Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Там доказательств и так выше крыши, – сказала Марья Петровна. – Я так слышала, во всяком случае. Впрочем, ладно. Подсудимый-то много болтает?

– Порывается, – уклончиво сообщил Виктор Викторович, отставляя тарелку.

– Ну и пусть рассказывает, вы ему особенно не мешайте. Это его право.

– Хорошо, – сказал судья с отвращением, но постарался сделать вид, что это отвращение у него вызывает рисовая каша.

– А вы в больницу пока ложитесь, лечитесь, – заботливо сказала Марья Петровна, – Вам сейчас волноваться нельзя, нужны положительные эмоции. Вот, может, как раз и квартира подойдет, вопрос вот-вот должен решиться. Я слышала, вас дочка в больнице хочет навестить, приедет из Саратова? Тоже положительный эффект. Жалко, что без внуков, их-то пока еще некуда привезти, да, Виктор Викторович?

– А вы откуда знаете про дочку? – поднял он потемневшие глаза от каши.

– А разве вы ей не звонили?

Вторник, 4 июля, 14.00

Присяжные выстроились с подносами в столовой. Старшина встал за Кузякиным.

– Проходите, Елена Викторовна, – стал пропускать Журналист Актрису. – И ты проходи, Хинди…

К Зябликову он не оборачивался, но чувствовал его взгляд затылком. Старшина взял только второе, зато успел, подхватив поднос, пресечь попытку Кузякина сесть за стол с Актрисой и Хинди.

– Извините, дамы, сегодня вы обедаете без нас. – Ему было сейчас не до политеса, – Пошли туда в угол, Кузякин, разговор есть.

Хинди глядела на них с испугом, не слыша недоуменных вопросов Актрисы. Как-то она сразу все чувствовала кожей или веснушками, что ли. Кузякин склонился над тарелкой, но салат не лез ему в горло. Старшина молча ждал, надо было колоться под его требовательным взглядом.

– Ну что ты на меня так смотришь! Давай сначала поедим.

– Да вот… – сказал Зябликов, даже не притронувшись к салату. – Я вчера вот так же в баре за столиком с подполковником Тульским сидел, когда он по телефону с тобой разговаривал и еще с этим твоим, как его…

– Со Шкулевым, – сказал Журналист, поднимая на него глаза от салата, который он без толку расковырял. – А тебе он зачем это рассказал?

– Ну так я же на него работаю, – сказал Майор самым будничным тоном, – Но я-то как раз не за деньги. А ты?

– Послушай, – сказал Журналист, – я же тоже не мальчик. Дело сложное, его еще надо вытянуть, нам лавировать надо. Вот от сих до сих можно, а дальше нельзя, – и он тоже, как давеча Тульский, стал обозначать это «от сих до сих» тарелками и вилками. – А я тоже человек, тоже хочу быть честным, насколько позволяют обстоятельства, но ты же знаешь, что я без работы и мне не на что жить.

– Всем не на что, – сказал Майор. – Мне тоже новый протез нужен.

– Так почему не взять деньги, если все честно? – Кузякин попытался даже найти у Зябликова сочувствие. – Если убил, пусть сидит.

Если не убил, значит, оправдаем, значит, с деньгами нам просто не повезло. Мы же в любом случае ничего не проигрываем, – и он показал, как это будет, тарелками: – Вот тут вердикт, а вот тут деньги. Почему нельзя?

– Потому что и рыбку съесть, и на хуй сесть! – рявкнул Майор так, что услышала даже Хинди, и вывалил салат Кузякина в его же суп, – Так не бывает, журналюга.

Майор, так ничего и не съев, встал и пошел, скрипя своей негнущейся ногой, к выходу из столовой. Журналист опустил голову. Ведь уже было ясно, что так не получится, ясно, что не был Лудов убийцей, а значит, не будет у него, Кузякина, и денег. Хинди смотрела на него из-за своего столика с жалостью и отчаянием.

Четверг, 6 июля, 11.00

– Ну вперед, Эльвира Витальевна! – сказал судья. Язва опять ныла, от курева, что ли. И правда, пора в больницу, – Сегодня у нас мошенничество на завтрак?

– Я прошу вашего разрешения все же допросить сейчас еще одного свидетеля по эпизоду об убийстве, – сказала прокурорша, – Его доставка связана с определенными трудностями, поэтому я настаиваю, чтобы сейчас.

– Ну, если с доставкой… – досадливо сказал Виктор Викторович. Можно было, конечно, намекнуть адвокатессе, что Лудову нельзя раскрываться, но теперь было поздно, а тут он еще вспомнил прозрачные глаза Марьи Петровны и поежился, – Ну давайте… Ах да, у защиты нет возражений вернуться к убийству?

– Нет, – решительно сказала адвокатесса.

– Нет, – эхом отозвался подсудимый и встал в аквариуме.

Этот свидетель, тщедушный с виду, но весь из жил, в синем каком-то балахоне, похожем на больничную пижаму, появился не из коридора, а из двери служебной лестницы, откуда его после короткой паузы ввели два конвоира и подтолкнули к трибунке, оставшись чуть сзади.

– Ну, может, наручники все-таки снять? – спросил судья, – Неудобно же как-то так перед присяжными, уж знаете ли уж.

– Не положено, ваша честь, инструкция, – сказал один из конвоиров, поняв, что вопрос этот может быть адресован только к нему, и отвечать больше некому.

– Ну, если инструкция… – протянул Виктор Викторович, бросив взгляд на присяжных.

Инструкцию он, конечно, и сам прекрасно знал.

– Ваша фамилия, имя, отчество, род занятий.

– Балабанов я, Павел Игнатьевич. Честный зэк.

– Идите распишитесь, честный зэк. Сумеете расписаться в наручниках?

– Я в них даже побриться могу, – сказал заключенный, которого подвели к столу.

– За что отбываете наказание?

– Статья…

– Попросите его расшифровать, ваша честь, – напомнила Елена Львовна с места, – Присяжные не обязаны знать номера статей Уголовного кодекса.

– Да уж, пожалуйста уж, человеческим, значит, языком, – сказал судья.

– Убийства, бандитизм.

– И… – с места подсказала адвокатесса.

– Изнасилование, – сказал зэк и с вызовом посмотрел на присяжных.

Большинство из них отводило глаза от этого зрелища, только Анна Петровна разглядывала его с выражением ужаса, думая, наверное, о судьбе сына.

«Плохо! – записала Лисичка в своем блокнотике. – Со следующей коллегией хотя бы без наручников, все-таки прокурорские – идиоты».

– И что же вы нам можете пояснить, свидетель? – спросил Виктор Викторович, который решил сам вести допрос. – Вы знакомы с подсудимым?

– Знаком, – Балабанов с усмешкой посмотрел в сторону клетки.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

– Мы познакомились в четвертой камере изолятора временного содержания на Петровке в конце марта две тысячи третьего года, числа не помню.

– И что же нам может пояснить этот свидетель? – спросил судья у прокурорши.

– Он может дать показания о том, что подсудимый рассказывал ему в камере об убийстве Пономарева, ваша честь.

– Ну, пересказывайте.

– Он говорил мне, что Пономарев собирался кинуть его по деньгам, и он принял решение его убить. Я уже рассказывал следователю.

– Врешь! – крикнул Лудов, теряя свое обычное хладнокровие и чуть не бросаясь на пуленепробиваемое стекло. Он уже не напоминал в своем аквариуме медлительную рыбу, а похож был, скорее, на щелкающего пастью крокодила.

– Тихо, подсудимый! – прикрикнул судья, – Послушаем дальше. И что же?

– Ну, он его и убил. Где-то на даче. Какой-то китайской штуковиной усыпил, не помню, как называется, он мне говорил. Потом облил все бензином из канистры и поджег. Я сейчас уже подробностей не помню, он же это мне давно рассказывал.

Зябликов то старался не смотреть на прокуроршу, чтобы как-нибудь не выдать ее и себя, то, наоборот, пытался встретиться с ней глазами, но у нее сейчас как будто и не было глаз, а были вместо них серые оловянные пуговицы, и она их наставила на свидетеля, как удав. Старшина повернул голову чуть вбок и посмотрел на Кузякина – тот глядел на Лудова, метавшегося в клетке.

– Позвольте, я оглашу показания свидетеля на предварительном следствии, – поднялась из-за стола с томом в руках прокурорша, – Они очень подробные.

– Не надо! Потом огласим, будет время. Вот отправим этого свидетеля сейчас обратно в изолятор, чтобы не задерживать конвой, а там и огласим… Недельки через три, когда получим ответ из поликлиники, мы же договорились, вы забыли? – сказал Виктор Викторович, – У защиты есть вопросы к свидетелю?

– Да, ваша честь, – поднялась невозмутимая адвокатесса, – Скажите, свидетель, вы сейчас-то где должны находиться? Вы в какой колонии отбываете срок?

– Исправительное учреждение номер…

– Не надо номер; это где?

– Город Котлас Архангельской области, – сообщил свидетель.

– Неужели вас для дачи свидетельских показаний специально этапировали? – всплеснула руками Елена Львовна. – Поездом, наверное, это же тяжело?

Свидетель вопросительно посмотрел почему-то на прокуроршу.

– Я считаю, что этот вопрос надо снять, он не имеет значения, – сказала она.

– А я спрашиваю: поездом? В специальном вагоне? – продолжала адвокатесса, не давая времени судье отвести ее вопрос. Но он и не сделал такой попытки.

– Самолетом из Котласа под конвоем.

– Я не понимаю, какое это все имеет отношение к показаниям свидетеля. Я прошу прекратить эти вопросы, – снова сказала прокурорша.

– Вы поддерживаете ходатайство прокурора, Виктория Эммануиловна? – спросил судья с подчеркнутой вежливостью.

– На усмотрение суда, – бросила представитель потерпевшего, предоставляя своей подружке в кителе отдуваться уж самой.

– Вот видите, даже потерпевший в целом не возражает. Продолжайте.

– Так вас обычным гражданским рейсом доставили?

– Ну, гражданским, с пересадкой в Архангельске, в наручниках в первом салоне.

– Понятно. А как же вы оказались на Петровке в марте две тысячи третьего года, в изоляторе временного содержания? Разве вас после приговора не в колонию должны были сразу направить?

– Откуда я знаю? – с вызовом сказал Балабанов, – У ментов спросите. Сунули в воронок и куда-то повезли. А я почем знаю? А там этот… – Он повернулся к клетке.

– Врешь! – закричал, опять не выдержав, Лудов, чьи очки, съехавшие на нос, царапались о пуленепробиваемое стекло, – Ты убеждал меня дать явку с повинной, говорил, что меня тогда под залог отпустят!..

– А ты кто такой? – презрительно процедил свидетель, – Сиди там молчи.

– Да ты подсадной! Тебя же в камере опустят! Я в твой Котлас маляву пошлю!

– Да тебя самого опустят!..

– А ну-ка уведите этого, – брезгливо кивнул судья на свидетеля конвою, – Вас, подсудимый, я пока оставляю в зале, но если вы еще раз…

– Я все понял, ваша честь, – сказал Лудов, беря себя в руки, но, когда мимо него проводили свидетеля в наручниках, все же не удержался и плюнул на стекло.

– Ну, вы же, как вас там, китаевед! – сказал Виктор Викторович и, повернувшись к Оле, добавил: – Этого не надо в протокол… Вы же умеете держать себя в руках, подсудимый! Вы желаете сделать какое-то заявление?

– Да, я хочу дать подробные показания по эпизоду об убийстве, – сказал Лудов вдруг совершенно спокойно и отчетливо, только переведя дух.

– У адвоката есть возражения?

– М-м-м… Нам надо посоветоваться, ваша честь.

– Сейчас. У обвинения нет возражений? У вас, Виктория Эммануиловна?

– Нет, ваша честь, пусть рассказывает, – неожиданно согласилась прокурор.

– На усмотрение суда, – брезгливо сказала Лисичка.

– Вы хотели посоветоваться…

Елена Львовна подлетела к окошечку аквариума и торопливо зашептала:

– Я поняла их тактику, Лудов. Слушайте. Мы с вами отказались от экспертизы, чтобы ускорить процесс, но судья нас обманывает. Он не дал нам на руки запрос в поликлинику; если он отправит его даже завтра через экспедицию, вопрос об убийстве отложится недели на три. Обвинение опять будет мусолить эта чушь про контрабанду, и кто-нибудь из присяжных просто перестанет ходить, они все для этого сделают. Нам придется работать с другой коллегией, может быть с другим судьей, а сейчас они хотят, чтобы вы раскрыли им все ваши карты. Вам ни в коем случае нельзя этого делать. Никаких показаний!

– Я буду давать показания, – твердо и достаточно громко, чтобы услышали присяжные, сказал Лудов, – Эти люди хотят знать, что произошло на самом деле. В отличие от всех вас. И они заслужили право это знать.

И он, еще повысив голос, крикнул из клетки:

– Я настаиваю, я хочу дать подробные показания!

– Это ваше право, – сказал судья. – Прямо сейчас? Или соберетесь с мыслями?

– Соберусь с мыслями, – удовлетворенно сказал Лудов. – Завтра.

– Завтра пятница, – сказал судья, складывая бумаги, с каким-то особенным тоскливым выражением, которое из всех присяжных мог понять только Старшина.

Четверг, 6 июля, 13.00

– Ну этот-то уж точно врет! – громко рассуждала «Гурченко» в комнате присяжных, где они собирали свои вещи, – Не понимаю, он все-таки его убил или нет? Ведь уж Сидоров-то не врал! Он врет, что председатель кооператива, он не председатель, а просто сторож, обыкновенный мужик деревенский. Но насчет того, что Лудов туда приезжал, он все-таки не врет. Он же его изобличил, а?

– Не знаю, Клава, – сказала Актриса, к которой «Гурченко» адресовалась, так как она стояла ближе остальных. – Я вообще уже запуталась в этой пьесе. Я вообще вас покидаю с понедельника и иду играть что-то более связное. Меня заменят.

Все посмотрели на нее ошарашенно: они как-то уже и забыли, что все тут живые люди, что кто-то может и выбыть из коллегии и что кто-то из них запасной.

– Ой, как нам будет вас не хватать! – сказала Алла с видимым сожалением.

– А кто же будет вместо вас? – спросил Шахматист.

– Не знаю, наверное, вы. Судья назначит. Или вот Анна Петровна.

Все повернулись к приемщице из химчистки, а она вдруг сказала:

– Марина, ты мне зарядник для телефона опять забыла принести. А обещала.

– Ах да, – сказала Ри и полезла в сумку. – Хорошо, что вы напомнили, а то я бы его обратно домой унесла. Вот, держите… И деньги мы соберем, не беспокойтесь…

Все торопились по домам, и на последнюю реплику Ри никто уже не обратил внимания. Ее услышал только Кузякин, который как раз прикидывал, не предложить ли ей сходить посидеть где-нибудь. Они приотстали от общей группы, направлявшейся к лифту, и Журналист спросил:

– Про какие это деньги ты ей сейчас говорила?

– Сын у нее колется, – сказала Ри, останавливаясь и поднимая на него глаза светло-карего цвета, – Пока промедолом, но надо все равно лечить. У меня подружка есть, королева красоты, она лежала в центре и вылечилась даже от героина. Но это, конечно, денег стоит, понимаешь? Надо для Анны Петровны деньги собрать, там тысячи три или четыре, я уточню.

– Вот так просто? – спросил Кузякин, – Где же мы возьмем четыре тысячи долларов? Ри, ты в своем уме? Ты, что ли, у мужа станешь просить?

– Да нет, он не даст, – озадаченно сказала Ри, – И у меня нет, если только продать что-нибудь… Ой, действительно, зачем же я ей пообещала? Как-то не подумала просто. Но ведь обещала, она надеется теперь…

– Ну и ну! – сказал Кузякин озадаченно. – Думать же надо, прежде чем говорить. И зачем ты ей подарила телефон, ведь она же тебе за это даже спасибо не сказала. А теперь четыре тысячи долларов. С какой стати?

– Ну, не знаю, – сказала Ри и по привычке жеманно похлопала глазами, потому что не знала, как объяснить свой странный поступок, – Это же все-таки ее сын…

– Может быть, ты думаешь, что она после этого станет добрым человеком? – спросил Журналист, – Вряд ли она станет когда-нибудь доброй. Люди в своей основе вообще не меняются. Есть добрые, есть злые, так и живут до самого конца. И мы с тобой, Ри, и даже мы все вместе тут уже ничего не исправим.

– Понимаешь, – вдруг сказала она порывисто, и ее безупречно красивое, но как бы еще не до конца вылепленное лицо отразило такую работу мысли, что Кузякину показалось, что сейчас это лицо у него на глазах наконец и вылепится, – как бы это сказать… Вот ты первый человек здесь, в этом городе, который глядит мне в лицо, а не в вырез на кофточке. Вы все первые люди, которые не хотят меня трахнуть, а относятся ко мне как-то по-другому. Мне с вами просто нравится.

– Ну да! – сказал Кузякин, чувствуя, что с него самого в этот момент словно слетело какое-то наваждение. – Ладно, сделаем, Ри! Деньги я поищу. Тысячу или даже две. Можно я тебя сейчас поцелую, Ри? В щечку?

– В щечку можно, – важно разрешила она.

Он приблизился и коснулся губами ее щеки, безукоризненно шелковой для губ и прохладной в такую жару. Какой-то случайный судебный персонаж, не то истец, не то ответчик по рядовому делу, проходя мимо, диковато покосился на них.

Четверг, 6 июля, 13.00

Алла выходила из суда с Рыбкиным, который после ее опрометчивой похвалы в его адрес просто не отлипал от нее ни на секунду.

– Мне даже и слушать было незачем, ясно, что врет, – говорил Фотолюбитель, продолжая ранее начатую тему, – У этого свидетеля просто лицо было нечеткое, оно не фокусируется.

– Ну да, – сказал она, удивившись точности определения.

Он явно искал предлог подольше не расставаться с ней, но пока не находил.

– Арнольд Михайлович, ведь вы, кажется, радиоинженер? – спросила Алла.

– А у вас сломалось что-нибудь? – с надеждой спросил Рыбкин. – Я починю.

– Нет, – сказала Алла и оценивающе посмотрела на него, – Я хотела спросить: как вы думаете, в нашей комнате в суде можно спрятать микрофон?

– Хоть десять, – сказал он обрадованно. – А что такое?

– Вы не заметили, как судья несколько раз поправился со своим «уж знаете ли уж»? И это после того, как его пародировала Актриса. Раньше тоже бросались в глаза какие-то странные совпадения. Например, мы говорим в своей комнате, что контрабанда нам надоела и скорее бы уж про убийство, и на следующий день обвинение меняет тактику.

– Пожалуй, – задумался Фотолюбитель. Они задержались подле ограды, мимо к стоянке машин прошла Роза и посмотрела на них с одобрительной усмешкой. Алла махнула ей рукой, а Рыбкин не заметил. – Ну, должны же они как-то следить за тем, как идет дело. Это логично. Все-таки убийство, и все такое.

– Я сначала думала, что это кто-то из наших кому-то что-то рассказывает… – Алла смутилась, – Ах нет, на вас я не думала… Но, понимаете, судья поправился с этим «уж знаете ли уж», а значит, он знает не только, что Актриса его пародировала, он знает и как именно она его пародировала. Он слышал это сам или в записи.

– А вы прямо разведчица! – восхищенно сказал Рыбкин, – Мне это даже в голову не пришло… А что мы тут стоим? – решился он. – Хотите, я вас подвезу? Ведь вы живете где-то в районе Измайлово? Я на Первомайской.

– Я на Шестнадцатой Парковой.

– Ну так я вас довезу, – сказал он воодушевленно. – У меня машина здесь, рядом.

У него была старенькая, но аккуратно покрашенная и вымытая «шестерка»; такую чистую дверь Рыбкину перед дамой и открыть было приятно, в его жесте чувствовалась наивная гордость. Он скорее тронулся с места, как будто боялся, что Алла передумает и выскочит.

– Все может быть, – сказал он, продолжая тему, хотя ему хотелось, конечно, поговорить о чем-нибудь другом, например о фотографии, – На потолке там пожарная сигнализация – это раз, вентиляция, да в мебельной стенке или под столом вообще делай что хочешь. Но это нельзя так угадать, это надо смотреть, лучше со специальным прибором, только его все равно никто не позволит в суд пронести.

Алла молчала, задумавшись.

– Вы не смотрите, что машина у меня старая, – поменял наконец тему Рыбкин. – Зато я тут каждую гайку знаю, все своими руками перебрал. Больше автомобиля я только фотоаппарат люблю. А хотите, я вас сфотографирую?

– Меня? – удивилась она и оценивающе посмотрела на него, как бы соглашаясь, или ему так только показалось, на легкий необязательный флирт, позволительный между людьми их возраста. – Да что ж во мне особенного? А впрочем… Если вы серьезно… снимите меня с собакой. Вернее, не столько меня, сколько собаку. Понимаете, она очень старая уже.

– Это запросто, – воодушевился Рыбкин. – Сейчас заедем ко мне за аппаратом…

Четверг, 6 июля, 14.00

Алла, может быть, уже жалея о своей просьбе, поднялась к Рыбкину. Квартира у него была однокомнатная, похожая на ее собственную, холостяцкая, но аккуратная. Стены были увешаны фотографиями на защипках и кнопках, которые она принялась разглядывать. На снимках были люди, люди, люди. По одному и вдвоем, молодые, старые и дети, иногда с кошками или с голубями, но никогда в толпе и никогда, допустим, чтобы кошка без человека. Вот что его, значит, интересовало.

– А вы все-таки художник, – снова признала она. – Значит, вы пытаетесь все время поймать вот этот момент, момент встречи. Это же надо увидеть, чтобы так снять.

– Да, тут глаз нужен, – согласился он, копаясь в ящике с аппаратурой и выбирая объектив. Ее похвала окрылила его, но говорить о высоком у него что-то пока не получалось. – Но тут еще техника важна. Вот тут в отличие от машины я бы обменял свой «Зенит», хотя и на него грех жаловаться. Но, конечно, «Никон» – он и есть «Никон», а если к нему еще длиннофокусный объектив…

– Главное все-таки во взгляде, – сказала Алла. – Увидеть – вот что важно.

– Ну все, я готов, – сказал он, – поехали, а то свет уйдет…

Четверг, 6 июля, 15.00

Фотолюбитель долго разными объективами снимал в сквере Аллу с собакой и собаку отдельно, требуя от нее то сидеть, то ходить, то стоять, а старый Кристофер ни ходить, ни стоять уже не хотел. Наконец Рыбкин перемотал пленку и убрал аппарат в сумку.

– Вы подниметесь с нами? – спросила Алла скорее из вежливости. – Вы целый час снимали, я вас хоть обедом накормлю. Вы же даже не пообедали.

– А и накормите, – сказал Рыбкин, довольный и своей работой, и приглашением, на которое он, разумеется, втайне рассчитывал.

Они поднялись в квартиру преподавательницы сольфеджио, такую же, как у него, только на женский манер. Пока Алла грела обед, Рыбкин глядел сзади на ее шею и на всегда непостижимым образом аккуратно уложенную копну соломенных волос. Наконец она села напротив.

– А вы хорошо готовите, – сказал Фотолюбитель, хлебая окрошку. – У меня была жена, но она совершенно не умела готовить.

– Вы поэтому с ней и расстались? – спросила Алла.

– В частности, – сказал Рыбкин, – А вы почему?

– Вам еще добавить? – спросила она, – Окрошку вообще хорошо в жару. Или уже картошку давать?

– Можно и картошку, – сказал Рыбкин. – Ну, значит, у вас был муж-бизнесмен, а потом вы расстались. Неужели ваш муж мог бросить такую женщину?

– Фотографии у вас получаются лучше, чем комплименты, – сказала Алла. – Чай пойдем пить в комнату, я на кухне не люблю пить чай, это все же церемония.

Они прошли в комнату; собака вылезла откуда-то из-под стула, прошлепала за ними и залезла под стол. Алла открыла крышку пианино и, не садясь, пробежала пальцами по клавишам. Потом взяла несколько нот голосом, который оказался у нее хотя и не сильным, но мелодичным и точным, закрыла крышку, села напротив гостя и разлила чай. Он смотрел на нее восхищенно и молча ждал.

– Понимаете, в чем дело, – сказала она, – это сольфеджио. Тут нельзя сфальшивить. Может быть, это немножко как на ваших фотографиях. Если соврешь, то просто ничего не будет. А бизнес – это такая штука, где нельзя не лгать. Увы, увы. Муж к этому как-то привык, хотя до этого работал в науке, а я так и не смогла. Вернулась к сольфеджио. Муж оставил мне эту квартиру, сын остался с ним в бизнесе, собака со мной, ну вот и все.

– Понятно, – сказал он, размешивая сахар в чашке. – Есть такие вещи, в которых нельзя соврать. Вот, например, в фотографии. Только деньги платят чаще всего не за это.

– Вы в прошлый раз так хорошо говорили о встречах, – сказала Алла, – Это страшно важно, кто с кем встретился, почему именно они, случайно все это или нет. Или мы сами потом делаем случайное неслучайным? А ведь есть еще тема расставания: оно закономерно?

– Расставания нет, – убежденно сказал радиоинженер, и стало понятно, что сам он тоже много думал об этом, – Если встреча уже была и ее момент запечатлен, то расставания просто не может быть. Вот я – щелк! – он показал пальцами, – И это уже навсегда. Вот, например, мы никогда не расстанемся… Я имею в виду не конкретно лично нас с вами, хотя мне, может быть, именно этого больше всего и хотелось бы, а нас всех, четырнадцать присяжных. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, конечно, – сказала она, но с какой-то прохладцей.

Пятница, 7 июля, 11.00

Актриса отметила, что Лудов в стеклянном аквариуме сегодня выглядел как будто даже празднично: в белой рубашке, поверх которой был зачем-то в такую жару натянут свитер. Приглядевшись, она догадалась, что рубашку под свитером ему в изоляторе погладить было негде, а он считал, что пусть будет жарко, но эту сцену он должен отыграть в белой рубашке, чего бы это ему ни стоило. Молодец, жалко, что теперь не удастся досмотреть до конца, хотя говорят, что моряки надевали белые рубашки перед тем, как идти ко дну, надо уточнить у Океанолога, подумала Актриса, и, скорее всего, с этим все будет точно так же.

– Итак, подсудимый, – сказал Виктор Викторович, а он сегодня выглядел как раз неважно, – вы хотели дать суду подробные показания по эпизоду убийства. Но нам придется в таком случае возвращаться и сравнивать их с вашими показаниями на следствии. Или они в основном совпадают?

– Они будут сильно отличаться, – сказал Лудов.

– Ну, пожалуйста, – сказал судья, – Том с прежними показаниями у вас, Эльвира Витальевна? А адвокат будет следить по своим записям, если вы не против.

– Я хочу пояснить, что с Александром Пономаревым мы знакомы очень давно, – начал Лудов, и речь его потекла так привычно и плавно, как будто он делал доклад на ученом совете. – Были периоды, когда мы дружили, он бывал у меня дома. – Лудов посмотрел на мать, сидящую в зале, но не так, как будто спрашивал у нее подтверждения, а как будто с грустью, – Мы познакомились в Институте стран Азии и Африки, куда я поступил в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, а он был на два курса старше. Мы играли в баскетбол за институт на первенствах МГУ года до восемьдесят восьмого, но потом он куда-то исчез, и я не видел его до девяносто первого…

Присяжные слушали очень внимательно и торжественно, Роза даже перестала принимать свои sms, а Шахматист оторвался от журнала.

– …Я могу и гораздо подробнее рассказать, я это все в следственном изоляторе по памяти восстановил, но там не все одинаково важно. В девяносто первом году Саша нашел меня в Китае, я работал переводчиком и специалистом в одном из наших торговых объединений, а у него язык был вообще-то арабский, и я еще удивился, что он делает в Китае. Он сказал, что приехал со специальной миссией и что он работает в КГБ СССР, в каком-то особом отделе, я потом узнал его номер – четырнадцатый.

– Я протестую! – вскинулась прокурорша, – Это государственная тайна. Заседание должно быть объявлено закрытым. И вообще, перед присяжными…

– Вы поддерживаете? – спросил судья у Лисички.

– Да, поддерживаю.

– Защита?

– На усмотрение суда, – коротко бросила адвокатесса.

– Подсудимый?

– Вообще-то про четырнадцатый отдел КГБ в свое время написали все газеты в связи с так называемым золотом партии… – начал было Лудов.

– Подождите, – сказал судья, – Я удовлетворяю ходатайство обвинения и объявляю это конкретное заседание закрытым. А кто у нас тут лишний? Мама, покиньте, пожалуйста, зал, но не уходите далеко…

– Ладно, обвинение снимает это ходатайство, – неожиданно сказала прокурорша, чувствуя спиной одобрительный взгляд Зябликова. Пусть они не думают, что она не человек. Да она же и человек, в самом деле. – Пусть мама тоже слушает.

– Как скажете, – сказал судья несколько удивленно, погладив ус.

– Так вот, – продолжал Лудов, тоже сбитый с толку неожиданной добротой прокурорши, но быстро взявший себя в руки, – как раз этим золотом партии, которое, впрочем, не было золотом в настоящем смысле слова, Пономарев и занимался. Меня вызвали в посольство и поручили показать ему Пекин, поскольку он был без языка. Мы неделю ходили по всяким монастырям и музеям, трущобам и ресторанам, Пономарев, как я уже догадывался, постепенно убеждаясь в моей надежности, вводил меня в курс того, что происходило в это время в СССР, ведь я тогда постоянно жил в Китае…

Журналист быстро строчил что-то в блокноте, вызывая беспокойство Лисички, Океанолог кивал, что-то свое вспоминала по ходу его рассказа и Роза, а Актриса любовалась Лудовым, как будто из первого ряда партера.

– Это был февраль девяносто первого года. Людям, которые умели думать, а именно такие и работали тогда в КГБ, было уже понятно, что власть партии, да и самого КГБ, под угрозой. Пономарев объяснял мне, как трудно убеждать партийное начальство переходить на новые, скажем так, капиталистические методы, которыми, впрочем, хорошо владели некоторые люди, работавшие в Первом главном управлении КГБ СССР и занимавшиеся в том числе созданием в капстранах банков и фирм для финансирования советской резидентуры…

– Я протестую! – снова по привычке вскинулась прокурорша.

– Вы теперь на основании какой статьи протестуете? – спросил судья.

– На следствии подсудимый не давал таких показаний.

– Да, но в суде он вправе расширить и дополнить свои показания, – сказал судья, и прокурорша, фыркнув, была вынуждена сесть и слушать.

– Разумеется, на следствии я не давал таких показаний, – сказал подсудимый из клетки. – А кому бы я стал их давать? Полковнику Кириченко из следственного управления ФСБ, который вел это дело? Я ему рассказывал и думаю, что все это подробнейшим образом записывалось где-то, но только не в протоколах моих допросов. В протоколы он это как раз не вносил, он говорил, что это не имеет отношения к делу и вообще неинтересно. Ему, может быть, и неинтересно, он и так все это знает в общих чертах. А вот присяжным интересно, видите, они слушают.

– Оля, вы ведете протокол? – спросил судья.

– Да, я стараюсь успевать, – испуганно сказала секретарша, размышлявшая о том, не симулировать ли ей тоже, как давеча Лисичка, какой-нибудь припадок, чтобы позвонить помощнику председателя суда. Но она не была уверена, что так будет правильно, может быть, будет правильно все это выслушать и записать до конца.

– Записывайте, записывайте, – сказал Лудов, – Хотя у меня есть и письменные показания, очень подробные, можно приобщить их к делу, а второй экземпляр я передал в надежные руки еще два года назад. У меня тогда, кстати, и адвокат был другой, так что можете не стараться, Эльвира Витальевна. Итак, на четвертый или пятый день нашего общения в феврале девяносто первого года в Пекине Пономарев наконец перешел к сути своей миссии. Смысл ее состоял в том, что деньги КПСС и КГБ, находящиеся как внутри страны, так и за рубежом – а в последнем случае деньги были те же, – надо было вложить в предприятия и банки за границей и желательно так, чтобы они еще приносили прибыль. Умные люди уже в то время видели, как растет Китай, и Пономарев, в общем, предложил мне заниматься этим делом в Китае. Кое-какой опыт у меня уже был, связи тоже, и я стал вкладывать деньги в электронную промышленность. С начала это были сотни тысяч долларов, потом миллионы, потом десятки миллионов, и все это в течение нескольких месяцев девяносто первого года. Я не знал и, в общем, не хотел знать, откуда идут деньги, мне платили тогда только мою обусловленную заработную плату, хотя и очень приличную. Но волей-неволей, принимая и отправляя транши, управляя активами, я стал понимать, что концы ведут в Швейцарию, в Лугано, к некой «Шавеко-групп» – это название, может быть, помнят те, кто внимательно читал газеты начала девяностых годов…