше, и ничего не ответил, а в это время в комнату заглянула секретарша Оля звать присяжных в зал. Старшина подошел к столу, двумя пальцами взял микрофон и сунул его обратно в карман Шахматисту.

Понедельник, 31 июля, 17.00

– Встать, суд идет! – торжественно провозгласила Оля.

Они вышли и увидели все прежнее: Лудов в аквариуме, конвоиры, безмолвная мама Лудова в зале, аккуратная, но всегда как будто чем-то раздраженная Елена Львовна; синий железнодорожный китель, надетый поверх какой-то обтягивающей его кофточки, все так же топорщился на бюсте прокурорши; Лисичка опять писала что-то золотым карандашиком в блокноте, а ногти у нее сегодня были почти черные. Заметив это, Ри чуть было не подмигнула, как раньше, Шахматисту, но тот сидел, уткнувшись в свой журнал, лежавший у него на коленях, и она отчетливо поняла, насколько все теперь изменилось.

– Здравствуйте, коллеги, – сказал Виктор Викторович. – Я благодарю вас за то, что вы собрались, я, впрочем, в этом не сомневался. Я надеюсь, мы закончим процесс, и даже, может быть, в конце недели вы уже удалитесь для вынесения вердикта… – Произнося эти несложные для него слова, судья всматривался в лица и видел напряжение, раньше им несвойственное, – Дело теперь пойдет быстрее. В течение двух дней прокурор напомнит вам прежние доказательства, и защита обещает кое-то интересное, так что наберитесь терпения, уж знаете ли уж, немного уж и осталось. Пожалуйста. Эльвира Витальевна…

– Обвинение более не считает нужным вызывать свидетелей, – бодро начала прокурор, – Вместе с тем в порядке перечисления приобщенных к делу документов и свидетельских показаний, данных свидетелями ранее на предварительном и судебном следствии…

Лисичка, раскрыв свой испещренный пометками блокнот, рассматривала скамью присяжных и снова считала, проверяя себя. Зябликов – это все-таки человек Тульского. Впрочем, надо сказать Кириченко, чтобы он держал под контролем самого Тульского. Журналист, который опять жевал жвачку, взял две штуки, он все время мечется туда-сюда, на него надо будет нажать в последний момент: пусть он проголосует за обвинительный хотя бы уж по контрабанде, тем более что к нему надо приплюсовать и медсестру. Швед пока можно пропустить, она проголосует как все, ее скандальность чисто внешняя. Огурцова – она опять демонстративно сунула в уши наушники, а судья уже не делает ей замечаний – за возможность стать главным тренером в фитнесе продаст душу дьяволу, вот дурочка, а ракетку она уже взяла. Слесарю Климову Роза должна предложить деньги, они ему нужны. Вот училка, та будет голосовать за оправдательный, и за ней проголосует Рыбкин, тут уж ничего не поделаешь. Зато уж Роза крепко у нее на крючке, а она ведь самая умная из них, она не даст себя перехитрить. Шахматиста сумел завербовать Тульский, ну, хотя бы это: игрока подцепить на крючок – много ума не надо. Мыскина проголосует за обвинительный из одной лишь ненависти к человечеству. Наконец, Петрищев, еле сидит, но с ним обещали поработать через церковь, лишь бы не ушел в запой, как-нибудь додержался бы до конца недели. В общем, прикидывала Лисичка, их шансы выглядели не просто предпочтительными, но подавляющими. И уже неважно, что будет говорить безмозглая Эльвира или даже хитрющая Елена Львовна Кац.

Между тем присяжный Петрищев, сидевший на крайнем стуле, вдруг встал и молча, с видом деревянного робота, пошел из зала.

– Присяжный Петрищев, что с вами? – прекрасно уже понимая что, заволновался судья. – Куда вы? Вы завтра-то придете?

– Приду! – хрипло сказал Медведь, не оборачиваясь. – А сегодня уже больше не могу, простите меня, гражданин судья, если бы вы только знали…

Последние слова он произнес, впрочем, уже за дверью.

– Ну, перерыв до завтра, – подытожил судья. – Ой, беда с вами, присяжные!..

Впрочем, он вспомнил, что и в Саратове тоже такое бывало. Люди – они везде люди, что уж тут поделаешь.

Понедельник, 31 июля, 17.15

Зябликов, Кузякин и Хинди, не заходя в комнату присяжных, бросились в коридор, за ними побежала «Гурченко», выкрикивая на ходу: «Вот и мой, бывало, так же! Вот несчастье-то, а?» Старшина в коридоре понял, что на одной ноге никого не догонит, и только проводил их глазами, когда они нырнули по лестнице вниз. Проходя обратно через зал, он машинально кивнув подсудимому, как будто хотел его обнадежить: мол, мы его найдем, все будет в порядке. Лудов тоже кивнул в ответ. К счастью, прокурорша и Лисичка в это время стояли у стола судьи, что-то с ним обсуждая, и их обмен взглядами заметил только сам судья. Он приподнял брови и покрутил ус, но ничего не сказал, уткнулся глазами в стол.

Зябликов вошел в комнату присяжных, где оставшиеся семь собирали вещи и проверяли зонты, с тоской глядя за окно, а там продолжал лить дождь.

– Теперь П-петрищев на неделю в з-запой уйдет, – со знанием дела сказал Слесарь. – Пока все не п-пр-пропьет, уж я-то знаю.

Он повернулся и, взяв со стола пустой пластиковый пакет с рекламой магазина «Старик Хоггабыч», уже не новый, но еще крепкий, пошел к выходу. Роза, подхватив сумочку, выскользнула за ним.

– Ничего, Хинди ему капельницу поставит, – сказал Зябликов. – Поднимем из могилы, если будет нужно.

– А где он живет, мы знаем? – спросила Алла, косясь на карман Шахматиста.

– Он где-то в районе выставки живет, – сказал Старшина. – Адреса у меня все есть. Он вон куртку забыл, и ключи, наверное, там, он без нас даже и в дом не попадет.

В комнату вернулись Кузякин, Хинди и «Гурченко», которая продолжала тараторить на ходу:

– Ну он же безобидный, Петрищев наш! Он же руки распускать не будет, не то что мой бывший благоверный! За что же его?

– Капельницу ему надо, – сказала Хинди. – С барбитуратами и снотворным, тогда завтра встанет, может, к обеду, но не раньше. Я могу сейчас приготовить в клинике и отвезти. Но она тяжелая, мне одной трудно.

– Кузякин, поедешь с Хинди в клинику, – Старшина уже переписывал им на бумажку адрес, – а потом с капельницей вместе к Петрищеву. Вот куртку его возьмите, там ключи в кармане, войдете и ждите, он может прийти на автомате. А мне кое с кем еще повидаться надо, потом я вернусь и буду возле суда его караулить, если он вдруг спохватится насчет ключей и сюда придет.

– А если еще куда-нибудь пойдет? – засомневался Журналист, забирая, тем не менее, куртку Медведя и перекладывая из нее, чтобы не выпали, ключи в карман.

Ри слушала молча, что-то соображая про себя.

– Ладно, все равно пока больше ничего не придумаем, – сказала Хинди. – Нервный – он и есть нервный, алкоголик же. Поехали за капельницей, Кузя.

Понедельник, 31 июля, 17.30

Роза шла следом за Климовым и нагнала его уже на крыльце суда. У Слесаря зонта, конечно, не было, и она раскрыла над его головой собственный.

– Ты опять к жене в больницу поедешь? – спросила Роза. – Вот бедненький.

– Я не б-бедненький, – возразил Слесарь.

– Ну, в смысле, дождь, ты же промокнешь до нитки, давай уж я тебя подвезу.

– Д-давай, – согласился он не благодарно, а деловито. – Знаешь, куда ехать? В ма-магазин только надо за в-водой…

Роза завела машину, и они тронулись. Как подступить к делу, она не знала, потому что слесарям шестого разряда взятки ей давать не приходилось, но Климов облегчил ее задачу:

– Тебе от меня что-то надо, ну, говори ч-чт-что.

– Почему сразу «надо»? – сказала Роза, выражая скачущей английской интонацией известную степень обиды. – Разве я тебя просто так не могу подвезти?

– Так бы ты и стала меня под-подвозить, – сказал Климов, – Говори, пока не п-приехали, что надо и с-ск-сколько.

– Обвинительный вердикт, – сказала Роза, – Пятьсот долларов.

– Тысячу, – сказал он, наблюдая за дворниками, которые едва успевали смахивать потоки воды со стекла, – Восемьсот д-доллара-ми, а остальное р-руб-блями.

– Хорошо, – подумав, согласилась Роза, – Но по всем пунктам. И еще выступать будешь при обсуждении за эти же деньги.

– Когда отд-дашь?

– Хочешь, завтра, – сказала Роза. – Не ношу же я тысячу в сумочке в суд.

– Сегодня, – сказал Слесарь, – Пока я буду в больнице, п-при-везешь. Мне для врача надо. Остановись у м-магазина, я тогда еще жене конфет к-куплю.

Понедельник, 31 июля, 17.30

Зябликов, торопливо хромая прямо по лужам к своему «Князю Владимиру», даже не удивился, когда Тульский помигал ему фарами своей машины. Но садиться к нему присяжный не хотел. Подполковник резво перебежал под дождем к «Князю», но дождь все равно успел разрушить конструкцию, которой он прикрывал свою плешь, и теперь на ней отчетливо блестели капли воды.

– Быстро вы Ивакина вычислили, молодцы, ребята.

– Случайно, – сказал Зябликов, – А как ты понял?

– Ну я же слушал, – сказал Тульский, – Ну, пусть так и будет. Я знаю, и вы знаете. Я про то, что вы знаете, не буду говорить, но и вы тоже думайте, что говорите.

– Ясно, – сказал Зябликов. – Ну, и что теперь будет?

– Не знаю, – сказал Тульский. – Увидим. Мне вот теперь другая аппаратура очень пригодилась бы. Под мобильные телефоны. У тебя на фирме такая есть? А то мне в конторе брать не хочется.

– Ну, есть, – подумав, сказал Зябликов.

– Поехали, возьмешь.

– Да вот она, – сказал Зябликов, щелкая кнопками радиоприемника, – Если вот так радио настроишь, оно и будет работать как сканер. Антенна стационарная. Радиус, правда, метров сто, не больше, если без помех.

– Ну и ну, – сказал Тульский. – Так ты и правда агент ноль-ноль-семь.

– А ты думал, меня только за боевые заслуги там держат? – сказал Зябликов, – Я ж тоже сыщик. Если там адюльтер или что. Машина не вызывает подозрений, ну, едет какой-то безногий, мало ли. Если бы только она еще не закипала все время.

– А если возле суда настроить, то разговор внутри достанет? Если у окна?

– Ну, – сказал Зябликов, – она же обычно в фойе к окошку выходит звонить, чтобы в зале не слышно было. Тогда возьмет, если с той стороны поставить.

– Ключи дай?

– Почему нет, – сказал Зябликов. – А что с тем микрофоном-то делать будем?

– Да что хочешь, – сказал Тульский, крутя ручки хитрого приемника, – Хочешь, судье скажи, посмотрим, как он среагирует. Он председательше пожалуется, она еще кому-нибудь позвонит. Мне теперь чем больше народу будет знать, тем лучше.

– Ясно, – сказал Зябликов. – Я пошел Медведя возле дверей сторожить, ключи я тебе завтра утром отдам, сегодня на ней все равно никого не догонишь.

Понедельник, 31 июля, 18.00

Оставляя на линолеуме мокрые следы, Климов шел по коридору больницы, где вдоль стен лежали на койках безразличные ко всему женщины.

– Куда прешь в ботинках? – преградила ему дорогу уборщица.

– Дождь… – растерянно объяснил Слесарь.

– Ну и что, что дождь? А вытирать сам будешь?

Климов подумал и достал из замусоленного кошелька такую же замусоленную десятку. Теперь он мог себе это позволить. Бабка тут же сменила гнев на милость:

– Ну ладно, ноги еще раз вытри вон о тряпку.

– Вот держи, бабка, сотню, – вдохновенно сказал слесарь, доставая еще бумажку из кошелька. – К-климову Елену знаешь из во-восемнадцатой палаты? Уберешь у нее, когда я уйду, и постель пе-перестелишь, ладно?

– Конечно, милый, – сказала уборщица. – Иди с богом.

Великая вещь деньги! И врачу надо будет сразу дать. Может, сразу две тысячи? Или лучше сто долларов? – соображал слесарь. Или доллары лучше не показывать? Эх, дурак он, надо было больше рублями у Розы попросить. У дверей палаты он достал из пакета коробку конфет, но потом решил, что не стоит дразнить ими остальных теток в палате, и убрал коробку обратно в пакет.

– Ты поправишься! – сказал он жене вместо «здравствуй» свои обычные слова, садясь на край ее койки, – Я куплю л-лекарство!

Она только молча посмотрела. Но, словно подтверждая его слова, луч вечернего солнца вдруг лег на серую больничную простыню, и они увидели, что дождь за окном кончился. Слесарь достал из пакета конфеты, открыл коробку, неуклюже содрав целлофан, и торжественно поставил коробку не встававшей уже больной на грудь, теперь плоскую, как стол.

– Откуда конфеты, Толя? – спросила она. Голоса у нее уже почти не было.

– От верблюда, – пошутил он, – У нас с тобой теперь д-деньги есть, Леночка. Я и в-врачу заплачу, и л-лекарства могу купить…

Но, вместо того чтобы обрадоваться, она глядела на него с испугом:

– Толя! Откуда у тебя деньги?

– Ну к-какая р-разница?.. В маломестную п-палуту чистую, – говорил он, заикаясь сильнее, чем обычно, – т-там хватит, и даже на п-похороны тоже, ты не б-бойся…

– Ты что, Толя! – зашептала она, – Разве важно, проживу я еще неделю или нет? Я хочу честным человеком умереть. И ты похорони меня как честный человек…

Луч солнца переместился на стену и разгорался все ярче, за окном в деревьях радостно защебетали после дождя птицы, и было, казалось, слышно даже, как они там отряхивают перышки.

Понедельник, 31 июля, 18.30

Солнце после дождя казалось таким щедрым и радостным в саду за оградой больницы, что Роза, подъехавшая к проходной, тоже решила выйти из машины и встретить Слесаря в парке. Она отнюдь не была сентиментальна, да и мысли ее были заняты сейчас больше жизнью, чем смертью. Но все же столь органичное и вместе с тем противоестественное сочетание солнечного буйства дичающего сада с отчетливым умиранием больницы, осыпающейся штукатуркой, и с умиранием людей за ее стенами, и сам дух смерти, так ясно вписавшийся в гомон птиц, возвещающий, наверное, о скором рождении птенцов, даже и Розу заставили на секунду как бы помолиться про себя. Но ждать ей надо было с терпением, а телефон уже звонил, напоминая о евроокнах и требуя не отвлекаться на пустое.

Наконец она увидела Слесаря, который шел по дорожке сада с пустым пластиковым пакетом и с пустыми, как этот пакет, глазами. Она пошла ему навстречу, улыбаясь и держа в руке приготовленный конверт.

– Не надо, – сказал Климов.

– Как не надо? – удивилась Роза, – Она что, уже умерла?

– Нет еще, – сказал Слесарь, который почему-то перестал заикаться. – Просто не надо, и все. Я передумал.

– П-почему? – спросила Роза, начавшая вдруг заикаться вместо него.

– За-за-за-за-за… – начал он, брызгая слюной, потом остановился, чтобы набрать воздуху, а закончил лаконично: – Западло.

Понедельник, 31 июля, 20.00

Квартира Петрищева была однокомнатная и совершенно нищая. Пил он, как прикинул Журналист, вряд ли больше трех дней, но на полу в кухне уже стояла куча бутылок из-под водки и вина, пустая бутылка была и на столе рядом с чашкой, ломтем хлеба, черствым даже на вид, и банкой из-под рыбных консервов, а рядом летали недовольные их приходом мухи. В холодильнике тоже было пусто и грязно, и свет из его нутра показался ярче, чем свет из окна, а пол в квартире, которую Петрищев, судя по отсутствию пыли, все-таки убирал, если не пил, за эти три дня сам собой сделался липким, и ботинки Журналиста, прилипая, противно чмокали.