Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Они попрощались за руку, и Зябликов некоторое время смотрел, как его друг удаляется по направлению к подъезду.

Пятница, 28 июля, 13.00

Виктория Эммануиловна достала из папочки свой заветный блокнотик и список присяжных, и Роза отметила автоматически, что сегодня у нее ногти с серебряной искрой. Как сказала когда-то Актриса, счастье которой состояло в том, что она уже выбыла из этой коллегии, надо иметь мужество, чтобы так красить ногти при таких коротких пальцах. Лисичка положила блокнот и список перед собой и стала называть фамилии вслух, делая пометки:

– Зябликов.

– Ну, Старшина, – сказала Роза. – Это же ваш человек. Или я что-то не понимаю?

– Он у вас лидер? – спросила Лисичка. – Он кого сможет убедить?

– Пожалуй, лидер, – сказала Роза. – Но не безусловный. Самое авторитетное мнение, пожалуй, у Океанолога, даже и для Старшины.

– Он уезжает в экспедицию на Камчатку, в понедельник уже улетает в Токио, – усмехнулась Лисичка. – С этим нам повезло. Слишком умный, он бы нам помешал убедить Старшину в нужную сторону. А так я найду способ это сделать.

– А как его убедить, если он не ваш? – спросила Роза.

– Это уж моя забота, – сказала Лисичка. – Поймите, в одних ситуациях человека убедить проще, чем в других. Значит, наша с вами задача создать именно такую ситуацию. Пойдем дальше: Кузякин, журналист.

– С Журналистом будет сложнее всего, – сказала Роза. – Очень самолюбивый человек и при этом мыслит независимо.

– Вы думаете? – усмехнулась Лисичка. – К вашему сведению, он уже взял деньги за обвинительный вердикт. Это между нами, вам следует знать, чтобы правильно с ним работать, только не проговоритесь. Не проговоритесь! Швед Клавдия Ивановна?

– «Гурченко», – запнулась Роза, которая еще не могла быстро соображать после такого сообщения. – Дура, очень эмоциональна. С ней, я думаю, о чем-то договариваться заранее бессмысленно. В нужный момент ей просто надо эмоционально внушить какую-то мысль. Я думаю, я сумею это сделать.

– Хорошо. – Лисичка поставила в списке крестик и знак вопроса. – Климов?

– У него жена умирает в больнице, – сказала пришедшая в себя Роза. – Ему деньги нужны. Если до вердикта не умрет, то можно предложить деньги.

– Ну и предложите.

– Сколько? Долларов триста?

– Тысячу, – сказала Виктория Эммануиловна. – Чтобы ему еще и на похороны хватило. Надо проявлять гуманность, Роза, у семьи бизнес не мелкий, это не ваши стеклопакеты.

– А деньги ваши или мои?

– А вы сколько налоговой инспекции собирались предложить? – засмеялась Лисичка, – В эту сумму, я думаю, вы и уложитесь, даже меньше. Не переживайте, если мы сумеем с вами договориться, потом вернете больше.

– Хорошо, – сказала Роза. – Я с ним в субботу у Огурцовой на шашлыках как раз и поговорю. Вот почему Старшина нас собирает: Океанолог, значит, отвальную дает. Опять шашлыки у Ри в Сосенках.

– Что же вы до сих пор молчали, такие вещи впредь вы мне должны сразу же докладывать, я вам для этого телефон оставлю, – сказала Лисичка. – Значит, в воскресенье вы мне позвоните часиков в двенадцать – я рано не привыкла вставать – и, наверное, часика в четыре еще раз сюда заедете, это важно. Суркова тоже будет?

– Все будут, – уверенно пообещала Роза. – Только Сольфеджио – однозначно нет. Она и денег не возьмет, от богатого мужа сама ушла, и повлиять на нее трудно. Она такая, знаете, тетка, училка, одним словом. И сразу к ней прибавьте еще Рыбкина, он проголосует так же, как она.

– У них что, ро-оман? – насмешливо спросила Лисичка.

– По-моему, ро-оман односторонний, – сказала Роза ей в тон. – Но тем вернее.

– Посмотрим, – сказала Лисичка, поставив в списке черточку против фамилии Аллы, а против Рыбкина, после колебания, – черточку и знак вопроса. – Огурцова… Ладно, ее я возьму на себя, тут у вас не получится. Кудинова – это ясно, это вы. Звездина выбыла, Драгунский тоже, Рыбкин… ага, Скребцова.

– Хинди, – сказала Роза и неизвестно для чего добавила: – Хорошая девочка. Скорее всего она проголосует так же, как Журналист.

– Понятно, – сказала Лисичка и сразу поставила против Скребцовой крестик, – Петрищев… ну, с ним работают, а Мыскина так всех ненавидит, что в любом случае будет голосовать за обвинительный. Еще вот Ивакин.

– Шахматист, – сказала Роза, – Он игрок, может выкинуть крендель, но вряд ли. Если поймет, что все ставят на черное, поставит туда же, чтобы хоть что-то урвать, иначе вообще ничего не выиграешь.

– Разумно, – засмеялась Лисичка, – все бы так. Игроки все-таки не самые глупые люди. Ну вот, теперь посчитаем… – Она пробежалась по списку карандашиком, – Шесть твердых «за», два «против», если принять вашу версию, что Рыбкин влюблен в Суркову, остальные больше за, чем против. За работу, товарищи.

– Да, правда, – согласилась Роза, которой теперь уже было не так не по себе. Ведь если все поставили на черное, не стоит ставить на красное. А все уже потихоньку, оказывается, поставили на черное, пока она торговала евроокнами.

Пятница, 28 июля, 15.00

Ри оглядывала офис Розиной фирмы довольно критически: она представляла себе, по замашкам Розы, что-то более внушительное, а тут было всего две комнаты: приемная, в которой сидел за столом под рекламным плакатом какой-то клерк с компьютером, и вторая за закрытой дверью – видимо, кабинет Розы.

– Здравствуйте! – заученно-радостным голосом приветствовал ее клерк. – Садитесь, мы сейчас для вас все подберем.

– Мне нужна Роза Равильевна, – холодно сказала Ри.

– Я ее помощник, я уполномочен решать за нее все вопросы, а Роза Равильевна сейчас в отпуске, – настойчиво сказал помощник Розы. – Или вы не насчет окон?

– Я ее знакомая, – сказала Ри. – Я присяжная.

– Ого, – сказал этот парень сразу повеселевшим голосом. – Ничего себе! Если бы я знал, что присяжные такие бывают, я бы сам вместо Розы туда пошел.

В общем-то, в заигрывании Розиного помощника ничего плохого или необычного не было, но он был Ри неинтересен, да и не до него было.

– Я с Розой созванивалась утром. Она обещала быть здесь.

– Ее вызвали, – помрачнел помощник, не уточняя, правда, куда.

Ри, не придав этому значения, попыталась позвонить Розе на мобильный, но он оказался отключен, и она, не поддерживая разговора с помощником, уселась в приемной листать глянцевые журналы, разбросанные здесь в изобилии.

Роза вышла из машины, на которой ее привез обратно тот же инспектор не инспектор, возле офисного здания, где располагалась ее контора, и поднялась на лифте. О том, что к ней собиралась заехать Ри, Роза, конечно, уже забыла, а вспомнила, когда увидела в приемной, и немного опешила, потому что утром с Ри договаривалась о встрече одна Роза, а теперь приехала уже совсем другая.

– О, привет! – сказала она, пряча натянутость за чересчур радостной улыбкой, с какой тут полагалось разговаривать с клиентами, – Ты давно ждешь? Извини, вызвали… Пошли в кабинет. Никита, чай! Ведь ты чай пьешь?

Ри, давно не видевшая Розу, опять удивилась про себя, до чего же все они разные в суде и за его пределами, каждый из другого мира, как объяснил Журналист.

– Кого видела из наших? – продолжала тараторить Роза, расставляя ударения так, как будто говорила по-английски. – Как думаешь, в понедельник все соберутся? Говорят, Океанолог в экспедицию уезжает. Жалко. Продержимся, как ты думаешь?

– Не знаю, – пожала плечами Ри, которую, в общем, сейчас уже мало волновала судьба подсудимого как такового. – Я думаю, главное – собраться.

– А что ты звонила? – осторожно спросила Роза.

– Тут такое дело, – сказала Ри, немного замявшись. – В общем, деньги нужны, три штуки долларов. Тысячу Журналист дает, и я штуку, я два платья по пятьсот продала, хотя они стоили тысячу триста, ну и с тебя тысяча. Ты уж извини.

– Постой, а для чего это? – спросила Роза.

– Для Анны Петровны, – пояснила Ри. – У нее сын наркоман, его в клинику надо положить лечиться, я ей обещала.

– Понятно, – сказала Роза. – Значит, ты ей пообещала, добренькая ты такая, а я-то тут при чем? У меня свой сын, между прочим, есть, я тоже его одна ращу, и какое мне дело до сына Анны Петровны?

– Ну извини, – еще раз повторила Ри. – Но больше не у кого попросить, я уже думала.

– Да не извиню, – сказала Роза. – Совсем вы все там с ума посходили друг с другом. Мы что, теперь так и будем навек?

Ри еще раз сказала: «Ну извини» – и сделала попытку подняться.

– Погоди, – сказала вдруг Роза, – А как я это по бухгалтерии проведу, ты можешь мне сказать? Или мне прямо из кармана вынуть и отдать Анне Петровне?

Ри молчала, но и не пыталась больше встать.

Роза подумала, что если бы пришлось давать налоговой инспекции взятку, а не откупаться от них другим, нетрадиционным способом, то такая сумма, как штука, там бы просто растворилась, незамеченная. А Анна Петровна, тетка злобная и малосимпатичная, тем не менее, ей, несомненно, ближе, чем налоговый инспектор. И можно будет поставить эту штуку в счет Лисичке. Анна Петровна в любом случае по злобе будет голосовать за обвинительный, но можно будет представить дело так, как будто это она ее подкупила. Лисичка штуку, конечно, не вернет, но это как бы зачтется и будет справедливо.

Подумав так, Роза сказала:

– Ну ладно, надо так надо. Завтра штуку к тебе на дачу привезу. Мы же завтра собираемся на шашлыки, как в прошлый раз?

– Спасибо, – с умилившей Розу искренностью сказала Ри. – Я знала, что ты нас не оставишь в беде.

Суббота, 29 июля, 2.00

Анна Петровна все глядела на часы в кухне, дожидаясь сына. Был третий час ночи, и, чтобы нервничать не так сильно, она вязала свитер. Она вывязывала уже грудь: на синем фоне сами собой уже начали расти под спицами Анны Петровны зеленые водоросли, появился первый красный плавник и желтое брюшко рыбки.

Наконец защелкал замок в двери.

– Поди сюда, – сказала Анна Петровна, пытаясь заглянуть ему в глаза, – Кололся?

– Ну, кололся, – сказал он, избегая ее взгляда, – Если бы я сегодня не укололся, я бы корчился там, на кровати, а может быть, вообще бы уже умер.

– Ты будешь лечиться?

– Что ты глупости говоришь, мать, – сказал он. – Откуда у нас на это деньги?

– Завтра у меня будут деньги, – твердо сказала она. – А во вторник к девяти мы поедем в центр, нас там уже ждут, Ри договорилась.

– Кто такая Ри? – спросил он, впрочем, миролюбиво.

– Ну, Марина, это неважно, – сказала она, – Слушай, Паша, внимательно. Мне в суд в понедельник в десять, я не успею предупредить, а во вторник к половине одиннадцатого, поэтому ты не дури. Поедем во вторник к девяти с деньгами, я тебя сдам, а сама поеду судить. Я, сынок, душу дьяволу продала за эти деньги, и ты будешь лечиться, а я буду судить.

– Ладно, – сказал он как-то не очень серьезно, пожав плечами, – В понедельник еще ширнусь напоследок, а там хоть и в центр. У тебя нет четырехсот рублей?

– Нет, – сказала она, – Ни хрена у меня нет, ты еще вчера последние четыреста проколол. Но завтра у меня будут деньги, я отнесу их сразу дяде Вите, там уж ты их не достанешь, а во вторник раненько заберем и к девяти в центр.

– Да понял я, – сказал Паша. – В центр так в центр. Там все равно помереть-то не дадут, откачают. Дай что-нибудь пожрать.

– Вот выйдешь, как раз и свитер будет готов, – мечтательно, смягчившись, сказала Анна Петровна, отложив вязанье, чтобы достать из холодильника сырок для сына.

Суббота, 29 июля, 15.00

На этот раз в маленьком каминном зале, площадь которого казалась меньше, чем высота потолка, собрались руководитель следственной группы по делу Лудова полковник Кириченко, прокурор Эльвира Витальевна, подполковник Тульский и хозяйка особняка, похожая на лисичку, у которой колобок сидел уже на носу и пел свою последнюю песенку.

– Я согласился с тем, что здесь нам встретиться будет удобнее. – Кириченко смотрел на Тульского холодно. – Тут тихо. Будем считать, что временно обязанности хозяина исполняю я. Вы не против, Виктория Эммануиловна?

– Нет-нет, конечно, – сказала Лисичка. – Я ведь, на самом деле тут тоже только комендант, вы знаете, чье это. А я только насчет чаю распорядиться.

– Подполковник Тульский, вы уже знакомы с Викторией Эммануиловной?

– Шапочно, – сказал Тульский. – Счастлив, как говорится.

Значение последней реплики дамы с малиновым маникюром он прекрасно понял и автоматически эту информацию учел, хотя ни времени, ни желания наводить справки у сыщика не было. Просто сразу выстроилось в голове: показания Лудова о деньгах партии, которые пересказал ему Зябликов, Тудоев, компакт-диски, подпись под доверенностью представителя потерпевшего, особняк.

– Виктория Эммануиловна в суде представляет семью потерпевшего, – пояснил Кириченко, хотя мог бы уже и ничего не объяснять. – На этом нашем совещании она лицо как бы неофициальное, но мы с ней работаем. Понятно всем?

– Так точно.

– Ну, докладывай, Тульский. Все полностью, тут все свои. Что с коллегией?

– Сегодня вечером они собираются в доме у Огурцовой в поселке Сосенки, – доложил подполковник. – Присяжный Драгунский дает отвальную, он улетает в Токио и уходит в рейс с рыболовами. Их осталось двенадцать, но они намерены в понедельник прийти в суд. Настроения у них, по моим сведениям, разные, все будет решаться на последнем этапе.

– А ваш агент вам все точно рассказывает? – спросила Виктория Эммануиловна.

– Он мне не агент, а сослуживец, но думаю, да, – не совсем уверенно сказал Тульский. Хозяйка ему не нравилась, но и врать среди своих он не привык.

– Черта лысого он тебе рассказывает, – сказал Кириченко, – То-то и сослуживец, что у вас с ним слишком неформальные отношения. Значит, до среды – максимум – заведешь там настоящего агента и поставишь микрофон, чтобы мы все знали и писали. Задание ясно? Кто-нибудь на примете уже есть?

– Сделаем, – мрачно сказал Тульский, соображая, что запись, которую давали слушать судье, стало быть, сделала все-таки председательша.

– Кого же будете вербовать-с? – насмешливо спросила Лисичка. – Алкоголика?

– А это уж мои проблемы, – сказал Тульский. – Тут секретность, извините-с.

Эльвира Витальевна, которую никто ни о чем не спрашивал, а ее подружка Виктория Эммануиловна вообще вела себя так, как будто ее тут и нет, решила, что пора и ей тоже вставить свое слово:

– Мы поработали с дочерью судьи, она из наших, из прокурорских. Судья считает, что эту коллегию лучше распустить, если они все-таки соберутся. Они ненадежны. Если их всего двенадцать, пусть выбудет кто-нибудь из них.

– А как ты предлагаешь это сделать? – неприязненно спросил Тульский, – Машинами их давить?

– Если понадобится, то будете и давить, – сказала Виктория Эммануиловна.

– Вот как. У вас там какие-то свои интересы, а у меня, извини-те-с, Виктория Эммануиловна, законность. У вас там компакт-диски какие-то, которых нет в деле…

Произнеся последнюю фразу, да еще с чашкой в руке, Тульский все же успел быстро слева направо зафиксировать выражения трех лиц. Чуть дернулся от неожиданности профессионал Кириченко, даже глазом не сморгнула прокурорша, которая и на процессе пропустила это слово мимо ушей, но важнее всего для него была реакция хозяйки, которая, видимо, все-таки не проходила длительного и механического специального курса по управлению вазомоторными реакциями, как Кириченко.

– Законно то, что отвечает интересам государства! – быстро отчеканил полковник, который заметил фокус Тульского и давал Лисичке время справиться с реакциями.

Но она и сама уже была в порядке и заговорила так, что у нее тоже, сообразил Тульский, или чин должен был быть не низкий, или уж связи очень высокие:

– Не волнуйтесь, Тульский, машинами вам никого давить не придется. Наоборот, вам надо будет с них пылинки сдувать, что не исключает выполнения указания товарища полковника о вербовке агента и установке микрофона. Мы сейчас заинтересованы всеми способами сохранять эту коллегию, ускорить процесс, а вердикт они вынесут такой, какой нужен, чтобы семья потерпевшего, которую я тут представляю, была удовлетворена так же, как государственные интересы законности и справедливости. Я ясно все объяснила?

– У меня нет сведений, что они вынесут такой вердикт, который понравится вашей там или я не знаю какой еще семье, – сказал Тульский.

– Просто вы работаете на своем уровне, как умеете, а я на своем, – сказала она, – Вы до сих пор, не считая вашего сомнительного сослуживца, сумели завербовать еще одного только Кузякина, да и то за наши деньги, да и то в качестве агента он непригоден, скажем ему спасибо, если сам правильно проголосует. Я думала, вы профессионалы, а надо было, оказывается, с самого начала брать все в свои руки. Единственный эффективный человек во всей этой истории – председатель суда, она хотя бы догадалась устроить перерыв и всех этих присяжных растащить в разные стороны. Они же только друг перед другом кобенятся, а по одному сразу поплыли. Следовательно, сейчас наша задача сделать так, чтобы они все время конфликтовали между собой. Позаботьтесь уж об этом, подполковник.

– Задача понятна? – спросил Кириченко, – Тогда допиваем чай.

– Эльвира! – защебетала тут же Лисичка совершенно другим голосом, каким в сказке она говорит: «Колобок, Колобок, спой мне еще раз твою песенку!» – Я там, в Лондоне, пока моталась, свитерок один ухватила, как раз твой размер, на твой бюст же хрен что найдешь в нормальном магазине. Пойдем-ка померяем…

Они убежали в боковую дверь, а Тульский ждал, что сейчас скажет шеф.

– Какое это ты слово тут сказал? – спросил Кириченко. – Я что-то не расслышал.

– Тудоев, – сказал Тульский, – Радиозавод. Цех. Только не телевизоров, а другой, он там до сих пор работает. Ты почему мне об этом ничего не сказал?

– А это меняет что-нибудь в убийстве? – безмятежно спросил Кириченко, который сегодня, в неофициальной обстановке, был без своего розового галстука.

– Нет, в самой картине убийства это ровным счетом ничего не меняет.

– Ну вот и занимайся своим делом, – подвел черту полковник ФСБ. – И не лезь, куда тебя не просят. И, раз уж ты теперь тоже что-то знаешь, скажи своему дружку Майору, что если его присяжные такие умные, то кто-нибудь из них и в самом деле может под машину попасть. И Лудову скажи, вот сейчас прямо поезжай в изолятор и скажи, что если он еще раз в суде выступит на эту тему, то окажется не просто в общей камере, а на нарах у параши будет им петь петухом. И ты, Тульский, сам это сделаешь, понял?

– Нет, не понял, начальник. Вы меня уж совсем за лоха-то не держите, чекисты хреновы. Раз вы так, то и я тоже: по закону – пожалуйста, а остальное уж сами. А за брата майора Зябликова убью, если с ним что случится в колонии. Ты это семье потерпевшего, пожалуйста, разъясни.

Он повернулся и решительно вышел в анфиладу. На выходе охранник попытался было преградить ему дорогу, но Тульский, даже не замедляя ход, двинул его кулаком куда-то в живот, и тот рухнул, корчась, у порога, а Тульский вышел на улицу.

Суббота, 29 июля, 21.00

Двенадцать остающихся присяжных прощались с улетающим послезавтра в экспедицию Океанологом на даче у Ри. Но на этот раз чувствовалась между ними какая-то фальшь. Кто-то уже и прямо подозревал друг друга в измене, а те, кого еще не вербовали и не провоцировали, может быть, думали, что дело в дожде, который то утихал, то снова принимался барабанить по крыше террасы холодными каплями, или дело было в муже Ри, который на этот раз выпивал вместе со всеми и был между ними совершенно лишний. В общем, все было не так.

– А зачем вам на Камчатку? Может, вам лучше так и остаться в Японии? – в третий раз приставал к Океанологу одноглазый Сашок. – Там охота на медведя? Долина гейзеров? А в Японии зато, я слышал, гейши.

– Нет, в Японии я задержусь только на два дня, а потом на корабль и на путину, – в третий раз объяснял Драгунский.

– На путину? Это от слова «Путин»? – пытался пьяно острить Сашок.

– Путина – это когда рыбу ловят, – терпеливо объяснял Океанолог, вовсе не лишенный чувства юмора, но неспособный подделаться под юмор Сашка.

– А, ну давайте еще выпьем. А потом поплывем на яхтах. Ну ее, эту путину.

– К сожалению, я не могу так много, – Драгунский пытался опять улыбнуться своей самой миролюбивой улыбкой, но она сегодня получалась у него вымученной.

Они сидели за столиком в середине застекленной террасы впятером: Океанолог, Старшина, Журналист, Сашок и Роза. В одном углу, на диване, Фотолюбитель что-то горячо говорил Алле, но та отвеча-I ла, видимо, прохладно; в другом, где кресла, Ри утешала приемщицу из химчистки, которой она уже передала деньги, и та теперь боялась выпустить из рук свою совсем неуместную здесь хозяйственную сумку. Петрищев скрылся от соблазнов на крыльце, но туда следом за ним вышли Слесарь и «Гурченко», которая громко рассказывала о новых проделках своего бывшего мужа. Ивакин играл в детскую стрелялку за компьютером, который стоял в нише на столе и в котором, кроме такого рода глупых, с его точки зрения, игр, ничего больше не было. Хинди поставила перед ним стакан с «Чинзано» – она пыталась, разнося стаканы, как прежде, в суде, чашки, восстановить бывшее когда-то между ними единство, но тщетно.

– Да отстань ты от него, – сказал Зябликов, видя, как хозяин опять норовит налить в рюмку Океанолога водки, – У него дела, послезавтра самолет.

– Ну и у меня дела. Вы же в моем доме. Ну так выпейте со мной, имеем право.

– Нам тут надо на компьютере кое-что посмотреть, – сказал Журналист, – а потом уж ладно, еще выпьем. Можно вас, Вячеслав Евгеньевич?

Роза сделала стойку, среагировав на выражение лиц Журналиста и Океанолога, но не решилась сразу напроситься с ними, сначала наблюдала издали, как они выпроводили Шахматиста из-за компьютера и Кузякин вставил флешку в гнездо. Она знала со слов Лисички, что Журналист взял деньги, и было непонятно, что ему нужно теперь от Океанолога, которого послезавтра уже не будет с ними. Дождавшись, когда Океанолог и Кузякин склонились к экрану, она пошла в сторону ниши, но не решилась подойти вплотную, а как бы случайно встала с Шахматистом в нескольких шагах: слов Журналиста и Океанолога расслышать отсюда она не могла, но кадры сюжета видела и с удивлением узнала на них Лудова. Зябликов машинально следил за непонятными перемещениями Розы, но не придавал этому какого-то особенного значения, тем более что его мысли были сейчас заняты другим.

– Вот он, – тихо сказал Кузякин Океанологу. – Видите, на заднем плане?

Океанолог всматривался в темноватую фигуру, проходившую боком на заднем плане кадра.

– А почему вы так уверены, что он жив?

– Это не я, это Лудов в этом уверен, – сказал Журналист, останавливая кадр на экране. – Вы помните, один раз в зале у нас сидел мужик в клетчатой рубашке, его еще хотела удалить прокурорша? Этот человек сидел с Лудовым в одной камере, и Лудов ему сам сказал, что Пономарев жив. Он должен был появиться на Британских Вирджинских островах сразу после его якобы убийства весной две тысячи третьего года – так считает Лудов. Я советовался со специалистами, они говорят, это связано с тем, что переоформить на себя счет в случае смены паспорта Пономарев мог бы только лично. У нас есть шанс, если кто-то узнает его там по фотографии.

– Ясно, – сказал Океанолог, – Отойдем в сад, а то мы тут привлекаем внимание…

Они пошли к двери в сад, но задержались, чтобы взять у Хинди стаканы с джин-тоником, а Роза, угадав их намерение, первой выскочила в темный уже, мокрый от дождя сад и вжалась прямо в гущу куста. Океанолог с Журналистом остановились как раз с другой стороны.

– Вот здесь, на флешке, записан этот сюжет, – сказал Журналист. – Вы сказали тогда, что у вас на этих островах есть друзья.

– Почему вы не рассказали мне об этом раньше? Мне же надо созваниваться, это довольно сложно. А с корабля я вряд ли смогу перегнать туда этот сюжет по Интернету, он просто не пролезет с корабля. Впрочем, я смогу отправить его из гостиницы в Токио, я там буду, как минимум, ночевать. Но что же вы раньше-то?..

– Так получилось, – с досадой сказал Журналист, – Был занят другим делом.

– И потом, его тут практически невозможно узнать в профиль. Надо бы фотографию, которую нам прокурорша показывала в деле, вот это да.

– Как же ее достанешь, – сказал Журналист. – У меня на старом диске осталось только это, и то я только вчера вспомнил и нашел. Ладно, я попробую скопировать кадр получше на студии, там есть, но я в прошлый раз не успел переснять.

– Только у вас в понедельник с утра заседание, а у меня самолет на Токио в два.

– Попробуем. Завтра я попытаюсь. У меня, правда, пропуска на студию уже нет, но я как-нибудь прорвусь, а уж там в монтажной…

– Эй! – пьяным голосом закричал в сад с крыльца хозяин дома, – Инструктор! Где инструктор по парусам? Он обещал со мной выпить.

Океанолог чертыхнулся, но все же они пошли на террасу, тем более что разговор был уже окончен. Роза, чуть подождав, скользнула за ними и присоединилась к остальным. Ее брючный костюм был мокрым насквозь, но, похоже, этого никто не заметил. Все, кроме Анны Петровны, прижимавшей сумку к груди и боявшейся даже достать из нее свое вязанье, собирались вокруг стола, где Старшина готовился произнести тост.

– Ты отдала? – спросил Кузякин у Ри, кивнув в сторону приемщицы.

– Да, три тысячи: твою тысячу, я платья продала, и Роза штуку добавила.

– Роза? – удивился Журналист. – Неужели? Вот не думал…

– Ну как же, – сказала Ри, – А я не сомневалась, что она поможет, прямо к ней вчера и пошла.

– Там Старшина уже тост говорит, – сказал Журналист, направляясь к столу, – ему все еще было неловко с Ри, – Роза дала тысячу долларов просто так?

Зябликов поднял рюмку с водкой в руке, и все замолчали. Он обвел глазами их всех молча, как делал это когда-то в Чечне, прежде чем что-то важное сообщить о смерти ли или об атаке, и сказал:

– Когда в атаку, то проще. Даже если ползти. Убьют не убьют – не думаешь, а просто бежишь. А труднее всего в обороне. В обороне невозможно не думать, что тебя могут убить. Ты просто сидишь за мешками с песком, а в тебя целится снайпер и летят осколки. В понедельник мы садимся в оборону, ребята. Нас всего двенадцать, и нам некуда отступать. Нам надо держаться. Я сам уже не понимаю зачем, но держаться надо. Я не знаю, кто там прав, кто виноват в этом деле, и пусть каждый из нас проголосует так, как проголосует. Это уже неважно. Нам важно продержаться до конца, вот и все.

Он поднял свою рюмку и выпил, и все выпили тоже, только Медведь выпил воды, как и Кузякин, Фотолюбитель и Роза, которые были на машинах, а хозяин дома ни с того ни с сего вдруг громко икнул.

– Я тоже хочу сказать вам всем на прощание, – сказал Океанолог, и все, у кого в рюмках было пусто, снова торопливо налили. – Я чувствую себя как предатель, хотя я ни в чем не виноват. Но это ощущение собственного предательства не пройдет до тех пор, пока я не узнаю, что вы выстояли. Что мы победили. Не знаю кого или что. Нет, знаю, это написано в бумажке у Петрищева, все прочтите еще раз и запомните: «Страх ненавистной розни мира сего». Рознь нельзя победить, да это, наверное, и не нужно, потому что все люди разные, очень разные. Но можно победить страх, и вот это и будет победа.

Все снова выпили под впечатлением от речи Океанолога – кто-то понял, кто-то ничего не понял, но все были воодушевлены. Хозяин дома опять икнул, снова налил себе и полез на стул, глядя оттуда на гостей одним здоровым глазом.

– Ну, теперь и я скажу тост, – сказал он, и здоровый глаз его дернулся не то от смеха, не то от злости. – Люди, вы пьете мое вино и едите мой шашлык, я рад этому, но теперь уж послушайте, что вам скажу я. Я просто умираю от смеха, но я не хочу, чтобы у моей жены и у меня через нее были какие-то неприятности. И, Марина, я больше не пущу тебя в этот дебильный суд, откуда ты возвращаешься как ненормальная. Вы все, послушайте Сашка из Алма-Аты. Все, что вы тут говорите, – это бред. Я бываю, конечно, пьян, но я так не брежу. Вы ищете какую-то правду, несчастные лохи, но ее просто нет. Меня взрывали вместе с женой, может быть, я тоже кого-то взрывал, зато я знаю, что правды нет. А вас просто, если надо будет, растащат по одному и перещелкают, как вшей. Все, люди, теперь пейте дальше мое вино и ешьте мой шашлык, мне не жалко…

Он выпил, икнул, как теперь стало понятно, нарочно и свалился со стула, тоже уж, конечно, нарочно. Он был всем неприятен, но, пожалуй, в этот момент был для многих из них более убедителен, чем Старшина или Океанолог. В его словах была логика, а в словах тех двоих ее вроде бы и не было никакой. В его словах был жизненный опыт, понятный всем, а в тех словах хотя тоже был очень важный опыт, но лишенный логики и понятный не разуму, а чему-то другому, что, вопреки воззрениям Океанолога, объяснявшего Старшине, что всякая икона – подлинник, есть далеко не у каждого. Разъезжались они в молчании.

Воскресенье, 30 июля, 15.00

Роза в каминном зале отчитывалась перед Лисичкой о проводах Океанолога:

– Зябликов ненадежен. После отъезда Драгунского он остался лидером, но он сам не знает, чего хочет. Говорит, что хочет, чтобы все было честно.

– Глупость, – сказала Виктория Эммануиловна, делая, тем не менее, пометку в своем блокноте, уже сплошь испещренном какими-то значками, – Климову вы деньги предложили? Может быть, уже отдали?

– Нет, не успела, – сказала Роза.

– Почему?

– Потому что обстановка была неподходящая, – сказала Роза. – Мы же не в магазине, надо же его еще и убедить, он тоже человек. И спалиться там с самого начала было бы, я думаю, неразумно, хотя вы бы от меня тогда, может быть, отстали. Зато я нашла подход к Мыскиной и отдала ей тысячу; поставьте это, пожалуйста, в счет.

– Глупость, – повторила Лисичка, делая пометку в блокноте. – Это вы просто на ветер выбросили, она и так за обвинительный вердикт будет голосовать. Что еще?

– Еще Журналист, – сказала Роза, которая приберегла самый дорогой товар напоследок. – Он стал показывать Океанологу в записи какой-то старый телесюжет про Лудова. И кого-то они в этом сюжете искали.

– Кого же они искали? – спросила Виктория Эммануиловна, довольно умело напуская на себя вид полного безразличия, что, впрочем, не обмануло Розу.

– Какого-то человека, который там, в сюжете, только промелькнул на заднем плане. Когда они были у компьютера, я не могла подойти близко по той же причине, что уже называла вам: боялась спалиться. Потом они вышли в сад, и там я смогла подслушать их разговор; весь костюм насмарку, там дождь был.

– Ну, поставьте в счет, – сказала Лисичка. – И о чем же они говорили?

– Океанолог сказал, что сюжет он не сможет принять и передать по Интернету с корабля и что в уголовном деле есть фотография этого человека, вот ее Океанолог мог бы кому-то показать на каких-то там островах.